Опубликовано в журнале Урал, номер 6, 2022
Владимир Козаровецкий (Казаров) — окончил Московский авиационный институт. Публикуется с 1962 года. Литературный критик, прозаик, переводчик. Печатался в журналах «Знамя», «Новый мир», «Юность», а также в «Независимой газете», «Новой газете» и др.
* Редакция журнала «Урал» не разделяет многих авторских оценок и тезисов. Материал публикуется в авторской редакции.
С.Э. Эрлих написал статью под названием «Следует ли пушкинистам игнорировать дилетантов?»2 и предложил мне написать ответ, с тем чтобы опубликовать их вместе в дискуссии на страницах «Урала». Ну, что ж, возможность поучаствовать в дискуссии всегда привлекательна; пользуюсь предоставленной возможностью.
1
Вот «запев» статьи Эрлиха:
«В последнее время я обнаружил несколько любопытных книг дилетантов, посвященных пушкинской тематике <…>. Дилетанты <…> пишут свои работы без обстоятельного обзора трудов предшественников и критики источников, не дают сносок, не составляют списки использованной литературы и алфавитные указатели <…>. Такая небрежность часто приводит к поспешным выводам и нелепым ошибкам». Их книги «содержат массу нелепиц».
Во-первых, Эрлих использует то современное значение слова «дилетант» («непрофессионал»), произносимое с оттенком разной степени пренебрежения, существенно отличающееся от его первоначального словарного происхождения — «любитель» (от слова «любить»). Любитель — не обязательно непрофессионал. Можно получить формально профессиональное образование и не стать профессионалом. Филологические факультеты наших университетов выпустили тьму филологов, но из них считанные действительно стали филологами: многие работали (работают) преподавателями в школах, реже — в вузах, большинство вообще ушли из этой сферы. В то же время нередки случаи, когда окончившие (или не окончившие) какой-либо технический вуз вдруг обнаруживают в себе непреодолимый интерес (любовь) к некоему гуманитарному направлению, уходят из своей профессиональной сферы деятельности и становятся работниками в новой, гуманитарной области. Кто-то из них предпринимает серьезные усилия, чтобы в этой новой сфере деятельности стать профессионалом, занимаясь серьезным самообразованием или получая дополнительное образование (например, пушкинист Владимир Сайтанов, окончивший МЭИ и защитивший весьма качественную кандидатскую диссертацию «Пушкин и озерная школа»), кто-то довольствуется поверхностными знаниями, предпочитая заниматься прикладными или развлекательными жанрами, — например, пишут путеводители, биографии и т.п. Вот те, кто вторым образованием (или каким-то другим способом) не восполнил необходимых для профессионализации знаний, но при этом занимается деятельностью именно в профессиональной сфере — например, в филологии, в пушкинистике, — их-то среди профессионалов и принято называть дилетантами.
Нетрудно заметить, что при таком подходе невозможно определить, насколько профессионален тот или иной исследователь. Не факт, что некто, кто не дает ссылок на первоисточники и не пользуется так называемым «аппаратом», малообразован или плохо соображает. Важен результат. В первом издании «Конька-горбунка» с восстановленным мною пушкинским текстом (М., НПЦ ПРАКСИС, 2009) я привел около сотни ссылок на цитируемые издания с указаниями места, издательства, года издания и страниц. Наши профессионалы-пушкинисты книгу проигнорировали, хотя разговор о ней происходил на страницах таких изданий, как «Литературная газета», «Литературная учеба», МК и «Новая газета», а на телевидении был показан и снят об этом фильм. В последующих переизданиях я демонстративно снял все ссылки, показывая, что я не собираюсь «защищаться»: с тех пор мой так называемый аппарат пригодится только тем научным работникам, которые будут изучать мои труды, — ну, пусть немного и поработают, — тем более что я опираюсь на, главным образом, общеизвестное, а в случаях, когда использую редкие источники, — даю на них ссылки непосредственно в текстах моих статей. Если же научные работники отказываются рассматривать мои статьи, поскольку они формально, по определению Эрлиха, относятся к сфере дилетантизма, — ну, что ж, это факт биографии Эрлиха и этих научных работников, а не мой. На мои статьи уже сейчас, при моей жизни, есть с десяток ссылок диссертантов, понимающих, что мои открытия обойти невозможно; вот это и есть показатель профессионализма. То же самое будет происходить и с трудами моих учителей.
2
Посмотрим теперь, насколько соответствуют все эти поименованные Эрлихом авторы понятию дилетантизма. Из 6 имен 4 — это мое имя и имена моих учителей, пушкинистов А.А. Лациса, А.Н. Баркова и Н.Я. Петракова. Всех нас объединяет новый общий подход к изучению жизни и творчества Пушкина — с учетом мистификаторской грани его характера и таланта.
А. Лацис: «Пушкину была присуща страсть к тайнам, розыгрышам, мистификациям».
Александр Александрович Лацис (1914–1999) окончил историко-архивный и Литературный институты, оба с отличием; неплохо знал французский; в Литинституте учителем Лациса был С.М. Бонди. Для профессиональных занятий пушкинистикой — идеальный вариант. Более того, у Лациса совершенно оригинальный стиль изложения. Он разгадал пушкинскую мистификацию с «Коньком-горбунком», расшифровал часть 10-й главы «Евгения Онегина», показав, что общепринятая расшифровка во многом ошибочна, и написал ряд блистательных статей о пушкинских мистификациях. Все его пушкиноведческие открытия до сих пор сенсационны, поскольку официальной пушкинистикой отвергаются и замалчиваются.
