Опубликовано в журнале Урал, номер 4, 2022
Михаил Фельдман — окончил исторический факультет Уральского госуниверситета. Автор многих публикаций в ведущих научных журналах. Доктор исторических наук, профессор Уральского института управления — филиала Академии народного хозяйства и государственной службы при президенте Российской Федерации
Человеку, ставшему символом индустриализации первых пятилеток в Уральской области, суждено было прожить 46 лет. Рожденный в семье крестьянина из деревни Княже-Павлово, Княгининского уезда Нижегородской губернии, в октябре 1891 года Иван Дмитриевич Кабаков был расстрелян в октябре 1937-го в числе многих тысяч партийных и советских профсоюзных и комсомольских работников, представителей директорского корпуса, командиров и командаров Красной армии, руководителей регионов.
Биография Ивана Дмитриевича Кабакова близка к биографиям коммунистов-подпольщиков: с нуждой и горем они сталкивались с детских лет, — отмечала небольшая брошюра, изданная в Свердловске в 1965 году1. Жизнь в деревне Нижегородской губернии. Фактическая безотцовщина. Работа на заводе в Сормово с 1908 года, с 17 лет. Спустя четыре года знакомство с революционным подпольем, распространение газеты «Правда», вступление в большевистскую партию в 1914 году. С марта 1917-го член Сормовского Совета рабочих депутатов. Работа в губернских исполкомах Нижнего Новгорода, Воронежа. Руководитель партийных организаций в Ярославской и в Тульской губерниях. «Верный сын партии». «В оппозициях не состоял» — брошюра, написанная еще в годы хрущевской «оттепели», указывала только на положительные черты «пламенного» большевика, традиционно подчеркивая его «душевность и человечность». «Талантливый организатор, <…> Кабаков был одним из тех романтиков революции, которые заложили в нашей стране первые этажи светлого здания коммунизма»2 — так завершается брошюра, даже не упомянув о причинах гибели Кабакова. Правовая реабилитация человека — только шаг на пути к исторической правде.
События первого десятилетия Советской власти наложили глубокий отпечаток на формирование советской элиты как на всероссийском (всесоюзном) уровне, так и на региональном. Специфика уральской элиты определялась общими закономерностями изменения социального состава общества в период революционных потрясений; особенностями горнозаводского края: необходимостью управления комплексом горно-металлургических предприятий и военных заводов. В силу этого с первых месяцев Советской власти внутри уральской элиты начался процесс формирования двух профессиональных групп: политического руководства и хозяйственных работников. От представителей региональной политической элиты заметно отличалась группа председателей Деловых Советов — органов коллективного выборного управления в горных округах и предприятиях Урала в конце 1917 — начале 1918 года, в которых по регламенту за рабочими закреплялась норма в 2/3 членов. Сам факт сотрудничества 400 рабочих и 250 инженеров и техников в 118 окружных и заводских Деловых Советах на протяжении конца 1917-го — первого полугодия 1918-го3— длительного, по вихревому календарю революции, периода — заслуживает специального монографического исследования.
Многие из группы председателей Деловых Советов активно участвовали в Гражданской войне (чаще всего — в качестве политработников среднего звена), а в первой половине 1920-х работали председателями правлений горнозаводских трестов, подчиняющихся представительному органу Высшего Совета народного хозяйства (ВСНХ) на Урале — Уралпромбюро. И руководитель Уралпромбюро — Д.Е. Сулимов, и председатели правлений горнозаводских трестов: «Уралмет» — Ф.И. Локацков; «Уралплатина» — Г.И. Ломов; «Гормет» — С.И. Маврин; «Уралмедь» — В.С. Гулин; Богословского — М.К. Ошвинцев; ряд других, с учетом значимости указанных трестов в промышленном регионе, в середине 1920-х перешли на партийную и советскую либо (В.С. Гулин, Г.И. Ломов) на вышестоящую хозяйственную работу. К 1926 году Д.Е. Сулимов становится первым секретарем Уралобкома; Ф.И Локацков — председателем Уральского областного исполкома; М.К. Ошвинцев — заместителем председателя Уральского Совета народного хозяйства (СНХ). (Председателем Уральского СНХ стал В.Н. Андроников, вернувшийся из Москвы после руководящей работы в главке металлургической промышленности.) С именами этих людей связана разработка первого среди регионов СССР — Генерального плана развития Урала на 1927–1941 годы, первого пятилетнего плана Уральской области, лидерство в уральской элите.
Работа на руководящих постах в горнозаводских трестах в условиях нэповской экономики, возможность использования знаний технических специалистов формировала у небольшой группы вчерашних профессиональных революционеров опыт рационального управления. Вместе с тем период Гражданской войны способствовал распространению в среде большевиков недоверия к «буржуазным» специалистам.
Реформа административно-территориального деления в СССР в 1923–1930 годах представляла собой попытку найти оптимальное соотношение властных полномочий между регионами и центральной властью. Экономическая, кадровая, военная слабость только что образованного СССР должна была быть компенсирована расширением прав (и обязанностей!) региональных органов власти. В рамках административно-территориальной реформы в качестве первых двух областей были использованы промышленный Урал и сельскохозяйственный Северный Кавказ. В 1923 году была создана Уральская область, разделенная на округа и районы, а в 1925-м образован Северо-Кавказский край с таким же внутренним делением. Вскоре были созданы Сибирский край (1925), Дальневосточный край (1926), Ленинградская область (1927), Московская область (1929), Ивановская область (1929). В 1928 году закончилась реорганизация Центрально-Черноземной, Средне-Волжской и Нижне-Волжской областей, затем были созданы еще четыре области (Западная, Нижегородская, Центрально-Промышленная, Ивановская) и Северный край.
