Пьеса в семи фотографиях и одной старой кинопленке
Опубликовано в журнале Урал, номер 8, 2022
Надежда Колтышева — окончила филологический факультет УрГПУ и отделение драматургии ЕГТИ (семинар Н. Коляды). Пьесы публиковались в журналах «Урал», «Современная драматургия», «Happy», альманахе «Чудеса под вишней», сборниках пьес современных драматургов «Репетиция», «Театр в бойлерной», сборнике «Новые писатели» и др. Лауреат премии журнала «Современная драматургия». Сценарист анимационных фильмов «Кто в доме главный» (кинокомпания «Снега», 2008), «Валенки Бажова» (Студия анимации ИКЦ г. Первоуральска, 2020) и др. Живет и работает в Екатеринбурге.
Маме моей маме
Действующие лица
Таня, 44 года
Марина, 44 года
Олег, 44 года
Костя, 22 года
Фотография первая
Площадка Гать. Дачный посёлок. Лето. Кажется, дождь собирается.
Большой каменный дом, который на фоне окружающих его одноэтажных деревянных домиков выглядит дворцом. Во дворе накрыт стол, стоит палатка для зимней рыбалки и никого нет. А, нет, есть! Олег пилит, стругает, плетёт — строит плетень.
Внутри дома. Да, самое интересное, что внутри дома спрятан такой же старый дачный домик. Хозяин просто поставил сверху новый дом. Пристроил комнаты, второй и третий этажи, но войти в него можно только через старый дом. Проходишь сени, входишь в горницу, слева остаётся каморка под лестницей. В новую половину можно попасть из горницы. Открываем дверь и входим в новый мир хайтека и гламура.
В новом мире работает телевизор, Марина сидит в кресле, щёлкает семечки. Вдруг раздаётся удар в окно.
МАРИНА. Оба-на… (Открывает окно.) Олег!
Олег вбивает в землю колышки для плетня.
МАРИНА. Олег! Не слышишь?
ОЛЕГ. А?
МАРИНА. Смотри.
Олег подходит.
ОЛЕГ. Птица, что ли?
МАРИНА. Представляешь, ударилась о дом, я так испугалась. Сдохла?
ОЛЕГ (поднимает птицу). Да нет.
МАРИНА. А чё в дом-то врезалась тогда? Больная?
ОЛЕГ. Да как поймёшь. (Смотрит на птицу.) Всё.
МАРИНА. Сдохла?! Блин!
ОЛЕГ. Похоронить надо.
МАРИНА. Только не у нас! За воротами давай. (Выходит во двор.) Блин, как не вовремя, такое настроение было.
ОЛЕГ. А что, стало птичку жалко?
МАРИНА. Слушай, это она, наверное, со столба упала. Её электричеством, наверное, убило.
ОЛЕГ. Да не, вряд ли. На, подержи, я за лопатой схожу.
МАРИНА. С ума сошёл, у неё птичий грипп, поди.
ОЛЕГ. Да какой птичий грипп! Подержи!
Марина прячет руки, Олег берёт лопату и уносит птицу к воротам.
МАРИНА. Выкинул бы, да и всё. Кладбище домашних животных ещё давай тут построим. Гадство, какая же примета нехорошая.
ОЛЕГ. Ты вроде верующая у нас?
МАРИНА. И чё?
ОЛЕГ. Приметы — это суеверие. То есть что? Суетная вера.
МАРИНА. А всё равно сбываются.
Олег исчезает за высоким железным забором, Марина остаётся во дворе. На перрон, который хорошо виден Марине, выходит дурачок Саша в красной бейсболке. Слышен гул приближающейся электрички. И сразу приезжает электричка. Саша снимает бейсболку, улыбается и машет людям в вагонах. Через минуту электричка уезжает.
Открывается калитка, входит Олег.
ОЛЕГ. Ты вот про кладбище домашних животных слышала звон, а книгу так и не прочитала.
МАРИНА. Я фильм этот идиотский посмотрела, мне достаточно.
ОЛЕГ. Фильм не идиотский, но книга лучше. Она совсем другая. У Кинга всегда книги глубже, чем фильмы. (Садятся за стол во дворе, Олег растапливает самовар.) Фильм — это такой тупой ужастик.
МАРИНА. Говорю ж, идиотский.
ОЛЕГ. Тупой — не в смысле, что тупой, а в смысле — тупой ужастик. А в книге психология и — главное — мысль. Не надо откапывать мертвецов.
МАРИНА. Это очень глубокая мысль.
ОЛЕГ. Смысл в том, что надо дать человеку спокойно умереть, раз так ему суждено. Ну, например…
МАРИНА. Давай без примеров.
ОЛЕГ. Нет, ну давай из книги. Вот возьмем кота.
МАРИНА. Кстати! К нам тут приходил серый кот, один в один как в кино. Я сразу этот фильм вспомнила. Мне даже показалось, что это он.
ОЛЕГ. Это не удивительно, это площадка Гать, здесь всё время что-нибудь происходит. Вот посмотри на эти столбы…
МАРИНА. А я говорила, давай продадим!
ОЛЕГ. Это не обсуждается никогда. Этот дом строил мой отец.
МАРИНА. Этот — не твой.
ОЛЕГ. Если ты не хочешь, ты можешь сюда не ездить.
МАРИНА. Я знаю, а ты будешь возить сюда молодых специалисто…к.
ОЛЕГ. Так вот, возьмём эти бетонные столбы. (На участке стоят четыре бетонных столба от старой деревянной опоры для электричества.) При определённом освещении на фоне тяжелого серого неба они выглядят, как…
МАРИНА. Тихо!
ОЛЕГ. …Стоунхендж.
Марина внимательно смотрит под сарай, а потом визжит.
МАРИНА. Там змея!
ОЛЕГ. Где?
МАРИНА. Под сараем.
ОЛЕГ. Да тебе показалось. (Идёт к сараю.) Прочитал в одном журнале недавно: жена у меня — гадюка, да и я уж. (Смеётся.) Тебе померещилось, у нас тут никогда не было змей.
МАРИНА. Я её слышала!
ОЛЕГ. А. И как тебе показалось на слух — это была гремучая змея, кобра или удав?
МАРИНА. Это была гадюка. Обыкновенная чёрная гатская гадюка! С ромбиками.
Олег смотрит под сарай.
ОЛЕГ. Ну, в общем, она уползла и больше не вернётся. А если вернётся, я ей так и скажу: жена у меня, между прочим, тоже гадюка, да я и сам уж! Ну и потом. Маринка, ну, свои своих не кусают.
МАРИНА. Свои своих? Как же, ещё больнее кусают. Так и норовят поглубже под кожу залезть и побольнее укусить. У меня подруга одна была…
ОЛЕГ. У тебя? Подруга?
МАРИНА. Ну, так, сослуживица её назовём. Такая услужливая, такая предупредительная, на каждый праздник мне подарочек, обнимает, целует, в глаза заглядывает. Но только какая-нибудь новость неприятная, первая мне сообщает и с таким, знаешь, торжеством смотрит. Мол, на тебе, на тебе. Так дети маленькие в припадке делают. Или кошки. Прикусит так слегка и смотрит, как ты реагируешь. Нормально реагируешь? А ну-ка посильнее. Тоже терпишь? А ну-ка ещё.
ОЛЕГ. Или змеи.
МАРИНА. Или мужья любимые.
ОЛЕГ. Точно любимые?
МАРИНА. Мне сравнивать-то не с чем.
ОЛЕГ. Так у тебя ещё есть время для эксперимента. Ты ещё довольно молода, 44 для женщины — это ж самый расцвет.
МАРИНА. Это для мужчины, Олежа, ты путаешь, у женщин в это время уже и климакс бывает. Особенно если стресс какой-нибудь. А климакс — это, знаешь, Олег Николаевич, тебе не насморк.
ОЛЕГ. Какое счастье, что ты у нас стрессоустойчива. Ничем тебя не перешибёшь. Ни топором, ни обухом. Чай готов.
Марина уходит в дом. В это время проезжает электричка, окна дома дребезжат, дурачок Саша машет бейсболкой пассажирам. Марина возвращается с подносом, на котором стаканы в подстаканниках, сахарница и пр.
ОЛЕГ. Ты как проводница в поезде. Кста-а-ати! Сегодня же последний день июля.
МАРИНА. И?
ОЛЕГ. И суббота.
МАРИНА. Ну.
ОЛЕГ. Так завтра ж праздник наш профессиональный.
МАРИНА. День ВДВ?
ОЛЕГ. День ВДВ, Марина, 2 августа, а в первое воскресенье августа все потомственные железнодорожники празднуют день железных дорожников. У меня сестра так говорила в детстве: поздравляем вас с днём железных дорожников!
МАРИНА. Ты когда последний раз на железной дороге был?
ОЛЕГ. Марина, жизнь и судьба моя — железная дорога.
МАРИНА. Голова, как рельс, гудит, поступай в УЭМИИТ.
ОЛЕГ. Между прочим, напоминаю, что мы с тобой благодаря железной дороге познакомились.
МАРИНА. Звучит двусмысленно.
ОЛЕГ. Зато не бессмысленно! Короче, Марина Валерьевна-а-а. (Жестами показывает, что Марина Валерьевна должна сбегать в дом и принести ему выпить и закусить.)
МАРИНА. Ну, хорошо, но праздник-то в любом случае завтра.