И это — дилетант?
А. Барков: «Пушкин был прирожденным мистификатором».
Альфред Николаевич Барков (1940–2004) окончил с отличием Донецкий политехнический институт по специальности «горная электромеханика», работал аналитиком в «отделе экономической безопасности государства». После серьезного ДТП полностью переключился на литературоведческий анализ, добрав необходимый объем филологического образования самостоятельно. Барковым разгаданы мистификации в «Мастере и Маргарите», «Евгении Онегине» и «Гамлете», объяснены их структуры как мениппей — произведений, в которых роль повествователя автором передана действующему персонажу; на основании анализа пушкинского романа им предложены базовые определения, на которых может быть выстроена филологическая наука, на сегодняшний день, на его взгляд, без этого наукой не являющаяся. Все его книги снабжены «аппаратом» и комментариями, все цитаты — ссылками. Его книга «Прогулки с Евгением Онегиным» (Тернопiль, 1998) посвящена его постоянному научному редактору Вадиму Григорьевичу Редько; во втором издании «Прогулок» (М., АЛГОРИТМ, 2014) Барковым были учтены 264 замечания Редько.
И это — дилетант?
Н. Петраков: «Мы не сможем разгадать многие поступки и произведения Пушкина, пока не поймем, что он был гениальным мистификатором».
Николай Яковлевич Петраков (1937–2015) — академик РАН, математик и экономист, всю жизнь интересовался Пушкиным, особенно — последним годом жизни и смертельной дуэлью. В 2003 году издал книгу «Последняя игра Александра Пушкина», обрушившую все заборы умозрительно-охранительных построений пушкинистики по поводу причин и обстоятельств, приведших к этой дуэли, — чем вызвал буквально злобу «дежурных пушкинистов» (выражение Лациса). Книга написана безупречным стилем, с академически четкой логикой, все цитируемые документы приводятся с исчерпывающей полнотой, а поскольку все эти документы общеизвестны, Петраков ссылок на них и не давал. Петраков убедительно показал, что так называемый «диплом рогоносца» мог быть написанным — и был написан и разослан — только самим Пушкиным: в появлении «диплома», взрывавшего ситуацию, был заинтересован только сам поэт. Поскольку в «дипломе» речь шла о царском адюльтере с женой Пушкина, этим наносилось оскорбление императорской чете, и невозможно представить, что кто-то, кроме Пушкина, осмелился бы пойти на такой самоубийственный шаг.
Книга вызвала живой и одобрительный интерес среди сотрудников ИМЛИ РАН (не среди пушкинистов), что и привело в результате к громкому литературному скандалу (об этом чуть позже). Замечу только, что количеству книг о Пушкине, прочитанных Петраковым, как и его знанию быта и нравов пушкинского времени, мог бы позавидовать любой пушкинист.
И Петраков — дилетант?
3
А вот и моя очередь. Я окончил МАИ (1964), публикуюсь как литературный критик с 1962 года. Начинал в «Литгазете», «Юности», «Знамени», «Новом мире» и других периодических изданиях (общим числом — десятка полтора). С конца 90-х, после восстановления знакомства с Александром Лацисом, я постепенно становлюсь пушкинистом. Поскольку мне впервые предъявлен упрек, что я дилетант и что в моей пушкинистике имеет место «масса нелепиц», вынужден сам сказать о себе то, что предпочел бы услышать от других и чего, видимо, не дождусь.
Мне принадлежит несколько серьезных открытий, каждое из которых сделало бы честь любому пушкинисту: я разгадал замысел «Гавриилиады» и на этом основании реконструировал поведение Пушкина и его письмо Николаю I во время рассмотрения дела о «Гавриилиаде» в 1828 году, полагаю, впервые объяснив, каким должно было быть содержание письма и почему император письмо уничтожил, а дело закрыл с резолюцией: «Дело мне подробно известно и совершенно закончено» (мой доклад об этом был прочитан на Михайловских чтениях в 2013 году и опубликован в соответствующем сборнике; я также выявил связь «диплома рогоносца» с «Гавриилиадой», чем существенно усилил исследование Н.Я. Петракова, показав, что в «дипломе» рассматривались не один, а два адюльтера — Александра I и Николая I, и тем самым пощечина относилась на счет династии Романовых; выявил главную причину, по которой Пушкин стал невыездным до конца жизни; разгадал зашифрованное Пушкиным имя в донжуанском списке и тем самым закрыл тему «утаенной любви Пушкина»; нашел дедуктивное доказательство пушкинского авторства сказки «Конек-горбунок», восстановил и издал пушкинский текст сказки с учетом поздней, 1834–1836 гг., пушкинской правки; написал и издал «Новый комментарий к “Евгению Онегину”» (М., НОВЫЙ ХРОНОГРАФ, 2021); итожа опыт моих учителей и свой, создал «теорию литературной мистификации как самостоятельного вида искусства», опубликовав ее в тезисах в книге «Тайна Пушкина», в которой обобщил опыт разгадок пушкинских мистификаций известными мне пушкинистами за последние 35 лет (3-е издание — НОВЫЙ ХРОНОГРАФ, 2021).