Укрупнение регионов прежде всего в формате областей, близких по своим административным границам к крупным экономическим районам, привело к укреплению региональных (областных) элит и росту их влияния на положение дел в стране. Это было необходимо для проведения связанных с нэпом масштабных политических, экономических и социальных преобразований в стране.
Объединение на основе Постановления ВЦИК СССР от 3 ноября 1923 года четырех губерний РСФСР (Пермской, Екатеринбургской, Челябинской и Тюменской) в единую Уральскую область превращало ее в своеобразный полигон для реализации новой экономической политики в индустриально-аграрном крае с площадью 1659 тысяч км² и населением 6380 тысяч человек.
Судя по выступлению А.И. Рыкова, преемника Ленина на посту председателя Совета народных комиссаров СССР, на Первой конференции коммунистов Уральской области в декабре 1923 года, руководство Совнаркома СССР ориентировалось на сочетание централизованного планирования и контроля за исполнением сверху, с максимальной инициативой снизу в формате областей. Это придавало дополнительные амбиции и надежды местной номенклатуре.
Иные планы на использование региональных ресурсов были у руководства партийного аппарата, прежде всего у Сталина. С начала 1920-х назначенчество стало важнейшим способом формирования управленческих кадров в центре и на местах, получив нормативное оформление в партийных документах. Особенности советской номенклатуры составили основу механизма власти Сталина, контролировавшего списки утверждаемых ответственных работников.
Однако двойственность феномена большевизма определяла и двойственность назначенчества: направляемые из Центра работники должны были быть верными «генеральной линии» партии и в то же время стремиться к эффективному выполнению социально-экономических задач. Очевидное частое несовпадение этих двух векторов, сопряженное с внутрипартийной борьбой, скачками социальной напряженности в СССР, порождало колебания партийно-государственного курса, оставляя функционеров в сложнейших ситуациях выбора компромиссного решения там, где, казалось бы, компромисса быть не может.
Важной особенностью периода конца 1920-х — первой половины 1930-х была относительная стабильность корпуса номенклатурных руководителей, включая региональных. Практически все они являлись сталинскими назначенцами. Это была профессиональная группа партийных функционеров, не без колебаний, но поддержавших слом нэпа, активно участвовавших в коллективизации и форсированной индустриализации. В этой связи судьба Кабакова показательна для реконструирования социального облика тех десятков назначенцев, кто руководил регионами на протяжении первой и второй пятилеток — целой эпохи в жизни СССР.
Механизм организационного феномена — назначенчества, постоянно менявший состав местных кадров, подхватил в 1928 году Ивана Кабакова, ответственного секретаря Тульского губкома партии, и направил из одного промышленного региона в другой, на должность председателя Уральского облисполкома и председателя Уральской областной контрольной комиссии ВКП(б). Короткий срок — всего полгода — пребывания на этом посту перед назначением на должность первого секретаря Уральского обкома ВКП(б) свидетельствует о преднамеренном характере операции по замене руководителя большевиков Уральской области.
Предшественник Кабакова Н.М. Шверник за два года пребывания в должности (март 1927 — январь 1929) отправил за пределы Урала наиболее заметных работников из плеяды уральских большевиков (Ф.И. Локацкова, И.П. Румянцева, К.В. Рындина), известных самостоятельностью своих суждений. Однако на их место пришли уральцы из числа профессиональных революционеров-подпольщиков, активные участники Гражданской войны и восстановления промышленности Урала в начале 1920-х (В.Н. Андронников, М.К. Ошвинцев, П.Т. Зубарев и др.).Сплоченность уральской региональной элиты подкреплялась ее преимущественно однокоренным социальным составом.
Осознание этого факта довольно быстро пришло к Кабакову. Важным источником для понимания менталитета нового уральского лидера является комплекс архивных документов — «секретные письма» в ЦК ВКП (б)4. Так, в секретном письме в ЦК ВКП (б) от 10 марта 1929 года Кабаков писал о земельных наделах уральских рабочих как о «самом большом недочете» в положении рабочего социума края. Полное непонимание роли земельных наделов в жизни уральцев вылилось в предложение Кабакова коллективизировать земельные участки.
Замечу, что если для дореволюционного Урала, как и для большинства российских регионов, было характерно преобладание местных рабочих над пришлыми, то для немногих губерний, отмеченных наиболее быстрым промышленным ростом (прежде всего, обеих столиц, Южного района) закономерна иная картина. На Урале из 516 052 человек, отнесенных переписью 1897 года к категории «рабочие и прислуга», 421 174 человека, или 81,6 % от общего числа, являлись местными жителями. При этом в наиболее индустриальных областях показатель местных жителей среди рабочих составлял: в Уфимской губернии — 80,4%; в Пермской губернии — 83,8%; в Вятской губернии возрастал до 92,3 %. Состав рабочих основного производства формировался в основном из жителей местных заводских поселков, имеющих право пользования земельными и лесными наделами. Земельные наделы горнозаводского населения за 1861–1917 годы увеличились в казенных горнозаводских округах Урала в 2,5 раза, в посессионных — в 2, в частновладельческих — в 5 раз, составив, соответственно, 4,5 десятины, 4 десятины, 2,3 десятины земли на одну мужскую душу5.
29 марта 1929 года в письме к Сталину Кабаков выразил готовность арестовать 200–300 бывших белых офицеров в одном только казачьем Троицком округе как потенциальных виновников трудностей хлебозаготовок. «В этом не будет ничего страшного», — заверял Кабаков. В мае 1929-го в письме к Молотову Кабаков охарактеризовал партийную организацию Уральской области как «сырую в организационном отношении». «Сырость» объяснялась «незначительностью прослойки квалифицированных рабочих». Однако выбранный метод борьбы с «сыростью» — просьба «прислать в Свердловск 20–25 партийных работников, окончивших Институт коммунистической профессуры», — указывал на подлинный предмет недовольства Кабакова: недостаточную степень лояльности уральцев сталинскому курсу.
