Рассказ
Опубликовано в журнале Урал, номер 4, 2022
Евгений А. Попов (1981) — родился в Свердловске. Окончил факультет искусствоведения и культурологии УрГУ им. А.М. Горького. Кандидат культурологии, преподает в екатеринбургских вузах. В журнале «Урал» печатались его стихи и короткая проза.
То лето выдалось превосходное — теплое, с умеренным количеством дождей и феноменальным урожаем садовой клубники — она еще называлась «викторией», по имени популярного сорта. Ягоды было столько, что я ел ее целыми эмалированными тазиками, и ничего — живот справлялся и не болел. Колоссальные ярко-красные «петухи» размером с такой же красный, с сизыми прожилками, мясистый нос соседа — шестидесятилетнего дяди Вани Желдыбина исчезали в моей пятнадцатилетней утробе с невероятной скоростью. А дядя Ваня тоже очень любил землянику. С утра он выходил в огород, расположенный на задах нашего с матерью участка, собирал урожай в роскошную плетеную корзину, потом садился на завалинку у дома, доставал из кармана необъятных зеленых брезентовых штанов четвертинку «Пшеничной», отпивал оттуда сразу половину и с достоинством закусывал спелой ягодой. Этот ритуал он исправно совершал каждое утро.
Но главной тем летом была, конечно, не клубника, главным был футбол — чемпионат мира в Италии, в полном объеме показанный советским телевидением. Я со всей страстью ранней юности любил футбол и старался, разумеется, не пропускать ни единой трансляции. Тот чемпионат впоследствии признали самым скучным и малозрелищным в истории, но мы тогда об этом не знали. Даже сборная команда Объединенных Арабских Эмиратов, в первый и, вероятно, в последний раз в своей истории пробившаяся на мундиаль, вызывала мой живой интерес. Даже ее состав я знал наизусть. Что же говорить об остальных, более серьезных коллективах!
Так что день мы с ребятами проводили в дворовых футбольных баталиях — на окраине нашего поселка имелось нестандартных размеров поле (где-то на треть меньше профессионального), но с настоящими воротами, а вечера и ночи я бодрствовал перед черно-белым телевизором «Таурас» производства Литовской ССР. Штанги и перекладина наших ворот были металлическими, отсутствовала только сетка, и это огорчало. Еще огорчало то обстоятельство, что на поле иной раз забредали пасущиеся коровы, которые постоянно оставляли на нашем газоне (если это слово уместно по отношению к кочковатой поверхности, где трава сохранилась в основном по краям) коричневые навозные блямбы.
На сборную СССР в 1990 году возлагалось необычайно много надежд. Еще бы — ведь на первенстве Европы, случившемся двумя годами ранее, советская команда под руководством Валерия Лобановского заняла второе место, уступив только великолепным «летучим» голландцам во главе с Марко ван Бастеном и Руудом Гуллитом. По пути к финалу были обыграны необычайно сильные итальянцы. Причем обыграны с запасом, что называется. Метода Лобановского, заключавшаяся в великолепной физической готовности всех игроков вкупе с почти немецкой дисциплиной, давала тогда свои плоды.
Одним словом, весь Советский Союз смотрел в будущее с оптимизмом. В том, конечно, что касалось футбола. Во всех остальных отношениях поводов для оптимизма, как известно, оставалось чрезвычайно мало. Но должен прямо сказать, что, к моему стыду, в свои пятнадцать лет мне практически не было дела до судеб Отечества. Стыд по этому поводу порой просыпается во мне до сего дня. Но летом девяностого года меня не волновало вообще ничего из вещей общезначимых — ни экономические неурядицы, ни проблемы социальной сферы, ни межнациональные отношения, заходившие в СССР, как и все остальное, в беспросветный тупик. Беспокоила безответственного юнца только спортивная форма советской команды и перспективы ее выступления в Италии-90. Поэтому я с огромным нетерпением ждал 9 июня — день, когда сборная Лобановского должна была дебютировать на чемпионате.