ОЛЕГ. А кто празднику рад? Тот я.
МАРИНА. Вот и пей свой чай.
ОЛЕГ. Чай не водка, много не выпьешь. (Пьёт чай.) Вкусный какой. Ты туда листьев каких-то положила?
МАРИНА. Да, всего там — смородину, малину, мяту.
ОЛЕГ. Мяту? Я ж просил мяту не класть никогда, я ж её вырвал специально всю.
МАРИНА. А я вот нашла. Мята в чае самая душистая. У нас и мак везде растёт, как бы я ни боролась. Пей, чего ты.
ОЛЕГ. Не хочу.
МАРИНА. А кто будет этот пятилитровый самовар осушать?
ОЛЕГ. Вот сама и пей. Или Сашу вон позови, он устал провожать поезда, ему надо отдохнуть. (Закуривает.)
МАРИНА. А, ну давай соберём всех сумасшедших Гати за столом: Сашу, Нюшу, Безухова.
ОЛЕГ. Безухов-то с чего? Он не сумасшедший. У него просто уха нет.
МАРИНА. И мама алкоголичка.
ОЛЕГ. И кстати, это два факта взаимосвязанных.
МАРИНА. Ты не рассказывал.
ОЛЕГ. Так чё рассказывать. Лена бухала всю жизнь, а потом внезапно забеременела и родила здорового пацана. Здорового. Но без уха. Свекровь стала деньги на косметическую операцию парню копить — ну, чтобы хоть для красоты пришили ухо. Накопила, Лене отдала, а та в запой ушла.
МАРИНА. И что дальше?
ОЛЕГ. И всё. В шапке всю жизнь ходит, а когда жарко — в панамке.
МАРИНА. Какой кошмар.
ОЛЕГ. Это площадка Гать, детка.
Закричала неведомая птица.
МАРИНА. Это что?
ОЛЕГ. Это птица.
МАРИНА. Как ребёнок плачет. Первый раз такую тут слышу.
ОЛЕГ. А она первый раз и кричит. Неведомая какая-то птица.
МАРИНА. Я себя как в спектакле чувствую. Будто ты специально сегодня этих птиц и змей напустил.
ОЛЕГ. А ты мяту специально в чай засунула! Это диверсия.
МАРИНА. Олег, это бред. Я специально изучила вопрос.
ОЛЕГ. В интернете.
МАРИНА. В интернете, да! Так вот там пишут, что мята, наоборот, повышает потенцию, потому что положительно влияет на состояние нервной системы человека. Потому что проблема с потенцией — это проблема нервная. Отсюда вывод: лечим нервы — лечим потенцию.
ОЛЕГ. А, так ты ещё и с намёком, оказывается!
Смеются.
МАРИНА. Олег, ты меня любишь?
Смех обрывается.
ОЛЕГ. А?
МАРИНА. Вкусный чай, зря отказался.
Слышен гудок приближающейся электрички. Марина смотрит на часы. 18.20. Она встаёт, видит Сашу, снявшего бейсболку и в нетерпении переступающего с ноги на ногу. Электричка приезжает, Саша машет, Марина внимательно смотрит на выходящих из вагона пассажиров. Олег подкрадывается сзади и подносит к её лицу жабу.
ОЛЕГ. Смотри, какую красоту поймал.
Марина визжит.
МАРИНА. Дядя Петя, ты дурак? Тебя вместе с Сашей, Нюшей и Безуховым за стол сажать чай пить?
ОЛЕГ. Это же царевна-лягушка, она исполнит три твоих желания.
МАРИНА. Это жаба! В вашей Гати только жабы водятся!
В калитку стучат.
ОЛЕГ. Мы кого-то ждём?
МАРИНА. Я — нет. Но, может, это молодой специалист?
ОЛЕГ. Вот ни слова в простоте. (Идёт к калитке, открывает, удивлённо смотрит.) Танька…
ТАНЯ. Привет.
Фотография вторая
ОЛЕГ. Маринка-а! Мари-и-ин! Смотри, кто к нам пришёл.
За Олегом идёт Таня.
ТАНЯ. Здравствуй.
МАРИНА (улыбается). Здравствуй…
ТАНЯ. Сияешь?
МАРИНА. Си… я… Что?
ТАНЯ. Песня. Забыла?
МАРИНА. А, да… Ты как с электрички. В смысле, электричка вот только…
ТАНЯ. Расписание за столько лет не изменилось.
Олег подходит, обнимает обеих.
ОЛЕГ. Девки, да вы чё как истуканы, обнимитесь хоть, сколько мы не виделись?
ТАНЯ. Двадцать два года.
ОЛЕГ. Сколько?!
МАРИНА. Ровно. Завтра ровно.
ОЛЕГ. А что завтра за… А, ну да.
Молчат.
Ну вот. Я выхожу, а там возле дяди Славы «тойота» красная стоит. Я удивился, кто это к нему. И тут Танюха выходит.
ТАНЯ. Умер дядя Слава.
МАРИНА. Ну, да… А? Дядя твой умер? (Улыбается.) Фу, так вот к чему птица-то. Тьфу. Ну, то есть наши соболезнования. Давно?
ТАНЯ. Нет, сегодня девятый день.
МАРИНА. И ты специально прикатила?
ТАНЯ. Я ж любимая племянница.
ОЛЕГ. А мы его давно не видели. Вообще у вас лет десять никого нет. Столько желающих на ваш дом.
МАРИНА. Мы даже хотели купить.
ТАНЯ (смеётся). Ну, вот у меня и купите, значит. Я единственная наследница.
МАРИНА (смеётся). А, так вот ты зачем!
Таня молча долго смотрит на неё, Марина не выдерживает, отводит глаза.
ТАНЯ. Дайте хоть я всё посмотрю. Так. Палатка для зимней рыбалки. Всё ловишь говорящую щуку?
МАРИНА. Ой, да что он там ловит. Больше разговоров. По-моему, он специально придумал эту рыбалку, чтоб из дома почаще сбегать.
ТАНЯ. А сейчас-то зачем поставил? У тебя под ней собственный пруд?
ОЛЕГ. Готовь сани летом. (Смеётся.) Не знаю. Так просто достал. Правда не знаю зачем.
МАРИНА. Делать потому что нечего, дурью мается, щас ещё ледоруб достанет.
ТАНЯ. Та-а-ак. Вышку снесли?!
МАРИНА. Прошлым летом ещё. Ураган такой был, один изолятор слетел. Представь, если б кто-то из нас здесь был. Он килограмм сто весит.
ТАНЯ. Ох, жалко. Она же здесь с самого начала была. Ни у кого такой не было, только у вас.
ОЛЕГ. Вот, Танюха понимает. Когда отцу участок дали, она ещё работала даже. Мама боялась, что мы прямо под проводами дом строим, а отец, наоборот, говорил, что будут сверхурожаи из-за этого.
ТАНЯ. Слушай, а под ней же мы с тобой яблоню посадили.
МАРИНА. Она гнилая вся внутри была.
ТАНЯ. Как же жалко. Так красиво цвела.
МАРИНА. Изолятор-то прямо на неё грохнулся.
ТАНЯ. Она такая необычная была. Два ствола из одного корня выросли.
ОЛЕГ. И на каждом из них — по яблоку.
МАРИНА. И всё? Два яблока за всю историю?
ТАНЯ. Зато теперь у вас свой собственный Стоунхендж. Но старый домик всё-таки жалко.
МАРИНА. Да что тебе всё жалко.
ОЛЕГ. А ты внутрь зайди.
МАРИНА. Посидеть на улице так-то собирались…
ОЛЕГ. Да успеем.
Таня входит в дом и замирает. Марина проходит вперёд.
МАРИНА. Проходи. Давайте только без всяких вздохов.
Таня и Олег стоят в сенях.
ТАНЯ. Ты всё сохранил.
Олег подводит её к каморке, показывает на косяк.
ОЛЕГ. А вот это узнаёшь?
ТАНЯ. Олег, с ума сошёл? (Смеётся.)
На смех выходит Марина.
Ты знаешь, что это такое?
Марина качает головой.
Это зарубки. Топором.
МАРИНА. Это-то я вижу.
ТАНЯ. Дядя Слава как-то уехал в город, меня не с кем было оставить, привели сюда. И я спала в этой комнате и чё-то всю ночь бегала в туалет. А Олег зарубки делал.
ОЛЕГ. Девятнадцать раз.
ТАНЯ. Да ладно? (Пересчитывает.)
МАРИНА. Какая романтичная история.
ТАНЯ. А нам было так весело тогда. Семнадцать. (Проходит в горницу.)
МАРИНА. Хочешь дом посмотреть?
ТАНЯ. Да не, давайте тут.
МАРИНА. Олег, стол тогда тащи сюда.
Олег уходит за столом. Таня смотрит в окно. Напротив окна старый железнодорожный мост, сквозь несколько слоёв краски отчётливо проступает надпись: «Костя».
ТАНЯ. Маринка, смотри!
Марина задёргивает штору. Олег входит со столом. Очень суетится.
ОЛЕГ. Маринка не любит здесь. Мы ей хоромы отдельные построили.
МАРИНА. Сидели бы на улице, всё накрыто уж. Ну ладно. (Улыбается, Тане.) Так ты надолго сюда?