Предвидя, что мне, равно как и Баркову, Лацису и Петракову, может быть предъявлено обвинение в дилетантизме, я описал научный метод, которым пользовались я и мои учителя в наших пушкиноведческих работах и который при разборе и оценке наших работ пушкинисты либо обязаны признать имеющим право на существование, либо аргументированно опровергнуть. Описание метода приведено в моей полемической статье «Очью бешено сверкая» в журнале «Литературная учеба» (2010, № 2), т.е. ему уже более 10 лет:
«Когда в какой-либо области знаний имеется хотя бы один факт, противоречащий общепринятой теории, господствующей в этой области знаний, теория ставится под сомнение — до объяснения этого противоречия. Если же общепринятой теории противоречит некоторое множество фактов, неизбежно поднимается вопрос о пересмотре теории и выдвигается гипотеза, которая должна непротиворечиво объяснить все эти факты. И если такая гипотеза одновременно отвечает и всем фактам общепринятой теории, не вызвавшим сомнения, она становится новой общепринятой теорией» (с. 217).
Ну, я-то уж несомненно — дилетант?
4
Этот метод чрезвычайно важен при разгадке пушкинских мистификаций. В качестве примера предлагаю рассмотреть, как он используется при анализе «Евгения Онегина». Сразу оговорюсь, что пушкинская мистификация в романе и вокруг него отличается от общепринятых, «классических» мистификаций, построенных по принципу анонимности или псевдонимности. Мне пришлось в связи с этим дать новое, универсальное определение литературной мистификации: «Литературная мистификация — длительное содержание читателя в заблуждении относительно авторства и/или сути художественного произведения». Относительно авторства — мистификация с «Коньком-горбунком»; относительно сути — мистификация в «Евгении Онегине».
К пушкинскому роману имеется множество вопросов, на которые у пушкинистики нет ответов, — а без этих ответов гениальность Пушкина вынужденно ставится под сомнение:
1. Чем объяснить, что всеми друзьями Пушкина — Баратынским, Бестужевым, Вяземским, Кюхельбекером, Раевским, Рылеевым — Первая глава ЕО была встречена «в штыки»?
2. Чем объяснить множество противоречий в романе, для объяснения которых Лотман был вынужден предположить, что Пушкин ввел их с целью достовернее изобразить противоречия жизни? При всем уважении к ученому с мировым именем с таким подходом невозможно согласиться: литература и искусство предназначены для гармонизации хаоса, а не для хаотизации гармонии.
3. Чем объяснить, что в главном произведении Пушкина нет ни одной мудрой мысли? Не считать же мудростью банальности наподобие «Кто жил и мыслил, тот не может // В душе не презирать людей» или «Врагов имеет в мире всяк, // Но от друзей спаси нас боже».
4. Чем объяснить, что Пушкин, к 1823 году уже отказавшийся от архаики в своем поэтическом словаре, так архаизировал словарь романа, что местами это больше похоже на стилизацию, чем на поэзию. (Уста, краса, чело, ланиты, перси и пр.)
5. Чем объяснить большое количество галлицизмов в романе — как если бы Пушкин именно при создании ЕО разучился грамотно переводить с французского? (Набоков выловил их штук 30 — а даже он некоторые пропустил, не заметил.) Разумеется, большинство этих галлицизмов благодаря 200-летнему бытованию ЕО в русской литературе и его изучению в школе стали идиомами, но это вопроса не снимает.
6. Чем объяснить наличие в романе так называемых «анахронизмов», которые опять же ставят под сомнение гениальность автора (Макарьевская ярмарка, роговой оркестр и др.)?
7. Почему Пушкин вынес «Путешествие Онегина» «за скобки романа»?
8. Какую роль играл «Разговор книгопродавца с Поэтом» в публикации Первой главы в 1825 году? И почему в полных изданиях ЕО Пушкин его убрал?
9. Почему Пушкин Предисловие к Первой главе в публикации 1825 года начал словами: «Вот начало большого стихотворения, которое, скорее всего, не будет окончено»?
10. Почему Пушкин на протяжении романа солидаризируется с абсолютным цинизмом Онегина и весьма терпим к его чертам и поступкам, которые в жизни у Пушкина вызывали желание немедленно вызывать на дуэль?
5
Впервые на все эти и многие другие вопросы по поводу ЕО ответил Альфред Николаевич Барков в своей книге «Прогулки с Евгением Онегиным» (Тернопiль, 1998; 2-е изд. — М.: АЛГОРИТМ, 2014). Оказалось, что ЕО — литературная мистификация, построенная на приеме передачи роли повествователя действующему персонажу, выдающему себя за Автора, а на самом деле — врагу Автора. То есть «Евгений Онегин» — классическая мениппея и по структуре и гениальности исполнения стоит в одном ряду с такими произведениями, как «Гамлет», романы Стерна, «Белая гвардия» Булгакова и др.
Ключ к пониманию — строки, сказанные без кавычек и от первого лица, т.е. повествователем:
Письмо Татьяны предо мною,
Его я свято берегу.
Читаю с тайною тоскою
И начитаться не могу.
То есть в романе повествователь — Онегин, который рассказывает эту историю про себя самого в третьем лице. Он на склоне лет пишет этот роман, достает из архива письмо Татьяны, перечитывает его, вспоминает, переживает и, забываясь, «проговаривается» — пишет эти строки от первого лица. То есть он скрывает, что он повествователь, — выдает себя за Пушкина. Понимание структуры романа дает возможность ответить на все поставленные выше и многие другие вопросы. Повествователь — поэт, неплохой версификатор, но умозрительный архаист и неважный переводчик с французского, подражатель Байрона, ненавидящий Баратынского, Вяземского и Дельвига, — то есть враг Пушкина и его поэтического окружения. Предлагаю читателям самим с помощью указания на структуру романа ответить на заданные или возникающие у них вопросы.
