Миниатюры
Опубликовано в журнале Урал, номер 5, 2022
Богдан Бейк — родился в Екатеринбурге. Окончил Екатеринбургский государственный театральный институт (специальность «Литературное творчество»). Работал библиотекарем, библиографом, курьером. Публиковался в журналах «Урал», «Волга».
***
Слово-нож открывает полость для выдоха в наполненной биением пустоте, где мы замурованы заживо, точно в собственной памяти. Раны: снова и снова — так, в шрамах откликается желание жизни быть сказанной.
***
Первый снег. Он что конец поцелуя. Протягиваю руку за яблоком, а нахожу задутую свечу. Разрыв дыхания. В первом снеге тишина выпрямляется камнем.
***
Страшно в глаза поднимать небо, но и землей смотреть страшно. Звон струны в ветерке: вокруг лишь ужас прекрасного.
***
Боги, запертые меж оконных рам, — это было его реликвиями. Это было тем, что он скрыл от всех, как скрывал всегда засаленный воротник под шарфом. Кроме того, он хранил еще оттиски пальцев на ослепленном сердце: связка ключей разлуки. Единственное свидетельство жизни — достаточно и этого.
***
Когда он склоняется над водой, когда он к солнцу обращается веткой, когда он выговаривает изо всех сил время, говорит его в наши лбы — прямо и неделимо: мы говорим к нему.
Когда он, оплетенный крапивой, выплаканный, измеряет шагами ночь, когда он выходит к нам, неся на лацкане все не рожденное, чтобы вложить это в наши лица из пуха: мы выходим навстречу, мы навстречу ему горим.
Когда он закрывает глаза и любит, когда соцветия опадают с его головы, когда он протягивает тебе горсть можжевеловых ягод и вино: знай, что на том вине прах был замешан.
***
Ком земли, скрепленный молоком, — вот твое сердце.
Завет твой — талые воды среди спящих трав.
Пальто — единственный дом, где самое настоящее, самое ценное: крючок или камень, крошки табака или сухой цветок.
***
Дерево — оно годы считает,
Дерево — оно растит твое время.
Дерево — листья затканы мерцающим вечером.
Дерево, что выпивает ливни,
Дерево позеленевшей бронзы,
Дерево, внутри тебя корни пустившее.
Дерево — картограф жизни,
Дерево — свидетель песни любящих.
Дерево — только оно выстоит.
Дерево, в котором скрутились смерти,
Дерево, что глотало пепел,
Дерево, в чьих ветках пальцев рисунки.
Дерево — перед тобой не в ответе,
Дерево — замыкает кольца.
Дерево — про твое бессмертие.
***
Ты пишешь на мелководье лодочками бедных литер. Что могло быть услышано, — ты вынесла за скобки, оставила самое важное. Если бы это было сказано, то потеряло бы всякий смысл. Твоя каллиграфия рыбьих плавников безупречна, как и всегда, и твое произношение немоты — точно синкопированное. А все же скоблит что-то внутри, скоблит и высекает мандалу.
***
Наблюдали, как просыпается вербный котенок.
— Смотри: конец этой смерти распущен по ниточкам.
— Тогда и нам пора возвращаться.
***
Здравствуй! — дождь говорит в твое сердце-зеркало.
Говорить бы и нам так друг с другом.
***
Под сводами стоп прорастают минералы, монументы мгновений в каждой ворсинке кварца. Их блеск отвердевал в наших глазах, когда мы, заговоренные, в прель земли погружали лица.
***
Двери и окна, открытые настежь, снег засыпает пороги, в растоптанных ботинках гнездо ноябрьского утра. Наотмашь пусть изживется босоногий зимний день, он для тебя следы оставил на воде.
***
Внутри скорлупки грецкого ореха дремлет ветер. Слепые набирают лунные пригоршни, радуясь как дети. За ними было то, о чем ты пока сказать не сможешь.
***
(Цвет яблонь пахнет миром и матерью.)
***
Весной ты прячешься среди лисиц, принимаешь заботу обо всех своих любимых. Любимых, которые для тебя жили. Твои лапы — лапы елей, в них ты держишь добрые речи для близких. Никто, кроме тебя, не рассмешит в них глину, никто не принесет для них венок чертополоха, кроме тебя, что прячется зимой среди лисиц и лбом целует на прощанье хор.
