Рассказы
Опубликовано в журнале Урал, номер 5, 2022
Владимир Смирнов (1961) — поэт, прозаик, журналист, председатель правления Союза русских писателей Восточного Крыма. Родился в Крыму, окончил факультет журналистики Львовского государственного университета им. И. Франко. Автор сборников стихов «Распахнула ресницы сосна», «Маршалам поэзии», исторической повести «Княжество Феодоро», сборников рассказов «Криминальный Севастополь» и «Завещание Генриетты». Лауреат Всероссийской литературной премии имени Н.С. Гумилёва (2020), лауреат республиканских поэтических фестивалей. Живёт в Феодосии.
Разговор с писателем Грином
(Фантасмагория)
Каждое утро, отправляясь на работу в редакцию феодосийской газеты «Прибой», журналист и писатель Вольдемар Тихомиров проходил мимо здания Литературного дома-музея Александра Грина, расположенного на улице Галерейной. Иногда он всматривался в окно музейной библиотеки, где работала Алина Александровна. Увидев её сидящей за столом, он подходил ближе и легонько стучал по стеклу. Женщина порой вздрагивала от неожиданности, а затем улыбалась, кивала и приветливо махала Тихомирову рукой. А он шёл дальше…
Алину Александровну Тихомиров искренне считал своим старшим другом. Она была старожилом музея, отдала ему более сорока лет жизни. Работала на разных должностях, а сравнительно недавно стала библиотекарем.
Обычно Тихомиров уходил из редакции в шесть часов. Но в один из осенних дней засиделся в кабинете аж до восьми вечера. Свою газетную работу он сделал, но нужно было срочно дописать рассказ, вот и задержался. Наконец Вольдемар выключил компьютер, встал из-за стола.
Он шёл домой по улице Земской, в сторону Музейной площади. Под ногами мелькала серо-бордовая тротуарная плитка, в спину поддувал октябрьский ветерок. У фонтана Влюблённых на минутку остановился, послушал журчание падающей воды под незатейливую мелодию городского музыканта. Со стороны моря донёсся специфический запах йода. Мимо неторопливо прогуливались редкие прохожие, в основном туристы; под фонарным столбом вальяжно возлегали четыре толстых бродячих собаки. В городке неспешно и неприметно текла своя особая провинциальная жизнь.
Тихомиров свернул налево и подошёл к крайнему зданию музея. Ещё издали он увидел тусклый желтоватый свет, проникавший на улицу из оконца библиотеки.
— Неужели Алина Александровна ещё работает? Она же уходит с работы ровно в пять, — пробормотал журналист и заглянул в окно.
Тихомиров увидел сидящего за письменным столом худощавого, измождённого, мрачного мужчину, внимательно и сосредоточенно читавшего книгу. Справа от него горела настольная лампа под зелёным абажуром. Мужчина повернул голову, его цепкий грустный взгляд впился в непрошеного пришельца.
— Товарищ Грин?! Александр Степанович? — изумлённо воскликнул Тихомиров.
— Я вам не товарищ, и не господин, а скорее коллега, так сказать, собрат по перу.
Несмотря на закрытое окно, Вольдемар явственно слышал немного приглушённый голос давно ушедшего в мир иной знаменитого писателя-романтика.
— Я местный журналист и писатель Тихомиров, — представился Вольдемар.
— Да знаю я, что вы писатель Тихомиров. Вот Алина Александровна на столе вашу книгу оставила, так я от скуки взял и прочитал из неё несколько рассказов. Одобряю, что эпиграфом взяли слова Викентия Вересаева. В той далёкой жизни захаживал он ко мне в гости, общались с ним допоздна. Не все его взгляды разделял, но импонировала его правда-матка. Во многом он был прав, но в чём-то и заблуждался… Реальную правду нужно писать, так сказать, жизнь без прикрас отображать. Сейчас это легче делать, а в наше время цензура не позволяла, вот и перешёл я на романтические феерии. О чём, впрочем, нисколько не сожалею.
Внезапно силуэт Грина словно прошёл сквозь стену и оказался на улице, рядом с Тихомировым. Последний вздрогнул, но испуга не выказал.