Пушкин всегда в своих мистификациях оставляет ключи; более того, иногда эти ключи таковы, что позволяют выстраивать дедуктивное доказательство, что в гуманитарных науках — чрезвычайная редкость. Например, нам известны три фразы Пушкина, имеющие отношение к Ершову или к «Коньку-горбунку». Все три фразы — продуманные, двусмысленные и были брошены при тех, про кого Пушкин знал, что они их запишут или точно передадут. Все три фразы не оспариваются, находятся в общем употреблении на всех уровнях, т.е. их можно признать фактами.
Предлагаю доказательство пушкинского авторства «Конька-горбунка»:
Аксиома: Пушкин был остроумцем, т.е. мастером двусмысленностей.
Следствие: при анализе любой фразы Пушкина следует учитывать все возможные смыслы, какие допускает русская грамматика.
Доказательство:
1) Первая фраза. Ершов (в гостях у Пушкина) жалуется, что ему в Петербурге неуютно и что он предпочитает Сибирь. Пушкин (зная, что Ершов ведет дневник) отвечает: «Вы и должны любить Сибирь; во-первых, это ваша родина, во-вторых — это страна умных людей». Рассказывая об этом своему приятелю, художнику Знаменскому, Ершов сказал, что он сначала обиделся, подумав, что Пушкин над ним подшучивает, но потом сообразил, что имелись в виду декабристы. Ершов не понял главного смысла этой фразы: Сибирь — страна умных людей, потому что там не было крепостничества. Во всех политических разговорах это был едва ли не главный аргумент в пользу отмены крепостного права, и Пушкин не мог не иметь его в виду.
2) Вторая фраза. Пушкин из окна дачи в Царском Селе, где он заночевал, подзывает едущего на учения лейб-гусара графа А.В. Васильева и говорит ему только одну фразу (тот ее записывает в записную книжку, откуда она попала в «Русский архив» П. Бартенева): «Этот Ершов владеет русским стихом, точно своим крепостным мужиком». С учетом первой фразы ее смысл: Этот Ершов не владел и не владеет русским стихом.
3) Третья фраза: в гостях у барона Е.Ф. Розена Пушкин инициирует чтение первой (самой выигрышной) части сказки Ершовым, а по окончании чтения заявляет: «Теперь этот род сочинений можно мне и оставить». В противоположность тому, как понимают эту фразу пушкинисты, музейные работники и экскурсоводы, ее смысл: теперь, после того как мне удалось написать такую сказку, этот род сочинений можно мне и оставить. Теорема (Пушкин — автор «Конька-горбунка») доказана.
6
В событиях жизни и в произведениях Пушкина часто имеет место мистификационная составляющая, которая в каждом случае может существенно менять подходы к каждой теме. Немудрено, что наши открытия нередко приводили к неожиданным результатам и рушили прежние подходы. Таково и открытие Баркова, постулировавшего и доказавшего, что «Евгений Онегин» — мениппея, в которой роль повествователя Автором передана действующему персонажу — Евгению Онегину. Учитывая, что у нас практически нет сколько-нибудь серьезных пушкинистов, которые не отметились бы по поводу главного пушкинского произведения заметкой, статьей, диссертацией или книгой, не догадываясь при этом об истинном устройстве «романа в стихах», можно представить себе уровень и количество оценочных ошибок, «поспешных выводов и нелепиц» в их трудах, в которых теперь всем предстоит «отделять зерна от плевел».
Открытия потребовали от пушкинистов если и не признания, то незамедлительного обсуждения, но наша аргументация оказалась настолько убедительной и очевидной, что пушкинисты не рискнули ввязываться в полемику: понимание, что придется отказываться от прежних взглядов, оказалось для них барьером, который они преодолеть не смогли. Для этого нужно иметь смелость таланта (такими были пушкинисты Михаил Гершензон и Павел Щеголев, не боявшиеся публично отказываться от своих статей, будучи побежденными в споре). В этой перевернутой с ног на голову ситуации на самом деле дилетантами оказались пушкинисты, не знающие — или отказывающиеся знать — о наших открытиях, каждому из которых (открытий) уже по 25, 15, 10 лет. Не зная наших книг, они обречены продолжать обсуждать уже опровергнутое, пытаться открыть уже открытое и снова и снова жевать уже давно пережеванное, — словом продолжают жить в «стране дураков». И пуще всех способствуют такому положению вещей административные руководители пушкинистики. В 2013 году на международной Болдинской конференции я прочел доклад о пушкинском авторстве «Конька-горбунка», и это был единственный доклад, не включенный в сборник материалов конференции 2013. Через год там же я прочел доклад о структуре «Евгения Онегина», и опять это был единственный доклад, не включенный в сборник материалов конференции 2014.
Уходя от полемики, оставаясь при своих заблуждениях, опрокинутых нами, пушкинисты невольно становятся дилетантами на ближайшее будущее. Сегодня ситуация — обратная той, какую пытается изобразить Эрлих. Те, кого он считает дилетантами, на самом деле — истинные пушкинисты, открытия которых и двигают вперед пушкинистику. Те, кто с нами не согласен, не вступая в открытую полемику, — и есть настоящие дилетанты, поскольку отказываются усваивать новый опыт.
