Опубликовано в журнале Урал, номер 6, 2022
Евгений Гиц (1946) — окончил Московский электротехнический институт связи. Работал станочником, радиомонтажником, регулировщиком радиоаппаратуры, ведущим инженером, риэлтором. Живёт в Москве. В «Урале» публикуется впервые.
Потихонечку
Вода в бассейне, который Владимир Петрович регулярно посещал после того, как наконец вышел на пенсию, была сегодня, на его взгляд, очень холодной. К тому же ещё и в душевой помыться как следует не удалось. Обычно в кабинке на шесть мест моется два-три человека. Сегодня же был полный комплект. Мужики так энергично махали мочалками, что пена разлеталась в разные стороны, попадая в том числе и на Владимира Петровича. Быстро ополоснувшись, он торопливо покинул бассейн в отвратительном настроении.
Жена, открыв дверь, по физиономии Владимира Петровича сразу поняла, что он не в духе. Из подобного состояния Владимир Петрович выходил быстро. Такое бывало у него частенько. Вот сейчас он откроет холодильник, выпьет стакан молока с булочкой, предварительно пошутив: «Сейчас бы молочка с булочкой и на печку с дурочкой». Она в ответ поддержит его шутку, продолжив: «Сейчас бы булочку с молочком и на печку с дурачком». Потом он потащит её в спальню. Отбиться будет невозможно. Если он захотел, то всё: вынь да положь, исполняй свои супружеские обязанности. Но сегодня Валентине было чем его отвлечь. Кто-то прилепил на входную дверь записку интересного содержания.
— Хочешь посмеяться?
— Есть над чем? Анекдот, что ли, где словила? — Владимир Петрович отодвинул в сторону пустую чашку.
— Да тут и ловить ничего не надо. Со стороны оно действительно звучит как анекдот. Вот почитай, что нам с тобой на дверь сегодня прилепили, цирк, да и только! — И она положила перед ним листочек бумаги в четверть тетрадного листа, на котором аккуратным почерком было написано: «Уважаемые, вы бы не могли этим производством заниматься в дневное время и не мешать людям ночью спокойно спать».
Прочитав записку, Владимир Петрович, видимо, сразу не уловил её смысла. Он прочитал её ещё раз.
— Что за чушь! — он недоумённо посмотрел на улыбающуюся жену.
— Ты что, ничего не понял, что ли? Не понимаешь, о чём тут речь?
— А что тут понимать! Производство какое-то, днём надо делать. Ошиблись, наверное, не на ту дверь записку повесили. Какое у нас тут производство?
— Да что ж ты никак не поймёшь-то? Они нам предлагают любовью заниматься в дневное время, а не ночью. Мы вроде бы как шумим и мешаем им спать. Дом панельный! Слышимость хорошая!
— Здравствуй, жопа, Новый год! — разобрался наконец что к чему и моментально возмутился Владимир Петрович. — Они нам ещё будут указывать, когда и как нам трахаться. В кои века наконец живём отдельно от детей и внуков и можем позволить себе не стесняться и ничего не бояться, так теперь соседи появились на нашу голову. Хрен им в пакет, перетопчутся! — Владимир Петрович, глядя в потолок, смачно показал кукиш. — Когда хотим, тогда и любимся, — и решительно потащил жену в койку…
В эту малогабаритную двухкомнатную квартиру они въехали совсем недавно и не могли нарадоваться этой удачной сделке. До этого они жили в небольшой трёхкомнатной квартирке вместе с двумя сыновьями. Оба сына были женаты и уже успели обзавестись детьми. Теснота была ужасная. Владимир Петрович терпеть не мог эту ненавистную для него фразу жены: «Давай потихонечку, а то дети проснутся». Раньше с двумя маленькими детьми жили в малогабаритке, двушке. И тоже всё было потихонечку. А так хотелось не потихонечку, а как душе угодно. Естественно, раскованно, не стесняясь и не сдерживая эмоционального природного порыва, рвущегося наружу самыми невероятными, непредсказуемыми звуками истинного удовольствия и наслаждения.
В результате размена все получили отдельное жильё. И вот теперь, имея наконец отдельную квартиру, когда никто не помеха и жена не произносит это ненавистное «давай потихонечку», появились соседи, которым, видишь ли, что-то там не нравится.
— Потихонечку больше не будет! Наплевать и забыть эту писульку. Живём, как жили, — твёрдо произнёс Владимир Петрович, давая понять жене, что разговор окончен…
Жизнь текла своим привычным чередом. Довольно продолжительное время их никто не беспокоил. Злополучная записка уже начала забываться.
Как-то утром, вынося к мусоропроводу пакетик с мусором, Валентина обнаружила на двери ещё одну записку. Не читая, она прошла на кухню и положила её перед Владимиром Петровичем, который в это время с чашечкой кофе в руках смотрел телевизор.
— Вот тебе очередное послание от твоего «друга»-соседа.
Владимир Петрович спокойно поставил на стол чашку с кофе и развернул записку. Валентина, сгорая от любопытства, склонилась за его спиной над текстом: «Уважаемые! Терпение лопнуло. Повторно прошу умерить пыл вашего производства, в противном случае приму меры в соответствии с законодательством Российской Федерации».
— Говорила тебе, давай потихонечку. Смотри, как пишет. Грамотно, вежливо, культурно, ни одного матерного слова, как юрист какой-то. Хорошие люди там, наверное, живут, а мы им мешаем спать. Кровать скрипит и по стенке долбит. Сколько тебе говорила: посмотри, в чём там дело, и всё без толку, как с гуся вода. Неудобно уже даже перед людьми. Это они ещё не знают, что здесь два пенсионера в преклонном возрасте живут. А как узнают, вот срамота-то будет. Ещё додумаются какую-нибудь жалобу написать.
Владимир Петрович молча слушал жену, уставившись в лежащую на столе записку.
— Ну, ты не придумывай давай ерунду-то. Жалобу он напишет. Какую, к чертям, жалобу? Он тебе лапшу на уши вешает, а ты ему веришь. Что он может написать? Смешно. Пожалуется на шумный секс в нашей квартире, да. Ну и что? Это в Советском Союзе секса не было. А сейчас он есть. Это все признали. Вон, смотри, по телику все развлекательные шоу только на сексе и построены. И рейтинги заоблачные. День и ночь трахаются все кому не лень, потом у Малахова никак не могут разобраться, кто чей папа, всё ДНК делают. Сосед этот наверняка импотент какой-нибудь. У него, наверное, с этим делом проблемы, вот он и завидует нам с тобой.
— Прям, обзавидовался он нам! Как будто ты один у нас такой гигант на белом свете.
— Ну, гигант не гигант, а пока не жалуюсь! А ты что, чем-то недовольна, что ли? — Владимир Петрович вопросительно посмотрел на Валентину.
— Да довольна я, довольна, но надо же что-то делать. — Валентина нервничала.
— Ничего не будет, подёргается и успокоится, куда он денется.
— Володь, а может, сходить поговорить с ним?
— Как об этом говорить? Давай подскажи, что сказать! Я скажу… — Валентина попыталась что-то сформулировать, но ничего путного из её попыток не получилось.
Куда идти, тоже было непонятно. То ли это писал сосед сверху, то ли сосед снизу. Решили всё оставить, как есть, и посмотреть, что будет дальше.
И это дальше наступило очень быстро. Уже через неделю Владимир Петрович снял очередную записку, в которой всё тем же аккуратным почерком было написано всего два слова: «Последнее предупреждение». Валентине он ничего не сказал и два дня переваривал написанное самостоятельно.
«Ну что он может предпринять? Блефует, гадёныш, интеллигент вшивый. Ну, может, наверное, пожаловаться на шум в доме в неположенное время. Но какой шум? Что мы тут, стены штробим, что ли, или музыку громко включаем. Ну, пошумим чуток. Так это на пять–десять минут всего. Потерпеть, что ли, нельзя», — негодовал Владимир Петрович, обдумывая последнее послание.
Валентине он решил ничего не говорить, а то опять начнётся: «Давай потихонечку, давай потихонечку». Это потихонечку я уже почти пятьдесят лет хлебал. Хватит с меня. Ничего противозаконного он нам не предъявит. И незаконный шум он никогда не докажет. Ну что он может нам предъявить? А может, там баба какая-нибудь вредная? Она и пишет. Плевать, в очередной раз решил Владимир Петрович, разрывая на мелкие кусочки записку. Не будет больше «потихонечку», не будет…
Последующие две недели прошли тихо, без посланий.
— Вот видишь, успокоился этот чудик. А ты всё боялась. Он смирился, понял наконец, что это нормально, то, что у нас с тобой происходит, — заметил как-то перед сном Владимир Петрович. В этот вечер они опять довольно бурно любились, и, уже засыпая, оба проснулись от длинного звонка в дверь.
— Кого это чёрт по ночам носит? Совсем с ума сошли! — Валентина, откинув одеяло, искала ногой тапочки.
— Погоди, я сам открою, — остановил её Владимир Петрович. Нехорошее предчувствие мелькнуло у него в голове, когда он, набросив домашний халат, подошёл к двери. Заглянув в глазок, он увидел двух переминавшихся с ноги на ногу полицейских.
— Кто? — спросил на всякий случай Владимир Петрович, предвидя ответ.
— Полиция, откройте.
— Я вас не вызывал, — спокойно отреагировал Владимир Петрович.
— Жалоба на вас поступила. Шумите в ночное время, нарушаете закон города Москвы о соблюдении тишины. Откройте.
Владимир Петрович сразу понял, о чём речь, и открыл дверь.
— Ну, что у вас тут, ремонт, что ли, по ночам делаете, мешаете людям спать?
— Какой ремонт. Два часа ночи. Спим давно. Ошибка какая то вышла. Нет у нас никакого ремонта.
Полицейские просмотрели обе комнаты и, не обнаружив ничего подозрительного, извиняясь, ушли.
«Вот гадёныш, полицию вызвал. Никак не угомонится», — злился Владимир Петрович, укладываясь спать.
— Я думала, он успокоился, — вторила ему Валентина. — Записок от него уже давно не было. А ты хоть спросил, от кого жалоба поступила?
— А что спрашивать. И так ясно от кого. От соседа этого нашего упёртого!
— Так от того, который наверху живёт, или который под нами?
— Не спросил я, отстань, — раздражённо ответил Владимир Петрович.
В последующие две недели полиция приезжала ещё дважды. Владимир Петрович узнал номер квартиры кляузника. Это была квартира, над которой жил Владимир Петрович. В последний приезд полицейские попросили решить этот соседский конфликт полюбовно. Им надоели эти вызовы. Владимиру Петровичу порекомендовали сходить к соседу и как-то утрясти этот вопрос…
Он пытался это сделать. Один раз у них в квартире никого не было дома. Во второй раз дверь открыла жена, женщина лет сорока пяти. Она отказалась разговаривать на эту тему, ссылаясь на то, что этот вопрос надо решать с Максимом Максимовичем — так звали ненавистного Владимиру Петровичу соседа…
Участковый появился в квартире Владимира Петровича неожиданно. Он куда-то торопился. Объяснил, по какому вопросу пришёл, и пригласил Владимира Петровича прийти к нему на приём в опорный пункт общественного порядка…
Участковый оказался душевным молодым человеком и как-то сразу расположил к себе Владимира Петровича, вызывая его на откровенный разговор. Выслушав рассказ Владимира Петровича, который как на духу выложил ему всю историю конфликта, ничего не утаивая, он рассмеялся.