— Кстати, Александр Степанович, я поначалу читал ваши реалистические вещи, к примеру — «Заслуга рядового Пантелеева», «Слон и Моська», а также рассказы о революционерах-эсерах из сборника «Шапка-невидимка». И вы знаете, они мне нравились. Думаю, что их по достоинству ещё не оценили.
— Время всё расставит по своим местам.
— Да уж сто лет прошло…
— Сто лет для вечности — краткий миг. Кстати, коньяку не желаете? Могу угостить, от банкета осталось полбутылки, нашёл его в одном кабинете.
Грин протянул Тихомирову гранёный стакан, наполнил его на треть спиртным.
— Коньяк у вас дрянной стал, не то что был в наше время. Пьёте гадость всякую. Я вот пару глотков сделаю, и всё, больше не лезет. А курево сейчас хорошее, ароматное, с бывшей махоркой не сравнить. Я сигареткой иногда угощаюсь у музейного художника, у Васеньки, а он даже не замечает. Колоритный парень… Талантище! — продолжил Александр Степанович.
Тихомиров сделал два глотка, вытер рот тыльной стороной ладони. Коньяк и вправду оказался не ахти…
— Смутное время у вас сейчас, бесы миром правят. Книг никто не читает, а ведь в них заключена великая сила. В интернет все ударились, а это бесовское занятие…
— Александр Степанович, и давно вы тут, в музее, обитаете?
— Это для вас музей, а для меня — дом! Да лет двадцать уж точно. В Старом Крыму скучно мне стало, домик маленький, да и события там у меня печальные произошли. А тут, в этом доме, лучшие мои годы пролетели, вот и тянет сюда.
— Помню, первый ваш рассказ, который я ещё мальчишкой прочитал, назывался «Племя Сиург». Он произвёл на меня огромное впечатление, я даже плакал.
— Помню такой рассказик. На нём я, в частности, оттачивал свой стиль, красочные описания природы и движения душ человеческих. Вот фрагмент из него: «В то время воля его исчезла: он был способен поддаться малейшему толчку впечатления, желания и каприза. Исчезли формы действительности, и нечему было повиноваться в молчании преображённой земли. Беззвучные голоса мысли стали таинственными, потому что жутко-прекрасной была ночь и затерянным чувствовал себя Стар. Один ужас мог бы вернуть его к обычной замкнутой рассудительности, но он не испытывал страха; чёрный простор был для него музыкой, и в его беззвучной мелодии сладко торжествовала лишь душа Эли».
— В точку. Вы знаете, для меня сейчас тоже исчезли все формы действительности.
— Охотно верю, со мной такое раньше частенько бывало.
— Александр Степанович, а вы сами-то какие свои произведения наиболее любите и цените?
— Многие люблю, они ведь как дети. Не стыдно за романы «Бегущая по волнам», «Блистающий мир». Жаль, не успел «Недотрогу» дописать… Из рассказов мне больше по душе «Фанданго», «Крысолов», «Возвращённый ад», «Зелёная лампа», всех не перечесть…
Грин кивнул в сторону окна:
— Вот она, зелёная лампа, на столе у Алины Александровны стоит.
— Раньше я этой лампы не замечал.
— Неудивительно, лампа появляется только вместе со мной, когда прихожу книги читать.
— Кстати, Алина Александровна утверждает, что в прошлой жизни она была мужчиной-воином.
— Раз утверждает, значит, так и есть. Она подсознательно это чувствует. Более того, скажу, что и в следующей своей жизни она мужчиной будет. Ой, что-то я разговорился, не велено нам об этом простым смертным рассказывать.
— А как там, в вашем тонком мире?
— По-всякому бывает. Добро и зло присутствуют, борьба между ними продолжается. Вы мне таких вопросов больше не задавайте. Придёт ваше время, сами всё узнаете и поймёте…
— Алина Александровна и её единомышленники безрезультатно бьются над одной проблемой. Никак им не удаётся убедить городские власти, чтобы Константину Богаевскому наконец-то присвоили звание почётного гражданина города Феодосии.
— Поверьте мне на слово, что ему это и не надо. Он выше этого. Но, с другой стороны, раз есть такое звание, то почему бы и не присвоить? Наш Богаевский это заслужил! Несправедливо получается, обходят вниманием всемирно известного художника. Посредственностей возносят на пьедестал, а талантам места нет…
— Да, много несправедливости на этом свете.