7
Прежде чем двигаться дальше, по «тезисам» Эрлиха, предлагаю на одном примере посмотреть, что на самом деле творится в пушкинистике, поскольку без учета происходящего наша полемика неизбежно будет ущербной. Вот отрывок из интервью, которое я взял у Петракова по поводу выхода его книги «Последняя игра Александра Пушкина» (М., ЭКОНОМИКА, 2003) и которое было опубликовано в газете «Русский Курьер 28 мая 2004 года:
«Н.П.: …В январе месяце ко мне обратилась группа сотрудников Института мировой литературы (ИМЛИ) с предложением провести у них семинар с обсуждением моей книги, которая их очень заинтересовала. Я согласился с условием, что будет приглашено телевидение. Мы договорились на 19 февраля, я дал им штук тридцать экземпляров книги, чтобы побольше народа прочли и приняли участие в обсуждении, и договорился на телевидении. За три дня до назначенного срока мне позвонил из ИМЛИ сотрудник, назвавшийся руководителем отдела, и сказал, что он прочел книгу с огромным интересом, что обсуждение, конечно же, проводить надо, но что они просят перенести дату семинара на несколько дней, чтобы как можно большее число сотрудников успели прочесть книгу. Я сказал, что у меня могут возникнуть сложности с телевидением, но что я постараюсь передоговориться. Он должен был позвонить мне, чтобы окончательно определить дату. У нас на дворе — конец мая, а я, как вы, наверно, догадываетесь, так и жду звонка.
В.К.: Я догадываюсь, что там произошло. Но что вы сами знаете об этом?
Н.П.: Мне рассказали, что объявления о семинаре, которые расклеили сотрудники, с самого начала договаривавшиеся со мной, в институте срывали, а 15 февраля, накануне звонка упомянутого “руководителя отдела”, председатель пушкинской комиссии В.С. Непомнящий (курсив мой. — В.К.) на заседании комиссии заявил, что этот семинар проводить нельзя, потому что моя книга вредна.
В.К.: Какая прелесть! А костерок из ваших книг он не предложил развести?! Но знаете, вы меня не удивили. Я даже теперь могу с некоторой гордостью процитировать самого себя — из статьи в “Новых известиях” двухлетней давности, где речь шла о книге А.Н. Баркова “Прогулки с Евгением Онегиным”: “Однако самая серьезная наша проблема, которую обнажает Барков, — это наши официальные институты: Пушкинский Дом, Институт мировой литературы… Его исследования убийственны для них в открытой дискуссии, и потому его открытия будут замалчиваться — точно так же, как долгие годы замалчивались открытия пушкиниста Александра Лациса”. Похоже, вы попали в дурную компанию!
Н.П.: Ну, попасть в такую компанию для меня — честь! Замечательную книгу Лациса я прочел с наслаждением, а перед Барковым я просто снимаю шляпу…
В.К.: К сожалению, он не сможет это увидеть: Альфред Николаевич скончался 4 января этого года.
Н.П.: Вот это — большая потеря для всех нас. Должен сказать, его “Прогулки с Евгением Онегиным” — самая серьезная книга о Пушкине, какую я когда-либо читал (курсив мой. — В.К.). Я не филолог и не берусь судить о ее теоретической части, но все остальное — просто блистательное пушкиноведческое исследование! Я думаю, что книги и Баркова, и Лациса необходимо издавать массовыми тиражами.
В.К.: Да, я тоже так считаю…»
8
Но этим интервью дело не кончилось, оно имело продолжение. Чтобы не только моим оппонентам, но и всем читающим нашу полемику стало понятно, что на самом деле происходило и происходит в пушкинистике, приведу и отрывок из моей статьи «Демоны русской пушкинистики», опубликованной в «Русском курьере» 2 июля 2004 года по следам событий, вызванных нашим интервью:
«28 мая в РК («Русском курьере». — Ред.) было опубликовано интервью с академиком Николаем Петраковым, издавшим книгу “Последняя игра Александра Пушкина”. В интервью шла речь не только о сенсационном раскрытии Петраковым темы дуэли и смерти Пушкина, но и о том, как Институт мировой литературы РАН (ИМЛИ) “замотал” семинар с обсуждением книги, который — по инициативе его же сотрудников — должен был состояться 19 февраля. На другой день после выхода номера РК с этим интервью, в субботу 29 мая, Петракову позвонили из ИМЛИ и сообщили, что семинар все-таки состоится — во вторник, 2 июня. В понедельник, 1 июня, по следам выступления РК у Петракова взяла интервью журналистка ОРТ Мария Лемешева, а во вторник, 2 июня, на семинаре в ИМЛИ состоялось обсуждение книги Петракова. В обсуждении приняли участие 5 докторов филологических наук (в том числе — завотделом теории литературы Ю.Б. Борев, завотделом литературы XX века А.М. Ушаков и другие сотрудники ИМЛИ). Ни один пушкинист (а пушкинистика в ИМЛИ — отдельное направление) на обсуждение не пришел.
В воскресенье, 6 июня 2004 г., в день рождения Пушкина, в вечерней программе “Время” были показаны краткие интервью Лемешевой с Петраковым и с упомянутыми в «Русском Курьере» пушкинистами — И.Л. Сурат3 и Н.Н. Скатовым4, а также с Л.М. Аринштейном5. Последнего журналистка, видимо, выбрала для интервью, с одной стороны, потому, что у него есть своя версия того, кто был автором «диплома рогоносца», полученного Пушкиным и его друзьями 4 ноября 1836 года, а с другой — в качестве замены упомянутого в РК председателя Пушкинской комиссии ИМЛИ В.С. Непомнящего, который от интервью телевидению отказался наотрез, повторив то, что он сказал на заседании Пушкинской комиссии 15 февраля: “Книга Петракова вредна, потому что бросает тень на Александра Сергеевича”.