Помню, мы поспорили тогда с одноклассником Серегой Петровым по поводу итогов выступления команды СССР на турнире. Неисправимый скептик, Серега был убежден, что мы вылетим в одной восьмой, а я пребывал в уверенности, что нашим ребятам по силам добраться аж до полуфинала. Поспорили мы на три литра кваса, и через девять дней после 9 июня (когда мои надежды, повитав по райским пределам, отправились прямиком на обзорную экскурсию в ад) я уже тащил тяжелую трехлитровую банку к Серегиному забору. Утешением для меня стало то, что Серега был не только неисправимым скептиком, но и, безусловно, самым благородным человеком в нашей шайке-лейке. Поэтому честно выигранный им квас мы совместно с ребятами выпили в тот вечер после очередного футбольного междусобойчика.
А советские футболисты не вышли даже в одну восьмую, остановившись сразу на предварительном этапе. Первый матч сборная СССР проиграла румынам со счетом 0:2. Встреча проходила на стадионе в городе Бари, где, как я узнал позднее, хранятся (не на стадионе, в храме — что для итальянцев, впрочем, практически одно и то же) мощи святого Николая Мирликийского — он же зарубежный Санта-Клаус, он же отечественный Никола Угодник. Но любимый русскими святой (а заодно и украинцами — киевлян в команде киевлянина Лобановского было, как всегда, максимальное количество) в тот вечер решил помочь бывшим подданным диктатора Чаушеску, расстрелянного своими соотечественниками за полгода до матча в Бари.
И ведь приходилось признавать — соперники играли лучше нас. Оба мяча в ворота стареющего Рината Дасаева забил Мариус Лэкэтуш. В самом звучании фамилии этого форварда слышалась какая-то ласковая, но беспощадная колотушка. Вот он и вколотил Ринату дважды. Сначала, находясь справа от ворот, пульнул так, что наш вратарь только и успел, что сомкнуть ладони над своей головой, а мяч тем временем уже просвистел между дасаевских перчаток и затрепыхался в сетке, как рыба в садке. Ну а второй гол наши пропустили с пенальти, которого, как водится, не было, но судья все равно поставил. Уже прилично лысоватый Вагиз Хидиятуллин действительно поиграл в баскетбол, но сделал это до линии штрафной площадки, а проклинаемый еще несколько дней всем Союзом уругвайский арбитр по фамилии Карделлино вместо назначения штрафного удара тут же, не задумываясь, — будто только этого и ждал, сволочь! — показал на одиннадцатиметровую отметку. И, разумеется, Лэкэтуш — вколотил.
На утро следующего после матча с Румынией дня имел место любопытный факт. Дядя Ваня Желдыбин, прежде не замеченный в пристрастии к футболу (он вообще имел в жизни только одну по-настоящему крепкую привязанность — к прозрачной как слеза «Пшеничной»), как обычно, выполз в свой огородик, достал из-за пазухи чекушку, выпил и закусил хрустящим, в пупырышках, огурчиком, ибо краснобокая клубника еще не подоспела, да и стал разглагольствовать. «Вот, — сказал дядя Ваня Желдыбин, — кому, мля, проиграли? Цыганам, мля!» И дальше минут на пятнадцать последовала тема с вариациями. «Это ж надо проиграть! И кому? Цыганам! Им бы коней красть, а они нас в футбол — того! Цыгане, мля!»
Ориентируясь на звуки, к плетню подошла соседка дяди Вани тетя Клава Доронина — по созвучию с фамилией очень дородная женщина с претензией на интеллигентность и красными от постоянной стирки руками. У нее было трое маленьких детей (все девочки) и муж — товаровед в обувном магазине, где давно кончилась всякая обувь, помимо ботинок популярной марки «Прощай, молодость!».
— А ну, не ругайся, дядь Вань, не ругайся! — зашумела она, будто тоже вчера смотрела телетрансляцию. — И вовсе румыны не цыгане никакие. Что ты, цыган не видел в нашем поселке? Они же черные совсем. Сказано, из Индии пришли. А румыны — отдельная нация.
А в нашем поселке действительно имелась солидная цыганская диаспора. Эти ромалы, конечно, уже позабыли таборную жизнь своих предков, тех самых, возможно, которые прежде шумною толпой кочевали по Бессарабии, и жили они теперь оседлым образом, обитая в обыкновенных домах, а не в шатрах и кочевых кибитках, — причем в домах не только деревянных, но и кирпичных.
— Скажешь тоже, — махнул рукой дядя Ваня, — цыган я не видел. Да сколько угодно! Я, между прочим, в Кишиневе служил. Что молдаване, что румыны, что цыгане — один сучий хрен!