Грин плеснул в стакан Тихомирова остатки коньяка.
— Давайте дёрнем на посошок. Да, чуть не забыл. Передайте поэту Ложко из Коктебеля, что на днях ко мне Максимилиан Волошин в гости заходил, замечательно о нём отзывался. Рассказывал, что Вячеслав Фёдорович памятники русским поэтам поставил, хвалил его. Сказал, что добрые дела ему непременно зачтутся.
— Обязательно передам.
— Ну, прощайте, писатель Тихомиров…
…На следующее утро Вольдемар Тихомиров зашёл к директору музея Анне Владиславовне.
— Понимаете, вчера вечером интересное событие со мной произошло. У стен вашего музея разговаривал я с одним очень известным человеком. Вот хочу убедиться, всё ли это было на самом деле? Можно с вашего разрешения камеру видеонаблюдения просмотреть за вчерашний вечер? Примерно с восьми до полдевятого…
— Вообще-то подобное у нас не практикуется, нужен письменный запрос. Ну, в виде исключения, если вам это настолько важно, то давайте посмотрим, — согласилась директор.
На видеозаписи они увидели, как Тихомиров, стоя лицом к окну, с кем-то разговаривал, изредка жестикулировал, но рядом с ним никто не находился. Примерно минут через пять в руках журналиста, откуда ни возьмись, появился пустой гранёный стакан, а ещё через секунду в нём оказалась какая-то жидкость. Вот он поднял руку и отхлебнул из стакана. Потом протянул стеклянную посудину перед собой, словно передал кому-то. Минут через двадцать стакан волшебным образом вовсе исчез, а Тихомиров кому-то кивнул и отправился восвояси.
— Чудеса! С кем это вы разговаривали? Сами с собой, с невидимкой?
— С человеком, который создал «Шапку-невидимку»…
Тихомиров вышел из кабинета директора на улицу и приблизился к окну музейной библиотеки. Сдерживая волнение, он заглянул в окно. За письменным столом сидела Алина Александровна и с удивлением разглядывала старинную настольную лампу под зелёным абажуром, которую забыл писатель Грин.
Сбежавший осёл Феерсона
Июльским полднем беспощадное солнце яростно палило с высоты, проникая в самые затаённые уголки и щели. Даже низкорослые, неприхотливые городские розы, привыкшие к крымской жаре, понуро склоняли свои разноцветные головки к сухой серой земле. Две симпатичные женщины средних лет неспешно прогуливались по улице Земской в центре приморской Феодосии.
— Зачем мы вышли в самое пекло? Послушала тебя. Предлагала же вечером выйти, жару переждать, — недовольно произнесла одна из них, московская художница Деметра, раздражённо вытерев носовым платочком пот со лба. Неожиданно со стороны моря потянул ветерок, приподняв над её плечами колоритные рыжие волосы. Женщина повернула лицо к ветру, позволила ему поиграть со своими локонами, и облегчённо вздохнула. Вообще Деметра отличалась спокойным характером и негромким голосом, лишь в редких случаях могла покапризничать, если имелась веская причина.
Её подруга, певица из Владимирской области Татьяна Найк, была полной противоположностью. Она обладала громким голосом, твёрдым характером, так сказать — харизмой. Энергия из неё лезла во все стороны, фонтанировала яркими красками. В её голове постоянно крутились самые разнообразные идеи, мысли, проекты. У неё были кучерявые чёрные волосы и большие выразительные глаза, почти как у певца Филиппа Киркорова.
— Да ладно, успокойся, сейчас куда-нибудь зайдём, посидим в тенёчке, — миролюбиво ответила Найк.
В подтверждение этих слов Татьяна подняла голову выше, внимательно всматриваясь в многочисленные рекламные вывески.
— Нашла! Это то, что нам нужно.