Секретные письма показывают характерные черты назначенца из Центра: подчеркнутое дистанцирование от своего окружения; позиционирование лояльности ЦК как главного принципа деятельности функционеров; готовность к репрессиям против «классово чуждых элементов»; верность марксистским догмам неприятия частной собственности.
Открытый же «дебют» первого секретаря Уральского обкома ВКП (б) состоялся на Девятой областной конференции коммунистов Уральской области в начале апреля 1929 года. Однако, поскольку региональный форум начался 5 апреля, на 11 дней раньше Пленума ЦК, риски выбора пути, приоритетов и политических оценок были еще велики. Не внес особой ясности в работу конференции (обязательный для того времени) доклад секретаря ЦК ВКП (б) Л.М. Кагановича: касаясь «правого уклона», Каганович, подчеркнуто не называя фамилий, указал на связь «правоуклонистов» и «кулацкой верхушки» и, одновременно, с оппортунистами из социал-демократических партий.
В выступлениях уральских функционеров после доклада Кагановича постоянно отмечалось: партийные организации Уральской области — «здоровые» и «не подвержены правому уклону»6. Вместе с тем появилась новая нотка: обязательное ритуальное осуждение «правого уклона». Однако сила воздействия речи сподвижника Сталина — Кагановича оказалась ограниченной во времени: она действовала только на вечернем заседании 5 апреля 1929 года. Уже в отчетном докладе первого секретаря Уралобкома И.Д. Кабакова 6 апреля 1929 года акценты были смещены на положительные тенденции в жизни партийной организации края и на поступательное развитие экономики. О «правом уклоне» И.Д. Кабаков, как и большинство выступающих, говорил бегло и без конкретных фактов и имен.
Поразительно, но тема первого пятилетнего плана — главного предмета дискуссии в правящей партии — практически не затрагивалась на конференции Уралобкома в «столице» индустриального края.
Если в Свердловске 6 апреля 1929 года, в период неопределенности в борьбе сторонников и противников нэпа, Кабаков предпочитал воздержаться от демонстрации своей политической позиции, то спустя менее двух недель, 19 апреля 1929 года, при очевидном преимуществе сторонников Сталина на Пленуме ЦК ВКП (б), первый секретарь Уралобкома оказался в числе наиболее активных ораторов-сталинцев, заявив: «Бухарин и Томский мобилизовали всю свою силу ума, весь арсенал острот, весь сарказм и все это направили против единства руководства Центрального Комитета и против генерального секретаря ЦК товарища Сталина», потребовав освобождения «отступников» от руководящих постов.Понятно, что только с подачи генерального секретаря ЦК оказалась возможной критика членов Политбюро ЦК партии секретаря ЦК Н.И. Бухарина и председателя ВЦСПС М.Е. Томского.
С апреля 1929 года начался период стремительного необоснованного увеличения плановых показателей и разрыва с нэповской экономикой. Показательно, что сразу же после поражения сторонников сбалансированного развития экономики на апрельском (1929) Пленуме ЦК, в кратчайший период — с 13 апреля (дня завершения областной партийной конференции) до 3 мая 1929 года, дня открытия Седьмого областного съезда Советов Уральской области, — размеры предполагаемого (за пятилетку) финансирования экономики Урала стремительно «подскочили»: с 2,7 млрд рублей до 3,5 млрд рублей, в том числе в промышленности с 1,6 до 2 млрд рублей.
В советской историографии это трактовалось следующим образом: «опираясь на энтузиазм (!) и творческую инициативу масс», уральцы «проявили смелую и ценную инициативу по изменению первоначального задания пятилетнего плана в области промышленного строительства». Всплеск такого «энтузиазма» и привел к разработке плана «Большого Урала», утвержденного на пленуме Уралобкома в апреле 1930-го.
Однако основные параметры плана «Большого Урала» в ноябре 1929 года были разработаны комиссией ВСНХ СССР на основе августовских (1929) постановлений ЦК ВКП (б) об ускорении развития ряда отраслей. Именно ВСНХ было поручено Сталиным в очередной раз переработать перспективный план развития уральской промышленности и транспорта. Аппарат ВСНХ обязывался в деталях разработать новый перспективный план уральской промышленности, представив его в марте 1930 года для окончательного рассмотрения на заседании Президиума ВСНХ. «Детальная разработка Плана для Урала в специальной комиссии ВСНХ по пересмотру пятилетнего плана Урала проходила плодотворно».
О «плодотворности» контроля ВСНХ свидетельствует стенограмма заседания комиссии при Уралобкоме по пересмотру пятилетнего плана от 11 января 1930 года: ее участники — руководители Уральской области во главе с Кабаковым — фактически без обсуждения приняли фантастические плановые показатели — так понималась в тот момент партийная дисциплина и верность генеральному курсу партии.
Робким скрытым возражением стала только реплика заместителя председателя Уральского облисполкома В.Н. Андронникова: для скачка производства в черной металлургии (более чем в десять раз!) требуется четыре миллиарда рублей (вдвое больше, чем планировалось во всю экономику края весной 1929 года). Робость профессионального революционера, прошедшего подполье и Гражданскую войну, была объяснима: стенограмма заседания комиссии, как и все документы, касающиеся партийных заседаний и собраний, отправлялась на проверку в Организационный отдел ЦК ВКП (б).