ТАНЯ. Да нет, завтра уезжаю. Через полгода, правда, снова приеду — там всякие наследственные дела пойдут. Потом продам дом — и всё. Больше уж и не увидимся.
ОЛЕГ. А ты не продавай.
МАРИНА (смеётся). Никому, кроме нас. Мы с ним разъедемся в разные дома, у него будет Дом разврата. У меня — Дом терпения.
ОЛЕГ. Терпимости!
МАРИНА. И мы будем друг к другу в гости ходить.
ТАНЯ. Тебе, Маринка, я смотрю, всё мало. (Смеётся.) Вот совсем ты не изменилась. Помнишь, когда ты в общаге жила…
МАРИНА (обрывает). Не помню. Мне когда на стройке балка на голову упала, я всё, что до этого было, забыла.
ОЛЕГ. Слушайте, а давайте уже выпьем.
Фотография третья
Там же. Олег выставил на стол целый бар напитков. В графинах и бутылках напитки всех цветов радуги — от зелёного до…
ОЛЕГ. Вот смотри, это не абсент, как какая-нибудь любительница могла подумать, это мятная настойка. Вот этими самыми ручками сделанная. Попробуй. (Наливает Тане.)
МАРИНА. А в чай, значит, нельзя.
ОЛЕГ (наливает Марине). На вот выпей тоже, мята успокаивает, сама же говорила. (Тане.) Ну как?
Таня пробует, кивает: мол, да, нравится.
Тут очень важно не передержать. Я однажды поставил и забыл, так она мало того что прибурела…
ТАНЯ. Это как?
ОЛЕГ. Ну, стала бурая, так ещё и горькая. И что бы вы думали? Пришлось пить горькую! (Подливает всем.) Давайте, за встречу.
Выпили и молчат.
ОЛЕГ. Та-а-ак. Посадил девушку, включи музыку. Я сейчас! (Уходит.)
Марина и Таня молчат.
ОЛЕГ (кричит из дома). Маринка, где эта эта-то? А, всё.
Марина и Таня молчат.
МАРИНА. Молчим чё-то всё. Может, ещё выпьем этого зелья?
Олег вносит проигрыватель.
ОЛЕГ. Не-не-не, сейчас будем пить малиновку. (Быстро подключает проигрыватель, ставит пластинку.)
ТАНЯ (смеётся). Пить или петь?
Олег с удивлением смотрит на Таню, берёт графин с настойкой малинового цвета.
ОЛЕГ. А как ты угадала?
Пластинка скрипит, шипит, и вдруг сквозь скрип слышится песня ВИА «Верасы» «Малиновки заслыша голосок…».
МАРИНА. Ну, просто ретро-вечеринка.
ТАНЯ (смеётся). Олег, у вас одна пластинка всю жизнь играла, трудно забыть.
МАРИНА. Странно, мне ты никогда её не включал.
ОЛЕГ. Ты же современная, продвинутая, у тебя инстаграм. Тань, у тебя есть инстаграм?
ТАНЯ. Нет. У меня только сто грамм. Вкусная штука.
ОЛЕГ. Это на малине, Маринкина любимая.
МАРИНА. Я думала, ты на меня намекал, когда любительницей абсента назвал. (Смеётся.) Я один раз в жизни всего абсент пробовала, и то случайно.
ОЛЕГ. Нет, я не на тебя намекал.
МАРИНА. А ничё, что мы спирты мешаем?
ОЛЕГ. Мариш, спирт тут один и тот же — этиловый. Не беспокойся, будь счастлива.
МАРИНА. Танюха, а чё правда не заведёшь инстаграм. Сейчас бы сфоткались, сразу выложили. Давай сэлфи сделаем? (Достаёт телефон.) Наших там много, хоть посмотрят на тебя. А то тебя ни в «Одноклассниках» нет, нигде. Никто про тебя ничего не знает.
ТАНЯ. Не, не будем сэлфи.
МАРИНА. Ну, как хочешь. (Фотографирует себя, незаметно, как бы снимая настойки, фотографирует и Таню. Залипает в телефоне.)
Таня и Олег смотрят друг на друга, молчат, крутится пластинка, проносится скорый поезд, заглушая куплет про первую любовь.
ОЛЕГ. Танька, куда ты пропала тогда? Я очухался через месяц, стал тебя разыскивать — нигде никто не знает.
ТАНЯ. А я всё бросила после похорон, а через полгода вообще уехала в Сочи на ПМЖ.
ОЛЕГ. После чьих похорон?
МАРИНА (отрывается от телефона). А кто умер?
ТАНЯ. Костя, Марина.
МАРИНА (не слушая). А, ты всё про дядю своего рассказываешь. Хороший был, добрый.
В ворота стучат.
Кто это? (Олегу.) Ты кого-то ждёшь?
ОЛЕГ. Да нет. Все мои наконец при мне. Пойду гляну. (Уходит.)
МАРИНА. Я тут занялась здоровьем. Питаюсь по часам, нагрузки, разгрузки, обёртывания, шаги считаю. И всё без толку. Плохо совсем себя чувствую в последнее время, отекаю.
ТАНЯ. А в больницу не ходила?
МАРИНА. Ходила, одно расстройство. Больше не хочу. Представляешь, что говорят? Что я не доживу до пятидесяти с такими почками. Только Олегу не говори, расстроится.
ТАНЯ. Марин, ты нормальная, нет? Тебе открытым текстом говорят.
МАРИНА. А что я сделаю? У меня две дочки, мне некогда. Ты видела, кстати? (Достаёт телефон, листает фотографии, показывает Тане.) Две красоточки мои.
ТАНЯ. Да, красивые девочки. Эта на Олега похожа, как зовут?
МАРИНА. Севилья.
ТАНЯ. Как?!
МАРИНА. Он пил как сапожник, когда она родилась. Ему фиолетово было, как её будут звать. А я захотела Севилью. И так назвала. Имею право. Я со своим ушибом мозга вообще могла на инвалидность подавать.
ТАНЯ. Слушайте, а вы нескучно живёте.
МАРИНА. Не, ушиб — это после той балки на стройке. Мне рожать запрещали, а я не послушалась. А потом ещё и Таю родила. Ласковая, добрая, моя доча.
ТАНЯ. Какие экзотические имена.
МАРИНА. С таким отчеством, конечно, надо было мальчиков рожать. Но они мне пообещали уехать жить за границу, а там отчества не нужны.
Возвращается Олег.
ОЛЕГ. У Санька конкретно кукуха поехала.
ТАНЯ. Да ладно? Жив ещё?
ОЛЕГ. Жив курилка.
МАРИНА. Жив — не то слово. Ходит каждый день к мосту. Придёт, сядет и воет. Так жутко слушать. Чё ему надо?
ОЛЕГ. Костя, говорит, у вас?
ТАНЯ. Бедный. У него всё в голове смешалось.
МАРИНА. Родители умерли, он вообще без присмотра. Надо его сдавать в психушку. Завтра позвоню.
ОЛЕГ. Тебе бы всё кого-то сдавать. Его ж пожизненно закроют.
МАРИНА. Лучше, чтоб он под электричку попал?
ТАНЯ. Он всё так же провожает электрички?
ОЛЕГ. Провожает и встречает, как швейцар. Я ему бейсболку красную подарил, он счастливый такой. Ходит, машет ей, как красным флагом.
МАРИНА. Дураки любят красный цвет.
ТАНЯ. Дядя писал, у них трагедия в семье.
МАРИНА. Да брата жена по пьянке зарезала, а тот был основным опекуном. А как из тюряги вышла, Саша ей тут стал мешать.
ОЛЕГ. Ох, Маринка, любишь ты всякие сплетни собирать. Тебе бы в «Пусть говорят».
МАРИНА. Ну, а что я не так опять сказала? Тань, он к каждому моему слову цепляется, я уже не могу.
ТАНЯ (смеётся). Это возрастное. Я тоже как начну гундеть, потом вдруг остановлюсь и анализирую: неужели это я только что была?
ОЛЕГ (Марине). Вот, учись, как женщина себя должна вести.
МАРИНА (Тане). Вот видишь, видишь!
Смеются. Едут поезда — один, другой, третий, заглушая разговор, который заметно оживился. В коротких перерывах они успевают докричаться друг до друга, но в основном не слышат, каждый будто говорит сам с собой.
ТАНЯ. Я и забыла, что здесь такое оживлённое движение! А хорошо работает РЖД-то!
МАРИНА. Можно было бы и похуже. Я так и не смогла привыкнуть. Это ж всё время по мозгам: чу-чух, чу-чух; чу-чух, чу-чух. Уезжаю отсюда всегда больная, разбитая, вот с такими мешками под глазами.
ТАНЯ. А мы любили в детстве. Ляжешь, глаза закроешь — и будто в поезде едешь: чу-чух, чу-чух; чу-чух, чу-чух. Я всё время на море ехала. Вот, в итоге и уехала.
ОЛЕГ. А я только в Гати и отдыхаю. На Гаити, как у нас тут говорят. Здесь так спокойно. Я за четыре часа высыпаюсь.
ТАНЯ. Нервная работа?
ОЛЕГ. Всё нервное.
ТАНЯ. Большим человеком зато стал.
ОЛЕГ. Это ты на живот намекаешь?
МАРИНА. Это, он говорит, у него мозоль, Тань. Трудовая.
ТАНЯ. А почему такая большая?