— Опять ругается! — всплеснула руками мать девчачьего семейства, как будто это случилось с дядей Ваней в первый раз за его долгую и, очевидно, богатую на впечатления жизнь.
Желдыбин же помахал перед своим носом не допитой наполовину чекушкой и быстренько отправил сей водоворот промеж раскрытых сухих губ, приканчивая всю водку до конца, чтоб ей, проклятой, пусто было!
Я не дослушал этот занимательный диалог, потому что вышел на улицу почеканить старый мяч, сделанный из уже изрядно потершегося кожезаменителя. Но я любил его — этот мяч — за правильное дизайнерское решение. Он был пятнистым, из белых и черных пятиугольников. Таким играли еще на чемпионате мира 1974 года, года моего рождения. Родился я, правда, 31 декабря, так уж мою мать угораздило. Но к делу и, следовательно, к моему рассказу это, однако, отношения не имеет.
Несмотря на поражение от румын (или цыган, по версии дяди Вани), у сборной СССР еще оставались надежды на благополучное завершение предварительного этапа. Но для этого надо было победить действующих чемпионов мира — команду Аргентины, за которую играл сам великий Марадона. Четырьмя годами ранее, на предыдущем мировом первенстве в Мексике, Марадона — этот малорослый и как бы даже слегка полноватый человек — поразил весь мир своим исключительным футбольным мастерством. А вернее сказать, не мастерством — волшебством. Вся планета увидела тогда настоящего футбольного гения, игрока, поцелованного богом в его кривоватые ноги, умеющие проделывать на поле невообразимейшие фортеля. Правда, этот гений был совместен если не со злодейством, то с мелким пакостничеством. Так, во всяком случае, могла подумать английская нация в полном составе, от мала до велика, от королевы до рядового ливерпульского докера, от рок-звезды до няни-сиделки, когда Марадона забил рукой, не увиденной рефери, свой знаменитый гол Англии в четвертьфинале-1986. И ничтоже сумняшеся объявил ту руку la Mano de Dios — «рукой бога». Но когда он же через три минуты после той «божьей» руки забил лучший гол в мировой футбольной истории, пройдя со своей половины до чужих ворот и обыграв по дороге шестерых или семерых англичан… Нет, это надо было видеть, и это в самом деле было божественно.
Но наша надежда, однако, заключалась в том, что все эти чудеса происходили все-таки четыре года тому назад. А теперь, казалось, всё будет по-другому…
В девяностом году еще сохранялась традиция, согласно которой в матче открытия мирового чемпионата играла команда — действующий чемпион. Таким образом, сборная Аргентины начала отстаивать свой титул с игры против совершенно загадочной команды Камеруна. Даже то обстоятельство, что Камерун тренировал советский тренер Валерий Непомнящий, не делало «Неукротимых львов», как называли их в Африке, менее загадочными и более известными для отечественных любителей футбола.
Итак, на поле стадиона «Джузеппе Меацца» в Милане вышло одиннадцать не самых знаменитых чернокожих футболистов. Многие с весьма причудливыми для русского уха именами и фамилиями — Франсуа Омам-Бийик, Андре Кана-Бийик (не родственники) и, разумеется, Сирил Маканаки (у двадцатого номера камерунцев торчала во все стороны роскошнейшая шевелюра, благодаря которой он действительно походил на молодого отчаянного льва). Маканаки сразу же привлек меня сочетанием эффектной внешности и забавной на наш слух фамилии. На 81-й минуте моего нового любимца заменил девятый номер сборной Камеруна — поджарый и жилистый, но, кажется, уже начавший лысеть (ого, а я не знал, что негры лысеют!) ветеран Роже Милла. Кстати говоря, слово «негры» тогда ни под каким соусом не считалось ругательным или предосудительным.