Даже в тех случаях, когда уральские лидеры пытались как-то видоизменить пятилетние программы, руководство ВСНХ быстро ставило на место регионалов. Показателен случай с предложением И.Д. Кабакова на ноябрьском (1929 год) Пленуме ЦК ВКП (б) увеличить производство металла на Урале за счет использования местного кокса: негативная реакция руководителя ВСНХ В.В. Куйбышева была весьма ироничной и жесткой.
Как видно, организационная сторона вопроса о соотношении управленческих действий центра и регионального руководства просматривается достаточно очевидно: руководители Уральской области дисциплинированно выполняли установки Сталина и ЦК ВКП (б). С конца апреля 1929 года сопротивление сторонников нэповской модели было преодолено; препятствий на пути экономического волюнтаризма (по крайней мере, в период 1929–1930), казалось бы, не оставалось. Время самостоятельного планирования на региональном уровне ушло в прошлое.
Подготовленный президиумом ВСНХ проект постановления от 8 июля 1930 года предусматривал увеличение капиталовложений в экономику Уральской области за пятилетку с 1952 млн рублей до 5873 млн рублей, или в три раза. На этой основе предполагалось обеспечить скачок валовой продукции промышленности более чем в восемь раз (втрое выше, чем по первоначальным показателям первого пятилетнего плана!) — с 529 до 4421 млн рублей.
Однако у любого проявления волюнтаризма есть свои объективные и субъективные пределы. Статья А.П. Таняева в журнале «Уральский коммунист» — печатном органе Уралобкома — опубликованная в конце 1930 года, насыщенная аргументированной критикой необоснованных планов форсированного рывка промышленного развития в Уральской области, говорила не только о позиции автора публикации.
Очевидные нотки раздражения политикой Центра прозвучали на Пленуме Уралобкома в январе 1931 года: причины выполнения производственных планов за 1929–1930 годы в отраслях промышленности Уральской области только на 70-80%, по мнению выступавших, во многом были связаны с тем, что экономика Уральской области вместо необходимых и обещанных 2,5 млрд рублей, получила только 1,6 млрд рублей. В докладе председателя исполкома Совета Уральского области М.К. Ошвинцева на пленуме Уралобкома в июле 1931 года более критично отмечалось: в выпускаемой продукции — «брак царствует». Подобные выступления сразу «брались на карандаш» цензорами из Москвы: авторы автоматически заносились в «черные списки» и принуждались к покаянию на Пленумах ЦК ВКП (б)7.
Открывая в Свердловске 23 января 1932 года одиннадцатую партийную конференцию Уральской области, первый секретарь обкома ВКП (б) И.Д. Кабаков сразу выделил то обязательное кредо, которого от него ожидали в отделах ЦК ВКП (б) в столице: «за полтора года, с момента проведения Десятой конференции в июне 1930 года, партийная организация Уральской области, удвоив свои ряды, сплотилась вокруг ленинского ЦК». В Приветствии генеральному секретарю ЦК ВКП (б) товарищу Сталину, единогласно принятом в начале первого заседания конференции, декларировалась полная поддержка руководителю правящей партии, «теоретику воинственного ленинизма, организатору и вождю развернутого социалистического наступления по всему фронту». Вечернее заседание 23 января 1932 года было настроено на оптимистический лад заявлением регионального лидера о том, что «промышленность Урала полностью перевооружилась», большевики края «уже начали завоевывать высоты передовой техники», а «материальное положение рабочих Урала — заметно улучшилось».
Однако если доказательства технического перевооружения экономики Урала Кабаков отложил на следующее, утреннее заседание 24 января, то доводы об улучшении материального положения рабочих прозвучали незамедлительно: в 1929–1930 гг. из фонда заработной платы рабочим края было выплачено 571 млн рублей, а в 1931-м — уже 1180 млн рублей.
Делегатам конференции не стоило задумываться над сомнительностью подобного утверждения: ведь если за указанные полтора года фонд заработной платы увеличился в 2,1 раза, то численность рабочих возросла в 2,3 раза!
Кроме того, каждый делегат из повседневной жизни, из жалоб населения с мест знал о девальвации рубля, даже не владея точными данными, например, о масштабах роста розничных цен в СССР в 1931 году, когда 75% финансового плана государства было мобилизовано именно через рост цен.
Продолжением сюрреалистичности происходящего стал приведенный Кабаковым практически единственный пример роста доходов одного (!) уральского рабочего-вальцовщика, без имени и фамилии, получавшего в августе 1930 года — 30, а в октябре — 60 рублей.
Продолжение отчетного доклада на утреннем заседании 24 января 1932 года было окрашено уже в менее радужные тона: первый секретарь уральского обкома ВКП (б) сообщил, что при плановом задании по выпуску промышленной продукции на 1931 год стоимостью в 1360 млн рублей реальный выпуск не превысил и 655 млн рублей (или 48%). Результат был показательный: он отражал глубину провала экономической политики, связанной с волюнтаристским увеличением заданий первой пятилетки, вошедшим в историческую литературу под именем «Великого перелома». Если говорить о росте промышленной продукции в Уральской области за 1929–1931 годы, ее выпуск увеличился не в разы, а (по официальным данным) на 55% (на 46% в 1929–1930 и на 8% — в 1931-м).
«Мы наметили снижение себестоимости промышленной продукции в 1931 году на 15%, а на деле она повысилась на 15%», — продолжал Кабаков, и это закономерно, поскольку «проведение хозрасчета на предприятиях всех отраслей промышленности поставлено чрезвычайно плохо».
Руководитель коммунистов Уральской области воздержался от обобщающей оценки, хотя при любых раскладах, даже без учета инфляционных процессов, такие показатели свидетельствовали о провале экономического курса и о кризисных явлениях в промышленности края.
