Из цикла «Рассказы строгого реала»
Опубликовано в журнале Урал, номер 8, 2022
Михаил Шлейхер (1975) — родился в Свердловске-44 (ныне Новоуральск). Прозаик и эссеист. В разное время учился на юриста, воспитателя детских дошкольных учреждений, филолога и графического дизайнера. В 1996 г. переехал в Германию. До 2000 г. публиковал прозу в журналах и сборниках на русском языке: «Неприкосновенный запас» (Москва), «Крушение барьера» (Екатеринбург), «Феникс» (Екатеринбург), «Литературный европеец» (Франкфурт-на-Майне), «Вечерний Нью-Йорк» (Нью-Йорк), «Ардоз» (Екатеринбург), «Вечерняя Москва» (Москва) и др. В 2000 г. перешел на немецкий язык, публиковался в сборниках на немецком языке. В 2019 г. вернулся к русскому языку. В данный момент — сопредседатель Содружества русскоязычных литераторов Германии СЛоГ. Живет в Берлине.
Руслик
У Восточного вокзала напротив того места, где я живу, еще совсем недавно продавал пельмени инопланетянин Руслик. На киоске, в котором он работал, было красными буквами написано «Gebratene Pelmeni». По утрам ровно в девять Руслик снимал с киоска фанерный щит, закрывался изнутри и сначала варил, а потом жарил пельмени на сливочном масле. Из вытяжки на крыше шел красивый вкусный дым, и на нашей улице, расположенной под боком у Восточного вокзала, сразу становилось теплее. Когда первые порции были готовы, красное лицо Руслика показывалось в окошке киоска в ожидании берлинцев, которые по дороге на работу — прежде чем сесть в свои поезда — покупали картонные коробочки с горячим сладковатым завтраком. После третьей проданной порции Руслик высовывался из окошка, быстро оглядывал улицу и подзывал меня.
Я вылезал из спальника, вставал со своего места и шел к нему. Он кормил меня пельменями и рассказывал о вселенной, о парадоксах пространства и времени и о том, как попал на нашу планету. «Почему ты не вернешься домой?» — спрашивал я его. Он отвечал, что потерял зарядку к своему кораблю, поэтому ждет, когда кто-нибудь из его друзей пролетит мимо и заберет его с собой. И что для его заброса на орбиту, конечно же, потребуется энергия, которая разнесет к чертовой матери все вокруг в радиусе десяти метров. Этого он боялся больше всего, поэтому просил меня не устраиваться на ночь прямо у киоска, а спать возле стены вокзала.
Хотя, возможно, так всего лишь хотела хозяйка киоска — черноглазая красавица Маринка. Она приехала в Берлин из Чечни, была далекой родственницей Рамзана Кадырова и не любила Меркель, педерастов и художников. Но больше всего она не любила бомжей. Однажды она не ко времени пришла на проверку и увидела, как Руслик кормит меня пельменями. Маринка долго и звонко орала на всю нашу привокзальную улицу, а потом вычла из его зарплаты стоимость моей порции. Пока Руслик продавал пельмени, мы частенько обсуждали с ним то, кем бы стала Маринка на его планете, и всегда приходили к выводу, что ее показывали бы там в зоопарке.
Однажды утром после чрезмерного количества бутылочек шнапса я не проснулся к девяти, как это происходило обычно. Меня разбудил звук взрыва. Сначала я подумал, что с рельсов сошел поезд и что он вывалился из здания вокзала и теперь рушится мне на голову. Но я огляделся и увидел: это взорвался киоск Руслика. Один из приехавших полицейских после недолгого расследования сказал, что в киоске рванул неправильно подключенный баллон с газом.
С тех пор прошло несколько месяцев. Берлинцы, спешащие на вокзал, уже забыли про то, что когда-то здесь стоял киоск, в котором продавались жареные пельмени. Вместо него теперь квадрат почерневшего асфальта. Поначалу сюда приезжала Маринка. Она молча ходила вокруг черного квадрата, теребила пряжку своей сумочки и вздыхала. Потом навсегда пропала и она.
Я остался единственным, кто помнит Руслика. Каждое утро я просыпаюсь ровно в девять, вглядываюсь в низкое небо над Восточным вокзалом и жду, когда они наконец заберут и меня.