Так называемые болельщики со стажем (бывают алкоголики со стажем, как, например, дядя Ваня Желдыбин, а бывают болельщики) немедленно вспомнили, что это тот самый Роже Милла, который участвовал в дебютном для камерунской истории мундиале — в Испании в 1982-м. Но ему и тогда было уже тридцать лет, а теперь что же? Пришли к выводу, что русский тренер Непомнящий взял Милла в команду, только памятуя о его былых заслугах перед камерунским футболом. В конце концов, четырнадцать лет назад, в 1976-м, Милла признавали лучшим игроком всего Черного континента. Но сейчас, в тридцать восемь? Чем «Старый лев» еще способен помочь «Неукротимым»? Немудрено, что его не оказалось в основном составе в матче открытия. И об этом, очевидно, не стоило жалеть, потому что Камерун и без заслуженного ветерана играл хорошо, практически на равных против чемпионов, против команды Каниджи, Бурручаги, Бальбо, Сенсини и, конечно, Марадоны. Нет, видно было, что великий Диего уже не тот, что не так резок, как прежде, что, похоже, у него, при всей склонности к полноте, обозначился совсем уж лишний вес, но все же это был Марадона — неподражаемый и уникальный. Никто ведь не знал еще, что не пройдет и года, как Диего дисквалифицируют на порядочный срок за употребление кокаина, что в его жизни будет еще один Кубок мира, где его поймают уже на эфедрине. В девяностом году Марадона по-прежнему был лучшим. Но ничего этот лучший вместе со своими блестящими товарищами не мог поделать с командой в изумрудно-зеленых футболках, демонстрировавшей совсем не привычную для африканцев дисциплину и столь характерные для них пластику и артистизм.
Словом, в середине второго тайма в бело-голубом аргентинском небе грянул внезапный гром. Мяч завис над аргентинской штрафной площадкой, где его настиг в умопомрачительном прыжке Франсуа Омам-Бийик, сразу после этого июньского вечера приобретший мировую и заодно всесоюзную известность. Но удар у Франсуа не получился. Он как-то ткнул лбом мяч куда-то вниз. Тот шмякнулся о газон рядом с распластавшимся перед ним вратарем Пумпидо, а потом под мышкой у аргентинского кипера медленно заполз за линию ворот. Гол, который, по моему глубокому убеждению, предопределил судьбу Аргентины на том чемпионате. Не пропусти Пумпидо этот мяч, не поставь тренер Билардо на матч против СССР и все последующие игры резервиста Серхио Гойкоэчеа, тащившего все мячи подряд, включая те, что были пущены с одиннадцатиметровой отметины, никогда бы аргентинцам не добраться до финала Италии-90. Но матч открытия завершился оглушительной сенсацией, после которой стало ясно — с Аргентиной можно играть и выигрывать у нее.
На это и надеялись. Это потом, задним числом, стало понятно, что не могли аргентинцы нам проиграть на стадионе в Неаполе, на ставшем родным для Марадоны стадионе «Сан-Паоло», где он выступал за местный клуб, где его боготворила неаполитанская публика. На стадионе, который спустя тридцать лет после вознесения богоподобного на небеса сменит имя святого Павла на название в честь не менее для неаполитанцев святого Диего.
В той игре Марадона во второй раз в своей карьере прибегнет к помощи «руки бога», а советские зрители поймут, что почувствовала Англия в 86-м. Теперь Диего чуть ли не всей пятерней внаглую остановит мяч, летевший прямиком в аргентинские ворота, заменив собой, таким образом, Гойкоэчеа, и шведский судья Фредрикссон, естественно, сделает вид, что ничего не заметил. А Бурручага и Трольо, отправив два гола в «раму» московского динамовца Александра Уварова, вышедшего на поле вместо напортачившего с румынами Дасаева, окончательно похоронят наши надежды.
На следующий день (и это было еще одним потрясением) Камерун покажет, как надо играть против резких и неуступчивых румынских футболистов. И в этот же день начала восходить звезда Старого Льва. Милла вошел в игру за полчаса до конца при счете 0:0. За оставшееся время он успел дважды огорчить Сильвиу Лунга — одного из лучших вратарей Европы своего поколения, и даже гол Гаврилы Балинта не спас Румынию от итогового поражения.
Тот матч, правда, я видел только фрагментами и потому еще не успел как следует разглядеть Роже и восхититься его игрой. В последнем туре африканцы, уже обеспечившие себе выход в одну восьмую финала, с крупным счетом проиграли советской команде. Та победа была слабым утешением. Камерун явно валял дурака, и среди наших болельщиков распространилась версия, что Валерий Кузьмич Непомнящий таким способом пытался хоть как-то помочь соотечественникам. Но помочь им уже не представлялось реальной возможности, а камерунцы продули нашим 0:4 не потому, что специально играли в поддавки, а потому, что попросту решили дать себе передохнуть перед будущим матчем на вылет. Но, однако, никто всерьез не думал, что «неукротимые» сыграют на чемпионате еще больше одной игры. Тем более в соперниках у них была очень сильная команда Колумбии, составленная из харизматичных, ярких, иногда до экзотики, футболистов.
