Илья Кочергин. Присвоение пространства
Опубликовано в журнале Урал, номер 6, 2022
Илья Кочергин. Присвоение пространства. — М.: Новое литературное обозрение, 2022.
И ведь не скажешь сразу, что перед тобой настоящий москвич. В Илье Кочергине проще разглядеть жителя села Кривель, что на Рязанщине, или лесника из Алтайского заповедника. Ан нет — действительно в 1970 году родился в столице, вырос здесь, причем в самом центре, в Замоскворечье, поступил в институт. И лишь незадолго до распада Советского Союза бросил город и отправился познавать родную страну. Сперва на Камчатку, затем на Байкал и на Алтай. А лет десять назад начал строить свой дом на краю деревни под Рязанью. Не просто дачу, куда будешь приезжать на майские и в отпуск, — именно дом. Обо всем этом писатель и рассказывает в книге «Присвоение пространства».
В ней пять эссе, и в каждом Илья Кочергин так или иначе противопоставляет свое и чужое. Чувствуется, что ему хочется быть своим везде, однако синдром самозванца не оставляет прозаика. Вновь отправляясь в Сибирь через два десятка лет после того, как ее покинул, Кочергин переживает, что за такое долгое время там «все изменилось, что я тоже изменился и буду совсем чужим. Что ехать никакого смысла нет. Что нельзя в сотый раз входить в одну и ту же реку и радоваться заново. Что вообще лучше не наведываться, говорят, в те места, где когда-то (в молодости) был счастлив». Находясь на Рязанщине, автор понимает: для деревенских он — «чужой, городской, совсем не похожий». В то же время и в родной столице писатель как будто и не свой: «Дворники под окнами нашей многоэтажки в Москве целыми днями стригут бензиновыми косилками траву или сдувают садовыми пылесосами листву, поднимая шум и пыль. Курить на балконах запретили. <…> Родной город становится все более дорогим и безвкусным, все больше напоминает фастфудный гамбургер <…>. И я с некоторым сожалением, но все же переселяюсь в деревню. Не сразу, постепенно, я провожу в ней все больше и больше времени. Я построил там свою маленькую хасиенду, которая меняет весь мир вокруг меня».
Илья Кочергин — созидатель. Тот самый детский стишок-рефрен из «Брата-2» — про него. «Речка, небо голубое — это все мое родное…» Окружающее пространство прозаик описывает с большой любовью. И не важно — сибирские ли это просторы или скромные сельские пейзажи. И то и другое прекрасно и удивительно. Хотя и там и там автор видит следы людей, которые любят природу лишь на словах: «Однако ветер носит по долинам полиэтиленовые пакеты, на обочинах валяются пластиковые бутылки, на склонах блестит битое стекло. Это укор уже не только сибирскому обществу. В Рязанской области… обочины ничуть не чище, даже, пожалуй, более замусорены».
И все-таки люди, конечно, очень разные. Пространство без людей невозможно — их портреты Илья Кочергин в книге и рисует. От случайных попутчиков в поезде до старых друзей, с которыми познакомился в молодости в сибирских лесах. Вот дружная семья Мергена и Любы — дочери Альберта Кайчина — доброго приятеля автора. Вот Володя из Барнаула, спасающий брошенные книги. А вот уже другой Володя — деревенский, обожающий рассказывать всякие страшилки. «В деревне люди объединены по географическому признаку, в городе же или в интернете мы ищем общества себе подобных и, окружив себя этими подобными, стараемся соответствовать им, чтобы не быть изгнанными из коллектива. Американский социолог Ирвинг Гофман подметил, что в современном мире уже недостаточно просто быть человеком, чтобы восприниматься им. Теперь необходимо изображать реальность и правду, чтобы в тебе увидели человека.
А тут как будто этот принцип еще не начал работать. И я наконец впервые за долгие годы немного расслабился». Психологии, самоанализу писатель уделяет особое внимание. Известное выражение «познавая мир, мы познаем самих себя» тут весьма уместно. К примеру, Кочергин размышляет о природе зависти. Вернувшись в Сибирь двадцать лет спустя, он понимает, что завидует «уютной деревенской жизни» Мергена и Любы. «Поселился бы здесь навсегда, завел бы такой же огород возле дома, по утрам отводил ребятишек в школу — десять минут пешком… И не завидовал бы. Но не селюсь, не завожу у дома огород. Завидовать легче». Ловишь себя на мысли, что чувства писателя полностью разделяешь. Из большого города порой невыносимо хочется куда-нибудь сбежать. И тут уже начинаешь завидовать автору. Дом-то в деревне он все-таки построил. Пусть и не в Сибири, а под Рязанью.
Но не нужно думать, что подобная жизнь абсолютно безоблачна. Ее трудности Илья Кочергин в свой черед отмечает. В девяностых в Сибири ему приходилось осваивать неведомое: «Работа шилом и крючком, чтобы сшить себе обутки для лыж или починить седло, выделка кож, выпечка хлеба, а в тайге — лепешек, разделка животных, тесание жердей, сметывание стогов, отбивание косы, лечение лошадей, ловля лошадей, перекладка печи, доение коровы и выкармливание телят. Самым экзотическим делом, которое мне пришлось освоить, явилось измельчение поджаренных зерен ячменя с помощью каменной зернотерки». Сегодня же на рязанских просторах перед писателем встают совсем иные заботы: «Стены моего дома точит шашель, превращая их в труху. Недавний ураган повалил сорок метров забора. Травы медленно и терпеливо наступают на огород», посадки атакуют прожорливые грызуны и прочие вредители, «нет работы, нет школы (в селе всего два школьника), клуба, закрылся фельдшерский пункт. Опустела года три назад школа и в соседних Михеях — идет укрупнение и объединение. Ребята из ближайших деревень ездят на желтом «пазике» учиться в Сапожок». И все же Илья Кочергин не унывает: «делать нечего, надо вживаться в ландшафт, делать его своим, родным, загадочным и богатым, живым и интересным. Искать привлекательные вершки и древние корешки».
«Присвоенное» пространство автор мечтает передать сыну, о чем говорит в эссе «Наследство». И речь совсем не о деревенском доме. Вася Кочергин скоро подберется к тому самому возрасту, в котором его отец в 1990-м отправился осваивать Россию. Для отца важно, чтобы сын не просто узнал о тех местах и людях, но и принял их, чтобы и для него это было «все мое, родное». Прозаика тревожит, что загаданное может и не случиться. Сын не поехал с ним через всю страну по железной дороге, предпочтя самолет. Местный музей Василия тоже вроде бы совершенно не впечатлил: «После испытания музеем ребенку, даже очень большому, уже немного переросшему тебя, требуется вознаграждение, и мы заруливаем на обратном пути в “Додо Пиццу”, которая, скорее всего, лучше задержится в памяти сына, вытеснив неактуальные каменные зернотерки, ржавые наконечники стрел и изъеденные временем стремена древних кочевников». Да и сам рассказчик видит: заповедник с начала девяностых стал иным. Тем не менее задуманное удалось — стоило лишь отцу и сыну вместе бок о бок прошагать два десятка километров по старой алтайской дороге. Верно говорят: чтобы по-настоящему узнать незнакомое место, нужно исходить его ногами вдоль и поперек, заблудиться в нем. И тогда чужое становится своим.
Зря все ж таки Илью Кочергина одолевают сомнения. Он — свой. И в Сибири, и на Рязанщине, и в Москве. Соприродный человек. Сумевший присвоить не только пространство, но и время.