— Ну вы, мужики, даёте! Кому рассказать — не поверят, — участковый продолжал смеяться. — Чисто по-человечески, Владимир Петрович, я на вашей стороне на все сто процентов. Мало того, уж коли у нас с вами такой откровенный разговор получился, скажу, что у меня такая же ситуация, как у вас, была когда-то. — Он усмехнулся. — Я тоже терпеть не могу эту фразу: «Давай потихонечку». Мы с женой живём в однокомнатной квартире с двумя детьми: одиннадцати и девяти лет. Вот что хочешь, то и делай. Приходится любовью заниматься на кухне и тоже потихонечку. Но извините меня ради бога. Спустить эту ситуацию на тормозах я не могу. Он же заявление накатал.
— А что он за мужик? Где работает, грамотный? Может, послать его куда подальше, и пусть плывёт себе на катере к едрёной матери, — выругался Владимир Петрович.
— Нет, так нельзя. Я должен как-то отреагировать. — Участковый задумался, пытаясь найти какое-нибудь приемлемое решение. Ничего, кроме смеха, у него сложившаяся ситуация не вызывала.
— Владимир Петрович, — заговорил он после некоторого раздумья. — Я всё-таки думаю, что этот пикантный вопросик ваших отношений с Максимом Максимовичем вам нужно решить наедине — тет-а-тет. Не надо выносить этот сор из избы. А то ещё, чего доброго, попадёт это в прессу или на телевидение. Этим журналюгам только дай повод попиариться. А повод тут есть. Прославитесь на всю страну. Вам это надо? Я думаю, нет. Давайте сделаем так. Я отпишусь, что провёл с вами профилактическую беседу. А вы всё-таки поговорите с ним и решите как-то этот вопрос.
— Миленький вы мой! — взмолился Владимир Петрович. — Мы с женой всю голову уже сломали, как решить этот вопрос. Я даже не представляю, как начать этот разговор. Вот что я точно знаю, так это то, что потихонечку в моей жизни больше не будет. Он должен как-то смириться с этой ситуацией.
— Вы сходите и спокойно поговорите. Может, он сам предложит какое-нибудь приемлемое решение. Ну надо, Владимир Петрович, давайте как-то решать этот вопрос. Он, похоже, грамотный тип. Напишет в вышестоящую инстанцию. Ещё, чего доброго, придут мерить уровень шума у вас.
— Это в какой же момент они его будут мерить? — Владимир Петрович посмотрел на участкового. И оба, подумав, видимо, об одном и том же, громко рассмеялись.
Распрощавшись с участковым, Владимир Петрович ушёл домой. Надо было идти к соседу и как-то решать этот вопрос. Валентина настаивала на варианте «Давай потихонечку», Владимир Петрович категорически говорил нет.
— Ну, вот иди и говори. Господи, срамота-то какая, позорище. Что ты ему там скажешь? — Валентина, с какой-то безысходностью опустив голову, вышла из спальни после очередного обсуждения возникшей в их семье проблемы. Владимир Петрович, посмотрев ей вслед, подумал: «Хрен ему в пакет. Завтра выходной. Он наверняка будет дома. Вот завтра и пойду знакомиться с этим чудиком». Отступать в этом вопросе он не собирался…
Дверь открыла жена. Она сразу поняла, зачем к ним явился Владимир Петрович. Без лишних разговоров, пронзив Владимира Петровича оценивающим, сверху вниз, взглядом, она проводила его в кабинет к Максиму Максимовичу. Максим Максимович оказался мужчиной лет пятидесяти, высокого роста, с тщательно побритой под бильярдный шар головой. Двойной подбородок, арбузообразный живот говорили о наплевательском отношении Максима Максимовича к своей внешности.
— Присаживайтесь! — услужливо пригласил он Владимира Петровича, указывая на стоящий рядом с письменным столом стул. Владимир Петрович присел. Осматривая кабинет Максима Максимовича, он отметил два высоких стеллажа, заполненных книгами.
— Максим Максимович! Надо нам с вами как-то…
— Да уж, как-то надо, — перебил Владимира Петровича Максим Максимович. — Вам надо поспокойней этим производством заниматься. Я думал, у вас там молодёжь, только поженились, ну и отрываются на всю катушку. А оказывается, это пенсионеры буйствуют. Даже неприлично об этом говорить. — Максим Максимович внимательно рассматривал Владимира Петровича.
— Интересно! — усмехнулся Владимир Петрович. — А что, пенсионеры не люди, что ли?
— Я этого не сказал, — быстро возразил ему Максим Максимович. — Но как-нибудь поаккуратнее-то можно? Чай, не молодые уже. Сердце надо поберечь.
— Что значит, поаккуратнее? Это же такое дело, что не поддаётся никаким правилам.
— Согласен с вами, Владимир Петрович. Какие тут могут быть правила. Но всё-таки, может, можно как-нибудь потихонечку, что ли, а? Ну нельзя же так. Долбите, как дятел, и всегда в самое неподходящее время, как специально всё равно подгадываете. Только начнёшь засыпать — и на тебе, началось.
Владимир Петрович не перебивал Максима Максимовича, давал ему высказаться до конца. Ожидание давалось ему с трудом. Услышав ненавистное ему «потихонечку», он с трудом сдерживался. (Ах, как хотелось сразу возразить!)
— Ну неужели так слышно, что спать невозможно?
— А как вы думали! Дом панельный, слышимость великолепная! Надо это тоже учитывать. Проверьте свою кровать, она у вас, наверное, слишком близко к стене стоит, шум по стене передается так, как будто кто-то барабанит по ней специально, — возмущался Максим Максимович. Говорил он быстро, как будто подготовился и читал с листа заранее написанный текст.
Владимир Петрович опешил. Такого давления от соседа он не ожидал. Вот когда сосед произнёс это ненавистное «потихонечку», он знал, как ответить. Сейчас же нужные слова пропали куда-то, а те, что вертелись в голове, не складывались в достойный ответ. Оправдываться он не хотел с самого начала. Он не считал себя виноватым.
— Ну, я этот дом не проектировал и не строил, поэтому эти претензии я не принимаю.
— А я вам их и не предъявляю. Я хочу, чтобы мы с вами оба учли это обстоятельство. В доме хорошая слышимость, а потому давайте не будем шуметь по ночам. Вам на работу утром не идти. Вы можете себе позволить спать сколько захочется. А нам на работу. Давайте будем с уважением относиться друг к другу.
— Вот именно, с уважением. Согласен с вами на все сто, я нормальный мужик. Но давайте не будем вредничать. Мы же так и до маразма можем договориться. Вот интересно. Вы же совсем молодые и тоже занимаетесь любовью по ночам. Сосед с нижнего этажа не пишет же вам записки, не жалуется в полицию, не пишет заявлений участковому, он понимает всю пикантность ситуации и ведёт себя достойно. А вы вредничаете, вам всё мешает, шум, видите ли, — Владимир Петрович постепенно набирал, как ему казалось, праведных аргументов в этом споре. — Ну купите себе затычки в уши, давайте я вам их куплю, если сами не в состоянии. А то так скоро достукаемся, что и пукнуть в собственной квартире будет нельзя. Смешно, ей-богу.
Жена Максима Максимовича, стоявшая всё это время в дверях и слышавшая весь диалог, прыснула смешком и ушла в другую комнату.
Максим Максимович сделался красным от напряжения. Последняя фраза Владимира Петровича была воспринята им как оскорбление. Он поднялся с кресла, подошёл поближе к Владимиру Петровичу и, с презрением глядя ему в глаза, произнёс:
— Не ваше дело, как и когда мне заниматься любовью. Со своим соседом снизу я тоже разберусь без ваших указаний и, если сочту нужным, смогу купить себе беруши, так называются затычки, о которых вы изволили здесь говорить. И обойдусь без ваших советов, пользоваться мне ими или нет. Я думал, вы понятливый мужчина и мы с вами сможем договориться, но, видимо, ошибся. Нам, наверное, придётся разговаривать в других инстанциях.
Максим Максимович смотрел на Владимира Петровича и периодически кивал на дверь, давая понять, что разговор окончен. Владимир Петрович быстро поднялся и прошёл к двери. Он был немного обескуражен, что не получилось договориться, но уступать не собирался. Уже в дверях он твёрдо сказал:
— Потихонечку у меня всё равно не будет. Исходите из этого. Для меня это принципиально…
Дома Владимир Петрович не стал ничего рассказывать Валентине. На все её вопросы отвечал: «Не волнуйся, всё нормально». Он искренне надеялся, что всё дальше будет нормально. Максим Максимович успокоится, поймёт, что против природы не попрёшь, и оставит их в покое. В своей сексуальной жизни он ничего менять по-прежнему не собирался.
Уже через неделю к ним снова зашёл участковый. Сразу стало ясно: ничего нормально не получается. Максим Максимович продолжает писать жалобы, а полиция не приезжает только потому, что уже знает суть происходящего в их доме конфликта.
Участковый поинтересовался, был ли Владимир Петрович у Максима Максимовича. Узнав, что решить вопрос миром не удалось, он снова попросил сходить к Максиму Максимовичу.
— Я у него уже был, пусть теперь он ко мне придёт, — посетовал Владимир Петрович.
— Я его просил об этом, мне показалось, что он хочет с вами ещё раз встретиться. Сходите к нему. Должен же кто-то из вас быть благоразумным. Кто-то должен уступить. А то он подаст…
— Что подаст? — перебив участкового, насторожился Владимир Петрович.
— Ну, вот то и подаст.
— Что «то» он может подать, договаривайте, — настаивал Владимир Петрович.
— В суд, сказал, подаст и уверял меня, что накажет вас по закону, через суд. Вы с ним, пожалуйста, поаккуратней. Чтоб никаких угроз, нецензурной брани, и, боже упаси, рукоприкладства. Он может вас спровоцировать на это. Зафиксировать всё на телефон и потом предъявить это как доказательство в суде. Доказать наличие шума он не сможет, поэтому будет искать какой-нибудь другой повод вас наказать.
— Сумасшествие какое то, что за глупость! Как будто он сам этим не занимается. А если я схожу к его соседу снизу и поинтересуюсь, не шумно ли у них, чёрт возьми, во время их занятий любовью. Наверняка тоже шумно. И пусть его сосед тоже приклеит ему бумажку такого же содержания, как он мне лепит.
— Вот только мне этого не хватало! Ещё одного соседа в это дело впутывать, — запротестовал участковый. — Разберитесь уже как-нибудь сами с этим делом, никого не привлекая. А то я скоро только вами и буду заниматься. У меня работы невпроворот без этой вашей ерунды, — сказав это, участковый, не дожидаясь ответа, быстро вышел из квартиры…
Вариантов решения соседской проблемы у Владимира Петровича не было. Ничего путёвого в голову не приходило. Как-то в подъезде он столкнулся с Максимом Максимовичем. Они поздоровались, заинтересованности в общении не проявили.
Несколько дней Владимир Петрович вместе с Валентиной искал выход из создавшегося положения. Угрозу Максима Максимовича подать в суд он воспринимал как какой-то вызов, как объявление холодной войны. Он по-прежнему был уверен в своей правоте и сдавать без боя свою позицию не собирался. Как вести эти боевые действия, он не знал, но ужасно хотелось ущипнуть несговорчивого соседа. Дать понять ему, что он тоже не лыком шит и просто так, с кондачка, его не взять.
В поисках выхода из создавшегося положения он стал обзванивать всех своих друзей, знакомых в надежде получить какой-нибудь дельный совет. Но неизменно натыкался либо на смешки, либо на полноценный откровенный смех. Но откровением для него было то, что все почему-то удивлялись его способности в таком преклонном возрасте полноценно заниматься сексом. «Какой уж прям преклонный возраст. Всего-то шестьдесят девять. Почему я должен себе отказывать в этом удовольствии? Импотенты хреновы», — возмущался Владимир Петрович, швыряя каждый раз телефонную трубку на аппарат. Всем бы только поржать.