Она кивнула в сторону рекламного баннера, на котором крупным причудливым шрифтом красовалось: «Арт-галерея на Земской «Фабрика искусств». А ниже мелкими буквами: «На территории культурного центра вниманию посетителей представлены два выставочных зала, уличные скульптуры, мастерские художников, скульпторов, ремесленников. Выставка-продажа представляет собрание работ лучших живописцев, графиков и скульпторов нашего региона. Также представлены работы мастеров керамики, авторские куклы, ювелирные изделия, сувениры и многое другое. Понравившиеся произведения можно приобрести. Приглашаем в гости».
— Хорошо, давай зайдём, — согласилась Деметра и завернула во внутренний дворик. Видимо, её заинтересовали творения местных мастеров.
В залах оказалась комфортная температура, кое-где благодушно шептали о чём-то своём сонные кондиционеры. Подруги внимательно осматривали многочисленные витрины и полки, а также стены с висящими на них картинами феодосийских художников.
— Уровень полотен вполне достойный, — одобрительно обронила Деметра, обойдя один из залов.
На память она купила себе серебряный перстенёк с маленьким полудрагоценным камешком и уже намеревалась покинуть арт-галерею, но её удержала подруга.
— Да погоди ты! Я же ещё ничего не купила! А хочется приобрести стоящую вещь, а не какую-то побрякушку, — она придирчиво взглянула на невзрачный, по её мнению, перстенёк.
— А что ты конкретно хочешь купить?
— Да если бы я знала! Что приглянется, что в душу западёт, то и куплю! Может, и картину какую-то. Вот ты, как художник, мне и подскажешь.
Женщины прошли во второй зал, где картин было ещё больше. Татьяна Найк вглядывалась в каждую из них: и так и сяк, с разных углов и позиций, но её взгляд по-прежнему оставался равнодушным. Она приблизилась уже к третьей стене и вдруг остановилась, замерла, приоткрыв немного рот от изумления, восхищения и радости. На этой, третьей стене вниманию посетителей было предложено десятка два живописных полотен. Почти все из них представляли собой сочные и живые картины, пейзажи, заполненные светом, яркими и приглушёнными красками, в которых во всей дикой и нетронутой красоте отражалось торжество гармонии природы, и животных, и человека.
Найк почувствовала внезапное спокойствие и умиротворение. Она с нескрываемым восхищением наблюдала экзотические восходы и закаты, слышала шелест травы и крики птиц, видела тропический дождь и блеклый туман, огромные океанские волны и горные снежные вершины, высокое звёздное небо и полную луну, плавное движение реки и огромное солнце, стремительно уходящее в зенит. С экспозиции феодосийского художника Александра Феерсона на неё взирали экзотические животные: индийские слоны и коровы, африканские верблюды и зебры, ближневосточные собаки и кошки. Трудно было разобраться во всём этом пёстром великолепии, ещё сложнее — отдать предпочтение какой-то отдельной картине.
Наконец Найк протянула руку и ткнула пальцем в одну из картин.
— Это она, я давно её искала, видимо, она мне раньше снилась…
На картине, написанной маслом, был изображён крупный дикий осёл, стоящий на краю пропасти и смотрящий вдаль — на далёкие-далёкие, высокие и недоступные горные хребты. Животное стояло на выжженной солнцем площадке, близ которой были только камни, песок и не росло ни единой травинки.
— Посмотри, какой у него умный, грустный, проницательный взгляд, не у каждого человека такой увидишь. В этом взгляде животного есть что-то магическое. Я не могу точно выразить словами, но хорошо это чувствую, — обратилась Найк к Деметре.
— Согласна, что-то присутствует притягательное и завораживающее, и не только во взгляде, но и в окружающей местности.
— Решено! Беру эту картину! — решительно заявила певица.
Как будто подслушав их разговор, перед ними бесшумно возникла грузная фигура продавца галереи.
— Вас интересует картина художника Феерсона «Осёл у пропасти»? Хороший вкус, замечательный выбор!
— И какова цена моего выбора? — спросила Найк.
— Среди работ Феерсона, находящихся в нашей галерее, «Осёл у пропасти» — самая дорогая. Её стоимость составляет пятьдесят тысяч рублей, — продавец загадочно вскинул брови.
— Однако… — Найк задумалась.
— Вообще-то стоимость его картин колеблется здесь от десяти до пятидесяти тысяч. Можете выбрать другую, дешевле.