Предельно кратко был обсужден вопрос о положении в деревне: лаконично отмечалось, что в «ряде районов проводилась погоня за раздутыми процентами коллективизации и осуществлялись антисередняцкие действия»; но в целом линия партии была верной. Трагедия уральской деревни оказывалась скрытой плотной пеленой молчания. В отличие от прошлых уральских областных конференций, обсуждение проблем сельского хозяйства в январе 1932 года носило чисто символический характер: пример бывшего секретаря Уралобкома П.Т. Зубарева, освобожденного в октябре 1931 года от работы за попытки уменьшить репрессивные меры по отношению к зажиточным крестьянам и заклейменного в качестве «правого оппортуниста», был на слуху. Конкретные проблемы ускоренной коллективизации, ставшей глубоким потрясением и трагедией для уральской деревни в 1930–1931 гг., на конференции не рассматривались: крушение либо деформация судеб сотен тысяч крестьян Уральской области явно не вписывались в оптимистической посыл о «социалистическом наступлении по всему фронту»8.
Годы первой пятилетки подтвердили реноме Кабакова как верного сталинского управленца в провинции, что неоднократно демонстрировалось на всесоюзном уровне. «Ода» Кабакова на ХVI съезде (26 июня — 13 июля 1930 года) в честь «мудрой политики» ЦК, добившегося резкого увеличения показателей первого пятилетнего плана, включала обличение действий Н.И. Бухарина как «идеолога нэповской экономики»; Томского — как лидера ВЦСПС, не подчинявшегося в ряде случаев партийной дисциплине; Рыкова — как политика, «недооценившего роль классовой борьбы в стране».
Проблема для Кабакова заключалась в другом: замолчать провалы в экономике 1929–1931 годы; бегство из деревни миллионов людей в поиске лучшей доли, голод и фактическую нищету большинства населения было затруднительно. Так, на одиннадцатой партийной конференции Уральской области в январе 1932 г. вновь проявилась вполне очевидная закономерность: в выступлениях хозяйственников всплывали фрагменты подлинной реальности экономической жизни региона. Те советские и партийные работники, которые в годы нэпа прошли школу управления промышленными предприятиями и горнозаводскими трестами, привыкли называть проявления бесхозяйственности своими именами.
Показателен пример М.К. Ошвинцева, в 1921–1924 гг. руководившего Богословским горнозаводским трестом, в 1924–1927 гг. — Лысьвенским горным округом, а в 1927–1929 гг. возглавлявшего крупнейший в регионе трест «Уралмет». На одиннадцатой партийной конференции в докладе председателя исполкома Совета Уральского области М.К. Ошвинцева «Об итогах 1931 г. и контрольных цифрах на 1932» было отмечено, что основные отрасли промышленности края вновь не выполнили плановые задания. Причинами такого явления были названы не мифическое вредительство специалистов или «происки оппортунистов», а вполне объективные вещи — «в важнейших отраслях сохраняется уравниловка в заработной плате». Кроме того, несмотря на все призывы и постановления, в экономике так и «не внедрен хозрасчет».
Спустя год, в январе 1933-го, на пленуме Уралобкома, подводящем предварительные итоги первой пятилетки в Уральской области, Ошвинцев говорил уже о необходимости уйти от курса на количественные показатели, обернувшегося в 1929–1932 годы крайне низким качеством продукции. Главный упор во второй пятилетке должен был быть сделан на качество продукции, рост производительности труда и запланированное снижение темпов роста промышленности Уральской области во второй пятилетке с 20–22% до 13–14% — является гарантией такой стратегии. Вскоре после своего выступления Ошвинцев был освобожден от должности, а на Пленуме Уралобкома в ноябре 1933 года «обличен» в «правом оппортунизме» («недооценке классовой борьбы» и приеме на работу «непролетарских элементов»).
Неспособность к обобщению и анализу количественных показателей оборачивалась у Кабакова и иной стороной: разносной критике подвергались те из его соратников, которые раз за разом находили в себе мужество называть вещи своими именами, пытались вникнуть в суть процессов в экономике и социальной сфере. Фактически за период 1929–1933 годы Кабаков избавился практически от всех членов бюро Уральского обкома ВКП (б), работавших с ним: секретарей обкома П.Т. Зубарева, А.И. Ларичева, И.С. Семирякова; руководителей облисполкома М.К. Ошвинцева и В.Н. Андронникова, председателя Уралоблсовнархоза Л.Е. Гольдича и др.
Большинство из перечисленных функционеров отвечали за конкретную отрасль народного хозяйства или конкретный участок управленческой деятельности. Не решаясь на критику сталинского курса, они тем не менее запомнились делегатам конференций 1930–1934 годов приводимыми примерами бесхозяйственности; указанием на масштабы брака; на ошибочность отдельных шагов экономической политики. Для тоталитарного государства такие управленцы становились помехой. У многих уральских партийно-государственных работников период 1933–1934 гг. стал временем движения вниз по кадровой лестнице, как правило, за пределами региона.
Следует заметить, что отношение Кабакова к «сырой в организационном отношении» элите Уральской области не изменилось: из 87 членов обкома партии, избранных в ноябре 1927 года, в состав Уралобкома, избранного 27 января 1932 года, на одиннадцатой областной партийной конференции, по моим подсчетам, вошли только 22 человека, или менее четверти прежнего состава (!). Жесткий отбор некомпетентных управленцев дополнялся увольнением тех, кто не прошел партийные чистки, выступал с любыми критическими замечаниями. Резкий рост численности членов обкома партии — с 87 до 145 — свидетельствовал о расширении числа номенклатурных работников.