А Владимиру Петровичу было уже не до смеха. Участковый уже ходил к нему, как на работу. Собравшись с духом, он ещё раз спустился к соседу. Дверь опять открыла жена. Нисколько не смущаясь небрежно распахнувшегося халатика, обнажившего до неприличия пару стройных ножек, она, с интересом посмотрев на Владимира Петровича, проводила его в кабинет мужа. Вопреки тревожным ожиданиям Владимира Петровича, Максим Максимович не проявил враждебности. Он так же, как в первую встречу, предложил ему стул. Памятуя наказ участкового вести себя прилично и не поддаваться на провокации, Владимир Петрович в спокойной манере подтвердил неизменность своей позиции. Максим Максимович, в свою очередь, дал понять, что от принятых ранее решений тоже отступать не собирается. Разговор получился внятным и коротким. Владимир Петрович не успел присесть, как уже через пару минут пришлось подниматься.
— Так вы всё ещё собираетесь подавать на меня в суд? — усмехаясь, заметил Владимир Петрович, поднимаясь со стула. — И надеетесь выиграть его?
— Я не надеюсь, я выиграю! — твёрдо ответил Максим Максимович.
В душе Владимира Петровича всё кипело, превращаясь в пар, готовый со свистом вырваться наружу. С трудом удерживая накопившуюся к соседу неприязнь, Владимир Петрович вдруг нашел приемлемое решение так долго терзавшего его вопроса. Уже стоя в дверях, повернувшись к Максиму Максимовичу, он произнёс:
— Максим Максимович, а я ведь и огрызнуться могу! Огрызнусь так, что мало не покажется. Прославитесь на всю страну. Мне-то что, я пенсионер, на заслуженном отдыхе, а вам ещё до пенсии как медному котелку. Что-то на работе у вас будет! Ох и весело будет! Как бы не пришлось новую работу искать. А нынче с этим делом ох как непросто.
— А вы за меня не беспокойтесь! — парировал реплику Максим Максимович. Но голос был уже не такой твёрдый. На лице явно обозначилась некоторая взволнованность. Стараясь не подавать виду, он продолжил: — Это ваше право, и отнять его у вас никто не может. Позвольте полюбопытствовать, чем же это таким вы меня ущипнуть собираетесь?
Владимир Петрович ждал этого вопроса. Идея посмеяться всей страной над возникшей ситуацией уже где-то мелькала. Кто-то её уже озвучивал, но он не мог вспомнить кто. «Не я заварил эту кашу, не мне её и расхлёбывать», — подумал он и выпалил:
— А давайте обсудим этот вопрос в СМИ, на телевидении, например, а? Как вам такой вариант? — И, не дожидаясь ответа, пошёл на выход.
Он не видел, как побагровело лицо Максима Максимовича, как напряжённо он смотрел ему вслед…
А Владимир Петрович решительно поднялся к себе в квартиру и, не говоря ни слова Валентине, тут же уселся за компьютер. Он быстро нашёл сайт одного из федеральных каналов, зарегистрировался и заполнил представленную там анкету с кратким изложением своей истории, которую он хотел бы обсудить с телезрителями. Всё это он сделал на одном дыхании, как продолжение разговора с Максимом Максимовичем, ни капли не задумываясь о последствиях. Ему казалось, что это наверняка не будет интересно руководству канала. Просто получил некоторое удовлетворение, выпустив пар. И, только рассказав всё Валентине, которая приняла в штыки все его действия, он засомневался в правильности содеянного. «Ерунда, ничего не будет. Завтра уберу всё с сайта», — подумал он, укладываясь вечером спать…
Обычно Владимир Петрович просыпался очень рано, но предпочитал не обременять себя ранними подъёмами. Он с наслаждением нежился в постели, чередуя частые походы в туалет (мочеиспускательный канал уже давал сбои) с последующим чтением книжки и переводом организма в спящее состояние. Следуя этому правилу, к завтраку он попадал только к двенадцати часам.
На следующее утро после последней беседы с Максимом Максимовичем, уже в половине десятого, в квартире зазвонил телефон. На звонок первой отозвалась Валентина и тут же, разбудив Владимира Петровича, сунула ему трубку.
— Это тебя, — сказала она и осталась в спальне, дожидаясь результата разговора. Вежливый женский голос сначала поинтересовался, не разбудил ли он Владимира Петровича, и заранее извинился, если это так. Потом, представившись, изложил суть столь раннего звонка. Звонила журналистка с того самого федерального канала, на сайте которого Владимир Петрович накануне оставил просьбу помочь ему в решении его проблемы. Спросонья он сначала не понял, о чём речь. Но после повторного изложения сути звонка вмиг проснулся.
— И что вы хотите? — растерявшись, спросил он.
— Мы хотим вам помочь! Вы же обращались с заявкой на наш сайт?
— Да, я вчера заполнил анкету, — неуверенным голосом отозвался Владимир Петрович. Вчера Валентина накачала его сомнениями. И сейчас он готов был с ней согласиться и отказаться от принятого ранее решения предать огласке суть конфликта.
— Я думаю, по телефону не стоит обсуждать эту ситуацию. Давайте встретимся в редакции и там всё обсудим.
— Я извиняюсь, но я ещё не принял окончательного решения, стоит ли выносить обсуждение этого вопроса на широкую аудиторию. Эта история касается только меня и моего соседа. Если я надумаю продолжить наши отношения, я вам позвоню. — Владимир Петрович хотел уже положить трубку, но на другом конце сразу это почувствовали.
— Не кладите, пожалуйста, трубочку. Я хочу вам сообщить, что Максим Максимович уже дал согласие на встречу у нас в редакции. Он не видит ничего зазорного в том, чтобы всё публично обсудить.
Наступила пауза. Владимира Петровича очень удивило сообщение о согласии соседа идти на телевидение.
— Он правда согласился? — прервал он молчание.
— Согласился, согласился, мы с ним уже переговорили! — утвердительно ответили на другом конце провода.
Владимир Петрович задумался. Он не ожидал такого стремительного развития событий. Согласие соседа его сильно озадачило. На кой чёрт ему это надо, срамиться на всю страну. Что-то я тут, наверное, не понимаю.
— Завтра вам удобно будет подъехать к восемнадцати часам?
— Что, уже прямо завтра, так быстро?
— Конечно, а что тянуть, надо решать этот вопрос. Опять же ваше участие будет оплачено! — Последняя фраза подействовала на Владимира Петровича, как козырная карта в проигранной партии. — Это интересно, — быстро отреагировал он. — А на какую сумму я могу рассчитывать?
— Давайте об этом поговорим у нас в редакции, — почувствовав заинтересованность Владимира Петровича, ответила журналистка.
— Хорошо, давайте встретимся, — согласился Владимир Петрович, — только не завтра, а послезавтра, в это же время.
— Ждём! — обрадованно ответила журналистка и положила трубку.
Перенос дня встречи слегка насторожил её, но не огорчил. Состоявшийся разговор с Владимиром Петровичем она сочла для себя успешным. Главное, что ей удалось вытащить его в редакцию. Решающим фактором было сообщение об оплате. Это она поняла сразу. Владимир Петрович был пенсионером, не богат, в редакции его точно уговорят, в крайнем случае купят…
— Ну что? Ты, кажется, уже вляпался? — Валентина стояла в дверях, ожидая рассказа Владимира Петровича.
— Всё хорошо, не переживай. Мы на этом деле ещё и деньжат заработаем! Тебе же хочется хороший телевизор иметь? Сколько меня уже пилишь. А мне ноутбук новенький тоже не помешает. Вот мы сейчас с них всё это и поимеем.
— Так ты что, уже согласился идти на телевидение? — Валентина смотрела на него как на сумасшедшего.
— А почему бы нет? Что тут такого! Сосед наш тоже согласился.
— Что? И он согласился? — удивилась Валентина.
— Да, согласился, ему, видно, тоже деньги нужны!
— Ну, дела. Вот два придурка. Один другого стоит. Вы что, не понимаете? Это же на всю страну. Что и как вы там обсуждать-то будете? Как об этом вообще можно говорить? Им-то что, телевизионщикам этим. Они ради рейтингов любую белиберду покажут. Им глубоко плевать, что вас там эти эксперты ославят на всю страну и что потом про вас будут говорить! Ещё в этом интернете обсудят и всякие фотографии ваши опубликуют. — Валентина кипела негодованием. — Учти, я с тобой никуда не пойду. Ты уже совсем чокнулся, — шумела она.
Что она расшумелась? Впереди целый день. Можно ещё сто раз передумать. В дебилы меня записала. А что, собственно, такого уж страшного собираемся делать? Вон сколько народу туда ходит, и никто ещё не помер от этого. Мы же не собираемся там в подробностях всё это обсуждать. Так, в общих чертах, аккуратно поговорим. Может, кто из их экспертов подскажет что-нибудь дельное. Он вспомнил передачу «Про это», которая когда-то шла по телевизору. Вот там действительно было чёрт-те что, и ничего: сидели, обсуждали, даже показывали. Опять же если это так стрёмно, то почему сосед согласился? Ладно я, но он-то вроде грамотный. Вон сколько книг у него в квартире. Неужели ему тоже деньги нужны?
Блуждая в лабиринтах «за» и «против» создавшейся ситуации, Владимир Петрович не знал, как поступить. «Утро вечера мудренее», — вспомнил он почему-то эту пословицу и отправился умываться и завтракать…
Согласие Максима Максимовича на участие в передаче, озвученное журналисткой, было ложью. Это был обычный приём журналистской братии, идущей на всё ради получения «жареного» сюжета. А сюжет, по мнению главного редактора программ, был именно таким.
Звонок к Максиму Максимовичу дома его не застал. Жена, ответившая на телефонный звонок, твёрдо заявила: «Максим Максимович ни с кем не собирается обсуждать эту тему, тем более на телевидении».
К ней тут же был отправлен один из самых опытных журналистов — Сева Северцев с заданием любой ценой притащить её на передачу…
Жену Максима Максимовича звали Вероника Александровна. Она с ухмылкой встретила стоящего на пороге Севу с роскошным букетом в руках. Пригласив его в гостиную, она предложила кофе. Сева не отказался, и уже через несколько минут две чашечки отменного эспрессо, как сопутствующий деловой беседе атрибут, появились на журнальном столике.
— У вас хороший вкус, вы пьёте хороший и хорошо приготовленный кофе, — приложившись к чашечке, заметил Сева.
— Да, кофе мы с Максимом Максимовичем любим, а готовит его у нас кофемашина. Она большая умница, всё умеет, — помешивая ложечкой в чашке, ответила Вероника.
За Севой в редакции прочно закрепился имидж спеца по женскому полу. Обладание приличными внешними данными, обаянием, подкреплённым изысканными манерами и хорошо подвешенным языком, позволяло ему при общении с женщинами легко решать поставленные главным редактором задачи. Параллельно с задачами редакции Сева решал и свои собственные. Сейчас, сидя напротив Вероники, прикладываясь к чашечке с кофе, он, глядя на неё, решал для себя только одну задачу. Надо ли с ней переспать сегодня или сделать это в другой день? В том, что задание редакции будет выполнено, у него сомнений не было.
— Какую красивую тему нам с вами предстоит обсудить у нас в студии. Таких тем у нас ещё не было.
— Вы считаете, это красивая тема — ковыряться в подробностях личной жизни далеко не молодой семейной пары? Дельце-то интимное, а вы собираетесь это на всю страну обсуждать.
— Мы всё сделаем аккуратно, без пошлости. Ваши тревоги напрасны. Опять же это будет не прямой эфир. У нас будет возможность подкорректировать отснятое. В конечном итоге получится телепродукт, который никоим образом не оскорбит участников передачи, не представит их в каком-то непристойном виде. Это я вам гарантирую. — Сева смотрел на Веронику, пытаясь понять: готова она уже дать согласие на участие в передаче или с ней ещё предстоит поработать. — Через неделю, двадцать седьмого, вам надо будет подъехать вот по этому адресу к двенадцати часам, — Сева положил перед ней свою визитку.