Особенно выделялись, восхищая и одновременно эпатируя публику, два колумбийских кадра. Один — атакующий полузащитник Карлос Вальдеррама, обладатель самой необычной прически на чемпионате в Италии. У него была рыжая кудрявая шевелюра, сидевшая на голове, как меховая шапка. Может быть, поэтому его называли El Pibe de Oro, Золотым мальчиком латиноамериканского футбола. Возраст мальчика в 1990-м, впрочем, уже приближался к тридцати годам, и тремя годами ранее Вальдеррама при наличии всех аргентинцев-бразильцев стал лучшим футболистом Южной Америки. Тремя годами позже, в 93-м, Карлос повторит это достижение. Вальдеррама выделялся на поле не только экстравагантной внешностью, но и прекрасным пониманием и чувством игры, позволявшими ему раздавать филигранные передачи партнерам, которые часто завершались взятием ворот соперника.
Второй колумбийской звездой с противоречивой репутацией был голкипер Рене Игита, которого называли не иначе, как El Loco, Безумцем. Король эпатажа, Игита изобрел знаменитый «удар скорпиона», когда вратарь отражает мяч, пущенный в его ворота, пятками в прыжке, напоминая тем самым упомянутое членистоногое, разящее свою жертву. Игита, безусловно, хорошо выполнял свою прямую обязанность — брать и отбивать мячи, но его еще все время тянуло к противоположным воротам. Будучи мастером исполнения пенальти и штрафных, за свою футбольную карьеру он забил более сорока голов. Кроме того, Игита был, очевидно, связан с колумбийскими наркокартелями и успел пару раз посидеть в тюрьме. Всё это, правда, случилось уже после итальянского мундиаля. В Италии же матч с чернокожими воспитанниками Валерия Непомнящего стал для вратаря подлинным кошмаром. Если бы не харизма и авторитет Игиты, его вполне могла бы ждать судьба Андреса Эскобара, которого, как полагают, застрелили за автогол, забитый им в матче с командой США на чемпионате 1994 года. Эта жуткая история приключилась с несчастным Эскобаром в одном из медельинских злачных заведений спустя десять дней после той злополучной игры.
Но вернемся ненадолго к матчу Камерун — Колумбия.
В роковую для Колумбии минуту сумасшедший Игита выскочил к середине поля и решил пофинтить, но тут великолепный Роже отобрал у него мяч и дал стрекача прямо к цели. Через несколько секунд он уже вкатывал «пятнистого» в оставшиеся беззащитными ворота. А потом побежал к угловому флагу и устроил там фееричную камерунскую пляску. Покрутив бедрами, помахав руками, Милла продемонстрировал выдающийся камерунский триумф.
Увидав это по телевизору, я твердо решил повторить эту пляску — только забью свой гол во дворе, так непременно повторю.
Четвертьфинал был поздно ночью с англичанами. Я ждал его как манны. Наши давно уже вылетели, к досаде Госкомспорта, поэтому оставались только африканцы Непомнящего.
Господи, как я болел за зеленую команду! И как переживал, когда, мать их, родоначальники забили камерунцам третий мяч. Маканаки и Милла плакали на поле. Советский тренер утешал своих подопечных, как мог. Платт и Уоддл обнимались со старым пердуном Шилтоном — английским вратарем-ветераном. Англия торжествовала фальшивую, как мне тогда казалось, победу. Ведь мои любимые «Неукротимые львы» играли много лучше. И все же обидно проиграли со счетом 2:3.
Наутро дядя Ваня вышел в огород, держа за пазухой неизменную чекушку. В его жмене красовалась миска с краснобокой земляникой — пошел первый урожай.
— Просрали черножопые, — сказал дядя Ваня сочувственно и намахнул, — родоначальники победили, мля.
— Я болел за них, — заметил я с легкой укоризной, дескать, черножопые черножопыми, а вот ведь что творят.