Материалы одиннадцатой областной партийной конференции указывают на появление оформленного ядра уральской элиты — Бюро Уралобкома из 25 человек. Подавляющее большинство из них составляя партийные работники областного и районного звена; руководители региональных ведомств, областного совета профсоюза и обкома комсомола — в возрасте моложе сорока лет, вступившие в партию в 1917–1920 годы. За короткий восьмилетний период (декабрь 1923-го — январь 1932-го) состав ядра элиты Уральской области поменялся кардинально: выходцы с Урала в нем являлись абсолютным меньшинством — пятеро из 25 человек. Из пяти секретарей Уралобкома четверо являлись присланными из ЦК ВКП (б) назначенцами, и только один — В.Ф. Головин — происходил из уральской рабочей среды.
«Перетряхивание» партийных функционеров в начале 1930-х превратилось для Сталина в постоянный компонент кадровой политики. Тотальный контроль за работой управленцев позволял фиксировать любые критические выступления и даже отдельные высказывания коммунистов. Меч над головой долго не висел: например, избранные в январе 1932 года секретарями Уралобкома Л.И. Мирзоян, А.Д. Киселев, М.С. Икс в конце 1932-го — августе 1933-го были отправлены на работу за пределы региона.
Двенадцатая Уральская областная конференция ВКП (б) (18–22 января 1934 года) была самой короткой по продолжительности из всех областных аналогичных партийных форумов за время существования Уральской области в 1923–1934 годы. Можно выделить три причины, обусловившие такую «краткость».
Во-первых, конференция должна была обсудить итоги первой пятилетки в Уральской области. Однако подводить неутешительные итоги пятилетия, в традициях большевистской практики, было принято под прикрытием секретности и густой завесы идеологических конструкций; при максимальной краткости информации. Во-вторых, открытие конференции 18 января 1934 года «случайно» совпало с опубликованием Постановления ЦИК СССР о разделении Уральской области на три региона: Свердловскую, Челябинскую и Обь-Иртышскую области. Сам факт такого решения и совпадение двух упомянутых событий свидетельствовали о недовольстве Сталина результатами работы руководителей Уральской области в годы первой пятилетки (как, впрочем, и иных регионов). В-третьих (формально — в силу разделения Уральской области), делегаты не обсуждали перспектив развития Урала во второй пятилетке (1933–1937 годы): уже во вступительном слове первый секретарь Уральского обкома ВКП (б) И.Д. Кабаков предложил снять вопрос «О контрольных цифрах народного хозяйства Урала на вторую пятилетку».
Определенная конфузность ситуации подтолкнула И.Д. Кабакова и его соратников к повышенной эмоциональности выступлений. В речи при открытии конференции региональный лидер годы первой пятилетки в Уральской области назвал периодом «величайших исторических побед генеральной линии партии» во всех сферах жизни страны. Таким же былинным языком Кабаков охарактеризовал «организатора и вдохновителя» исторических побед — Сталина: генеральный секретарь ЦК ВКП (б) был провозглашен «вождем и учителем нашей партии, любимым другом трудящегося человечества», который «неуклонно ведет партию от одной победы к другой». Решение о разделении Уральской области на три области Кабаков представил как «акт величайшей большевистской мудрости».
Цветастость слога никогда не покидала большевистских функционеров 1920–1930-х, но в данном случае интересна перемена речевого обращения к Сталину за два года (январь 1932-го — январь 1934-го). Открывая 23 января 1932 года одиннадцатую Уральскую областную конференцию ВКП (б), Кабаков назвал Сталина «только» — «организатором и вождем развернутого социалистического наступления по всему фронту». Спустя два года, 18 января 1934 года, в речи Кабакова все достижения первой пятилетки были напрямую связаны с именем Сталина, «вождя партии и мирового пролетариата»: наши победы «являются триумфом генеральной линии, триумфом тов. Сталина».
Внешне отчетный доклад первого секретаря Уральского обкома ВКП (б) по своей структуре мало чем отличался от предшествующих докладов на конференциях в 1930-м и 1932-м. Обличение мирового кризиса в экономике капиталистических стран характеризовалось как свидетельство «загнивания капитализма», стремительно «катящегося к новому туру войн и революций». Создание на Урале «мировых промышленных центров металла, химии, машин» и превращение Урала в один из «мощных передовых промышленных центров Советского Союза» подавалось и раньше как «успехи социализма, достигнутые партией и пролетариатом за эти годы на Урале».
Новым моментом стало весьма далекое от научного, подчеркнуто карикатурное представление дореволюционной экономики Урала в качестве края с «отсталой, кустарной промышленностью»: так легче было микшировать провал произвольно завышенных планов первой пятилетки; проще манипулировать с цифровыми показателями.
Даже в тех редких случаях, когда докладчик сообщал делегатам конференции какие-то обобщающие сведения, например, о построении и запуске в Уральской области двухсот новых крупных предприятий, многое оставалось неясным: степень выполнения пятилетнего плана; соотношение плановых и реальных расходов на строительство; качественные показатели строительства и работы промышленных предприятий; процент использования производственных мощностей. При этом типичная черта советской статистики — выборочное, фрагментарное предоставление статистических показателей — выглядело секретом Полишинеля, поскольку публикация пятилетних планов и их многочисленных корректировок предоставляла для специалистов возможность сравнить замысел и результат.
Отчетный доклад Уральского обкома ВКП (б) оперировал только данными за 1932 год. Выполнение плановых заданий в 1932 году в ведущем секторе уральской экономики — отраслях тяжелой промышленности — всего на 83% Кабаков самокритично расценил как проявление «наших неумелых управленческих действий». Однако в чем они заключались — делегаты так и не узнали: самокритичность регионального лидера имела вполне определенные границы.