Последнее чудо Вячеслава Анохина
Этот ролик на Ютубе был не совсем обычным. Судя по описанию под видео, он был чем-то вроде режиссерской версии, если так можно сказать о недорезанной записи с ток-шоу телеканала «Спас». Он лежал на личном канале какого-то их студийного работника с парой десятков подписчиков, и я добрался до него спустя год после того, как закрутилась вся эта история с Анохиным.
Я заметил, что найденная версия анохинского ролика на полторы минуты длиннее тех, что я видел до сих пор. В этот момент я почувствовал, что, возможно, сейчас, именно сейчас получу ответы на вопросы, которые задаю себе столько времени, сколько себя помню. Вопросы про мою странную пустую жизнь, которая всегда казалась мне ненастоящей и даже — временами я чувствовал именно это — никогда не существовавшей. Ни после эмиграции в Германию, ни тем более до. Особенно теперь, в мои сорок с лишним лет, когда впереди осталось еще меньше, чем было позади.
Я отодвинул ногой пластиковую мусорную корзину, заполненную смятыми желтыми стикерами, развернул видео на полный экран и подался вперед, почти уткнувшись лицом в монитор, чтобы в очередной раз следить за каждым словом и движением Анохина, которые я и без того уже знал наизусть.
— Добро пожаловать в студию телеканала «Спас», на очередной выпуск программы «Не верю!» — говорит в камеру общего вида этот их немного странный ведущий по имени Константин, еще довольно молодой, но с залысиной надо лбом, которую прикрывают редкие волосы, притекающие сюда с затылка. — Сегодня мы пригласили к нам интереснейших собеседников, которые, возможно, помогут нам разобраться в том, почему одни люди верят в бога, а другие подвергают его существование сомнению. Итак, в студии: эволюционный биолог, кандидат биологических наук, лауреат премии «Просветитель» и известный популяризатор науки Александр Панчин.
— Здравствуйте, — говорит Александр Панчин, сидящий слева от зрителей.
Камера номер два показывает его большие губы, крупный нос, кривовато сидящие очки, смешную челку.
— …и писатель-мистик, теолог, философ и публицист Вячеслав Анохин.
— Добрый вечер, — говорит Вячеслав Анохин, сидящий справа.
Третья камера хватает Анохина за мушкетерскую бородку, зачесанные назад черные волосы и глаза с прищуром Олега Янковского.
— Александр, — ведущий обращается к Панчину. — Я ознакомился с некоторыми вашими работами и высказываниями, пропагандирующими, можно так сказать, науку. Но в них я уловил некую попытку разоблачить религию. Скажите, чем вам так мешает религия?
— Я просто пытаюсь придерживаться некоторых стандартов мышления, — начинает Панчин. — Для меня нет принципиальной разницы между религией и астрологией, хиромантией или какими-то верованиями в магические ритуалы карго-культа. Не потому, что одинаковы предметы их веры, — как раз предметы веры могут сильно отличаться друг от друга. А потому, что те аргументы, которыми пользуются сторонники всех этих, скажем так, ненаучных направлений мысли, очень схожи. Хотя на самом деле мои претензии даже не столько к верованиям как таковым, сколько к тому, что возникает некая имитация знания там, где этого знания нет, и внедрение этого псевдознания в самые разные сферы нашего общества, начиная от образования и заканчивая медициной.
— Вячеслав, — прерывает Панчина ведущий. — Что вы на это возразите?
Анохин медленно откидывается в высоком неудобном кресле, дотрагивается пальцами правой руки до лба и виска, как будто отдает честь, и улыбается своей загадочной улыбкой.
— Что я могу на это возразить? Я могу ответить только, что полностью согласен с Сашей. — Он разводит руками. — Александр, простите, я ведь могу вас так называть?
— Да, конечно, — Панчин тоже начинает улыбаться. — Ну и… я, конечно, очень рад, что вы со мной полностью согласны. Давайте пожмем друг другу руки и, довольные, разойдемся по домам.