Дружные похвалы всех до единого профессиональных филологов, участников семинара в ИМЛИ, и резкое неприятие книги опрошенными в телеинтервью — при явном категорическом нежелании пушкинистов принимать какое бы то ни было участие в ее обсуждении не только в открытой печати, но даже на уровне устного семинара — свидетельствуют, что наша пушкинистика — в глубоком системном кризисе и что книга Петракова стала для нее очередным камнем преткновения, а беспомощность аргументации выступавших в телеинтервью вызывает уныние.
“Такие версии, как петраковская, — заявила Ирина Сурат, — они тем опасны, что здесь есть пренебрежение нравственной нормой вообще и нормой дворянина. 600-летний дворянин не мог написать себе подметное письмо. Понимаете?”
Нет, не понимаем. Это почему же не мог? Написать донос не на кого-то, а на самого себя — почему бы и нет? Увы, уважаемая доктор филологических наук не понимает психологии пушкинских поступков. Он был бы беззащитен против совместных подлых действий императора-императрицы-Нессельроде-Геккернов, довольствуйся он представлениями Ирины Сурат о том, что может себе позволить 600-летний дворянин, а что — нет. Смешно предполагать, что в такой ситуации Пушкин, никогда никому не спускавший оскорблений, встанет в позу беззащитного благородства и не ответит эпиграммой. Его «диплом рогоносца» и был эпиграммой; “Такая связь (императора и Натальи Николаевны. — В.К.) обычно была предметом придворных сплетен, что не возбранялось, — пишет Петраков, — но сделать ее предметом насмешки в писаном документе значило оскорбить императрицу”. То есть это была эпиграмма, направленная против императорской четы (сегодня уже понятно, что против двух императорских семей — Александра I и Николая I. — В.К.), причем эпиграмма, смертельно опасная для ее автора. Если бы он не придумал этого способа взорвать ситуацию, он изобрел бы какой-нибудь другой, но он никому не мог позволить безнаказанно бесчестить его имя.
Я и мысли не допускаю, что И.Л. Сурат отвечала на вопросы журналистки, не прочитав внимательно книгу Петракова, — это немыслимо для уважаемого доктора филологических наук. Но если она прочитала книгу, то она не могла пропустить и то место, где излагается история “подмётного письма” Михаила Лермонтова. Почему же Лермонтов “мог написать себе подмётное письмо”, а Пушкин не мог? Что, разве дворянство Лермонтова менее значимо, чем дворянство Пушкина?
Неужто всё дело в том, что история дворянского рода Лермонтова насчитывает на пару сотен лет меньше, чем пушкинская? А если бы история пушкинского рода насчитывала 400 лет? 300 лет? От какого количества лет истории дворянского рода становится невозможным писать на себя подмётные письма? Между тем история лермонтовского “самодоноса” была изложена и в интервью с Петраковым.
Сегодня у наших пушкинистов этот единственный способ спора и остался: не замечать аргументов оппонента и постоянно повторять свои: “жена Пушкина увлеклась Дантесом”, “Дантес влюбился в Наталью Николаевну”. Ведь они возражают не потому, что и теперь так думают, а потому, что согласиться с Петраковым им просто невозможно: у них целые теории и разделы их книг построены на “чистосердечии” и “наивности” Натали.
Директор ИРЛИ (Институт русской литературы РАН, или Пушкинский Дом) Н.Н. Скатов, например, придумал и озвучил в том интервью по телевидению замечательный “аргумент” в пользу этого чистосердечия: “Наталья Николаевна была в высшей степени религиозным человеком, и ничего подобного (связи Натали с императором. — В.К.) просто допустить невозможно”. Это равносильно тому, чтобы сказать: религиозный человек не может согрешить. Но ведь это можно сказать только в отношении святого — а уж что Наталья Николаевна не была святой, и доказывать не требуется. Постулат Скатова, конечно, смешной, но куда же ему деваться? Ведь все, что он пишет якобы о Пушкине, — это то, что он пишет о Наталье Николаевне, а все, что он пишет о Наталье Николаевне, гроша ломаного не стоит, если согласиться с петраковской концепцией.
То же самое я мог бы повторить и в адрес Аринштейна: куда ж ему деваться? Ведь если петраковская версия происхождения “диплома рогоносца” справедлива, то летит в тартарары вся версия Аринштейна о дуэли и смерти Пушкина. Впрочем, его “открытие” того, что автором рогоносного “пасквиля” был Александр Раевский, и всегда-то было шито белыми нитками. Надо понятия не иметь о чести, чтобы обвинить в столь бесчестном поступке человека, который на вопрос государя по поводу 14 декабря: “…вы все знали и не уведомили правительство; где же ваша присяга?” ответил: “Государь! Честь дороже присяги; нарушив первую, человек не может существовать, тогда как без второй он может обойтись еще”.
Но больше всего в этой истории борьбы с книгой Петракова меня удивило трогательное единодушие пушкинистов, как один сосредоточившихся на том, что “Наталья Николаевна не могла” и что “600-летний дворянин Пушкин не мог”. Складывается впечатление, что это единодушие организовано — или, точнее, инициировано. А поскольку единственным печатным откликом на книгу Петракова была рецензия известного советского литературного критика Бенедикта Сарнова6 “Тамара ему, конечно, изменила” во 2-м номере журнала “Вопросы литературы” за этот год (2004 — Ред.), то напрашивается вывод, что именно этим выступлением нашего научного журнала и задан тон поведению пушкинистов. Хотя Сарнов — не пушкинист, зато журнал — академический, директор ИМЛИ Ф.Ф. Кузнецов — член редсовета журнала, а Сарнов — член редколлегии; пушкинисты могли ведь и прислушаться к этому почти официальному мнению.