— Мне нужна именно эта картина, — певица огорчённо вздохнула. — У меня на банковской карточке осталось ровно сорок тысяч. Уступите в цене, даю вам эту сумму. Я завтра уезжаю домой, во Владимирскую область. Думайте…
— Я, к сожалению, не могу уступить. Феерсон твёрдо сказал, что цены снижать не намерен.
— Позвоните ему, пожалуйста, скажите ещё раз. Вдруг он передумает.
— Именно эту картину хотели купить месяц назад. Мужчина из Питера предлагал сорок пять тысяч, но Феерсон не согласился. Так что звонить я не буду.
— Очень жаль, что он такой неуступчивый.
И тут Татьяна Найк боковым зрением увидела, что осёл на холсте немного повернул голову и приподнял своё длинное ухо. Казалось, что он слышал весь предыдущий разговор.
— Что за чудеса? — прошептала Найк и вышла из галереи. Деметра поспешила вслед за подругой.
— Давай на пляж сходим, развеемся. Выбрось ты этого осла из головы, — ухмыльнулась Деметра. — Хочешь, я тебе картину напишу, другого осла изображу.
— Вот именно, другого! Такого, как этот, ты не сможешь написать, у тебя стиль и техника совершенно другие.
Искупавшись в море, Найк вроде бы успокоилась, отвлеклась и, казалось, совсем позабыла о неудавшейся покупке. На следующий день подруги действительно улетели в Москву. Деметра осталась в столице, а Найк на автобусе прикатила в посёлок Введенский, где у неё был небольшой частный домик.
…Утром продавец картин пришёл в галерею, открыл помещение. Настроение у него было приподнятое, бодрое: сезон проходил успешно, картины и разные сувениры хорошо уходили с лотка, только успевай пополнять витрины и полки. Зайдя в подсобку, он включил электрочайник, открыл новую банку растворимого кофе, с удовольствием понюхал содержимое.
Минут через пять, стоя у открытой двери и с наслаждением потягивая горячий кофе, он неторопливо обводил взглядом плотные ряды картин. Внезапно продавец вздрогнул и, протерев глаза, вновь пристально уставился на одно из полотен. Швырнул бумажный стаканчик с недопитым кофе в мусорную корзину и стремглав кинулся к «Ослу у пропасти». Картина висела на своём привычном месте, всё было замечательно. Но осла на картине не было! Остались каменная площадка, далёкие недоступные горные вершины, камни и песок. Осёл с умным, грустным и проницательным взглядом бесследно исчез.
— Мистика! Чудеса! Такого просто не может быть! — воскликнул продавец и выскочил во дворик глотнуть свежего воздуха.
Вернувшись в зал, он понял, что ему не показалось, что это не сон, не обман зрения. Дрожащими руками набрал на мобильнике номер Феерсона:
— Извиняюсь за беспокойство! Тут такое дело! Не знаю даже, как и сказать…
— Да говорите, как есть!
— Осёл, который был на вашей картине… В общем, он исчез, сбежал…
…Спустя неделю Татьяна Найк, удобно расположившись на веранде своего домика, пила чай с земляничным вареньем и задумчиво посматривала на огромный луг, простиравшийся до самого леса. Сквозь высокую траву, в изобилии росшую на лугу, пробивались слабеющие лучики заходящего солнца.
И вдруг она увидела вышедшее из леса животное. Подняв голову, утопая по колени в траве, непонятное создание уверено шло в направлении её домика. С каждым шагом, с каждой секундой, на ходу пожёвывая сочную владимирскую травку, оно становилось всё ближе и крупнее. Прошло ещё несколько минут, и женщина явственно увидела знакомый умный, грустный и проницательный взгляд. К ней шёл осёл, сбежавший с картины художника Феерсона…
Проходя мимо Татьяны, осёл подмигнул ей, уверенно прошёл сквозь стену домика и заскочил в картину со среднерусским пейзажем, украшавшую гостиную. Осёл-путешественник удовлетворённо вздохнул и навсегда застыл на полотне, радостно всматриваясь во владимирскую даль…
«Да, магия живописи способна воплощаться в реальную жизнь», — как ни в чём не бывало подумала Найк и налила себе вторую чашку чая.