Анохин еще секунду продолжает улыбаться, а затем обращается к ведущему:
— Во-первых, я, наверное, должен и перед вами, и перед вашим каналом извиниться за то, что невольно ввел вас в заблуждение. Я чувствую себя немного не в своей тарелке, вернее, скажем так: чувствую себя немного мошенником, что мне, поверьте, крайне неприятно. Во-вторых, Саша, — Анохин подается в кресле вперед в сторону Панчина, — я очень рад тому, что мне удалось встретиться здесь именно с вами, мне ужасно нравитесь вы, и мне нравится то, что вы делаете, как вы разоблачаете ипостаси лженауки — хиромантию, гороскопы, карты таро и память воды. Хотя, если честно, мне иногда кажется, что в нашей стране это похоже на каплю в море. Слишком много у нас бабушек, верящих в домовых и в заговоренные наклеечки на мобильные телефоны, которые спасут их от радиации из космоса. А почти в каждой девочке с детства, вот прямо сейчас, в этот момент, воспитывается такая же бабушка. Ну и с мальчиками, конечно, дела не лучше.
— Но это не значит, что не нужно бороться, — Панчин воодушевленно поправляет на носу очки. — Джордано Бруно тоже в свое время был одним из немногих, но его борьба дала свои плоды!
— Несомненно, Саша, несомненно! Уже одно то, что мы с вами беседуем на телеканале «Спас», а после окончания программы ведущий не отправит нас обоих на костер, уже есть большая заслуга Бруно и науки вообще.
Ведущий смеется, немного нервно и, кажется, с сожалением, — и говорит:
— Вячеслав, и все-таки, правильно ли я понимаю, что вы хоть и не верите в домовых и гороскопы, но все-таки, как профессиональный теолог, верите в бога?
— Давайте для начала разберемся с терминами, это важно. Мне кажется, что именно в этом загвоздка. У меня все-таки нет именно теологического образования, я философ и религиовед, это немножко другое. Хотя я и изучал учение о грехе и зле, но я не заканчивал семинарию. При этом да, я верю в возможность существования бога. Эту возможность сложно было бы отрицать, потому что нельзя проверить. Хотя, если быть совершенно точным, я верю не в бога, а в чудеса.
— Ого! — вскрикивает Панчин. — То есть мы возвращаемся к домовому?
— Напротив! — парирует Анохин. — Домовых не существует.
— Но если вы верите в чудеса, вы должны быть последовательны и признать и существование домовых, и истинность астрологии! — настаивает Панчин.
Тут снова ввязывается ведущий:
— Вячеслав, и все-таки, с вашего позволения, мы сейчас определим полюса нашей дискуссии. Расставим, так сказать, фигуры на шахматной доске. Вот вы — религиовед, писатель, у которого в каждом произведении присутствует сверхъестественное. Вы просто не можете не верить в бога! Будь иначе, все ваше писательство было бы неискренне и попросту лицемерно. Я прав?
Анохин хмурится, и по каждой складке его знакомого мне, как дежавю, лица становится заметно, насколько он оскорблен замечанием ведущего. Я почти на физическом уровне снова чувствую одновременно обиду за Анохина и стыд за ведущего. Я сам бы, например, со свойственной мне прямотой просто дал ему в нос. Но Анохин вместо этого говорит:
— Вы знаете, мне сейчас показалось, будто откуда-то дохнуло дымом с костра. Давайте сделаем так. Мы с Александром пока побеседуем, а вы будете молчать, пока я вас о чем-нибудь не спрошу. Писатель, как человек, может верить во что угодно и писать при этом все, что ему угодно. Более того, одно с другим может быть совершенно никак не связано. Впрочем, как и понятия «бог» и «чудеса».
Ведущий округляет глаза и замолкает. В стандартной версии ролика в этом месте пропуск, но сейчас камера целую секунду показывает его испуганные глаза. Затем эта добавочная секунда проходит. Панчин, удивленно улыбаясь, смотрит сначала на Анохина, потом на ведущего, но тут же в запале спрашивает:
— Так что мы делаем с домовым?
Анохин отвечает:
— Да черт с ним, с домовым. Лучше ответьте мне, Саша, на такой вопрос. Что бы вы сделали, если бы встретили человека, который может творить чудеса?
