Борис Кутенков. память so true
Опубликовано в журнале Урал, номер 7, 2022
Борис Кутенков. память so true. — М.: Формаслов, 2021.
Молодые поэты нередко исследуют феномен памяти. Обычно это выходит неосознанно — ведь стихи чаще всего рождаются не благодаря замыслу, а в результате вспышки: берёшь пустой лист бумаги и начинаешь писать, доверяясь тексту. Один из таких поэтов, Борис Кутенков, даже поместил слово «память» на обложку своей новой книги — «память so true». Это название невольно напоминает об англоязычном варианте «Других берегов» Владимира Набокова: англоязычный читатель знает эту книгу под названием «Speak, memory!» ( «Память, говори!»). Названия очень разные, но объединяет их одно — воспоминания об увиденном и пережитом, которые «говорят» внутри автора и просят перенести их на бумагу. Но в итоге Набоков пишет не столько о том, что действительно с ним происходило, сколько о том, как пережитое воспринималось им на момент написания книги. Да, он видел «берега» — но в его воспоминаниях это уже не чистая картинка, а набор образов. Другие берега.
Что объединяет «берега» книги Кутенкова — составляющие его книгу три части, «Человеку и его саду», «Зренье в завтра» и «Только ты говори вместо них», и вошедшие в них стихотворения? На этот вопрос сложно дать точный ответ, кроме такого: речь идёт о памяти, о том, каким ты помнишь самого себя, других и окружающую тебя действительность:
небо низко. детство далеко.
юность бьёт в уснувшее ребро,
подступает к мёртвому виску.
в ноябре над суздалем темно.
бьётся птицей выпущенный ад,
белым полудетским завитком.
больше клетки говорит.
Стиль Бориса Кутенкова поначалу кажется нарочито модным, и его стихи, чисто визуально, напоминают тексты многочисленных молодых поэтов, которые стали известны благодаря интернету и, соответственно, использованию интернет-стиля — он выражается в намеренном отказе от знаков препинания и больших букв в начале каждой строчки, умеренном использовании обсценной лексики и сленга, а также особой любви к курсиву, прекрасному инструменту для создания новых смыслов в произведении и расширения творческого пространства. Однако это лишь форма слов, за которой кроются масштабные размышления автора о мироустройстве, его попытках распознать мир через эмоции, которые вызывает окружающая действительность, российские города и населяющие их люди. И эти размышления окрашены преимущественно в чёрные, мрачноватые тона, благодаря которым автор создаёт как достаточно сложные для понимания, своеобразные образы («недоделанный космос неспящих обид», «разум вбросил в сумрачный пэчворк», «вот летит, пломбира два кило, твоего забвения сценарий»), так и очень сильные, убедительные, нуарные строки, за которыми слышен дым от сигарет, чувствуется тьма чернее ночи, после которой будет свет — но нет уверенности, будет ли он солнечным, согревающим, или бело-холодным, режущим глаза? «Пляска пули у виска» навевает криминально-детективные сюжеты, которые, обращаясь к негативу, невольно успокаивают, так как дают надежду на торжество справедливости, «твердящая рана речи» и «изученный путь разрыва» говорят о том, что автор уже съел свой пуд соли и уже привычно, с пониманием относится к тем неприятным моментам вроде разногласий и разрыва между тобой и близким человеком; так появляются «письмена тьмы», в которых автор не изливает душу, словно неопытный новичок, но неторопливо, в своём ритме, несколько отрешённо и отречённо, чтобы не получить новых ран, делится тем, что хранится в его памяти. Оттого стихи Кутенкова, далеко не всегда понятные разуму, улавливаются интуитивно и принимаются сердцем, так как не замкнуты на авторе, но обращены непосредственно к читателю:
ты — ветви больные, ты — ад замерзающий, спи,
закончено время, оставлены долгие крики;
вся правда твоя — не со мной, в этой страшной степи,
вперёд, говори, говори же, известкоязыкий
Последняя строчка очень показательна — автор, несмотря на использование англицизмов, привлекает богатство русского языка, чтобы создавать новые слова — например, тот же «известкоязыкий». Тем самым Борис Кутенков не только усиливает уникальность своего авторского стиля, но и доказывает, что обращается к описанной выше атрибутике (отказ от орфографии, сленг и проч.) не потому, что не способен придумать что-то своё, аутентичное, а для того, чтобы прочнее сконструировать свой дом, полный шёпотов и криков, мрака и одухотворённости, поисков и откровений.
отец домоет рамы все и смотрит, в прошлое влеком,
как сбита саша на шоссе ночным грузовиком,
и, рассчитаться не успел, — уйти, остаться ли на кой, —
молчит, осенний самострел, и говорящ его покой:
— лети, лети, моя звезда, в большое «никогда»,
проходят лучшие года под дёготь чёрного труда,
и каплет времени вода в большое «никогда»,
не надо жить, не надо жить, не надо жить сюда.
Некоторые из стихотворений, собранных под обложкой сборника «память so true», дают основания предположить, что фундамент этого дома — память об отце. Автор не перечисляет события, с ним связанные, но смешивает тоску, былые чувства и опыт для того, чтобы предупредить читателя: время не стоит на месте, оно идёт, но всё, что ты успел когда-то понять, ощутить, полюбить, не ветром унесёт, а останется с тобой, в сердце. Станет материалом, будь то цветы или глина, из которого и будет создан дом памяти.
Книга «память so true» представляет собой мемуары автора, его биографию, в которой не сухо описаны факты и принятые решения, а создан огромный дом, сотканный из слов, эмоций и чувств, из письмен темноты, в котором живёт поэт и который он никогда не покинет — вот он, в книге, в каждой её строчке. И вот он, путь, вот она, жизнь, — разрозненная, нестабильная, полная взлётов и падений, жизненный путь, который можно проследить хронологически, но в результате мы получим лишь конструкт; это не будет so true. Ведь правда, как и человеческая жизнь, — не прямая дорога, а сложный, тёмный лабиринт внутри дома, в котором обитает опасный Минотавр. Победит его лишь острый меч и нить Ариадны — то, что надо заслужить, веря и следуя своей памяти.