Вероника никак не отреагировала на приглашение Севы, только покрутила в руках его визитку и отложила её в сторону.
— Вы решили, что я уже дала согласие? Мне Максим Максимович на это разрешение не давал. Он, собственно, ещё и не знает о том, что такое предложение поступило. А если узнает, то точно пошлёт вас ко всем чертям, а мне запретит даже с вами общаться. Вам просто очень повезло, что вы не застали его дома. Навряд ли мы сидели бы вот так за столом с чашечкой кофе. Он бы просто не пустил вас даже на порог, и на этом всё бы и закончилось. — Вероника, улыбаясь, откинулась на спинку кресла и забросила ногу на ногу, при этом полы её халатика небрежно распахнулись, обнажив не только пару стройных ног, но и краешек нижнего белья. Это обстоятельство нисколько не смутило её. Спокойно глядя Севе в глаза, она не спеша привела полы халатика в исходное положение, поудобнее усаживаясь в кресле. Сева почувствовал, что нужное ему решение ускользает от него. Не найдя оптимального продолжения разговора, он решил потянуть время.
— А можно ещё чашечку кофе?
— Сколько угодно, — отреагировала Вероника, поднимаясь из-за стола.
Интересная дама эта Вероника. Сквозит похотью, как дырявый сарай на ветру. Видимо, из тех баб, которым каждые полчаса мужик нужен. На кухне что-то щёлкнуло, видимо, отключилась кофемашина. Сева посмотрел на зеркало-трюмо. Через распашные двери гостиной в нём отражался коридор, по которому должна была пройти Вероника. Он заметил, как она, проходя мимо тумбы с зеркалом, остановилась, поставила на тумбу поднос с кофе, посмотрелась в него, поправила причёску, взбила грудь и, довольная собой, вошла в комнату.
— Вероника… — Сева запнулся, вспоминая её отчество.
— Александровна, — помогла ему Вероника, — не надо так официально, можно по имени.
— Конечно, — согласился Сева, — чем вы, собственно, рискуете? Максим Максимович и знать ничего не будет. Он узнает обо всём позже. Посмотрит всё в интернете и поймёт, он же умный человек, что ваше присутствие было необходимым. Иначе всё выглядело бы неправильно, однобоко.
— Ох, не знаю, не знаю, как он отреагирует на моё появление в эфире. И в каком свете вы нас там выставите. Соседу-то что, у него сплошной позитив. Он, если я правильно понимаю режиссуру этой передачи, приобретает лавры секс-символа года, а для нас всё обернётся позором вредных, нетерпимых к плотским наслаждениям соседей кляузников. У вас всё в полном порядке! Сотворите какой-нибудь кричащий заголовочек типа: «Секс в России есть. Мы впереди планеты всей, ура!» И поехало: рейтинги, реклама, гонорары, авторитет, премии и т.д. и т.п., а нам что? Позор и бесчестие? Нам это надо?
— Вы ошибаетесь, Вероника, я не хочу быть назойливым, но повторюсь, ваши опасения напрасны. Всё будет представлено в виде дружеской беседы. И потом, сама по себе тема хоть и интимна, но актуальна. Мы просто в жизни замалчиваем её, стесняемся об этом говорить, хотя наверняка то, что происходит у вас, присутствует во многих семьях. Рано или поздно эта тема всё равно попадёт на телевидение. Обсуждение будет полезным как для вас, так и для всей страны. Ничего зазорного в этой тематике нет. Всё естественно, мы все в той или иной степени этим занимаемся. Шумим, конечно, по-разному, это нормально, мы все разные. Каждый со своим умением, эмоциями, темпераментом.
Сева смотрел на Веронику, ожидая ответа. Вероника молча крутила в руках пустую чашку. Пауза затянулась. Какое решение она сейчас примет? Надо помочь ей пойти в нужном направлении. Она колеблется. Взгляд устремлён в пустую чашку. Лицо сосредоточено-серьёзное.
— А цветы надо поставить в вазу с водой, — прервал молчание Сева.
Вероника сразу поднялась, как будто давно хотела это сделать. На лице вновь появилась улыбка.
— Да, давайте это сделаем. Помогите мне, пожалуйста, принесите вазу. — Вероника взглядом показала место, где стояла ваза.
— Разве можно в чём-нибудь отказать такой красивой женщине?
Освободив цветы от целлофановой упаковки, Вероника поместила их в вазу. Сева, подойдя сзади, пытался ей помочь. Невольно Вероника оказалась в его объятиях. Она не пыталась отстраниться от него. Наоборот, продолжая перебирать цветы, она плотнее прижималась к нему попой. Сева сразу почувствовал тепло и лёгкую дрожь в теле Вероники. Руки его оторвались от цветов, опустились на талию и плавно, нежно перешли на грудь. Вероника тяжело, с тихим стоном выдохнула.
В следующее мгновение халат, как абсолютно неуместный в возникшей ситуации предмет, упал к ногам Вероники. Всё произошло прямо в гостиной, на журнальном столике. Сексуального опыта Севе было не занимать. Имея два брака за плечами и бесчисленное количество мимолётных романов, он представлял собой тот редкий, активный тип самца, для которого каждая победа на любовном фронте была делом чести.
Сдвинув ниточку стрингов в сторону, Сева сделал всё добротно и красиво. Он чувствовал это по бурной, наполненной эмоциональными стонами и вздохами реакции Вероники…
Потом всё на том же журнальном столике появились какие-то бутербродики, коньяк и снова кофе. Возбуждённые, слегка подогретые алкоголем, они сначала осторожно, а потом всё более раскованно говорили о каких-то пустяках, рассказывали анекдоты, вперемешку приличные и похабные. Ожидаемо для обоих, как само собой разумеющееся, повторили интимные отношения уже в спальне. По классификации Севы, Вероника была «тёлкой от бога». Он надеялся, что встреча эта не последняя, никого из них ни к чему не обязывающая. Просто сегодня, в данный момент, двум молодым людям, вчера ещё даже не знакомым, было вместе очень хорошо…
В эйфории столь внезапно нахлынувших любовных (если можно так назвать) чувств повод, по которому Сева явился к Веронике, отошёл куда-то в сторонку, забылся.
Прощаясь, уже на пороге Сева спохватился и вспомнил то, зачем явился в этот дом. Вероника опередила его. Прикрыв ему ладошкой рот, она спокойно назвала день и время встречи в редакции. Потом развернула его лицом к выходу и, чмокнув в щёку, открыла дверь.
Всё оставшееся время до поездки в редакцию Владимир Петрович провёл в терзаниях и сомнениях. Валентина ходила набыченная и обозлённая. Всю работу по дому делала молча, с мужем не общалась, стараясь не пересекаться с ним ни в одной из комнат. Даже спать улеглась на диване в другой комнате. Этот факт говорил о серьёзности ссоры. Ссоры в их семье случались и раньше. Но обычно они заканчивались быстро, так как разбегаться по разным кроватям было не в их правилах. Находиться же в одной постели без интимной близости их обоих хватало на три-четыре дня. А потом, по обоюдному согласию, наступал мир. Сон на разных кроватях значительно увеличивал срок примирения. Состояние ссоры в своей семье Владимир Петрович переносил тяжело, но тем не менее решил всё-таки сходить в редакцию, а потом уже принять все меры к скорейшему примирению…
В редакции Владимира Петровича быстро убедили в безобидности предстоящего шоу. Доводы главного редактора были более чем убедительны (умение разговаривать с людьми было его профессией). Сумма предложенного гонорара, в подтверждение которого был сразу выдан аванс, превзошла все ожидания и не оставила ему никаких шансов на противодействие. Он даже попросил перенести срок начала предстоящего шоу на более раннюю дату. Ему хотелось, чтобы всё это поскорее закончилось. Пусть Валентина убедится. Ничего скабрезно-дебильного, как она выражалась, в этой передаче нет. Посудачат пару недель и забудут. Зато у них будут новый телевизор и ноутбук.
И Максим Максимович успокоится. Его там пропесочат как следует, и отпадёт у него желание строчить жалобы. Валентине Владимир Петрович решил ничего не говорить. Она пока не проявляла намерения с ним разговаривать. Поинтересоваться участием в передаче Максима Максимовича желания не было. Последняя встреча с ним завершилась на повышенных тонах. Сказали же в редакции, что он дал согласие, значит, придёт. Пусть уже это наконец закончится, надоело.
Вероника о звонке из редакции Максиму Максимовичу ничего не сказала. Семейная жизнь её трещала по швам. Она не одобряла агрессивных действий мужа в отношении соседа, прекрасно понимая, что сосед здесь ни при чём. Наоборот, в душе она была рада за него. Краеугольным камнем всей этой ситуации был как раз сам Максим Максимович, и он прекрасно это понимал. Всё, что предлагала ему Вероника, он категорически отвергал. Не желая ничего предпринимать на этом поприще, он нашёл себе козла отпущения в виде соседа и затеял с ним войну. Вероника подумала: «Может, просмотрев передачу, он поймёт и согласится с предложенным ею ранее вариантом выхода из создавшейся ситуации».
Случаи измен мужу у Вероники были и раньше. Но она этим никогда не злоупотребляла. Делала это всегда аккуратно и осторожно: комар носа не подточит. Девиз «Ну, сходила налево, а семья-то здесь при чём?» она соблюдала неукоснительно. Наученная множественными примерами своих подруг и знакомых, пытавшихся создавать новые семьи (в подобных ситуациях) и остававшихся у разбитого корыта, она не желала наступать на эти «грабли» даже один раз. То, что произошло у неё с Севой, она считала случайностью. Отдалась абсолютно незнакомому человеку. Не сдержалась, провалилась в объятия сексуального рая, как нимб маячившего над головой Севы. Хотелось как-то насолить мужу за его упрямство и самодурство. Продолжать отношения с Севой она не планировала и уж тем более не считала своё участие в передаче платой за этот секс. Он уже звонил несколько раз, предлагая встретиться, но она бесцеремонно ему отказывала.
Ничего из ряда вон выходящего в предстоящем шоу она не видела. К возможной реакции мужа была готова. «Будь что будет, — решила она, — схожу. Дальше так продолжаться не может. Пусть просмотрит эту передачу и поймёт наконец, что надо делать. Пройдёт съёмка, и, дай бог, всё наладится и забудется вместе с Севой»…
Мероприятия подобного типа Владимир Петрович раньше видел только по телевизору. От яркого света софитов, большого количества зрителей и персонала, снующего взад и вперёд по студии, рябило в глазах. Поначалу он даже немного оробел. Однако весь этот растревоженный кем-то улей, именно так подумал обо всём происходящем в студии Владимир Петрович, внезапно затих. Какой-то крупный патлатый мужчина в очках, сползших на кончик носа, что-то выкрикнул. Раздались аплодисменты, и последовательно друг за другом ведущий пригласил в зал Владимира Петровича и Веронику Александровну. Максим Максимович должен был, ввиду занятости на работе, присоединиться к происходящему в студии позднее. Об этом спокойно и доброжелательно сообщил Владимиру Петровичу Сева Северцев, инструктировавший его перед началом передачи.