— Я бы пригласил его на тест премии имени Гарри Гудини, в экспертный совет которой я вхожу. Каждый человек, который утверждает, что обладает некими сверхъестественными способностями и готов это доказать, может прийти к нам и продемонстрировать свои способности. Если этот человек в ходе теста, с использованием так называемого двойного слепого метода, докажет, что действительно умеет творить чудеса — хотя бы одно чудо, — мы тут же выплатим ему один миллион рублей.
— Звучит заманчиво! И к вам может прийти действительно любой человек?
— Да, конечно. Он может называть себя экстрасенсом, потомственным ведьмаком, тарологом, астрологом, да хоть космоэнергетом! Главное, чтобы он мог сформулировать результат своего чуда, который был бы проверяем. Например, найти деньги в одной из закрытых коробок или отделить фотографии живых людей от фотографий людей умерших.
— Какие-то это ненастоящие чудеса, — говорит Анохин, поморщившись. — Саша, хотите, я покажу вам настоящее чудо?
— Конечно, хочу!
Анохин секунду размышляет, смотрит в сторону камеры общего вида и привстает с кресла.
— Можно мне небольшой листок бумаги и ручку, пожалуйста.
Люди, к которым он обращался, находятся за кадром, но, судя по взглядам Анохина и Панчина, за пределами видимости камер начинается какое-то движение, кто-то ходит туда-сюда и ищет потребовавшийся реквизит. Наконец в видимую часть студии выбегает длинноногая девушка с волосами, стянутыми в хвостик, и, стесняясь, вручает Анохину шариковую ручку и маленький желтый стикер семьдесят шесть на семьдесят шесть миллиметров — от компании «OfficeBoy», известной теперь на весь мир.
— К сожалению, только такой, других не нашли.
— Очень хороший листок, — говорит Анохин. — Вполне подходит, спасибо вам большое.
После чего он передает ручку и листок Панчину.
— Напишите на нем что-нибудь. Или нарисуйте. Я отвернусь.
Анохин разворачивает кресло-табурет, садится на него и отворачивается в сторону. Панчин в это время, держа листок на коленке, делает несколько штрихов, задумывается, что-то добавляет и затем сворачивает листочек вчетверо.
— Готово.
— Прекрасно! — Анохин, громыхнув креслом, снова поворачивается к Панчину. — Можно теперь этот листочек мне, пожалуйста.
Он берет маленький желтый квадратик, показывает его сначала Панчину, потом в камеру, после чего зажимает его на секунду в кулаке, слегка взмахивает рукой и снова раскрывает кулак. Листочка там уже нет.
— Листок пропал! — заявляет Анохин.
Панчин смеется. На что Анохин тоже начинает улыбаться и говорит:
— Да, выглядит, может быть, не очень убедительно. Но вот в чем штука. Самые настоящие чудеса происходят иногда на наших глазах и кажутся бессмысленной и неинтересной ерундой. Но при этом они и есть самые настоящие.
— Вячеслав, вы же понимаете, что это не дотягивает до уровня домового!
— Да, Саша, сейчас мы вернемся к листочку, но позвольте мне сначала сказать об одной важной для меня вещи. Как-то несколько лет назад я положил флэшку со своим рассказом в нагрудный карман и поехал в редакцию одного журнала. Приезжаю, лезу в карман, а флэшки нет. Я обыскал все карманы и сумку — нет, и все! И, только уже переговорив с редактором и собравшись ехать назад, я, к счастью, додумался представить себе — и тут главное, очень наглядно себе представить, — что флэшка все-таки лежит в нагрудном кармане. Полез — и точно — достал ее и отдал редактору. Собственно, именно в этот момент я и задумался в первый раз по-настоящему о чудесах. А еще о природе существования или несуществования вещей. Где была флэшка во время разговора с редактором? Нагрудный карман — это ведь не чемодан, в нем сложно что-то потерять. Может быть, флэшка какое-то время просто не существовала? Или перенеслась в иной мир? Или на время стала каким-нибудь другим предметом? По всей видимости, вещи иногда, хоть и редко, начинают жить собственной жизнью. Или не жить. Не существовать. Этой механики я не понимаю. Но я точно знаю, что я смог создать флэшку заново. Я ее сотворил. Возможно, собрал из атомов воздуха вокруг. Или все-таки просто вернул оттуда, где вещи и мысли прячутся от нас, пока не придет их срок. Вот так и сейчас, Саша, листочка, на котором вы что-то написали, в данный момент в этой студии не существует.