— Немцы чемпионами будут, — уверенно заявил дядя Ваня, точно в воду глядя, и немедленно прикончил свою четвертинку. — Как пить дать немцы, — повторил он, с аппетитом чавкая красной ароматной ягодой.
На следующий день после финала, в котором команда ФРГ, как напророчил Желдыбин, взяла верх над бледными аргентинцами, меня около полудня разбудил залихватский свист. Так мог свистеть только Серега Петров. Ни у кого из нашей компании, да, пожалуй, и во всем поселке, не получалось произвести при помощи двух пальцев, вставленных между зубов, такую музыкальную трель, с замысловатыми коленцами и переливами. — Алёха! — заорал Серега чуть погодя, видимо отчаявшись воззвать меня к жизни одним лишь художественным свистом.
Никого дома не было. Мать утром ушла на смену. Она работала в котельной, снабжавшей теплом весь наш поселок, так что Сереге пришлось постараться, чтобы поднять меня с постели. А снилось мне нечто неправдоподобное и потому чудесное. Будто играю я центрфорварда в какой-то настоящей профессиональной команде, вместе с признанными звездами, в финале важного чемпионата. И будто партнерами в моей команде выступают сами Андреас Бреме и великолепный Роже Милла. И вот Милла, разобравшись с двумя защитниками, отдает мне идеальный пас на ход, и я оказываюсь один на один с вратарем соперников. А вратарем отчего-то у них играет вихрастый Гриша Чудинов — долговязый, длиннорукий парень, который обычно в наших дворовых битвах действительно исполнял роль голкипера. Он расставляет в разные стороны свои длиннющие клешни, я бью ему низом под опорную ногу… Но в этот момент раздается пронзительный судейский свисток. И я понять не могу, то ли арбитр тем самым фиксирует взятие ворот, то ли, наоборот, отменяет гол из-за более чем сомнительного офсайда. И главное — он все продолжает свистеть, не замолкая.
Легко догадаться, что это Серегина незаурядная трель ворвалась в мой сон и так и не дала мне разобраться, что к чему в моей футбольной грезе.
Я выглянул в окно и увидел Петрова, который стоял у нашей калитки и орал. Пришлось постучать по стеклу, чтобы Серега заметил меня и перестал наконец выкрикивать мое имя с завидной протяжностью. Зато, заметив меня, он начал делать энергичные движения руками, словно загребая воздух к себе, — дескать, выходи скорее, сколько можно дрыхнуть! А вид у меня вправду был заспанный, и явился я в поле Серегиного зрения в одних семейных трусах в синий василёчек и в мятой грязновато-белой майке, уже начавшей, соответственно, испытывать нужду в стирке.
Когда через десять минут, умывшись, я спускался с крыльца, то увидел, что рядом с Петровым уже находится тетя Клава Доронина и гневно отчитывает его. Оказалось, что своими свистом и воплями Серега разбудил не только меня, но и доронинскую младшую девочку, которая теперь вместо Петрова стала вопить, решительно отказываясь засыпать заново. Кое-как нам удалось совместно с Серегой успокоить растревоженную мамашу — женщину, в сущности, как можно было увидеть по известному эпизоду с Желдыбиным, не вредную, но, как и все многодетные матери, несколько нервную.
— Что произошло? — спросил я у необычно возбужденного Петрова, когда угомонившаяся тетя Клава ушла к себе, намереваясь-таки уложить свое разбуженное Серегой чадо.
— Цыганы приходили, — сказал Серега, ударяя на первый слог.
Теперь настала моя очередь немного растревожиться.
— И что? — спросил я с волнением и в то же самое время с интересом, потому что от нашей поселковой цыганской диаспоры можно было ожидать всяких сюрпризов. Мы, конечно, знали, что цыгане жили у нас с незапамятных времен (а незапамятное время лично у меня в ту пору, так же как и у моих товарищей, начиналось с периода «перед войной»). Говорили наши цыгане почти исключительно по-русски. Во всяком случае, их пацанва, похоже, вовсе не умела изъясняться на языке предков. Подавляющее большинство цыганских детей ходило вместе с нами в обычную среднюю школу. Правда, мало кто заканчивал даже восемь классов, но ведь основное в образовании что? — худо-бедно научиться читать и считать. Причем считать главным образом деньги. А всё остальное уже приложится на практике. В ходе, так сказать, тернистого жизненного пути.