«Секс потихоньку — это нормально?» — громко прочитал ведущий появившееся на экране громадного монитора название предстоящей передачи. Зал загремел аплодисментами и засветился улыбками, предвкушая суперразвлекательное шоу. Ведущий познакомил зал с пришедшими в студию экспертами, главными героями передачи и обстоятельствами возникшего между ними конфликта. Владимир Петрович, увидев на мониторе ненавистную ему фразу, заволновался. Уж не права ли была Валентина? Сейчас они всем скопом навалятся здесь на меня, и уйду я отсюда опозоренный и оплёванный. Ещё и какую-нибудь кличку пришпандорят, типа: «Вова, потихонечку». Он всматривался в лица сидящих напротив экспертов, пытаясь предугадать, каков будет окончательный вердикт. Сделать это было непросто. Лица, увы, пока ничего не выражали. Все просто улыбались. То же самое было и на лицах сидящих в зале зрителей. Позитивно настроенный зал находился в состоянии ожидания чего-то вулканически сенсационного.
Вопросы, задаваемые ведущим, были ориентированы на то, чтобы присутствующие могли понять причину шума, создаваемого в квартире Владимира Петровича. Но все попытки изложить эту причину в какой-либо корректной форме вызывали в зале только смех. Передача приняла конструктивный характер только после того, как, насмеявшись вволю, один из экспертов, представленный как сексолог, ничего не стесняясь, научно, обоснованно рассказал о вреде «секса потихонечку». Категорическое несогласие Владимира Петровича с его женой быть одной из таких семейных пар было одобрено залом громкими аплодисментами. Владимир Петрович, собственно, и не ожидал другого результата. В своей правоте он был уверен на все сто.
Но, видимо, сценарий не предусматривал столь правильного, бесконфликтного течения передачи. Сидевшая напротив Владимира Петровича дама, представившаяся блогером, обратила внимание зала на вторую сторону конфликта.
— Владимир Петрович и его супруга, находящиеся в пенсионном возрасте, а значит, не ведущие никакой трудовой деятельности, занимаясь «сексом не потихонечку», забыли, а вероятнее всего, умышленно наплевали на то обстоятельство, что живут они не в частном доме, а в многоквартирном, с хорошей слышимостью. Их сексуальные оргии наверняка мешают отдыхать не только Веронике с супругом, но и другим людям в доме, которые наверняка после этой передачи объявятся и заявят о своих претензиях. Давайте прекратим здесь петь дифирамбы Владимиру Петровичу и подумаем лучше, как помочь Веронике Александровне с мужем. Я могу себе представить, как они мучаются, не выспавшиеся, с головной болью собираясь утром на работу. — Эту тираду блогерша выдала, как из пушки стрельнула.
Зал загудел. В адрес Владимира Петровича посыпались реплики: «Конечно, правильно, что за хамство, им на работу не идти, подумали бы о людях, могли бы этим и в дневное время позаниматься. Секс потихонечку — это нормально. Уберите из названия передачи вопросительный знак». Как по команде, к этому же лозунгу присоединились поочерёдно две женщины из зала.
— Правильно, уберите знак вопроса из заголовка. Пусть умерят свой пыл. Чай, не молодые уже. О здоровье собственном бы лучше подумали. Так и инфаркт можно получить, — кричала одна из них. Вторая вторила ей: «Как не стыдно, пожилые люди, развратники, фу на вас, возьмите себя в руки наконец, не мешайте людям спать!»
Владимир Петрович удручённо смотрел на столь стремительно набросившихся на него злобных женщин. Неужели они действительно так думают, как говорят. Откуда они взялись, эти чокнутые дуры. Сумасшедший дом какой-то, в преступники меня уже определили. Прокурора только не хватает. Чёрт меня дёрнул сюда явиться. Он уже хотел раскланяться и послать всю эту компанию куда подальше.
Но у ведущего, внимательно наблюдавшего за происходящим в зале, всё было под контролем. Внезапно атаковавшие Владимира Петровича женщины вдруг затихли. На несколько секунд в зале воцарилась тишина, после которой, как и в первом случае, раздались голоса уже других женщин, выступивших в защиту Владимира Петровича.
— Прекратите гнобить нормального мужика. И название передачи надо вообще поменять — на «Секс потихоньку — это ненормально».
Зал снова загремел аплодисментами.
— В кои веки нормальный мужик пришёл на передачу. Ничего противозаконного и уж тем более аморального в его семье не происходит. Он вообще большой молодец. И его жене можно только по-доброму позавидовать. А Веронике Александровне с супругом надо прекратить заниматься ерундой. Три минуты шума в неделю, в ночное время, погоды не делают. Можно потерпеть и пойти навстречу Владимиру Петровичу.
Ведущий, успокаивая зал, смотрел на Веронику, ожидая её реакции. До сих пор Вероника не принимала участия в передаче, занимая позицию стороннего наблюдателя. Сейчас весь зал ждал от неё объяснений. Вероника была вынуждена взять в руки микрофон.
— Мы не сразу стали реагировать на действия соседа. Неоднократно беседовали с ним по этому вопросу. И потом, это длится далеко не три минуты и значительно чаще, чем раз в неделю. Мы терпели, сколько могли. И терпение в итоге лопнуло. По какому-то нелепому стечению обстоятельств шум начинается именно тогда, когда уже засыпаешь. Мы пришли сюда за помощью. Помогите нам найти какое-нибудь компромиссное решение!
Но зал как будто не слышал доводов Вероники. Никаких слов сочувствия в адрес её семьи не прозвучало. Микрофон перешёл из рук помощницы ведущего к женщине из зала.
— Давайте лучше поаплодируем мужчине с большой буквы — Владимиру Петровичу, у которого, чёрт возьми, не болит голова. Обычно это явление приписывают женщинам, не желающим исполнять свои супружеские обязанности. Но эта ситуация уже давно поменялась. Голова в подобной ситуации болит у мужчин в большей степени, чем у женщин. Только выражению «голова болит» они предпочитают фразы: «спина болит», «я на работе устал». И ещё кое-что есть. Я где-то читала, что больше всего наши аптеки продают такие препараты, как виагра, вука-вука и ещё там какие-то есть, уже не припомню. Вот вам реальная проблема, о которой надо говорить. О здоровье наших мужчин! Вы меня поняли, я надеюсь? — женщина обвела взглядом зал. — Таких мужчин, как Владимир Петрович, скоро будут в Красную книгу заносить. Их лелеять надо и беречь. Молодец, молодец, — начала скандировать женщина.
Зал присоединился к ней, прихлопывая и притопывая…
К окончанию передачи поставленный в заголовке знак вопроса не только остался без ответа, но и породил ещё несколько, легко трансформируемых в темы для последующих передач…
Закрывая эфир, ведущий предсказывал скорейшее продолжение начатой истории. Но этому предсказанию не суждено было сбыться. Ни Вероника, ни Владимир Петрович не поддались никаким уговорам и не купились ни на какие гонорары. Передач с их участием больше не было.
Конфликт как-то рассосался сам собой. Приходы участкового в квартиру к Владимиру Петровичу прекратились. Несколько раз он пересекался с Максимом Максимовичем в подъезде. Они молча проходили мимо друг друга, соблюдая нейтралитет. Однажды они встретились в магазине. Стояли друг за другом в кассу. Домой тоже шли одной дорожкой.
— Ну что, сосед, всё шумишь? — обратился к Владимиру Петровичу Максим Максимович. — Войти в моё положение не желаешь. Семью мою уже почти разрушил. И всё тебе неймётся, не стыдно ни капли, — голос его дрожал.
Владимир Петрович изумлённо посмотрел на соседа. «При чём здесь я и его семья. Что он плетёт. Похоже, у него крыша поехала», — подумал он. Хотелось немедленно возразить, возразить в хамоватой, грубой форме, но, вглядевшись в лицо Максима Максимовича, он не смог этого сделать. Взгляд Максима Максимовича был таким удручённым и потерянным, что Владимиру Петровичу стало его жалко. Впервые с начала конфликта он почувствовал себя неуютно, с какой-то толикой виновности в происходящем. Он не мог себе представить степени своей вины, которая могла бы нанести тот урон семье Максима Максимовича, который легко читался сейчас на его лице. Семья и семейные ценности в мировоззрении Владимира Петровича по своей значимости стояли на первом месте. По простоте душевной он искренне считал, что семья и дети, рождённые и воспитанные в браке, являются единственной движущей силой, благодаря которой построена и удерживается жизнь на земле. Разрушать эту святыню он считал преступлением и никоим образом не хотел принимать в этом участие. Он готов был даже уступить в главном — перейти на секс потихонечку, если всё дело было только в этом…
Спокойной, неторопливой походкой по дороге домой, примирительно разговаривая, шаг за шагом они прониклись друг к другу таким доверием, что, сами того не замечая, спокойно поделились подробностями своей интимной жизни. Выяснилось, что как только в квартире Максима Максимовича раздавались шумы, обусловленные начавшейся интимной жизнью Владимира Петровича, Вероника, возбуждаясь, ставила его в пример мужу и требовала от него того же. У Максима Максимовича с этим делом были проблемы. Как он сам выразился: «Эта штука у меня уже не работает». Вероника настаивает, чтобы он пошёл к врачу и полечился. А ему стыдно идти в поликлинику. Он стесняется своей мужской несостоятельности в этом вопросе. Вероника настаивает на лечении, угрожая разводом. Максим Максимович по вышеуказанным причинам идти к врачу не желает.
Обозначив проблему, оба соседа задумались над её решением. Посещение поликлиники они пока отмели. Владимир Петрович в подобной ситуации туда бы тоже не пошёл. Действительно, стыдно как-то поднимать там этот вопрос. Туда люди приходят с болями в желудке, в сердце, в суставах, ходить не могут, а тут вроде ничего не болит, что идти-то? В этом вопросе их точки зрения совпадали. Для начала решили опробовать вариант с таблеткой. При этом оба удивились тому обстоятельству, что Максим Максимович до сих пор не воспользовался этим самым распространённым, широко рекламируемым средством. Просто оказалось, что Максим Максимович совершенно не доверял этим кричащим рекламным роликам. Владимир Петрович тоже не мог стопроцентно гарантировать эффективность рекламируемых на этом поприще препаратов. У него пока не было необходимости их использовать.
— Что ты теряешь? Да ничего! — убеждал Владимир Петрович соседа. — Ну, в худшем случае выбросишь на ветер тысячу рублей. Не обеднеешь же, наверное? Если не поможет, тогда будем думать, что делать дальше.
Расстались соседи хорошими приятелями. Договорились встретиться через неделю у Максима Максимовича и поговорить о результатах.
Всю неделю Владимир Петрович ходил сам не свой, переживал за соседа. Ему очень хотелось, чтобы у него всё наладилось в семейной жизни. Встреча, назначенная на пятницу, состоялась раньше. Уже в четверг Максим Максимович заглянул к Владимиру Петровичу и пригласил его в гости.
В кабинете соседа был накрыт стол с коньяком и закусками. Максим Максимович сиял, как начищенная армейская бляха перед дембелем. Разливая по стопкам коньяк, он причитал: «Как я сам раньше не догадался». Оказалось, что таблетка великолепно работает. Одной хватает на три дня. Вероника на седьмом небе. Не ходит, а летает.
— Есть, правда, одно мизерное «но», — шутил Максим Максимович. — После таблетки три дня спать на животе неудобно, и дорогая, зараза, но это мы переживём.
В этот вечер оба соседа, перебивая друг друга, смеялись и радовались как дети. Стопки наполнялись и опустошались с неприличной быстротой. Расстались они уже в полночь друзьями и в хорошем подпитии…
Жизнь потекла своим привычным, обыденным чередом. Встречаясь, они посмеивались, вспоминая ту ситуацию, которая когда-то возникла между ними…
Однажды, возвращаясь с работы, Максим Максимович снял с двери записку. Пробежав текст, он улыбнулся. Смысл написанного ему был до боли знаком.