— Но, Вячеслав, это ведь даже не фокус, листок просто у вас в рукаве.
— Хорошо, — Анохин вдруг становится серьезным. — Пусть он будет у меня в рукаве. — Он поднимает руку и проводит ей в воздухе. — Но сейчас я только что создал точно такой же листок в кармане ваших джинсов. Проверьте, пожалуйста.
Панчин встает с кресла, засовывает руки в карманы и удивленно вытаскивает желтый квадратик.
— Мамочки! — восклицает он, смеясь и снова усаживаясь. — А вот это уже отличный фокус!
— Это не фокус.
— Что значит, не фокус? — Панчин разворачивает сложенный вчетверо стикер и разглядывает его. — Ну да, это он. Тот самый листок. Как вы это сделали?
— Саша, вы же только что сказали, что листок у меня в рукаве.
— Я же не знал, что вы еще и фокусник!
— Но листок правда у меня в рукаве.
— Покажите!
Анохин левой рукой вытаскивает из рукава правой руки желтый стикер и передает Панчину. Панчин раскрывает второй сложенный вчетверо стикер и начинает сравнивать.
— Что за черт? Они одинаковые. Я не понимаю. Я же специально вот здесь сделал незаметную вмятинку ногтем. А теперь она на обоих листках. Вячеслав, вы меня пугаете.
— То есть, встретив человека, который может творить чудеса, вы бы испугались?
— Нет. То есть да. Возможно. Но как вы умудрились все это скопировать?
— Я не копировал. Честно говоря, я до сих пор не знаю, что вы там написали и где ставили вмятинки. Я просто создал этот листок. Один и тот же листок два раза. Могу и третий, если угодно. Вот вы, Константин! — Анохин обращается к ведущему. — Помогите нам. Достаньте из правого кармана ваших брюк листочек. И скажите уже что-нибудь.
Ведущий испуганно лезет в карман и, сморщившись, достает стикер.
— Я не знаю, как он у меня оказался. — Бедный ведущий чуть не плачет. — Что это за бесовщина? Объясните нам!
Анохин машет на него рукой и говорит:
— Ладно, помолчите еще.
И ведущий снова замолкает, округлив глаза и открыв рот. По его раскрасневшимся щекам начинают катиться слезы. В стандартной версии это снова вырезано. Но я не вижу здесь ничего, что можно было бы расценить как знак или важную деталь, имеющую смысл именно для меня. Хотя это, конечно, и забавно.
Смена ракурса. Панчин выхватывает из руки ведущего третий листок и бросается сравнивать все три.
— Они все одинаковые! Просто идентичные!
— Разумеется! — Анохин разводит руками.
— Но они прямо совсем-совсем одинаковые! Вот тут у меня ручка проколола бумагу, когда я писал. И на всех листках здесь дырка!
— Я ведь вам, Саша, уже пять минут пытаюсь сказать, что это один и тот же листок. А вы все еще хотите уличить меня в ловкости рук. Я достаточно неловкий человек, чтобы заниматься фокусами.
— Что вы еще можете? — жадно спрашивает Панчин. Вторая камера показывает, как в его руках дрожат листочки.
— Хотите, с потолка упадет ровно то количество листков, сколько сейчас человек в этой студии?
— Давайте!
Общий вид: сверху, кувыркаясь в воздухе, на пол в центр студии слетает маленький листопад. Панчин бросается к нему. Ведущий трусит следом. Из-за общей камеры туда же, в центр помещения, не выдержав, выбегают девушка с хвостиком и режиссер. Они вчетвером начинают собирать стикеры и прикладывать их друг к другу. Девушка начинает их считать. В поле видимости общей камеры выходит ассистент оператора и, поворачиваясь то в одну, то в другую сторону, пытается произвести подсчет людей в помещении. У них, как всегда, не сходится, но это никому не кажется важным. Панчин встает с колен посреди зала, держа в руках десяток стикеров, и в недоумении говорит:
— Кажется, премии имени Гарри Гудини придется выдать миллион рублей тому, кто найдет отличие в этих листках.