Вероятно, все выступавшие по телевидению были введены в заблуждение словами и тоном следующего абзаца рецензии Сарнова:
“Только переживаемым нами сейчас всеобщим одичанием можно объяснить, что академику РАН могло взбрести на ум, будто… Александр Сергеевич Пушкин, такой, каким он был, с его дворянским чувством чести и дворянскими предрассудками, мог затеять такую хитромудрую (невольно напрашивается тут другой, более грубый эпитет) акцию по обгаживанию самого себя, — не то что даже просто замыслить этот иезуитский, макиавеллиевский розыгрыш, идея которого могла бы родиться разве только в больном мозгу какого-нибудь Свидригайлова…”
Между тем известно, что Сарнов баловался пародиями, он может и пошутить; например, иначе, чем шуткой, разве можно назвать слова Сарнова о том, что “Дантес, оказывается, искренне любил Наталью Николаевну”? Сарнов на голубом глазу поиздевался над нашими пушкинистами, а те восприняли его “рецензию” как руководство к действию. Но ведь нельзя же всерьез принимать обвинение в советскости (“крах, постигший академика Петракова в его многолетних занятиях пушкинистикой, объясняется не тем, что по образованию и роду своей деятельности он экономист, а тем, что — советский”) со стороны человека, который в советские времена в литературоведческих статьях для подтверждения своей лояльности советской власти цитировал Маркса и Ленина или писал рассказы о “всаднике с красной звездой”, — ведь это было бы с его стороны верхом подлости! Нет-нет, я не могу поверить, что Сарнов на такое обвинение способен!
На самом деле Сарнов, как опытный пародист, просто написал свой текст от лица “лирического героя”, в котором изобразил посредственного, злобного и завистливого литератора, пишущего рецензию на книгу Петракова. “Лирический герой” его критической статьи в “Вопросах литературы” (который и говорит “я” и “мне”) думать не умеет, поэтому он просто набирает на две трети объема рецензии цитат из рецензируемой книги и других источников (этот прием называется “гнать строку”), после каждой второй цитаты вместо ответов на аргументы автора вставляет что-нибудь ироническое — ирония ведь хотя и не является аргументацией, зато всегда выглядит как свидетельство безоговорочной правоты; а в качестве аргументации в поддержку его “тезисов” и “версий” Сарнов подливает в сатирический огонь своей пародии пафосу. На закуску он приводит цитату из Сергея Эйзенштейна, и все это завершает подчеркивающим омерзительность этого “лирического героя” пассажем о советскости автора рецензируемой книги.
Я снимаю шляпу перед Сарновым с его героем-литературоведом, “затеявшим такую хитромудрую (невольно напрашивается тут другой, более грубый эпитет) акцию по обгаживанию самого себя” (далее — по тексту цитаты из Сарнова). “Только переживаемым нами сейчас всеобщим одичанием” наших пушкинистов можно объяснить тот факт, что они приняли эту “мениппею” всерьез и во всеуслышание, с экранов телевизоров, поддержали наглую спекуляцию этого литературоведческого персонажа из постперестроечных времен!
Но наиболее откровенным высказыванием на этом телешабаше была абсолютно злобная реплика Аринштейна, отвечающая потаенным настроениям пушкинистов и сегодня замечательно вписывающаяся в нашу дискуссию:
“В наш век вседозволенности, когда в пушкиноведение вообще поперли все, кому не лень, могут создаваться самые бредовые теории”».
9
Что можно сказать о еще двух именах, попавших в поле зрения Эрлиха?
Оба автора представляют собой ярко выраженный дилетантский подход к изучению жизни и творчества Пушкина, когда за основную содержательную идею принимается тезис о какой-нибудь ущербности Пушкина как человека, с привлечением подходящих (с точки зрения сплетающего такую негативную «косичку») цитат из творчества и переписки поэта. О книге Н. Гуданца «Певец свободы или гипноз репутации?» я достаточно нелицеприятно высказался в своей статье (или, если хотите, эссе) «В беспорядке дискуссии», которая стоит на сайте издательства «Нестор — История» (https://nestorbook.ru/news/vladimir-kozarovetskiy-v-besporyadke-diskussii). Что же касается книги А. Минкина https: «Немой Онегин», о ней я уже писал дважды — в «Литературной России» (2017, №№ 36 и 37; //litrossia.ru/item/10436-vladimir-kozarovetskij-kak-pushkin-podshutil-nad-minkinym/) и в моих книгах «Тайна Пушкина» и «Новый комментарий к “Евгению Онегину”». Однако, поскольку его книга разрекламирована огромными тиражами «Московского комсомольца», считаю целесообразным несколько слов о ней сказать и здесь.
Минкин знаком с теорией Баркова о том, что в романе повествователь — не Пушкин, а Евгений Онегин: я передал ему лично номера «Литературной России» с моей статьей «Как Пушкин подшутил над Минкиным» после его выступления в «Гнезде глухаря». Это был молчаливый совет остановиться. Минкин совет не принял и книгу издал. В результате, по мере признания истинной точки зрения на роман (что неизбежно), название его книги «Немой Онегин» столь же неизбежно будет всегда и постоянно напоминать читателям об «уме и эрудиции» автора.
Замечу лишь, что единственное ценное наблюдение Минкина по поводу «кросса» Татьяны по пересеченной местности, по дороге запросто ломающей кусты сирени, сломать которые и взрослому мужику невозможно, обесценено тем, как он, из-за непонимания устройства пушкинского «романа в стихах», этот «кросс» объясняет.