Еще одна большевистская традиция — поиск субъекта-вредителя — также не обошла стороной доклад Кабакова: в бесхозяйственности на предприятиях края обвинялись профсоюзы (!), виновные в «существовании на предприятиях гнилого парламентского способа разрешать производственные вопросы». Однако при этом Кабаков только «усилил» сталинскую цитату 1931 года, напрочь отрицающую возможность производственной демократии, в частности, участия профсоюзов в управлении производством, оговоренную Кодексом о труде.
Анализ отчетных докладов Кабакова на партийных конференциях 1930, 1932, 1934 годов позволяет выделить характерную особенность: полное отсутствие каких-либо социологических примеров положения трудящихся и оперирование примером жизни отдельно взятого рабочего, «внезапно» изменившего свое отношение к «социалистическому строительству». На двенадцатой партийной конференции Кабаков продемонстрировал незнание и непонимание качественных показателей развития экономики, приравняв, например, понятие «хозрасчет» к тарифной сетке. Обладателю начального образования, полученного в церковноприходской школе, Кабакову действительно было трудно разбираться в сложных экономических вопросах, также как и 71% делегатов, имеющих аналогичную общеобразовательную подготовку.
Резолюция двенадцатой Уральской областной конференции о работе Уралобкома по докладу товарища Кабакова от 22 января 1934 года содержала самые лестные слова в адрес «талантливого ученика т. Сталина». Судя по резолюциям конференции, верность сталинской генеральной линии рассматривалась как важнейшая жизненная позиция коммунистов.
Однако среди 35 человек, избранных делегатами на семнадцатый съезд ВКП (б) (с правом решающего голоса), 11 имели дореволюционный стаж. Это предполагало знание подлинной истории большевистской партии и Российского государства и представляло потенциальную угрозу тоталитаризму.
Кроме того, делегаты конференции — представители директорского корпуса — наглядно показали, что процесс осмысления итогов первой пятилетки включает в себя нелицеприятные оценки экономической действительности. Конфликт первого секретаря Уральского обкома ВКП (б) со своим окружением, с директорским корпусом был перманентным, но был ограничен рамками обязательного выполнения задач пятилетнего плана. В силу этого в период строительства и освоения новых предприятий, реконструкции старых заводов и фабрик до начала 1937 года конфликт носил вялотекущий характер и разрешался в форме приспособления к реальной обстановке; перевода уральских функционеров в другие регионы. Не подлежит сомнению причастность руководителей Уральской области к модернизации промышленного потенциала края, прежде всего, в смягчении постоянных кризисных ситуаций; к процессу осмысления итогов первой пятилетки, событий 1933–1936 годов.
Такое осмысление носило непоследовательный и фрагментарный характер, тем не менее в рамках страны оно способствовало отказу экономических ведомств от леворадикальных безумств 1930–1931-го. Принятый в том же 1934-м второй пятилетний план развития народного хозяйств СССР стал определенной вехой на этом пути.
Годы стабилизации советской экономики — 1934–1936-й — казалось бы, должны были снизить уровень напряжения между Центром и регионами, Сталиным и представителями управленческого эшелона. Однако ликвидация «чрезвычайщины» в экономической жизни означала бы и отказ от амбициозных планов и ажиотажных темпов развития промышленности; попытку использования хозрасчетных основ в отношениях между предприятиями, т.е. де-факто отторжение сталинского курса.
От репрессий Кабакова (И.Д. Кабаков, в 1929–1934-м руководивший обкомом ВКП (б) Уральской области, после ее разделения стал первым секретарем обкома ВКП (б) Свердловской области) не спасли ни полученный в конце 1935 года за успехи в создании уральского промышленного комплекса орден Ленина, ни место в президиуме ХVII съезда партии; ни доверительные неформальные отношения И.Д. Кабакова со Сталиным.
Помимо абсолютно надуманных обвинений Кабакова и его подчиненных в «организации контрреволюционной деятельности» верному сталинцу были предъявлены обвинения в «сибаритстве и ведении роскошной жизни». Без сомнения, не красили руководителей Свердловской области немалые денежные пособия, покупка за казенный счет мебели, оплачиваемые за счет партийной кассы обеды, банкеты; строительство роскошных, по меркам 1930-х, дач и многое другое.
Однако, копируя стиль верхнего эшелона московских чиновников, нормы быта советской номенклатуры, выстраивая, согласно секретным постановлениям ЦК и СНК, сеть специальных магазинов и системы привилегий, элитных квартир, выполняя решения Политбюро о резком повышении заработной платы партийным работникам, уральские управленцы «не отрывались от номенклатурного коллектива», выстроенного по сталинским лекалам. Уровень материально-бытового положения представителей высшего звена номенклатурных работников столь разительно отличался от жизни подавляющего большинства населения, что позволительно говорить о формировании особого правящего класса. Специфика советской элиты заключалась в том, что величина получаемых благ напрямую зависела от продвижения по номенклатурной лестнице. Широкое распространение патрон-клиентских связей программировало и групповые столкновения за место в должностной иерархии, усиленные поколенческим конфликтом. Сталину в борьбе за абсолютную власть было на что опираться. Обвинения Кабакову указывали на «грубую, высокомерную, не терпящую встречной критики манеру общения обкомовцев с подчиненными». Между тем с самого начала в большевизме была выстроена особая система норм и правил поведения; карательных санкций за их невыполнение; идеальным типом управленца выступала фигура «красного командира», который мог выполнять любые приказы без каких-либо моральных колебаний.