ОЛЕГ. Много трудился потому что.
ТАНЯ. Трудоголизм, как и алкоголизм, очень усложняет жизнь.
ОЛЕГ. Да, а бывает ещё и два в одном. Так и живём. И лёгких путей не ищем.
ТАНЯ (смеётся). Как страшно жить. Слушайте, а вы понимаете, что мы ровно полжизни не виделись?
ОЛЕГ. Так это, Марина Валерьевна…
МАРИНА (Тане). Когда он называет меня Маринойвалерьевной, это значит, началась стадия отрицания.
ТАНЯ. А сколько их всего?
МАРИНА. Отрицание, гнев, торг, депрессия, принятие. Пять!
ТАНЯ. Ого.
ОЛЕГ. Марина Валерьевна!
МАРИНА. О! Гнев. А дети в детстве, когда их спрашивали, как зовут маму, не выговаривали и называли меня малиновым вареньем.
ОЛЕГ. …получается, я уже целую половину жизни с тобой промучился?
МАРИНА. Родил наконец. И дальше будешь мучиться, Олежек, до самой смерти.
ОЛЕГ. Моей или твоей?
МАРИНА. А мы умрём с тобой в один день, как в сказке. Жили, как в сказке: чем дальше, тем страшнее, так и кончим.
ТАНЯ. Ребят, вас так смешно слушать. Вам ведь по сорок лет обоим!
ОЛЕГ. По сорок четыре.
ТАНЯ. А ведёте себя, как подростки.
ОЛЕГ. Да в детство впадаем потихоньку просто.
ТАНЯ. И шутки такие же. Неужели так бывает? Я вот будто новую жизнь начала.
ОЛЕГ. А почему в Сочи?
ТАНЯ. Хотелось в тепло и как можно дальше отсюда.
МАРИНА. Так мы к тебе теперь будем в гости приезжать. У меня даже имя подходит.
ТАНЯ. Это как?
МАРИНА. «Марина» в переводе с латинского — «морская».
ТАНЯ. Маринка, ты и тут успела! А приезжайте. Я расширяю бизнес, мне нужны рабочие руки.
МАРИНА. Да что ж такое-то, и там нужны мои рабочие руки! Мне где-нибудь отдохнуть дадут раз в жизни?
Снова поезд, навстречу другой, затем грузовой. И затишье.
ТАНЯ. Пятьдесят три.
ОЛЕГ. Шестьдесят семь!
МАРИНА. Это вы гадаете, кто сколько проживёт?
ОЛЕГ. Это мы гадали, через сколько секунд ты заговоришь.
ТАНЯ. Это мы вагоны посчитали.
Саша вышел на перрон. Проехала электричка. Саша машет бейсболкой.
ТАНЯ. Вы его сдать хотите, а он, может, ваш ангел-хранитель. Ну, не лично ваш, а местный, гатский.
МАРИНА. Вот именно что гатский. Пойду покормлю его.
ТАНЯ. Может, пока он здесь, и с Гатью всё будет в порядке. А не станет его — и кто знает? Приедут и отберут у вас землю.
ОЛЕГ. Где ж ты была, Танька.
ТАНЯ. Я с тех пор много где была.
ОЛЕГ. Нет, я про тогда. Мы тебя тогда очень ждали.
Олег с Таней продолжают свой разговор под беспрерывный шум поездов.
ТАНЯ. А я, Олежек, вообрази, прямо за вами шла к мосту. Но ты был так увлечён Мариной Валерьевной, что я решила не мешать.
ОЛЕГ. Подожди-подожди, ты о чём?
ТАНЯ. Олег, ну давай без пошлых сцен. Столько лет прошло, я уже совсем взрослая тётенька.
ОЛЕГ. Ты была в тот день у моста? Ты всё знала и не пришла на похороны?
ТАНЯ. Во-первых, я пришла на похороны.
ОЛЕГ. Странно, я тебя там не видел.
ТАНЯ. Да ты никого, кроме Маринки, не видел.
ОЛЕГ. Горе очень сближает. Ну, я так думал тогда.
ТАНЯ. Ты ли? Слова как будто не твои.
ОЛЕГ. Я же себя виноватым чувствовал.
ТАНЯ. А теперь? Простил себя?
ОЛЕГ. Тань, ну не начинай.
Олег выходит из дома, прячется в палатке. Электрички, товарняки, пассажирские идут один за одним. Таня села у окна, приоткрыла штору и смотрит на железнодорожный мост, на перрон, на Сашу в красной бейсболке, который спрятался от дождя под козырёк остановки и жадно ест булку. Таня помахала ему, но он не видит. Промчался поезд, ещё один, другой, исчез Саша, исчез перрон, исчез мост. Таня будто бы едет в поезде, одна в купе, едет далеко-далеко — в прошлое. Возвращается Марина.
МАРИНА. Покормила идиотика.
Таня её не слышит.
МАРИНА. Так жалко его. Он такой благодарный, как собака. Никого же у него не осталось на всём белом свете.
Пауза.
А домой же не возьмёшь. Человек всё-таки, не собака. И как вот с ним быть? Пропадёт.
Пауза.
Дождь пошёл. Хорошо, что мы в доме сели.
Пауза. Марина подходит к Тане, тормошит её. Идёт бесконечный грузовой поезд.
МАРИНА (кричит). Танюха, ты в обидках всё ещё?
ТАНЯ. В чём?
МАРИНА. Ну, обижена на меня, может.
ТАНЯ. Я? Да нет, что ты.
МАРИНА. И правильно. Нечему завидовать потому что. Я дня с ним счастлива не была. Лучше бы ты тогда приехала, и он бы с тобой остался. А я бы с Костей. Может, он бы не полез на этот чёртов мост, если б мы тебя встретили. Он меня так любил, Танюха, он так меня, Танюха, любил. Меня никто никогда так не любил. Я, может, в этого вцепилась, чтоб Костя никуда из нашей жизни не делся. Что мы связаны так все будем будто, понимаешь? Я подумала тогда: вот вы сейчас поженитесь, а я куда? Я одна? Незамужняя вдова? Вы поженитесь такие, значит, его отец тебя в какое-нибудь тёплое местечко пристроит, ты в декрет потом, династию продолжишь. А я где? В Чернушку мне возвращаться? Вы тут будете жить в собственном многоэтажном доме, который вам его папаша построит, размножаться, а я у себя в Чернушке буду электрички встречать? Спасибо, нет. Я видела тебя на похоронах, но ему не сказала. А ему я другое сказала. «Мы с тобой, — сказала, — теперь до конца жизни этой смертью повязаны». Вот что сказала. И он мне поверил. Сгрёб вот так в охапку и ревёт: «Маринка, не бросай меня, я повешусь, не бросай!» Я и не бросила. Его. Я себя бросила. Ты вон как куколка, тоненькая, молоденькая, а я как баба на чайник. Да умру скоро. А жизни и не было никакой. Верь, Танька, что русский народ говорит: на чужом несчастье счастья не построишь.
ТАНЯ. А ещё он говорит: не было бы счастья, да несчастье помогло.
МАРИНА. А?
ТАНЯ. Ты меня не слышала?
МАРИНА. Электрички, этот шум, я оглохла уже в этой вашей гадкой Гати! (Плачет.)
Возвращается Олег.
ОЛЕГ. Девчонки, там так хорошо — дождь прошёл, сейчас туман. Пойдёмте на улицу?
ТАНЯ. А пойдёмте купаться?
МАРИНА. Я не пойду, у меня ноги болят.
ОЛЕГ. Болят мои ноги! А я пойду. Пошли, Маринка.
МАРИНА. Ну, я сказала же. Идите.
ОЛЕГ. Ох, Марина Валерьевна, допритворяешься, переженюсь на Таньке.
МАРИНА. Ой, ну это на здоровье.
ТАНЯ (смеётся). Ну уж нет, мне сэконд хэнд не нужен.
ОЛЕГ. Да что бы ты понимала во вторых руках! Сэконд хэнд — лучше новых двух. Ладно, давай к мосту и обратно.
МАРИНА. Только не к мосту, Олег, умоляю.
ОЛЕГ (обнимает её). Ладно-ладно, Маринка, не волнуйся. Ты ложись, мама, чё-то ты рано сегодня расклеилась.
Таня идёт к выходу.
МАРИНА. Точно к мосту не пойдёте?
ОЛЕГ. Точно-точно, ложись.
Таня оборачивается. Олег обнимает Марину. Вспышка.
Фотография четвёртая
Гроза. Олег с Таней сидят под мостом. Во все стороны от них тянутся линии электропередачи.
ТАНЯ. Скажи, а почему вот там две сосны пожелтели?
ОЛЕГ. Где? А, эти? Это известные сосны. Никто не знает. Они молодые ещё, вот что обидно. Мы сначала грешили на беспокойного соседа. Он всё что-то строил-строил, колотил возле них. Штаб себе, короче, построил в ветках — видишь?
ТАНЯ. Реально штаб? А сколько ему лет?
ОЛЕГ. Да порядочно. Ну, не штаб, конечно, дом, но очень похож на штаб. Или на пожарную вышку. Поняла?
ТАНЯ. Ну. А сосны тут при чём?
ОЛЕГ. Блин. Да ни при чём. Ну, то есть мы все думали, что это они из-за его строительства пожелтели. Пошли выяснять, а он говорит, сам понять ничё не может. Стояли молодые сосенки, а потом вдруг раз — и жёлтые в один день.