Традиция
Для них это был этакий своеобразный «юбилей». Тридцать три года прошло с тех пор, как не стало Марка. Ему было всего тридцать три. Он так любил анекдот с этим ключевым словом — «тридцать три». Много раз его рассказывал. И как-то всегда он был к месту, органично вписывался в ту ситуацию, которая была в тот момент. Это был какой-то злой рок. Откуда взялся этот ужасный недуг, спаливший их друга за три с небольшим месяца?
Они дружили с детского сада. Как любил вспоминать Марк то время, «на соседних горшках рядом сидели». Жили в одном дворе. Учились в одной школе, в одном классе. После окончания десятилетки все разбежались по разным учебным заведениям, но это никоим образом не отразилось на их дружбе. Они часто встречались. Ни у кого из них не появилось друзей по новому месту учёбы, потом и работы. Не поколебала их дружбу и женитьба. Стали дружить семьями. Жёны, глядя на мужей, тоже подружились. Всем четверым друг с другом было интересно. Душой компании был Антон — Антоха. Его не надо было ни о чём просить. С него начиналось любое мероприятие их дружного коллектива. Будь то чей-нибудь день рождения, поход за город, на лыжах или в пивной бар, да любая встреча в рамках их компании в организационном плане была всегда за Антохой. Он был прирождённым менеджером. Делал это всегда охотно, с душой. Главным помощником у него всегда был Марк — Маркуша, всегда готовый исполнить любое его задание, этакий Санчо Пансо при Дон Кихоте.
Марсель — Марселька и Пётр — Петро были две противоположности. Невысокого роста, чернявый Марселька был спокойным, уравновешенным, всегда готовым к компромиссу в любом споре. Петро, наоборот, высокий, белобрысый, был вспыльчивым и упрямым до безобразия. Только Маркуше, с его умением аргументированно излагать суть вопроса, пересыпая свою речь пословицами и поговорками, удавалось угомонить частенько горячившегося Петра. Никто из друзей не пытался возражать Петру, когда тот «заводился» по какому-нибудь пустяшному поводу. Все, как по команде, замолкали, оставляя его один на один с Маркушей. Дискуссия неизменно заканчивалась одним и тем же. Петро сдавался под натиском Маркуши и, улыбаясь, шутливо констатировал: «Товарищ Троцкий, вы, как всегда, в хорошей форме. С вас причитается. Я в очередной раз предоставил вам возможность поупражняться в ораторском искусстве. Мастер-класс был хорош». На что Маркуша сначала с иронией назидательно замечал: «Комплименты оставьте дамам. Говорить — это моя профессия!» А потом уже шутливо: «А налить налью. Всякий труд должен оплачиваться!» После чего друзья в хорошем настроении шли искать какую-нибудь рюмочную или шашлычную. Первый тост всегда был за уникальную нервную систему Петра, которая заводится с полоборота и не без труда глохнет под аргументированным натиском Маркуши.
Марк был учителем истории и работал в той же школе, где все когда-то учились. Петро работал механиком в автосервисе и неизменно шефствовал над автотранспортом своих друзей. У всех были машины.
Марсель с детства хотел стать врачом. Ещё в детском саду на всех праздничных мероприятиях он всегда наряжался в костюм доктора Айболита. И у него получилось. Он стал врачом-терапевтом. Правда, потом друзья подшучивали над ним и, вспоминая детсадовского Айболита, называли его ветеринаром (в сказке Айболит лечил зверей). За здоровьем своих друзей следил Марсель. Когда заболел Маркуша, Марсель поднял на ноги всех своих знакомых врачей. Но сделать ничего было нельзя. Болезнь была неизлечима.
Их дружба являла собой какой-то невероятно слаженный квартет, исполняющий гениальное произведение собственного сочинения. Произведение, в котором напрочь отсутствовали: непорядочность, мелочность, извлечение выгоды, даже небольшой, для себя в ущерб другу. Не говоря уже о таких вещах, как подлость и предательство.
Хочешь потерять друга — дай ему денег взаймы. Так вот эта, казалось бы, банальная прописная истина была не про них. Они легко давали друг другу деньги в долг, при этом ни у кого даже мысли не было закрепить обязательство по возврату долга какой бы то ни было распиской с указанием суммы и срока возврата денег. Любая проблема, даже проблемка, возникающая у кого-то одного, автоматически становилась общей проблемой.
Конечно, на протяжении столь большого срока их дружбы были у них и разногласия. Много чего было. Всё рассасывалось как-то само собой. Соберутся мужчины за рюмкой «чая», спокойно, обстоятельно поговорят обо всём, договорятся и разойдутся. Разногласий как не бывало.
Марк был единственным, поздним ребёнком в семье. Смерть сына для родителей Марка была тяжёлым ударом, от которого они так и не смогли оправиться. Через полтора года после смерти Марка они друг за другом отошли в мир иной. Не выдержало сердце. Похоронили Марка, по воле родителей, на маленьком деревенском кладбище в восьмидесяти километрах от города. Там уже были похоронены его дедушка и бабушка по материнской линии. Позже там же были похоронены и его родители. Родственников у Марка после смерти родителей в России не осталось. Жил где-то за рубежом, как обмолвился однажды Марк, двоюродный брат. Но связь с ним была давно утеряна. Детей у него не было. Первый брак был неудачным. Жениться повторно он не успел.
После смерти Маркуши по инициативе Антона друзья договорились в день его смерти приходить к нему на могилу. Какие бы обстоятельства ни возникали у них, будь то будний или выходной день, они откладывали все дела и ехали за город, на кладбище. Это стало у них традицией. Обычно всех обзванивал Антон. У него был свободный график работы. Когда-то он работал программистом. Но в годы перестройки предприятие, на котором он работал, развалилось, и он ушёл в свободное плавание. Зарегистрировался индивидуальным предпринимателем и стал ходить по офисам и квартирам. Где компьютер отремонтирует, где программное обеспечение переустановит. Сам себе хозяин. Такой график работы его вполне устраивал. Своим рабочим временем он распоряжался самостоятельно. Вот и в этот, тридцать третий год после смерти Маркуши Антон собрал всё необходимое, обзвонил ребят, и все, как обычно, отправились на кладбище. Дорога на кладбище занимала два с половиной часа. Почти два часа на электричке и десять минут на автобусе. Автобусы ходили редко, и друзья брали на станции такси. Так было быстрее…
На станции купили цветы и, усевшись в такси, через десять минут были на кладбище. Был будний день, среда, двадцать пятое сентября. На кладбище почти никого не было. Перед входом на центральную аллею была небольшая парковка для автомобилей. Сегодня здесь стояла старенькая «копейка», глядя на которую трудно было представить, что это транспортное средство способно передвигаться. Друзья обратили внимание, что из неё не спеша выбрался дедок и, прихватив маленькую лопатку и цветочки, медленно пошагал по центральной аллее. Друзья прошли мимо небольшой сторожки, в которой иногда кучковались несколько человек, видимо, из числа администрации кладбища. Сегодня она пустовала.
Могила Маркуши была в самом конце кладбища, в стороне от центральной аллеи. Её было легко найти. Рядом с ней рос большой клён. Он был хорошим ориентиром. Листва на нём уже немного пожелтела, но не опала. Друзья быстро нашли могилку Маркуши. Дружно сгребли старую листву. Антон протёр влажной тряпкой все три могильных плиты. На одной были фотографии дедушки и бабушки Марка, на другой его отца и матери. Между ними была плита Маркуши. На ней отчётливо читалась надпись: «Калашников Марк Моисеевич».
— Ну, здорово, Марк! — Антон смотрел на фотографию Марка. — Сегодня тридцать три года, как ты от нас ушёл. Ты помнишь эту цифру? Это же твоя любимая цифра. Конечно же, помнишь! Я не сомневаюсь, что ты обязательно рассказал бы нам этот анекдот при одном только упоминании этой цифры. Сейчас ты не можешь этого сделать, поэтому мы сами тебе его сейчас расскажем. А посмеёмся, как обычно, все вместе. Мы знаем, ты тоже будешь смеяться. Это же твой любимый анекдот! — Этот диалог Антона от лица всех друзей тоже был традиционным. — Давай, Марселька, расскажи. — Марсель в это время разливал водку по пластмассовым стаканчикам.
— Минуту ждать! — откликнулся он. — Сейчас. — Он раздал всем по стаканчику, Петро раздал бутерброды.
— Давай, Марсель, только так же, как Маркуша, с выражением, — попросил его Антон.
— Как у Маркуши, у меня не получится, так только он мог.
— Ты, постарайся, а там уж как получится, — поддержал Антона Пётр.
— Хорошо. Урок математики. Учитель: «Петров!» — «Я». — «Назови любое двузначное число». — «Сорок шесть». — «А почему не шестьдесят четыре? Садись, «два». Сидоров!» — «Я». — «Назови любое двухзначное число». — «Восемьдесят три». — «А почему не тридцать восемь? Садись, «два». Рабинович!» — «Я». –«Назови любое двухзначное число». — «Тридцать три». — «Ты мне брось эти еврейские штучки». Все дружно рассмеялись.
— Хорошо рассказал, молодец, Марселька! — Петро одобрительно посмотрел на Марселя.
— Молодец, молодец, — вторил ему Антон. — Всего один прокол или неточность, не знаю, как правильнее сказать.
— Неточность, и только неточность. Прокол у нас, медиков, это совсем не то, что ты имеешь в виду. А неточность есть, и я знаю какая. Я сейчас поправлюсь. — И он громко прошепелявил: «Тлидцать тли».
— Во, во! — подхватил Антон. — Маркуша всегда умышленно произносил это именно так. Ну, давайте, мужики, помянем нашего Марка Моисеевича. Пусть земля ему будет пухом. — Друзья выпили, закусили бутербродами, поговорили о былом, посетовали о том, как быстро бежит время, похвалили огурчики Антона и его жену, которая их солила. Когда Петро посмотрел на часы, было уже четверть пятого. Надо было собираться в обратный путь. Электричка, на которой они собирались вернуться домой, отправлялась в семнадцать десять.
— Ну что, вызовем такси? — Антон посмотрел на Петра.
— Можно, конечно, вызвать, но это будет двойной тариф. Давайте пройдём на выход, может, там ещё тот дедок, на «копейке», не уехал, попробуем с ним договориться, чтобы он нас до станции подбросил. Если не получится, тогда такси вызовем. Электричка почти через час, в любом случае успеваем.
Собрав в целлофановый пакетик оставшийся после себя мусор, друзья не спеша пошагали по тропинке в сторону центральной аллеи. Но не успели они сделать и десятка шагов, как впереди них на ту же тропинку вышел тот самый дедок, которого они видели на площади. Дедок явно торопился.
— Ну вот, на ловца и зверь бежит! — обрадовался Петро и прибавил шагу в надежде догнать деда и договориться с ним о поездке на станцию. Антон с Марселем, медленно шагая по тропинке, наблюдали, как Петро быстро настиг деда и, о чём-то с ним поговорив, быстрым шагом пошёл к ним навстречу.
— Ну что там, куда он так рванул? Подбросит он нас до станции или как? — спросил Антон подошедшего Петра. Но Пётр ничего не ответил и только всматривался в сторону, противоположную той, куда удалился дед. Оттуда доносились какие-то глухие удары и базарный гомон.
— Что там за шум? Может, хоронят кого? Могилку не успели выкопать, землю долбят, что ли, — предположил Марсель, глядя в том же направлении, что и Пётр.
— Пусть долбят там что хотят, нам надо уже поторапливаться, — Антон, посмотрев на часы, тронул Петра за плечо и повторил свой вопрос: — Так что дедок, подбросит? Ты договорился?
Пётр посмотрел на друзей:
— Думаю, наш «водила» с полными штанами если уже не смылся, то вот-вот это сделает. Напугал его кто-то. Сказал, что там какое-то хулиганьё крушит могилы, кресты фашистские рисует. Вот он и рванул на выход. — Пётр снова посмотрел в ту сторону, откуда раздавался шум. Вдалеке за листвой деревьев уже можно было различить силуэты, которые двигались в сторону могилки Марка.
