Дмитрий Данилов. Саша, привет! — «Новый мир», 2021, № 11
Опубликовано в журнале Урал, номер 4, 2022
Дмитрий Данилов. Саша, привет! — « Новый мир», 2021, № 11.
Не успел новый роман Дмитрия Данилова появиться в толстом журнале, как наметился поток отзывов и рецензий на него: «Полка», «БайкалИНФОРМ»… В стороне не осталась даже «Афиша», поместившая в заголовок материала название самой успешной пьесы Данилова (а также фильма, снятого на его основе) «Человек из Подольска», но тут же сопроводившая его спойлером: «В ожидании расстрела». В возгонке интереса к новому роману Данилова сыграли роль и книжные анонсы на популярных ресурсах — в феврале роман вышел в Редакции Елены Шубиной. Но все-таки, сдается, что, помимо книжного маркетинга и несомненного успеха писателя и драматурга, есть еще как минимум одна причина, заставляющая в срочном порядке браться за чтение текста «про Сашу» и пытаться осмыслить его. Кажется, Дмитрий Данилов стал специалистам по современным фобиям: его текст напичкан триггерами и дистопически зловещ.
«Ожидание расстрела» в романе создает напряженное поле конфликта. Данилов продолжает развивать линию «человека из Подольска», как мы помним, попавшего не столько в горнило системы следствия и наказаний, сколько к кафкианским свихнувшимся бюрократам, и выводит ее на новый уровень: теперь герой — не тот, кто должен сознаться и приговорить себя сам к неизвестному и абсурдному наказанию, но он уже вполне буднично (что не отменяет абсурдности происходящего) приговорен к отложенной смерти. Сергея, по решению суда, должны расстрелять, но никто не знает когда, поскольку пулемет по кличке Саша, установленный в специальном тюремном коридоре, подчиняется случайным алгоритмам. Казнь может произойти через день после вселения в камеру Комбината (тюрьмы), через неделю, через год или даже никогда — смерть от старости при таких раскладах совсем не исключается. Наказанием становится сама ситуация «в ожидании (Годо)», «приглашения на казнь», нахождения в состоянии неопределенности, сумятицы, страха, при том что условия пребывания в Комбинате доведены до уровня трехзвездочного отеля с персональным обслуживанием и системой «все включено». Даже побег из тюрьмы возможен и дополнительного наказания не влечет.
Автор щедрым жестом отказывается от изображения свинцовых мерзостей тюремной жизни, но, кажется, только обостряет страх перед государством, сосредоточившим в своих руках инструменты насилия и подавления воли (в том числе, к жизни). И я бы не сказала, что перед нами только типический конфликт интеллигенции (а Сергей — филолог) и системы, требующей не рефлексии, но подчинения. Это конфликт «голого» человека и государственной машины, та антиутопическая матрица, в которой не имеет значения ни образование, ни род деятельности подавляемого.
Но Данилов не останавливается в череде допущений. Помимо новых юридических и пенитенциарных реалий, в романе появляются и новые технологии, те самые вживленные в человека чипы, которые стали навязчивой фобией антиглобалистов, антиваксеров и любителей конспирологических теорий. Добрые охранники Комбината потому и добры, что в любую минуту могут нажать на активирующую кнопку, и чипированный беглец, без труда выбравшийся на свободу и решивший, что так можно, сам вернется в тюрьму и будет каяться в содеянном в духе советской интеллигенции на показательных судах, и столько, сколько активаторы посчитают достаточным для искупления вины.
« — Ну что, Сергей Петрович, как вы? Как самочувствие?
— Вы меня извините. Вы меня извините. Вы меня извините. Вы меня извините.
— Да ладно, с кем не бывает.
— Вы меня извините. Вы меня извините. Вы меня извините. Вы меня извините.
— Сергей Петрович, ничего страшного. Все нормально, вы уже в Комбинате, вы дома.
— Вы меня извините. Вы меня извините. Вы меня извините. Вы меня извините».
Наконец, есть еще одна фобия, которая буквально пропитывает текст Данилова. Сергея, вузовского преподавателя, приговаривают к расстрелу за связь со студенткой, не достигшей 21-летнего возраста, письменно подтвердившей, что отношения строились на обоюдном согласии. Вина Сергея абсурдна, нелепа, ее нет вообще, но очевидно, что сам выбор, за что осудить героя, в данной ситуации так или иначе ведет к цепи скандалов последних лет, затронувших несколько филологических факультетов и попавших в СМИ, а также в целом к кейсам культуры отмены и metoo. Данилов очевидно боится конца эпохи белого гетеросексуального мужчины, боится новой этики, которую в не столь давнем опросе для журнала «Знамя» (2021, № 9) клеймит как «идеологическое обоснование грядущего (и уже отчасти наступившего) нового тоталитаризма, подобного которому еще не знало человечество», отменяющее в том числе презумпцию невиновности. И именно в романе идет дальше, сшивая репрессивную машину с тотальной вежливостью и культом личных границ новой этики. Так что добрые охранники Комбината добры еще и поэтому: они «про границы» и корректность, их жестокость — в другой плоскости.
Данилов далеко не одинок в своих страхах перед кейсами новой этики, тем более в ощущениях, что пресловутый белый гетеросексуальный мужчина — больше не центр мира. Среди либералов образца 1990-х — начала 2000-х годов панические настроения по этому поводу весьма велики. Так что роман попадает в самую точку, проговаривая то, что далеко не каждый противник «тоталитаризма» готов проговорить: идеологический разрыв с леволиберальной молодежью и современной либеральной повесткой. В этом смысле роман Данилова в одном шаге от оды старому (не)доброму миру без личных границ, о котором сейчас ностальгируют консерваторы всех мастей, а некоторые из них даже предлагают в качестве модели будущего.
И еще из «Знамени»: «Мне кажется, в русской литературе тема НЭ пока еще практически не отражена, но скоро она станет одной из основных тем». Ну вот, получается, уже стала.
Дополняет макаберность происходящего и стиль Данилова, мастера остраненного наблюдения, виртуоза очищения предметов от контекстов, проявителя абсурда и наращивателя подтекста. Добычинские писательские техники (мы помним даниловскую книгу «Описание города» и ее внимание к Добычину), точнее, изначально добычинские, но, спустя столько больших прозаических текстов, адаптированные и ставшие узнаваемо даниловскими, совмещаются с опытами драматурга. Фактически каждый из 81 эпизодов романа строится как цепь минус-психологических описаний и диалогов. Автор как бы самоустраняется, превращается в фиксатора того, что происходит помимо его воли (на самом деле, именно в этом романе больше, чем в предыдущих, непосредственно даниловской воли), субъекты редуцируются до набора действий и функций, а сценарии их поведения подчеркнуто рутинизируются. Так что ожидание казни в романе размывается до ежедневных повторений, ритуалов, теряет какой-либо смысл, как герой постепенно перестает испытывать ужас и трепет перед Сашей. Но, кажется, потеря страха смерти, смысла существования и выученная беспомощность и есть самое страшное, что происходит в этом прямо-таки заваленном обыденностью тексте.
Ну и напоследок о прекрасном. В сценах, когда жена Сергея встречается на море с молодым человеком, выпустившим две книги на Ridero, нам преподносят фобию несостоявшегося писателя, не знающего, как пробиться в «коррумпированный»мир литературы. Ирония, даже язвительность Данилова (которого, мы помним, нет в тексте, нет) в рассуждениях героев о том, как устроена литература, доходит до градуса «Петровых в гриппе» с рассказом о самоубийце Сергее. Но все-таки это смешно.