ТАНЯ. Как Костины родители. Были молодые, а потом в один день — как два старичка. Олег, им же тогда было, как нам сейчас.
Молчат.
ТАНЯ. Слышишь?
ОЛЕГ. А?
ТАНЯ. Слышишь, что-то звенит? Это ток?
ОЛЕГ. Я только один ток сейчас чувствую. Внутренний и бесперебойный. (Обнимает её.)
ТАНЯ. Ну, я серьёзно же. Это провода так, что ли, звенят?
ОЛЕГ. Это я, Танька. Чувствуешь, какая от меня вибрация?
ТАНЯ. Вижу в небе полную луну.
ОЛЕГ. Нет, ты серьёзно не понимаешь, что намечается землетрясение?
ТАНЯ. Сотрясение намечается у кого-то, вот это я прекрасно чувствую.
Олег отстраняется от неё, закуривает.
ТАНЯ. Помнишь, я здесь каждое лето ходила по ночам проверять, светится тело в воде или нет?
ОЛЕГ. Ну.
ТАНЯ. Так вот. Светится! Только на юге, в море. Плывёшь — и такие искры от тебя идут! Будто ты фосфором обмазалась.
ОЛЕГ. Как бы сейчас от нас с тобой искры не пошли…
ТАНЯ. Молния бьёт в самую высокую точку. Надо лечь, наверное?
ОЛЕГ. Вот. Это разговор. И, кстати, это очень эротично с твоей стороны, Татьяна Иосифовна.
ТАНЯ. Когда я Иосифовной-то стала?
ОЛЕГ. Неважно. Ложимся. (Обнимает её и силой притягивает к земле.)
ТАНЯ. Да я не в этом смысле!
ОЛЕГ. А я — в этом. (Целует её.) Чё же ты наделала, Танька.
ТАНЯ. Я «что наделала»?
ОЛЕГ. Да лежи ты! На самом деле опасно. У нас один парень на работе хотел подхалтурить, вышел в выходной на объект. Шли обратно через поле, и — гроза вдруг. А он высокий, чёрный. В общем, сориентироваться не успел, прямо в него молния ударила.
ТАНЯ. Везёт тебе на такие истории.
ОЛЕГ. Я спросил электрика Петрова: «Ты зачем надел на шею провод?»
ТАНЯ. Ничего Петров не отвечает, лишь висит и ботами качает.
ОЛЕГ. Вот девочка красивая в кустах лежит нагой, другой бы изнасиловал, а я лишь пнул ногой.
ТАНЯ. Шёл я мимо пилорам…
ОЛЕГ. Дальше шёл я пополам. Пока гроза не закончится, будем лежать здесь. И стихи друг другу читать. Дядя Слава твой, между прочим, меня на Григорьева подсадил.
ТАНЯ. Да, он любил.
ОЛЕГ. Он странный был человек, твой дядя Слава.
ТАНЯ. У нас почему-то всё, что не могут объяснить, называют странным.
ОЛЕГ. Скажи спасибо, что не сраным.
ТАНЯ. Спасибо.
ОЛЕГ. Ты обиделась? Я пытался шутить. Дядю твоего я уважал.
ТАНЯ. А ты знаешь, что он мне не был дядей?
ОЛЕГ. Внезапно.
ТАНЯ. Да, не был. Он однокурсник моей мамы. Который, как ты уже догадался, её всю жизнь любил.
ОЛЕГ. Очень его понимаю.
ТАНЯ. И поэтому не женился — ждал её всю жизнь.
ОЛЕГ. И не дождался.
ТАНЯ. Бывает и такое, Олежек. Редко, больше в книжках, но вот тебе реальная история.
ОЛЕГ. Да, ловко вы нас тут всех развели.
ТАНЯ. А я сама долго не знала, а когда узнала, так расстроилась! Плакала, а он меня утешал. Говорил, что друзья бывают часто ближе родственников. И мы тогда договорились, что мы с ним лучшие друзья. А потом я узнала, что он меня единственную в завещание вписал. Как мне с ним было хорошо, Олег! С ним и вот с Костей ещё. Так легко и просто — ни с кем так никогда больше не было.
ОЛЕГ. А он к тебе не подкатывал, когда ты подросла?
ТАНЯ. Олег, ты пошляк. И я с тобой больше не разговариваю.
ОЛЕГ. Хорошо, можешь не разговаривать, давай лучше молча целоваться. Как двадцать лет назад. Тань…
ТАНЯ. Отстань!
Молчат. Дождь не прекращается.
ОЛЕГ. Меня его жена потом хотела засудить. Типа это он из-за меня на объект пошёл. А я в тот раз правда не виноват был. Он сам попросился. У них только ребёнок родился, и он хотел заработать. Ну и заработал на всю жизнь. Сидит в инвалидном кресле, фекалиями бросается.
ТАНЯ. Так он живой?
ОЛЕГ. Вот в этом случае совершенно зря. Откачали мужики, а у него кукушка поехала.
ТАНЯ. Как у Саши?
ОЛЕГ. Хуже. Саша наш добрый, а этот злой стал. Жена ушла от него в итоге.
ТАНЯ. И на что он живёт?
ОЛЕГ. Ну, содержу его.
Молчат. Таня смотрит на него, гладит по лицу.
ОЛЕГ. Старый совсем стал, да?
ТАНЯ. Седой. Морщинки вот тут. И глаза совсем не блестят.
ОЛЕГ. Чё, и сейчас? (Прижимает Таню.)
ТАНЯ. Сейчас некоторый блеск наблюдается, конечно. Но подозреваю, что это отблески воды.
ОЛЕГ. Ты моя, моя, всё равно моя.
ТАНЯ. Нет, Олег. Я уже сама своя только. Своя и одного чудесного мальчика.
ОЛЕГ. Мальчика чудесного? Понимаю. Тогда это точно возрастное. Хочется вечной молодости, да? Продлить, подкачать энергии. Ты себе, поди, тоже вот эту всякую хрень колешь, как Маринка?
ТАНЯ. Да нет, мне не надо.
ОЛЕГ. Хочешь сказать, вот так можно выглядеть в наши годы естественным половым путём?
ТАНЯ. Можно.
ОЛЕГ. Ой, ладно, не свисти. Я сам лично Маринку вожу к этим косметологам, я про все ваши девичьи закуски знаю. Нити всё какие-то она вшивает, мешки нарезает. Колет чё-то всё, колет, колет, колет… Куда ты делась тогда? Вся ведь жизнь могла по-другому пойти.
ТАНЯ. Да я за камерой поехала. Хотела Костю с Маринкой поснимать, чтоб потом на свадьбу им фильм сделать. Там оператора этого ждала долго, потом на попутке поехала, мы заблудились. Вот знаешь, будто кто специально путал нас. Вы-то меня пошли с электрички встречать, а я к вам — сюрпризом, на машине. Дядя Слава сказал, что к мосту вас послал, и я побежала за вами. С камерой. Довольно быстро вас, кстати, нашла. Вдруг вижу — ты Марину берёшь за ручку. Как-то так интимно даже, я бы сказала, берёшь. Я ещё подумала: а почему они за ручку? Это же ты только со мной так ходил. А как же я? А Костя?
Видео, которое сняла Таня
Двадцать два года назад. 18.20. Только что прошла электричка. Железнодорожный мост на станции Гать. По шпалам идут Олег, Марина и Костя.
КОСТЯ. Марин.
МАРИНА. А?
КОСТЯ. На минутку.
МАРИНА (подходит к нему). Ну, чё ты опять?
КОСТЯ. Маринка, ты любишь меня?
МАРИНА (цокает). Ну, началось за рыбу деньги.
КОСТЯ. Нет, ты скажи, как есть.
МАРИНА. А ты меня?
КОСТЯ. Маринка, я… Я да. Глаза закрою, а ты всё время вот тут. (Фотографирует её.)
МАРИНА. Как романтично. А на мост вот этот ради меня залезешь?
КОСТЯ. Да легко. Стой. Такая красивая ты сейчас в лучах. Дай последний раз щёлкну. (Фотографирует и отдаёт ей фотоаппарат.)
МАРИНА (смеётся). Всё? Я попала на красную плёнку?
Костя бежит к мосту, спотыкается на шпалах, падает. Марина подходит к Олегу, он берёт её за руку. Марина смеётся. Костя оборачивается.
КОСТЯ. Маринка, смотри, там «Костя» написано! Это про меня! (Быстро лезет на мост.)
ОЛЕГ. Зачем он?
МАРИНА. Потому что любит! (Смеётся, прижимается к Олегу.)
ОЛЕГ. Ты дура, что ли? Не понимаешь, что это опасно? Костяй!
КОСТЯ (уже на самом верху). Всё гузэн! Здесь так хорошо. Давайте ко мне!
ОЛЕГ. Костя, слезай давай. Это опасно.
МАРИНА. Да чё там опасного? Он же за перила держится.
ОЛЕГ. Ты дура совсем. Ты знаешь, какое там напряжение? Костяй, давай слезай быстро. (Бежит к мосту.)
Костя идёт к спуску с моста, но железнодорожные мосты («фермы») на маленьких станциях почему-то устроены так, что с каждой стороны есть только лестница на подъём. Чтобы спуститься, надо вернуться обратно. Либо пересечь перекладину под напряжением, аккуратно перешагнуть провод и спуститься с другой стороны. Что он и делает.