Н. Гуданец в его «Певце свободы…»7 неизмеримо начитаннее Минкина, и его аргументация иногда справедлива, но в целом подход по принципу нанизывания негатива на какую-нибудь подчеркнутую слабость характера Пушкина в большей степени выдает ущербность аналитика, чем поэта. А без знакомства с работами Лациса, Баркова и Петракова это, увы, тоже книга дилетанта.
Невольно хочется задать вопрос Эрлиху, который поставил Минкина в один ряд с моими учителями: как следует такой перечень понимать? Ну, ладно, Эрлих прочел мою «Тайну Пушкина», и она его не убедила, что Пушкин был гениальным мистификатором; но ведь он прочитал «Последнюю игру Александра Пушкина» Петракова и «Прогулки с Евгением Онегиным» Баркова и не мог не увидеть уровня — по мнению Петракова — «самой серьезной книги о Пушкине». Как в этой связи возможно всерьез говорить о книге Минкина? Откуда столь преувеличенное значение, придаваемое пассажу Минкина по поводу происхождения имени «Евгений»? Дело ведь не в том, что он не удосужился заглянуть в мои книги (я уж не говорю о тех исследователях, которые касались этой проблемы до меня), меня-то приоритет не заботит, я же «дилетант» и Пушкиным занимаюсь из любви. Тут вопрос другой: можно ли в заслугу Минкину ставить его возможность публиковаться в газете «Московский комсомолец», благодаря тиражу которой интерес к Пушкину возбуждается откровенно безнравственными средствами?
Более того, как вообще можно заявлять о дилетантизме Баркова, Лациса и Петракова, не приведя хотя бы двух-трех из «массы нелепиц», которые якобы содержатся в их публикациях? И где анонсированные Эрлихом наши «поспешные выводы и нелепые ошибки»?
На мой взгляд, со стороны Эрлиха — это невольное проявление дилетантизма: пушкинская тема требует от любого соприкасающегося с ней предельно серьезного и ответственного подхода. Хотя должен заметить, что исследование происхождения имени «Евгений», которое привело его к подробностям взаимоотношений Лоуренса Стерна и его «друга», бездарного писателя Холл-Стивенсона, несомненно, станет важным в будущей полемике для подтверждения истинности Баркова и моей точки зрения на роман. Проделай это исследование «дилетант» Эрлих чуть раньше, я бы обязательно упомянул его во «Введении» к моему «Комментарию»; при переиздании я обязательно это сделаю — ссылкой в тексте об имени главного героя.
10
В заключение хотелось бы от понятий и определений вернуться к жизни. Дело вовсе не в дилетантизме. Ситуация в пушкинистике поистине страшная не потому, что имеет место засилье дилетантов, а потому, что профессионалы-пушкинисты отказываются рассматривать открытия, совершенные «дилетантами». А ведь все важные открытия в пушкиноведении последних 35 лет сделаны не филологами. Помимо названных Эрлихом я могу назвать еще несколько «дилетантов», чьи работы о пушкинских мистификациях заслуживают самого серьезного внимания: климатолог академик М.И. Будыко (1920–2001), в 1986 году опубликовавший блистательную работу «Друг Пушкина», о совместной мистификации Пушкина и Гоголя в «Ревизоре»; Т.И. Буслова (как и я окончившая МАИ), «Тайна Дон Кихота», М., 2009 (та часть книги, в которой с помощью масонского символического языка расшифрованы три сказки Пушкина); А.Ю. Панфилов (по подходу — первоклассный филолог, но я подозреваю, что это вторая профессия), «Неизвестное стихотворение Пушкина» (о так называемом «диалоге Пушкина с митрополитом Филаретом»); биолог по образованию И.К. Савостин, «Неизвестный Дубровский», только что вышедшая в моей «Библиотечке В. Козаровецкого» (М., ИД КАЗАРОВ, 2022); и, возможно, другие, о ком мы еще не знаем. И я уверен, самые интересные открытия будут принадлежать «дилетантам» — тем, кто будет заниматься Пушкиным из любви к нему, а не из каких бы то ни было других соображений.
2 Эрлих С.Э. Как Онегин стал Евгением? Следует ли пушкинистам игнорировать дилетантов? // Урал. 2022. № 5.
3 Ирина Захаровна Сурат — литературовед, пушкинист, доктор филологических наук, автор многих монографий и статей в ведущих научных изданиях. Лауреат премий журналов «Знамя» и «Новый мир».
4 Николай Николаевич Скатов (1931–2021) — литературовед, доктор филологических наук, член-корреспондент РАН. В 1987–2005 годах занимал пост директора Института русской литературы АН СССР/РАН (Пушкинского Дома).
5 Леонид Матвеевич Аринштейн (1925–2019) — филолог, пушкинист, автор около двухсот научных трудов. Возглавлял научный совет по Пушкинской программе Российского Фонда Культуры. Читал лекции в университетах Кембриджа, Лондона, Кёльна, Бристоля, Эдинбурга, Бирмингема. Ветеран Великой Отечественной войны.
6 Бенедикт Михайлович Сарнов (1927–2014) — литературовед, писатель, один из самых известных русских литературных критиков XX века. Автор многих книг и статей.
7 Имеется в виду книга писателя Николая Гуданца «“Певец свободы”, или Гипноз репутации. Очерки политической биографии Пушкина (1820–1823)». — М.: Нестор-История, 2021.