В этот момент он особенно похож на маленького небритого мальчика.
Обычно далее тоже идет пропуск, но здесь лишнее снова осталось не вырезанным. В центре студии, откуда ни возьмись, оказываются человек десять, и все они сравнивают желтые листочки, смотрят их на просвет, и кто-то даже нюхает. Наблюдая этот хаос, я вдруг понимаю, что в это время Анохин на заднем плане, как Мефистофель, спокойно сидит в своем кресле и смотрит прямо на меня.
То есть он, конечно, смотрит в камеру общего вида, но я-то смотрю именно через нее. Наши взгляды встречаются на несколько длинных секунд, но я все равно, все равно ничего не понимаю. Что он хочет мне показать? И хочет ли вообще? А может быть, не мне, а совсем другому человеку? Но тогда для чего здесь я? Почему я вот уже год почти не сплю и ищу в интернете все, что касается Анохина и его внезапного исчезновения сразу после съемок программы «Не верю!»? Почему я раз за разом пересматриваю в Ютубе ролики с этим ток-шоу, пытаясь все это как-то связать с моим собственным одиноким существованием, в котором по большому счету нет ни настоящего, ни прошлого?
Смена ракурса. Вторая камера. Панчин садится в свое кресло.
— Скажите, Вячеслав, только честно. Это какая-то мистификация по договоренности с каналом?
— Нет, Саша, — говорит Анохин. — Обыкновенные чудеса и никакого мошенничества.
— Я этого не понимаю.
— Я тоже. Но если вы хотите совсем уж чуда, без возможности обмана, то вот вам последняя вишенка на тортик. Прямо сейчас, когда я говорю эти слова, на каждого, кто будет смотреть эту передачу в записи, с потолка упадет такой же листок.
Анохин замолкает.
Я, не глядя, привычным жестом ловлю над головой желтый стикер, сминаю его в кулаке и бросаю в уже полную мусорную корзину.
— Я ничего не вижу, — говорит Панчин.
— Конечно, не видите, — говорит Анохин. — Ведь вы с этой стороны экрана. Посмотрите завтра запись передачи, и все станет на свои места.
Девушка с хвостиком спрашивает:
— А если посмотреть послезавтра?
— Да хоть через год.
— Всегда-всегда?
— Я думаю, да.
— А если вы, ну… умрете? — спрашивает она.
— А вот этого я еще не проверял, — отвечает Анохин. — Хотя идея интересная.
— Нет-нет, — говорит Панчин. — Это лишнее.
Но Анохин продолжает:
— В действительности это был бы хороший научный эксперимент, который я давно мечтаю поставить. Что происходит с чудом после смерти чудотворца? В сказках, например, страшный замок разваливается, а чары рассеиваются…
— Вячеслав, — перебивает его Панчин. — А у вас есть замок?
Тот смеется.
— Нет, у меня есть квартира на Новом Арбате. Но я заработал на нее книгами. Вообще, я боюсь делать большие чудеса. Мне все время кажется, что если что-нибудь создать, то где-нибудь что-нибудь убудет. Причем совершенно неизвестно, где. Дай бог, если в созвездии Ориона. А вдруг в соседнем доме? Что случится, например, если создать гору в Подмосковье? Я даже боюсь предположить, что произойдет с тектоническими плитами планеты.
— А вы уже создавали что-то, что вам пришлось потом исправлять? — спрашивает девушка с хвостиком.
— Да. Был такой случай. Сейчас расскажу. Однажды один приятель предложил мне поехать в лес и пострелять там из арбалета. Он работал в слесарной мастерской и сделал себе самый настоящий средневековый арбалет по чертежам из интернета. И вот поехали мы в лес, нашли полянку, расставили банки из-под пива и начали стрелять. Я даже, как ни странно, неплохо попадал по банкам, хотя, как я уже говорил, я достаточно неловкий человек. Наверное, арбалет был просто очень хороший. Но в какой-то момент, когда приятель передал мне заряженный арбалет, я принял его как-то неудачно, и он у меня выстрелил. Тяжелая металлическая стрела полетела куда-то к верхушкам деревьев, и я вдруг, за одно мгновение, на каком-то бессознательном уровне, создал чудо. Я приказал стреле лететь до тех пор, пока она сама не найдет свою жертву.