КОСТЯ (кричит). Маринка, ты запомни этот момент. Я тут был. Спускаюсь. Всё гузэн.
МАРИНА (Олегу). Ну, вот видишь, всё хорошо. Чё ты так заволновался? (Целует его.)
Вспышка. Костя летит с моста вниз. Конец плёнки.
ТАНЯ. И только я подумала всё это, Костя вдруг на этот мост взлетел, а потом вспышка — и всё.
ОЛЕГ. Я тебя ужасно ждал тогда. С утра проснулся такой и понял, что всё. Не могу без тебя. Решил, что замуж позову, как только ты в Гать приедешь. Ну, а чё тянуть? Институт закончили, работа была, жить есть где. Мать предупредил, что за невестой уехал.
ТАНЯ. А вернулся с Мариной.
ОЛЕГ. Я прекрасно понимаю, что это выглядит, как сцена из очень плохого фильма. Индийский сериал какой-то. Но именно так и было. Я ждал тебя и постепенно напивался. А жара была. Мы с Костяном ещё шпалы потаскали — устал я. А тебя всё нет и нет. И чё-то я так разозлился тогда. Будто и не я. И повода не было: ну, задерживаешься, например, бывает. А Костян с Маринкой всё обнимаются, воркуют. Ну и я от злости решил её отбить.
ТАНЯ. Зачем?
ОЛЕГ. Вот от дури какой-то, говорю. Она мне и не нравилась даже. Раз подкатил — а она, вижу, не против. Я её в малину затащил, пока Костян не видел, а она не сопротивляется, хохочет. И у меня реально солнечный удар будто случился. Дальше всё как в тумане. Мы зашли за тобой, дядя Слава говорит: нету, ждём. Идите, говорит, пока к мосту искупайтесь, там народу нет. Ну, мы и пошли. Я Маринку хватаю, а Костя не видит. У него ж зрение минус восемь, и линза одна, пока мы шпалы таскали, выпала, ему с таким зрением вообще тяжести нельзя, а он молчал. В общем, линза выпала, он реально как слепой шёл. А Маринке не хотел показывать. Подходим к мосту, он на него смотрит и вдруг так обрадовался! Увидел, что на нём написано «Костя» вот такими буквами. И, по ходу, не столько надписи обрадовался, сколько тому, что вот, увидел же! У них же, у близоруких, свои радости. Он мне рассказывал как-то, как в первый раз увидел, что дома из кирпичей состоят. В двадцать один год. За год до смерти. Строитель. Я говорю: а чё, ты в натуре не видел раньше? Нет, теоретически он, конечно, об этом знал. Но пока линзы не надел, видел только на двадцать сантиметров перед собой, прикинь? И только при ясной погоде. А очки стеснялся носить, стёкла вот такой толщины потому что были. Как вот так можно жить, я не понимаю. И вот он видит эту надпись и счастлив, что сам увидел. «Это про меня!» — кричит. И как взлетит на этот мост, я опомниться не успел. Вдруг вспышка — и он летит вниз. Мы с Маринкой подбегаем к нему, а он лежит вот так. Кисти вот так скрючены, а пальцы все чёрные. Как за перила держался, так и осталось. Я его начал трясти, поднимать, а Маринка говорит: не трогай. Это всё. Я обматерил её тогда. Пульс слушаю, а он тукает, прикинь! Я обрадовался. «Костя! — кричу, — Костян, вставай, — кричу». А пульс так тук… тук… тук… И вдруг затих. Я его на руки схватил и потащил, а он тяжеленный сразу стал. Мы упали вместе прямо на шпалы. И я думаю: хоть бы сейчас какой-нибудь поезд проехал, чтобы разом всё — и всё. И ни одного поезда, как назло. А потом уже помню, как Маринка меня за руку держит у меня дома. Гладит и чё-то говорит, говорит, говорит… И мне так спокойно вдруг стало с ней, что я уснул. И, видимо, до сих пор спал. Всё проспал.
Таня гладит Олега по голове, целует. Он плачет.
ТАНЯ. Милый мой, бедный, хороший.
ОЛЕГ. Ведь это мой лучший друг был, Танька! Лучший мой друг. Единственный. Я ему всё вообще рассказывал, ему одному. И тут я такая мразь вдруг. Зачем я всё это сделал? Зачем я Маринке жизнь сломал?
ТАНЯ. Всё позади уже, и Костя, я думаю, вас давно простил.
ОЛЕГ. Как бы он нас простил, если его нет?!
Фотография пятая
Марина с перевязанной полотенцем головой слоняется по дому. Приляжет, опять встанет. Берёт телефон. Набирает номер.
МАРИНА. Севилья? Дочь… А сколько? Ох, прости, зайчонок, у меня мигрень, я на часы и не смотрю. Папа? Купаться ушёл.
В калитку стучат.
А вот и пришёл уже. Всё, спите, доча, не волнуйтесь. Целую.
Подходит к калитке.
Кто там?
КОСТЯ. Извините за поздний визит. Это Костя.
МАРИНА. Костя?..
Открывает дверь. Перед ней стоит молодой парень лет двадцати.
КОСТЯ. Здравствуйте.
МАРИНА. Здравствуй… те.
КОСТЯ. Я маму потерял, она не у вас?
МАРИНА. Маму потерял… У нас так в Чернушке говорят: «Чё, маму потерял»? Какую ещё маму ты потерял, мальчик?
КОСТЯ. Таню. А вы — Марина, да?
МАРИНА. Я Марина, ты Костя. Я схожу с ума, да?
КОСТЯ. У вас просто очень много событий за один день. Так мама не у вас?
МАРИНА. Мама с папой пошли купаться, сынок. Не видишь, пляжный сезон вовсю идёт? Всё, давай шагай, парень, пока я мужа не позвала.
КОСТЯ. А мужа Олег зовут.
МАРИНА. А ты хорошо подготовился. Изучил, так сказать, вопрос. (Кричит.) Олег!
КОСТЯ. Поймите, я не вор. Можно я у вас посижу, пока они не вернулись? Я пошёл фотографировать, а ключи забыл. Пришёл, а мамы нет. И дождь.
МАРИНА (заметила). И правда дождь… А я думаю, что у меня так голова раскалывается. Ладно, проходи. Иногда, говорят, проще дать, чем объяснить, почему нет. Иди вон в палатке посиди.
Костя входит в палатку.
МАРИНА (кричит ему). Сейчас табуретку принесу. Не холодно там?
КОСТЯ. Всё гузэн.
МАРИНА (действительно приносит табуретку). Как ты сказал?
КОСТЯ. Всё гузэн.
МАРИНА. Ты не можешь так говорить, так говорил только один Костя. Очень давно, ты ещё не родился. Откуда ты знаешь это слово?
КОСТЯ. Ну, не знаю… В кино, может, видел. А. Так… или нет… От мамы, может?
Марина входит в палатку и долго рассматривает Костю.
МАРИНА. Костя, это ты?
КОСТЯ. Ну да.
МАРИНА. Ты за мной пришёл?
КОСТЯ. Нет, я за мамой. Точнее, за ключами.
МАРИНА. А помнишь, ты во сне к Олегу пришёл и говоришь: «Чё-то я на Маринку такой злой!»
КОСТЯ. Ну, это вряд ли можно помнить… Да и вряд ли я дяде Олегу мог присниться, он же меня не видел никогда…
МАРИНА. И мне наутро на стройке балка на голову упала. Бац — и ушиб мозга.
КОСТЯ. Сочувствую.
МАРИНА. А Севилье в школе ворота футбольные на голову свалились.
КОСТЯ. Ого.
МАРИНА. Тоже, скажешь, ни при чём?
КОСТЯ. Нет, не скажу. Вам просто надо прилечь и поспать. Так думаю.
МАРИНА. Так думаешь? А что мы её чуть не потеряли, не думаешь?! У неё перелом основания черепа был. Ей на кладбище прогулы ставили, так не думаешь?
КОСТЯ. Так — нет.
МАРИНА. Ну что я должна была делать? Ты погиб. Страшно, трагически. Но я-то живая! Я-то молодая была! Ну что мне, всю жизнь траур должна была носить?
КОСТЯ. Да вы и года-то не носили, мама говорит. Говорит, вы через год уже за дядю Олега замуж вышли.
МАРИНА. Да-а-а? А что ещё твоя мама говорит?
КОСТЯ. Говорит, что Олег — её жених был. А вы — её лучшая подруга.
Некоторое время молчат.
МАРИНА. Я думала, конечно, что всё по-другому будет. Я когда к тебе домой приходила, гадала, в какой комнате мы с тобой будем жить. Твои родители мне нравились, сестра всегда улыбалась, видно было, что мне рады. Я понимала, что вы не очень богатые, но мне правда всё это было безразлично. Мне нравилось, что с вами не надо напрягаться, что я как дома. А потом всё враз сломалось, понеслось. Сначала этот Курочкин со своими подарками.
КОСТЯ. Да, тёмные очки, конечно, вы зря взяли.
МАРИНА. Знаешь, как мне хотелось! У меня в жизни не было тёмных очков. Это ж ничего не значило!
КОСТЯ. Но вы же понимали, что это некрасиво.