***
Уткнешься носом в горловину свитера: пот, кориандр, мыло, — что-то неуловимо любимое отпечатывается в старых одеждах. Колет шею остановка сердца. Руки в земле, утренний холод, во вкусе земляники растворяется время. И умирать, и жить, и жить.
***
Можно взять самые крепкие нитки, чтобы сшить наши тени меж собой, вот только напрасно — даже звезда отрывается от неба. Потому мы так спешим сплести былинки и плеск воды, а потом, одевшись в лишайник и водрузив на головы маски из веточек, идти при свете каменного фонаря все время вне и, может, наконец быть.
***
(В первые заморозки мы сыграли маленькие похороны на подоконнике.)
***
Оставался спящий глаз: прибежище памяти, два жемчужных зрачка. Глаз в своем теплом сне был неподвластен холоду, выполощенному черемухой до исступленной белизны. Глаз не видел вовне, но стремился искрой к проталине горизонта, к линии, за которой распускается бутон огня.
***
Скажи, куда уходят вереницы снов, и почему бессонница пускает корни трещин в наши веки?
Скажи, пока не тронуло красное наши лбы, пока небо небес не выгорело в кустах малины, белых от паучьих гнезд, — скажи, к чему все?
Скажи мне это там, где ирис из перчатки прорастает, где от поцелуя зарастают раны мыслей, скажи и опрокинь в меня все свое сердце, пожалуйста, скажи.
Птичкой, сидящей одиноко на крыльце, ты ответил на всех молчаниях мира, ведь слово не говорило больше слов.
***
Со дна забытой штольни я поднимаю твои черты, чтобы засеять ими каждый голос и борозды в каждой ладони. Игра капели, что раньше была бессмыслицей, теперь обретает себя в твоем под-снежном пробуждении.
***
(Сколько бы оборотов ни делали стрелки часов — не смогут они так же прясть вечность, как единственная снятая верно нота.)
***
Услышать в своих запястьях плеск, прощать ту стайку ласточек, что упорхнула сквозь пальцы и ребра. Веет осенью по глазам. Падает утро, и все вокруг падает.
***
(Не преломить нам проклятие речи вместе.)
***
Доисторической Ночью утробы сотрутся последние тайнописи — некому больше читать эти мелодии.
***
Нашариваю скол контрового света — пусть царапает губы, но возвращаюсь к нему снова и снова. Вот знакомая рука кладет мне в рот облатку из пепла. Мокрый снег проходит сквозь меня уже почти безболезненно.
***
Избитое ветрами место, не пробовавшее света. Только ленивые волны лижут источенные памятью ступени дома, чьи стены упираются в неба невод. Зеленый мрак этих комнат продолжает зелень волн; в каждом закутке таится воспаление. Здесь твоя мера есть растяжение лестниц Иакова под импровизацию мороси.
***
(Целуй тебя только сердцем.)
***
Поздняя осень. Щербатый выдох земли стремится проникнуть во мхи горячих тел. Воздух тяжел, гарью пряной пропитан, обнимает вниз. Сухие без ласки деревья, изломаны их черные ветви. Болезненно выглядит любое оцепенение, думаешь. Во всем пульс аритмичен, отзывается холодом: раскрывай грудь глубже, поверенный измороси, набивай опавшей листвой, отдайся, отдайся улыбке дремлющего.
***
Старое жилье в судороге. Намертво въедается в волосы прокуренный вечер, держишь озябшие руки над супом: отогреть скорее пальцы и за булавкой булавку вонзить в звенящее, звенящее это солнце! Если бы только грело, милое, если бы только глаза видели, если бы только.
***
Остывает трава — литания — синий час раскрывает тень
Веером. Песня живых — слеза — свернулось в узел дыхание:
Звезда на спинке ежа до смерти закликает смерть.
***
Как нам говорили: это не ешь — волчья ягода. Только ока синица ту ягоду ест.
Сердцебиение наизнанку вывернуто, и хочется трогать сердце, но как нам говорили: это не трогай — разобьешь.
Смотришь в небо и вспоминаешь, как нам говорили о нем: «синее». А синее — это как спать постоянно?
***
В стекле песка рисунок ветра вытравлен.
Растянуты полотна прощаний, прогреваемы жизнью и солью.
Облако срывается и падает в море. Все утешение возвращается в мир.
***
(Образ проталины разбужен костром. Назови это откровение.)
***
После дождя твоя память меня переполняет до ресниц. Я проливаю это на прогоркло-белые гвоздики. Я смиряюсь тебе. Я среди тебя оземлен. Время замолчать покрепче.