Патрон-клиентские связи9, крепко опутавшие управленческий корпус Свердловской области и являвшиеся основой благосостояния партийной номенклатуры, ее привилегированного положения в обществе, были нормой жизни для общества этакратического типа, где каркас стратификационной структуры образует сама государственная власть, распространяющаяся на подавляющую часть материальных, трудовых и информационных ресурсов. Добиваясь абсолютной власти, Сталин мог на время разрушить патрон-клиентские связи в одном возрастном слое управленцев. Однако они неизбежно возникали вновь, в рамках ведомственных и территориальных барьеров, даже в условиях полного подчинения чиновников всех уровней Сталину.
Работники обкома действительно тянули за собой знакомых управленцев. Сложившиеся патрон-клиентские связи между членами Политбюро и региональными управленцами были определенным препятствием на пути к единоличной диктатуре Сталина. Но иной системы решения кадровой проблемы в недемократическом государстве ВКП (б) предложить не могла. Каждый местный «вождь» формировал свою команду, во многом исходя из субъективных факторов, в частности, принципа личной преданности.
Подлинная цена обвинений уральских руководителей становится понятной, если заглянуть в источник «компромата»: материалы пленума Свердловского обкома ВКП (б) от 22–23 мая 1937 года, на который сталинский посланец, секретарь ЦК А.А. Андреев, прибыл уже с «готовым, внесудебным решением» Сталина о снятии с работы И.Д. Кабакова за принадлежность к «контрреволюционому центру правых». Хорошо известно, что подобные сведения фабриковались в НКВД и поступали Сталину. Страх от занесенного над головой свердловчан-участников пленума топора был столь велик, что желающих выступить на пленуме обкома, «вылить свой ушат грязи на Кабакова», перед которым еще недавно заискивали, и одновременно попытаться себя обелить оказалось немало.
В чем же заключались подлинные причины невиданных по масштабу сталинских репрессий 1937-го?
Гнев Сталина, безжалостность по отношению к своей же партии, большевистским кадрам, к собственным назначенцам — означал в данном случае нежелание признать очевидное: неспособность и, более того, невозможность для самых верных «сталинцев» эффективно работать в сталинской системе социально-экономических отношений, не вступая в противоречие с совокупностью оторванных от реальной жизни нормативных актов.
Ни у кого не вызывает сомнений факт трагической гибели в 1937—1938-м трех составов Свердловского обкома ВКП (б) — партийных, советских, хозяйственных работников, внесших немалый вклад в создание индустриальной базы «опорного края державы». Судьба Кабакова неотделима от судьбы целого поколения назначенцев — региональных лидеров времен первых пятилеток. В подавляющем большинстве республик, областей и краев в период с конца 1936-го — по начало 1939-го сменились по два-три (первых) секретаря. В некоторых — по четыре.
Точка зрения ряда историков о конфликте центра и региональных лидеров не подтверждается. Сталин не доверял старому поколению функционеров: они помнили о времени относительной внутрипартийной демократии; решающей роли Политбюро и Пленумов ЦК. Обвинения в злоупотреблениях и некомпетентности не объясняют курса на репрессии. Главная вина региональных лидеров, на мой взгляд, заключалась в том, что само стремление к эффективному выполнению социально-экономических задач, к реализации индустриального проекта неизбежно вступало в противоречие со многими идеологическими догмами. В сталинской интерпретации это означало сомнение в абсолютной преданности назначенца и неизбежное наказание.
Массовая ротация кадров во второй половине 1930-х, проведенная с помощью репрессий, затронула все слои руководящих работников как в центре, так и на местах. С чисто административной точки зрения метод репрессий как способ решения кадровых проблем имел разрушительные последствия и ослаблял потенциал системы.
Судьба партийных работников — секретарей республиканских, областных и краевых комитетов — далеко не однозначна. Для многих из них реализация индустриального проекта стала главным делом в жизни. Оценка каждого конкретного человека должна быть обоснована и индивидуализирована; сопоставлена с ценой достижений и тяжестью проступков. Но свой вклад в реализацию задач индустриализации они успели внести.
.
1 Романов В.Я. Иван Кабаков. Свердловск, 1965.
2 Романов В.Я. Иван Кабаков. С. 92.
3 Абрамовский А.П., Буданов А.В. Горные округа Южного Урала в 1917–1918 гг. Челябинск, 2008. С. 148.
4 Центр документации общественных организаций Свердловской области (ЦДООСО). Фонд 4. Опись 7. Документ 63.
5 Горовой Ф.С. Влияние реформ 1861 г. на формирование рабочего класса на Урале // Из истории рабочего класса Урала. Сб. статей. Пермь, 1961. С. 161–162.
6 Сторонники «левого» уклона делали ставку на приоритет мировой революции. Сторонники «правого» уклона — на сохранение нэпа.
7 См., например: Фельдман М.А. Конец романтической эпохи (дискуссии на Апрельском (1929) Пленуме ЦК ВКП (б). // Общественные науки и современность. 2019. № 3.С.138–148.
8 За 1930–1931 годы в Уральской области было «раскулачено» 28 394 семьи (136 602 человека), из них внутри Уральской области переселено 26 854 семьи (128 047 человек). Всего же за 1930–1933 годы в количество «раскулаченных» семей в Уральской области составило: 31 394 семьи, или 150 691 человек // Раков А. А. «Деревню опустошают»: сталинская коллективизация и «раскулачивание» на Урале в 1930-х М. 2013. С. 94. Л.В. Алексеева отмечает, что политика коллективизации и «раскулачивания» привела к почти трехкратному сокращению числа крестьянских хозяйств на Урале: Алексеева Л.В. Сельскохозяйственное производство Уральской области в годы первой пятилетки (1928–1932 гг.). Автореф. дис. … канд. ист. наук. Курган, 1998. С. 13.
9 Здесь имеются в виду связи на основе многосторонней зависимости подчиненных от руководителя.