МАРИНА. Не понимала, милый! Молодая была совсем, глупая. Думала: ну что такого? Очки возьму у Курочкина, а любить всё равно буду одного Костю.
КОСТЯ. А замуж за Олега вышли.
МАРИНА. Так, я покурю. (Выходит, возвращается с сигаретой.) Не куришь?
КОСТЯ. Нет.
Молчат.
МАРИНА. Мне стыдно было перед твоими родителями. Да мне до сих пор стыдно. Они же меня за невесту принимали. Особенно мама. Она вообще почему-то решила, что я беременная. Говорит: «Рожай, Марина. Если тебе сейчас не до того, мы вырастим». А я говорю: «Да вы что, Костя себе такого со мной никогда не позволял!» Я запуталась тогда совсем. Не знала, как себя правильно вести. Думала, твоей маме легче будет, если все будут считать меня невестой. Ну, что у парня хоть какая-то радость была в жизни. И сама, главное, в это поверила! А перед самыми похоронами съездила домой, там на меня наши бабки деревенские накинулись и давай учить, что я должна сделать, что надо тебе над гробом сказать. Я и сказала. «Мы к тебе, — сказала, — будем приходить, а ты, — сказала, — к нам не ходи!» Сказала и вдруг вижу глаза твоей мамы. Она рядом на коленках стояла. И как отшатнулась от меня. А меня так бабки научили. Мы к тебе будем приходить, а ты к нам не ходи! Зачем ты пришёл? (Плачет.)
КОСТЯ (гладит её по волосам). Тётя Марина, вы успокойтесь. Вам успокоиться надо.
МАРИНА. Тётя Марина! Тоже мне дядя Костя! Я сама понимаю, что мне недолго осталось. Что виновата перед всеми — перед тобой, перед родителями, перед Танькой, перед Олегом… Кругом. И я устала так жить, если честно. Я очень устала. Я и не жила толком, Костя. Всю жизнь только бежала, старалась успеть: сначала замуж, потом родить, потом ещё родить, чтоб уж наверняка. Замужем. Меня мама так воспитывала: женщина должна создать семью, родить детей и всю жизнь держаться за мужа. Квартира, дом, всё мне было надо, надо, надо… А сейчас смотрю: и зачем всё это было? Мы с Олегом сначала от страха слепились. Думали же, что нас судить будут, посадят. Так испугались! Общую линию поведения разработали. А нас никто и не спросил. Дорога подстраховалась, какие-то запретительные знаки на мост навесила: типа так всё и было. А так не было! Там же любой человек мог забраться за столько лет. В общем, ждали мы, ждали суда, смотрим, а уже Севилью пора ждать.
КОСТЯ. Да за что вас судить? За то, что было под мостом?
МАРИНА. Да что было-то? Ну, поцеловалась я с Олегом, это ж ничего не значило! Он весь день ко мне лез. То в малине зажмёт, то водой обольёт. А когда на мост пошли, его вообще развезло и понесло. Я так понимаю, это всё из-за Татьяны было. Его почему-то страшно задело, что она не приехала. Он хотел со мной посекретничать, тоже считал, что мы с ней лучшие подруги, видать. А ты всё фотографировал, фотографировал, ничего вокруг не видел… А потом как взлетел на мост. «Это про меня! — кричишь. — Запомни, Марин, я тут был». Это шифр такой мне был: я тебя люблю, Марина. Двадцать два года у меня всё это перед глазами. Глаза закрываю: вспышка — и ты летишь. Будь проклят этот мост. Зачем ты на него полез? Кто там написал «Костя»? Саша, этот дегенерат, и написал наверняка. А ты знаешь, что, сколько его ни перекрашивали, надпись всегда проступает? И с каждым днём всё ярче, ярче. А этот ни в какую не хочет дом продавать. Вон он, мост, прямо под нашими окнами, сколько бы я ни пряталась, он будто следит за мной. Это Саша, наверное, подкрашивает специально, чтобы я не забывала. Они тут всей Гатью сговорились! А я ни дня и не забывала! Я каждый день вспоминаю о тебе, и то люблю, а то прямо ненавижу!
Пауза.
Где сейчас эти фотографии? Вот бы посмотреть, понять хоть ту девчонку.
КОСТЯ. Мама видела — у Костиных родителей. Костины родители их напечатали.
МАРИНА. Вот бы посмотреть!
КОСТЯ. Вам лучше не надо.
Пауза.
МАРИНА. В детстве мне кто-то рассказал про красную плёнку. Говорили, что если в фотоаппарате красная плёнка, то на фотографиях ты получаешься абсолютно голой. Никто никогда не видел снимков, но парни в школе нас пугали и шантажировали. Придёт такой в класс с фотоаппаратом и носится за тобой. Фоткает, фоткает, а потом такой: «Всё, ты на красной плёнке!» А на следующий день приходит и так загадочно на тебя смотрит. И шепчется с другими. И ты краснеешь похлеще любой пленки. Типа про тебя теперь знают всё. Тебя сосчитали. Ты под колпаком. Ну и всякие подобные глупости.
Пауза.
МАРИНА. А ты меня всегда такой красивой фотографировал. Я на твоих фотографиях — самая красивая девушка планеты всегда была. Потому что любил. Да? Поэтому? Я удивляюсь, как ты со своими минус восемь мог делать такие красивые фотографии?
Пауза.
МАРИНА. Мама твоя мне рассказала, что перед тем, как ты… ну, в общем, накануне где-то увидела дома белого таракана.
КОСТЯ. И что?
МАРИНА. Что-что! Примета такая. К смерти.
КОСТЯ. Да ну.
МАРИНА. Вот ничего и не «да ну». Мне говорили, на полнолуние солить нельзя. А я посолила. И все банки взорвались сегодня.
Пауза.
МАРИНА. Костя.
Костя молчит, смотрит на неё.
МАРИНА. Костя. Милый мой, любимый. (Встаёт перед ним на колени.) Прости меня.
КОСТЯ. Встаньте, тётя Марина. Вы правда ошибаетесь.
МАРИНА. Нет. (Целует ему руки.) Прости меня, Костя. Меня Олег всю жизнь дурой зовёт. Это так и есть. Дура я проклятая. Что я по своей дурости натворила. Мне вот врачи говорят, что немного осталось. А я рада. Девчонок только жалко. Но они уже взрослые, справятся. Я их всему научила. Ничего хорошего я не построила в жизни. Не получилось. Я каждое утро вставала и просила тебя, как бога. Сначала прости, затем — помоги. А ты не простил и не помог. И знаешь-ка что? А вот что. Правильно сделал, что не помог. Не заслужила. (Уходит. Возвращается с банкой краски.) Мы сейчас пойдём с тобой на этот мост, залезем вместе на него и всё исправим. Напишем: «Костя+Марина». И всё закончится.
Костя закрывает палатку изнутри.
МАРИНА. Ты чего это?
КОСТЯ. Посидим.
МАРИНА. А ты чего это в чужой палатке раскомандовался?
КОСТЯ. А зачем вам, кстати, летом зимняя палатка?
МАРИНА. А чтоб негры спрашивали. Послушай, мальчик, я ведь и вдарить могу. Давай-ка иди спать, завтра ёлка.
Марина бросается на Костю, рвётся на улицу, плачет, но он скручивает её и крепко держит.
Фотография шестая
Дождь наконец прекратился. Пахнет свежестью — озоном. Таня раздевается и идёт в реку.
ОЛЕГ. Ты прям так?
ТАНЯ. Я так на море привыкла.
ОЛЕГ. Вы там все нудисты, что ли?
ТАНЯ. Да почему? Я ночью, когда никто не видит. Вхожу вот так в море — и плыву. И свечусь, как мечтала.
Олег тоже раздевается и идёт за ней.
ОЛЕГ. Прям Адам и Ева.
ТАНЯ (смеется). Змея нам только не хватает. Или змеи.
ОЛЕГ. Да я сам уж!
Плавают, брызгаются, смеются. Со стороны да в темноте даже и непонятно, что это взрослые люди. Кажется, что дети.
ТАНЯ. А свечения так и нет!
ОЛЕГ. Да как это нет? Следи за руками!
Олег подплывает к Тане, и они какое-то время плывут рядом. И вода рядом с ними и правда светится, хоть такого на Урале и не бывает: проверено. Олег останавливается и притягивает к себе Таню.
ОЛЕГ. Тань.
ТАНЯ. Я и забыла, как у нас тут мелко.
ОЛЕГ. Танька.
ТАНЯ. А стоять холодно, слушай! Не май месяц. Пойдём-ка одеваться.
ОЛЕГ. Танюха.
ТАНЯ. А это что там, остров, что ли?
ОЛЕГ (плывёт за ней). Плавучий остров, да. Татьян!
ТАНЯ. Не помню такого совсем. Это река зарастает, что ли?
ОЛЕГ. Да послушай ты.
ТАНЯ. Ничего не хочу слушать! Сейчас начнётся: давай всё вернём, давай, как будто не было ничего! А двадцать лет кто вернёт мне? Я из психушек не вылезала, только в себя пришла. Не начинай, Олег. Всё. Нет больше никаких «если». Ты нас предал. Ты всё предал. (Выходит на берег, одевается.)
Олег выходит за ней.
ОЛЕГ. И что мне теперь делать? Утопиться мне? На мост этот проклятый залезть и спрыгнуть? Я тебя люблю.