— А ну-ка пойдём посмотрим, что там за компания такая! — И Пётр, не раздумывая, решительно пошагал в направлении могилки Марка. Марсель и Антон поспешили за ним. Через несколько минут они уже были на месте.
Спиной к ним, рассматривая надписи на могильных плитах, стоял молодой патлатый парень с аэрозольным баллончиком в руке. Он повернулся на шум шагов. По его блуждающему, неосмысленному взгляду можно было предположить, что парень не в себе. А когда он заговорил, стало ясно, что он сильно пьян.
— Вы что тут, мудаки, забыли? — бесцеремонно, с трудом выговаривая слова, проговорил он.
— А ты, сопляк, что тут забыл? — ответил Пётр, приближаясь к пацану. Марсель сразу понял, что уникальная нервная система Петра завелась. Завелась, как обычно, с пол-оборота. Марсель, хорошо зная эту особенность Петра, поспешил ему на помощь.
— Погоди, Петро. Я поговорю. — Марсель подошёл к пацану.
— Это могила нашего друга. Зачем ты сюда пришёл и что собираешься тут делать?
Пацан, посмотрев тупым взглядом на Марселя, ничего не ответил и, бормоча себе что-то под нос, начал что-то рисовать баллончиком на плите Марка. Пётр, быстро среагировав, выхватил у него баллончик и отшвырнул пацана в сторону.
Несмотря на свои шестьдесят пять, Пётр был ещё физически достаточно крепким мужиком, и в случае драки перевес будет явно на его стороне. Марсель это сразу понял. Он не любил подобных ситуаций и старался всячески их избегать. В крайнем случае, он допускал в ссоре пощёчину, толчок или что-то подобное, но ударить живого человека ломом, битой или чем-то аналогичным он считал для себя верхом жестокости, даже если это нужно было сделать в отношении неисправимого подонка.
Драчуном Марсель не был никогда, даже в юношеские годы, но постоять за себя всегда мог. Постоянный участник школьных спортивных олимпиад, он редко оставался без призового места. В те годы он неплохо бегал стометровку, хорошо прыгал в высоту и даже был капитаном школьной команды по волейболу. Парнем он был крепким, и в случае необходимости, когда не было другого выхода, кроме как доказать свою правоту кулаками, он делал это. Делал неохотно, с брезгливым чувством чего-то дурного, неправильного. Как-то в школе во время перемены, вступившись за первоклассника, он сцепился с одним из братьев Новиковых, известных в районе как банда Новикова. В равной схватке, положив его на лопатки, он всё равно чувствовал себя в чём-то виноватым, хотя поступил правильно, по справедливости, заступившись за малыша…
Но то было время, когда неукоснительно соблюдались такие неписаные правила, как «лежачего не бьют», «драка до первой кровянки» и т. д. Позднее, уже в зрелые годы, ситуаций, которые было бы нельзя разрешить мирным путём, у Марселя не было. Понимая, что в переговорном процессе он не силён (тут он всегда сравнивал себя с Марком), Марсель просто старался их избегать. И это ему удавалось. При малейшем появлении даже признаков каких-то конфликтных ситуаций он моментально сводил на нет своё участие в этом процессе. «Не хватало ещё мне, врачу, кого-нибудь травмировать. Я лечить должен, я клятву Гиппократа давал» — с такими мыслями он обычно быстро покидал место предполагаемого конфликта.
— Вы чё, суки, страх, что ли, потеряли? — бормотал пацан, оправившись от нападения Петра. — Мы вас будем резать на куски и бросать собакам. — Пацан оглядывался по сторонам, как будто кого-то искал.
— А ну быстро вытер всё, что намалевал! — Пётр склонился над пацаном, он был намного выше его ростом. — Быстро вытер, баран. А то я сейчас твоей мордой всё это вытру. — Пётр ухватил пацана за шиворот, подтверждая серьёзность своих намерений. Пытаясь вырваться из крепких рук Петра, осознавая, что это будет непросто сделать, пацан заголосил уже без того гонора, который был ему свойственен в начале встречи.
— Вы чё? Тоже жиды, что ли? Они же кровь младенцев пьют. Они Христа нашего распяли. Их вообще хоронить нельзя. Надо выбросить все их могилы с нашего кладбища. — Он пытался поднять валяющийся на земле баллончик, но Пётр отбросил его ногой в сторону. Марсель, наблюдая за Петром, понимал, что остановить его сейчас мог бы только Марк. Но Марка не было. Надо было что-то делать…
Антон вообще не понимал, что болтал этот парень. Бред какой-то. А Пётр уже тащил парня к плите. Тот всячески сопротивлялся и орал что есть мочи что-то невнятное.
— Погоди, Петро, оставь парня. Ну что, ты не видишь, он пьян как сапожник. Кто-то вдолбил ему в голову эту ересь, он и болтает чёрт-те что.
Но Пётр, как будто не слышал слов Марселя, тащил упиравшегося парня к плите. Марсель попытался разнять их, но Пётр был непреклонен. Только грубый окрик Антона остановил его. Антон заметил, что к их могилке приближалась толпа людей. Пётр глянул в ту сторону, откуда раздавался шум приближающейся толпы.
Впереди шёл рослый амбал лет тридцати пяти с битой в руках. Вокруг него семенили в основном молоденькие пацаны, от семнадцати до двадцати пяти лет. В руках у них были небольшие кувалды, металлические пруты, биты и аэрозольные баллончики. Отпустив парня, Пётр, пошарив взглядом вокруг, поднял с земли метровый кусок ржавого уголка.
— Не надо. Давай поговорим. — Марсель тронул Петра за плечо.
— Остынь, — присоединился к нему Антон. — Смотри, сколько их. Марсель прав, давай попробуем договориться.
— Ага, ща договоримся. Мы вас щас здесь на куски порвём, — развязно, уже с металлом в голосе, проговорил пацан.
— Да пошёл ты, — рявкнул Пётр и тыльной стороной ладони шарахнул парня по щеке так, что тот отлетел прямо под ноги подошедшему амбалу. Тот посмотрел на парня, потом на Петра, Антона и Марселя. Повернулся к стоящим вокруг него ребятам и громко засмеялся. Его примеру последовали все стоящие рядом с ним пацаны.
Пока толпа смеялась, Марсель шёпотом попытался убедить Петра, что лучше уйти, не стоит ввязываться в этот конфликт. Он уже внимательно рассмотрел смеющуюся толпу. Никого, кроме тупого, безмозглого молодняка, не то пьяного, не то обкуренного, в толпе он не заметил. Правда, выделялся один интеллигентного вида мужчина в очках (очкарик) лет сорока пяти да ещё тот амбал с битой в руках. Марсель хотел обратиться к очкарику, но тот разговаривал с тем самым пацаном, который только что испоганил могилку Марка. Он что-то говорил очкарику, тыча указательным пальцем в сторону Петра. Антон был на стороне Марселя. Вместе они взывали к Петру, призывая его к благоразумию. А толпа грохотала, потешаясь над тремя пожилыми мужчинами.
Мысленно Пётр был согласен с друзьями. Надо бы уйти подобру-поздорову. Надгробие Марка они всё равно испоганят. Их много, и они им в этом не помеха. Но ещё он отчётливо понимал, что просто так их сейчас отсюда не выпустят. Под шум толпы он сказал Марселю, чтобы он вызвал полицию. Марсель сунул руку в карман и, повернувшись спиной к толпе, достал мобильник. Заметив это, двое парней выскочили из толпы и побежали к Марселю. Путь им преградил Пётр. Одного из них ему удалось задержать. Второго пытался остановить Антон, но тот ткнул его локтем в живот и, не останавливаясь, врезался в спину Марселя. Марсель полетел вперёд, выронил мобильник и сильно ударился лбом об оградку соседней могилки. Когда он с трудом поднялся, на лбу его проступил кровавый рубец. Морщась от боли, Марсель искал выпавший из рук мобильник, но пацан, толкнувший Марселя, первым увидел мобильник и, наступив на него ногой, вдавил в землю. Толпа, наблюдавшая происходящее, на мгновение прекратила смеяться, но, увидев упавшего Марселя, снова обрадованно загрохотала. Пётр сквозь зубы прошептал Марселю: «Беги и вызови полицию, мы с Антоном их задержим». Марсель начал возражать, не желая покидать друзей, но Пётр так на него посмотрел, что он молча побежал, петляя между могилками, в сторону центральной аллеи.
Из толпы моментально выскочили несколько человек и погнались за Марселем. Они могли легко обойти Петра и Антона, которые были на их пути, но в пылу погони этого не сделали. Одному из них Пётр подставил подножку, и тот улетел так же, как и Марсель, в соседнюю могилку, больно ударившись об оградку. Второго он просто оттолкнул в сторону, и тот тоже упал. Антону удалось задержать двоих. Он просто расставил в стороны руки, и они, пытаясь обогнуть его, сами споткнулись и упали. Возбуждённая толпа притихла и молча смотрела на очкарика, который о чём-то шептался с амбалом. Закончив разговор, амбал крикнул: «Серый, Косяк, помогите дедушке вернуться в наш дружный коллектив, а мы пока побеседуем с его друзьями». Из толпы отделились два парня с битами в руках и быстро побежали за Марселем. Пётр посмотрел им вслед. Парни быстро приближались к Марселю, который уже выбегал на центральную аллею.
Окружив Петра и Антона, толпа начала откровенно глумиться над ними. Сначала они помочились на могилки, выкрикивая оскорбления в адрес погребённых. Оскорбления носили националистический, антисемитский характер. После того как очкарик прочитал, кто захоронен в этой могилке, он с ухмылкой начал объяснять толпе, что здесь захоронены не простые жиды. Здесь умудрились похоронить жидов, которые всю жизнь скрывались под нашей, русской фамилией: «Вы только посмотрите: Калашников Марк Моисеевич, Калашникова Любовь Давидовна. Они умудрились испоганить ещё и нашу русскую фамилию. Фамилию нашего гениального конструктора. Конструктора автомата, которым стреляет весь мир. Они думали, мы их не вычислим». Очкарик нёс какую-то несусветную чушь, собрав в кучу протоколы сионских мудрецов, заговор масонов, кровь христианских младенцев, которую якобы добавляют в тесто при выпекании мацы.
Говорил он простым, легко доступным для понимания языком, языком толпы. Речь его безоговорочно воспринималась как истина в последней инстанции. Под воздействием этой «пламенной» речи возбуждённая толпа повалила могильные плиты и начала рисовать на них фашистскую символику и оскорбительные надписи. Всё это напоминало какой-то средневековый шабаш.
Антон с Петром молча наблюдали за происходящим. Оба понимали, что их планомерно провоцируют на драку. Драку, итог которой заранее предопределён. Надежда была только на Марселя. Он должен успеть вызвать полицию. Но как он это сделает, если его мобильник валялся раздавленным у соседней могилки? Они оба, не сговариваясь, задавали себе этот вопрос. И оба не находили на него ответа. Антон крепко держал Петра за руку. Боковым зрением, всматриваясь в его лицо, он отчётливо видел, с каким невероятным напряжением даётся Петру это молчаливое согласие со всем, что происходило сейчас на их глазах. Терпение Петра зашкаливало. Правая рука до боли сжимала и разжимала уголок. Левую руку, которую держал Антон, он периодически пытался ненавязчиво высвободить. Он, конечно, легко мог бы это сделать, но не делал. Не делал, потому что при каждой попытке высвободить руку натыкался на взгляд Антона, который, покачивая головой из стороны в сторону, шептал ему: «Не надо, не надо, не надо». Он и сам понимал, что не надо, но это «не надо» давалось ему с огромным трудом.