— И нашла? — спрашивает Панчин.
— Вот этого я и не знаю. Но на следующее утро я испугался того, что натворил. И решил быть осторожнее в этих делах. Больше ничего такого, что может привести к нехорошим последствиям.
— А вы не попробовали просто приказать стреле упасть?
— В этом-то и штука. Как бы вам объяснить… Я ведь не знал тогда, нашла ли стрела уже свою жертву. Поэтому не мог совсем отменить чудо. Но на всякий случай я мог его подкорректировать. И вот, я подкорректировал так, что стрела найдет свою жертву среди очень плохих людей, но при этом спасет жизнь хорошего человека.
— То есть эта стрела, может быть, еще летает где-то среди нас? — восклицает девушка с хвостиком.
— Я этого не знаю, но вполне возможно.
— Ужас какой! — Девушка обхватывает себя руками за плечи. — Какой ужас!
— Вы правы. Поэтому я стараюсь вообще не делать чудес. Чем дальше, тем меньше. Мало ли к чему все это может привести. И поэтому вот этих наших игр с листочками на сегодня тоже достаточно.
Девушка становится на колени посреди студии и закрывает лицо сложенными в лодочку ладонями. Остальные работники канала в растерянности по одному выходят из кадра. Ведущий сидит на полу и молча раскачивается из стороны в сторону. Анохин, задумавшись, сидит в кресле. Панчин тоже молчит и дрожащими пальцами складывает стикеры в аккуратную стопочку, еще не зная, что точно такие желтые стикеры фирмы «OfficeBoy» в ближайшие месяцы появятся в каждом доме, что телеканал «Спас» распродаст стикеры, собранные в студии, на аукционе, а Русская православная церковь сначала объявит их вредоносным колдовством, а уже через три месяца расставит в храмах телевизоры, транслирующие передачу с Анохиным под проповеди священников. Собранные и купленные в церкви стикеры будут прикладывать к болячкам и приклеивать к мобильным телефонам, настаивать на них воду и водку, заряжать от них ауру, есть на обед и класть под подушку. И то же самое будут делать и проповедовать экстрасенсы, ведьмаки и космоэнергеты. И никто не будет видеть издевки или нелогичности в том, что на каждом стикере синей шариковой ручкой будет написано: «Чудес не существует». Скорее даже, наоборот.
Наконец Анохин поднимает глаза и говорит:
— Пора, наверное, как-то закругляться. — Третья камера показывает крупно его уставшее лицо. — Вообще со всеми этими делами закругляться. Я давно уже об этом думаю…
Затем он окликает ведущего:
— Константин! Константин! Скажите что-нибудь!
Ведущий медленно встает, подходит к своему креслу и говорит:
— Спасибо. Большое спасибо, Вячеслав.
И вот на этом месте ролик обычно заканчивается. Но сейчас запись идет дальше. Ведущий продолжает:
— Но я не могу. Мне нечего сказать.
Он поворачивается и медленно уходит из поля видимости камеры.
Я в напряжении сжимаю и разжимаю пальцы на обеих руках, стараясь не моргать, чтобы ничего не пропустить.
Панчин, точно так же не мигая, смотрит куда-то вверх, на его лбу под мокрой челкой жирно блестят капли пота.
Анохин встает со своего кресла, поворачивается вполоборота и прямо перед камерами превращается в другого человека. Меняются его рост, цвет волос, одежда, лицо. Я чувствую, как в одну секунду вся моя кожа покрывается мурашками и каждый волосок встает дыбом. Анохин уходит из студии вслед за ведущим, и запись обрывается, но за мгновение до этого я понимаю — и от этого понимания мне становится жутко до спазма в животе, а вся моя прошедшая до этого момента жизнь начинает пульсировать и вдруг лопается, как кровеносный сосудик в глазу, — я понимаю, что вижу на экране уже не его, не писателя и чудотворца Вячеслава Анохина, а самого себя.