ТАНЯ. Это всё с утра пройдёт, Олежа.
ОЛЕГ. Не прошло за двадцать лет.
ТАНЯ. Утром я уеду, месяц повспоминаешь — и забудешь, как двадцать лет не помнил.
ОЛЕГ. Я не помнил? Да я тебя искал как бешеный. Но ты все следы запутала. Дядю Славу извёл. Он уж от меня шарахался тут.
ТАНЯ. Знаешь, мой папа говорил: тот, кто хочет сделать, тот берёт и делает. А кто не хочет, находит причину, чтоб не делать.
ОЛЕГ. Не веришь, значит. Ну, что ж. (Быстро одевается и уходит.)
И уже через несколько минут Таня видит его у железнодорожного моста. Он пытается залезть на него, преодолевая заграждения.
ОЛЕГ. Блин, понагородили тут.
ТАНЯ. Олег!
ОЛЕГ. Ну, ничё-ничё. Кто хочет сделать, тот делает, говоришь? Я очень хочу. Я двадцать лет об этом мечтал.
Таня бежит к нему. Олег карабкается по мосту.
ТАНЯ. Олег, я прошу тебя, умоляю, пожалуйста.
ОЛЕГ. Ты думаешь, я тупой совсем? Тупой я, думаешь? Думаешь, я не думаю об этом постоянно? Ведь я мог его остановить. Чуть быстрее побежать надо было — вот и всего. А у меня ноги ватные стали.
ТАНЯ. Олег, слезай.
Олег на самом верху. Идёт, качаясь, держится за перила, подходит к проводу, перешагивает. Таня закрывает лицо руками. Тишина. Таня открывает глаза. Олег спускается с другой стороны моста и подходит к ней.
ОЛЕГ. Пойдём, Танюха, там Маринка одна. Она очень боится одна в доме.
Уходят.
Фотография седьмая
Таня с Олегом открывают палатку. Оттуда выскакивает растрёпанная Марина, за ней выходит Костя.
КОСТЯ (Тане). Я хотел прогуляться, а вижу, ты ключи оставила.
ТАНЯ. Подходи, ребёнок, давно хотела тебя познакомить с моими лучшими институтскими друзьями. Знакомься, Олег, это мой сын. С Мариной вы уже, я вижу, познакомились.
ОЛЕГ. Олег.
КОСТЯ. Костя. Константин.
МАРИНА. Сын? Ах, сын?.. А?..
ТАНЯ (смеётся). Задумалась над отчеством? Маринка, в тебе умер следователь.
МАРИНА. Ну, а чё такого? Константин?..
ТАНЯ. Сергеевич.
ОЛЕГ. Станиславский.
МАРИНА. Не верю! Ну и ладно. Не хотите, не говорите. Я вам тоже чё-нибудь не скажу.
ОЛЕГ. А сколько лет Константину Эдуардовичу?
КОСТЯ. Двадцать два.
ТАНЯ. Будет в декабре. Не набавляй! (Смеётся.) Новогодний подарочек мне Дед Мороз принёс. Должен был в январе родиться, в Крещение.
Олег смотрит на Костю, не отрываясь.
МАРИНА. Партизанка ты, Танька, столько лет такого парня красивого скрывала. Девушка-то есть, Кость?
КОСТЯ. Нет.
МАРИНА. Надо с нашей Севильей их познакомить. Они почти ровесники.
ТАНЯ. Не надо. (Косте.) Пофотографировал?
КОСТЯ. Ага. Тут такие деревья необычные: у них ветки только с одной стороны.
ТАНЯ. С южной?
КОСТЯ. Да в том-то и дело, что нет. Просто стоит сосна, а у неё тупо нет веток, например, с востока. А на запад тянутся длинные-длинные.
ТАНЯ. Это тебе такая просто попалась. Сосна-западница.
КОСТЯ. Да в том-то и дело, что у всех по-разному.
ОЛЕГ. Это площадка Гать, детка.
МАРИНА. Как водичка?
ТАНЯ. Водичка что надо. Освежает.
МАРИНА. Мне бы тоже надо освежиться. Понимаешь, я ведь его за другого приняла и чуть не убила. Я правда подумала, что он — это наш Костя.
ОЛЕГ. Я всё. Спать.
МАРИНА. Давай, папа, я тебя уложу. (Уходят.)
Костя и Таня одни. Она обняла его, ерошит волосы.
КОСТЯ. Мам.
ТАНЯ. М?
КОСТЯ. Мы ведь сюда больше не приедем?
ТАНЯ. Нет.
КОСТЯ. Надо мне тогда ещё в одно место сгонять с утра.
ТАНЯ. Сгоняй.
КОСТЯ. Устала?
ТАНЯ. Есть немного.
КОСТЯ. Как ты, мам?
ТАНЯ. Как ни странно, в полном порядке. Я думала, расклеюсь, поплыву. Но нет.
КОСТЯ (смеётся). Второй раз в реку не пошла?
ТАНЯ (улыбается). Ты знаешь, я думала, увижу их и растеряюсь, и ничего из того, о чём с ними про себя каждый день говорила, не скажу. Не смогу. А увидела и поняла, что и не надо ничего говорить.
КОСТЯ. Подумала, что не поймут?
ТАНЯ. Я думала, они всё забыли, а оказалось, им ещё больнее, чем мне.
КОСТЯ. Олег — мой отец?
ТАНЯ. Да.
КОСТЯ (смеётся, напевает). Джими, Джими, Джими. Ача, Ача, Ача.
ТАНЯ (смеётся). Ладно! Молод ещё над матерью смеяться!
КОСТЯ. Молод не молод, а индийские сериалы знаю. Участвую. Практикую.
ТАНЯ. Это правда было бы похоже на сериал, если б Костя так глупо не погиб.
КОСТЯ. А какой он был, мам?
ТАНЯ. Какой?..
КОСТЯ. Ну, если одним словом.
ТАНЯ. Если одним… Пожалуй… Пожалуй, лёгкий. Не замороченный, весёлый, остроумный очень. Нам всем с ним было просто и легко. Он мне лучшей подружкой был. В тот день позвонил — напомнить, чтоб я не забыла приехать в Гать. А я и так собиралась, с камерой уже договорилась, всё. Но ночь накануне мы с Олегом погулеванили немножко, и я поздно встала. Собственно, Костя меня и разбудил. Ну и я отвечаю со сна басом, а он сразу: «Ничё ты поспать!» Так у меня в ушах эта фраза и звучит до сих пор. Я поначалу её каждый день повторяла: боялась его голос забыть. А всё равно забывается. Стирается, выцветает — как старая фотография.
КОСТЯ. Мама, ты самая лучшая.
ТАНЯ. Все мамы самые лучшие, Костя.
КОСТЯ. Нет, не все. Я хочу, чтоб ты знала: ты — самая лучшая. И я тебя люблю больше всех на свете.
ТАНЯ. Ты как будто прощаешься со мной. (Отдаёт ему ключи.)
КОСТЯ. А я и прощаюсь. Пойду тоже, устал. Завтра пораньше хочу встать, поснимать рассвет. (Уходит.)
Таня некоторое время сидит одна. Возвращается Марина.
МАРИНА. Ты не ушла. Как хорошо. Я так боялась, что ты уйдёшь, и мы никогда больше не поговорим.
ТАНЯ. Да, я как раз собиралась.
МАРИНА (обнимает её). Танька.
ТАНЯ. Который час?
МАРИНА. Двенадцатый. Примерно.
Смеются. Молчат.
ТАНЯ. Ты повеселела. Что-то случилось?
МАРИНА. Олег сказал, что продаст Гать.
ТАНЯ. Вот и правильно. Давно пора было. И ты поправишься сразу. И всё будет хорошо.
МАРИНА. Тань, прости меня на всю оставшуюся жизнь.
ТАНЯ. Так Костя говорил, помнишь?
МАРИНА. Конечно.
ТАНЯ. Я давно простила, Маринка. Да и что прощать. Костю я очень жалела. Сына вон в честь него назвала. Родителей его навещала полгода, а потом поняла, что чокнусь, если не уеду. А вас я вычеркнула и десять лет не вспоминала. Ни разу. А сегодня увидела, и отлегло. Вы любите друг друга. Ты это запомни. И вы абсолютная пара. Это так хорошо. Хорошо, что смерть родила жизнь. Он бы погиб, если б не ты.
МАРИНА. Вот я и боюсь: как он будет, когда я уйду? Может, ты посмотришь за ним?
ТАНЯ. Нет, милая, ты займёшься своим здоровьем и проживёшь с ним до самой старости. Будете ко мне ездить на пенсии с внуками… У тебя и имя, как мы выяснили, специальное. Как же хорошо отсюда просматривается мост… Так… А кто это там?
На мост поднимаются двое. Один коренастый, в красной бейсболке, второй — совсем молодой, худой, сутулый. В спортивном сиреневом нейлоновом костюме — такие носили в 90-е. В руках у него фотоаппарат.
МАРИНА. В бейсболке вроде Саша, этот идиотик. А кто с ним, я не понимаю. Ой. Да ладно… (Трёт глаза.)
ТАНЯ. Вот-вот.
МАРИНА. Ты тоже его видишь?
Таня кивает. Да, это Костя и Саша. Саша держит банку с краской, Костя жирными мазками закрашивает надпись «Костя». Вспышка.
Конец