А шабаш продолжался. Очкарик продолжал нести несусветную чушь в адрес Марка и его семьи. Договорились уже до того, что захоронение надо ликвидировать — выбросить останки этих жидов с кладбища. Несколько парней с лопатами принялись раскапывать могилу Марка. Это был край, последняя капля. Такого беспредела Пётр снести уже не смог. С криком: «Валите отсюда, фашистские рожи» — Пётр, размахивая уголком, ринулся на копателей. Не ожидая такого бурного натиска, пацаны, побросав лопаты, отступили на дорожку перед могилкой. Пётр, а следом за ним и Антон подобрали оставшиеся бесхозными лопаты. Громко матерясь, размахивая уголком и лопатой, вне себя от ярости, Пётр продолжал наступление на толпящихся вокруг него пацанов. Антон с лопатой в руках прикрывал его спину.
Амбал и очкарик, стоя поодаль, тихо разговаривали, наблюдая за действиями Петра и Антона.
Петру удалось отогнать толпу на несколько метров от могилки Марка. Теперь уже все находились на дорожке перед могилкой, друг против друга, как на дуэли. Пацаны, стремительно атакованные Петром, теперь пришли в себя и пытались вырвать из его рук уголок и лопату. Небольшая группа ребят, сориентировавшись, зашла Петру за спину. Однако подойти к нему не смогла. Их сдерживал Антон. Друзья не заметили (всё их внимание было сосредоточено на толпе, наседавшей на них с двух сторон), как амбал, стоявший сбоку от дорожки, размахнувшись, сильно швырнул свою биту в Петра. Среагировать на бросок Пётр не мог. Он просто не видел его. Бита, как при игре в городки, точно легла ровно посередине между коленом и стопой правой ноги Петра. Не понимая, что произошло, вскрикнув от неожиданной острой боли, Пётр в шоковом состоянии повалился на землю. Антон, повернувшись на крик Петра, нагнувшись, попытался помочь ему подняться. Он тоже не заметил броска и не мог понять причины падения друга. В следующее мгновенье, воспользовавшись заминкой в действиях Антона и отсутствием сопротивления со стороны Петра, рассвирепевшая толпа беспрепятственно сбила Антона с ног. Он пытался подняться, но ему не позволили это сделать…
Избиение было жестоким. Если Антон ещё пытался как-то защищаться, сгруппировавшись, интуитивно закрывая руками голову, то Пётр, пребывая в шоковом состоянии от дикой боли в ноге, уже через несколько ударов потерял сознание. Особенно усердствовал тот парень, которого Пётр сбил с ног тыльной стороной ладони: «Я же сказал вам, что мы будем вас резать на куски и бросать собакам», — орал он, активно работая ногами.
Антон заметил, что Пётр не реагирует на удары. Не раздумывая ни секунды, титаническими усилиями, под градом сыпавшихся на него ударов, он сумел подползти к Петру и прикрыть его своим телом. Если бы очкарик не остановил бесновавшуюся толпу, всё могло бы кончиться для Петра и Антона очень плачевно.
— Харэ, бойцы, «жмурики» нам здесь не нужны. Славненько наказали дедушек, молодцы! Давайте выкинем эту жидовскую могилку с нашего кладбища, чтобы духу её здесь не было. — И очкарик подошёл к могилке Марка, где валялись поваленные, разрисованные фашистской символикой плиты. Следом за очкариком, оставив на дорожке окровавленных Антона и Петра, к могилке подошли разгорячённые дракой пацаны. Они принялись долбить кувалдами могильные плиты и разбрасывать образовавшиеся куски в разные стороны…
Марсель уже бежал по центральной аллее, когда его догнали Серый и Косяк. Как назло, по дороге ему никто не встретился. Впереди уже маячила та самая «копейка», на которой они хотели добраться до станции.
Марселя сильно толкнули в спину, и он, уже второй раз за день, полетел, вытянув руки вперёд. На этот раз никаких препятствий впереди не было, и он только стёр до крови ладони и коленки. Косяк и Серый навалились на него и, подняв с земли, повели обратно. Марсель, сопротивляясь движению, пытался с ними разговаривать. Сначала по-отечески, по-доброму он пытался им объяснить, что они не правы. Так нельзя поступать. Кладбище — это святое место. Никому не дано права глумиться над захоронениями. Это большой грех. Бог всё видит, он накажет. Но они его как будто не слышали или не хотели слышать.
— Шевели давай «корнями», мудила старый, — цедил сквозь зубы Косяк, тыча Марселя кулаком в спину. Не обращая внимания на их грязные выходки, Марсель продолжал взывать к их совести и благоразумию. Но разговора не получалось. Он старался изо всех сил, вспоминая Марка и его разговоры с Петром, мысленно ругал себя за то, что не может убедить этих совсем ещё юных пацанов, годящихся ему в сыновья, в своей правоте. Марк бы точно с ними мирно договорился. Но Марка рядом не было…
В какой-то момент Марсель понял, что это тупое отродье ничего не понимает. Взывать к их совести бессмысленно. Осознав это, он начал громко ругаться и угрожать им: «Скоты, все под суд пойдёте, получите по полной, я сейчас полицию вызову». Произнеся эту фразу, он вдруг вспомнил, что полицию его просил вызвать Пётр, а он этого так и не сделал. Ребята там ждут помощи, а её не будет. И что там с Петром и Антоном? Они же остались вдвоём с этой оголтелой фашиствующей бандой, поручив ему вызвать полицию. Пытаясь вырваться из цепких рук Косяка и Серого, Марсель отчаянно, во всю мощь своих голосовых связок закричал: «Полицию вызовите, кто-нибудь полицию!» Он успел прокричать это фразу несколько раз. Косяк и Серый, державшие Марселя за руки с двух сторон, быстро перехватили их в положение на «излом», и очередной посыл к окружающим с просьбой вызвать полицию застрял в горле Марселя, превратившись в шоковый болевой вопль. Любая дальнейшая попытка Марселя оказать хоть какое-нибудь сопротивление жёстко пресекалась Косяком и Серым.
— Да не дёргайся ты, пидор, руку сломаю, — бубнил Косяк, сдавливая кисть руки Марселя так, что у него темнело в глазах от боли. Прекратив сопротивление, ведомый обидчиками Марсель послушно поплёлся по центральной аллее с мыслями о том, что кто-нибудь всё-таки услышал его крик о помощи и вызвал полицию…
Когда Марселя силой привели обратно, там царила атмосфера всеобщего ликования по случаю одержанной над дедами победы. Толпа уже почти закончила крушить могильные плиты. Марселя подвели к очкарику, но он искал глазами Антона и Петра, которых не было видно за толпой, стоящей на дорожке. Марсель подумал, что они, наверное, уже ушли и всё разрешилось миром. Антону удалось угомонить Петра. Победило благоразумие. Молодцы, ребята. А вот у меня ничего не получилось. Он уже пожалел, что ругался и сквернословил. Не умею я с людьми разговаривать. Нормальные ребята, просто молодые ещё. Кто-то вдолбил им в голову эту ересь непотребную. Повзрослеют, почитают правильные книжки, всё поймут. Полностью погрузившись в эти мысли, Марсель не слышал, что сказал, обращаясь к нему, очкарик. И только когда тот повторил свой вопрос, ткнув его кулаком в грудь, он услышал:
— Ну что, дедок? Побегал, и будя, спортсмен ты наш, чемпион ненаглядный! А так резво скакнул, прям как олимпиец золотоносный.
Марсель всмотрелся в очкарика. Неглупое, типично славянское, интеллигентного вида лицо. Хорошо, опрятно одет. Костюм, рубашка, галстук. Но вот взгляд. Взгляд был хозяйский, насмешливо-покровительственный.
— Забирай своих корешей и вали отсюда. Вы нас очень задержали. У нас тут есть чем позаниматься.
Марсель не успел ничего ответить. Очкарик, развернув его, врезал «пендаля» с такой силой, что он, с трудом удержавшись на ногах, вылетел на дорожку, где лежали Антон и Пётр. Стоявшая напротив толпа одобрительно зашумела.
То, что предстало взору Марселя, повергло его в шоковое состояние. В луже крови лежали его друзья. Пётр лежал молча (он, видимо, был всё ещё без сознания), Антон в сознании тихо стонал.
Марсель молча обвёл взглядом стоящую вокруг беснующуюся толпу. Что-то страшное, погранично-безумное сформировалось в его сознании и быстро трансформировалось в ясную, чёткую задачу, требующую незамедлительного решения. С трудом сдерживая бурлящую неистовостью ярость, он подошёл к друзьям. Быстро осмотрел их. Поясным ремнём перетянул руку Антона повыше локтя. Взглянув на часы, снял с себя ветровку и бережно подложил под голову Петра. Не обращая внимания на продолжающие сыпаться в его адрес оскорбления, он осмотрелся. Что творилось сейчас с ним, не понимал, кажется, даже он сам. На его глазах творились беззаконие и вопиющая несправедливость. Его друзьям нужна была помощь. Они на грани жизни и смерти. Счёт идёт на минуты. Это он понял сразу, как только их осмотрел. Сейчас только от него зависит их жизнь. Помочь им может только он.
Взгляд Марселя упал на скамейку рядом с могилкой Марка. Несколько лет назад они подновили её, заменив старое, подгнившее сиденье на новое. Марсель быстро подошёл к скамейке.
Неожиданно для окружающих он резко рванул на себя сиденье скамейки. В его руках оказалась прочная доска, с одной стороны которой торчал гвоздь. Не раздумывая ни секунды, Марсель со всей силы ударил доской первого же стоящего около скамейки парня. Тот громко вскрикнул и повалился на землю. Но Марсель этого уже не видел и не слышал. Он яростно крушил своей доской всех, кто был у него на пути. Застигнутые врасплох пацаны разбегались в разные стороны, не оказывая никакого сопротивления. Всё произошло так быстро и неожиданно, что даже очкарик с амбалом, стоявшие поодаль от скамейки, поспешно отбежали подальше от двигавшегося в их сторону, сметающего всё на своём пути Марселя…
Когда на территорию кладбища въехала полицейская машина, Марсель уже с трудом отбивался от оправившейся от первоначального натиска, наседавшей на него толпы. Его спас вой сирены полицейской машины. Толпа вмиг замелькала среди деревьев и надгробий и быстро растворилась в окружающей среде, как будто её здесь и не было вовсе.
Марсель, обессиленный, постаревший, подошёл к лежащему на земле пацану. Тот лежал с открытыми остекленевшими глазами. На его шее зияла глубокая кровоточащая рана.
— Сонная, — прошептал Марсель. Закрыл пацану глаза и, с трудом передвигая отяжелевшие ноги, с доской в руках подошёл к скамейке. Только сейчас он обратил внимание на окровавленный гвоздь, торчащий из доски. На нём застыла кровь. Приладив доску к скамейке, он присел. Посмотрел в сторону Антона и Петра, потом на лежащего парня, вокруг них уже суетились врачи скорой помощи и полиция. Он закрыл глаза. Крупные слезы покатились по щекам…
Почти два года длилось следствие по делу об убийствах на кладбище. Марсель сразу полностью признал свою вину. К его защите привлекли хорошего адвоката. Его действия квалифицировались как превышение полномочий при самообороне. Никого из участников той драки задержать не удалось. Свидетелей произошедшего не оказалось. Тот самый дедок (это он вызвал полицию и «скорую помощь») пролить свет на произошедшее не мог. Непосредственным участником событий он не был. Марселя признали виновным…
Традицию навещать могилки друзья продолжили только через четыре года. Теперь они навещали уже две могилки. Одну двадцать пятого, другую двадцать восьмого сентября. Любимый анекдот Марка на кладбище больше не рассказывали.