Детство Никиты
Мальчики умирают раньше девочек. Это я понял еще в первом классе. Первым из нашего двора умер Володька. Он вышел из автобуса и попал под машину. Отлетел в кусты и не успел узнать, что спустя восемь лет развалился Советский Союз и что по Америке ездят специальные школьные автобусы с выдвижными оранжевыми шлагбаумами.
А в Советском Союзе на балконах висели бельевые веревки. Илья жил на девятом этаже. Веревки на его балконе были на уровне головы взрослого, и на них было весело качаться. В один красивый, как будто стеклянный, зимний день Илья улетел с балкона. Мы бегали смотреть на окровавленную яму в снегу в том месте, куда он упал. Во дворе говорили, что он успел крикнуть «Мама!» перед тем, как приземлиться. По ночам мне снилось, будто он все еще лежит в этой яме и кричит: «Мама! Мама!» Так и лежит Илюха в яме до сих пор и не знает, что потом были путч, ГКЧП, гопники, инфляция, Ельцин, кризисы, санкции. Он умер счастливым советским ребенком, ведь в Советском Союзе мы были бесконечно счастливы.
Мой город детства был закрытым городом без названия и со всех сторон был обмотан колючей проволокой. В лесу, который начинался прямо за нашим домом, пряталось стрельбище, на котором проводили учения защитники нашего города. А еще дальше — уже за «колючкой» — посреди леса из земли, как гигантские грибы, росли скалы. Мы пролезали в дыры в «колючке» и сбегали в лес есть чернику и ползать в скалах. Как-то летом под ними нашли мертвого Андрюшку. «Лазил, где не надо, вот и разбился», — говорили мамы. Но они не могли нам объяснить, почему он был при этом голый. Во дворе говорили, что это сделал сбежавший из тюрьмы маньяк. Но маньяков в Советском Союзе не было. Как не было кризисов и инфляции. А еще мобильных телефонов, интернета, айпэдов, «Теслы» и топ-блогеров…
Мертвые говорят голосами живых. Им страшно оставаться в их ямах, скалах и в сарае, где хранятся лопаты. Вот они и пытаются прорваться в реальность через сны живых или даже чужими голосами со сцены, когда кому-то из живых удается забраться на сцену. О мертвецах мы знали из рассказов про черный гроб на колесиках и красную руку. Но старались не говорить о них всерьез. Потому что если всерьез, то голос мог подать и Андрюшка.
Или Илюха.
Зато мы собирали пули и гильзы на стрельбище. Пули нужно было темными вечерами выкапывать в дальнем конце поля, где они днем врезались в насыпь за мишенями. Случайно мы несколько раз попадали там под настоящий обстрел. Ночные учения заставали нас врасплох. Но это было не так страшно, как собирать гильзы. Потому что гильзы были на другом конце стрельбища — там, где были защитники нашего города. Они могли поймать и сделать ужасное. Но никто во дворе не догадывался, что именно. А может, об этом просто тоже старались не говорить.
Как-то вечером, это было в шестом классе, двое караульных поймали меня, Мишку и Таньку. Они закрыли нас в сарае с лопатами и сказали, что теперь будут нас наказывать. Они вытащили Таньку и увели. Мы с Мишкой сидели напротив друг друга и ревели, слушая, как они ее наказывают. Она кричала где-то там, за стеной сарая. Потом солдаты вытащили и нас, но почему-то они уже стали добрыми и просто взяли и всех отпустили. Танька после этого месяц не ходила в школу. А потом больше никогда не ходила с нами на стрельбище.
Вот тогда я и понял, что мальчики умирают, а девочек жизнь наказывает по-другому. И еще иногда мне снится, что я тоже умер. От страха остался лежать на полу в том сарае на стрельбище. А вот Мишка выжил. Он увидел, как в школу стало можно без формы, как появились компьютерные игры и фотошоп, и беспилотные автомобили, и фотография черной дыры. И теперь стоит такой Мишка в будущем — на сцене, перед такими же, как он, выжившими, и читает мой текст.
А Никитка — да, Никитка умер.