Так что внешне цыганские дети и подростки вроде бы походили на нас — в смысле языка и отношения к образованию. Мы ведь тоже не особенно дружили со школой. Но все-таки нечто неуловимое, но носившееся в воздухе, какая-то не вполне даже материальная субстанция или аура жизни, которая образовывалась вокруг этих цыганят, заставляла нас почувствовать, что они — чужаки. Естественно, и они, очевидно, считали русских ребят такими же чужаками по отношению к себе. И дело заключалось отнюдь не в особой смуглости кожи. У нас в компании, например, вертелся одно время Мишка Иваньков, так у него даже кличка была «Негр». Потому что он смуглотой не уступал ни одному цыгану. Но жил он в русском, а не цыганском квартале, и в свидетельстве о рождении у него прямо указывалось — «русский». Правда, говорили, что без цыганского семени не обошлось, что бабушка его по отцу (утонувшему спьяну на рыбалке, когда Мишка под стол ходил) точно ромалэ, но установить доподлинно истинность этого предположения и тогда и сейчас не было и нет никакой возможности.
Короче говоря, дело заключалось не в смуглости или в белизне кожи, не в черноте или в голубизне глаз, не в особом способе цыкать слюной в прорехи меж зубов — цыкали-то все одинаково, а в особой, неуловимой ауре, отличавшей русского подростка от цыганского и заставлявшей обоюдно настораживаться при встрече.
Другими словами, от цыган можно было ожидать всяких сюрпризов, в том числе неприятных.
— Цыганы предлагают матч, — выпалил Серега.
— В смысле?
— В футбол хотят с нами сыграть.
— На корову? — решил я пошутить. — Или на кобылу?
— На «Москвич» АЗЛК завода, — поддержал меня Петров, широко улыбнувшись. Зубы у него в пасти были крупные и кривые, благодаря чему ему удавалось лучше других, наиболее форсисто цыкать слюной, когда он хотел продемонстрировать свою особую удаль, независимость и презрение к обстоятельствам.
— А кто приходил, конкретно кто?
— Ясно кто — Артур и Рома.
Рома и Артур представляли собой цыганскую версию Пата и Паташона, за что мы над ними подсмеивались, но всегда за глаза. Парни они были отчаянные, могли легко и охотно полезть в драку по любому ничтожному поводу. Нам такого повода, признаться, им давать не хотелось. Прежде всего потому, что оба цыгана превосходили нас возрастом, а, следовательно, и физической силой. Им стукнуло лет семнадцать-восемнадцать, в нашей же компании самыми старшими были как раз мы с Серегой — по пятнадцать лет. Остальным не перевалило за четырнадцать-тринадцать. Потому-то связываться с Ромой и Артуром, а заодно и с прочей цыганской братией, казалось делом явно неразумным.
Но они и впрямь вместе выглядели забавно. Артур — маленький, коротконогий, с беспорядочными черными вихрами на крошечном черепе. Рома — долговязый, похожий чем-то на цаплю и вообще-то по комплекции не напоминающий типичного цыгана. Однако такой же, как все ромалы, чернявый, но при этом бривший волосы на голове до состояния короткого бобрика. Это тоже было не очень по-цыгански, потому что их мужчины обычно носили густые шевелюры, пока и если не лысели. Ходили даже зловредные слухи, что Рома бреет голову оттого, что в отросшей растительности у него немедленно заводятся паразиты, но это, скорее всего, был чей-то нехороший поклеп.
— Они разве футболисты? — спросил я у Сереги скептически.
— Телевизора насмотрелись и стали футболистами. Италия-90. Чампионато Мондиале ди Кальчо, — на чистом итальянском провозгласил Петров, ломаясь, как Челентано на эстраде.
Я не предполагал, что у цыган в домах есть телевизоры. Я думал, что у них там на входе висит сбруя с подпругой как память о прошлом, а в комоде прячутся запасные золотые фиксы. Но «много нам открытий чудных готовит просвещенья дух», как сказал еще один смуглокожий господин.
— Третий день тренируются, — бросил Серега небрежно. Мол, пускай хоть затренируются, а нас им все равно не обыграть.
— Да ну! — подивился я. Перспектива сыграть практически международный матч сразу же захватила меня и увлекла.
— Согласен играть?
— Не то слово! Конечно, согласен!
— Условия я обговорил, в основном, — важно сказал Серега, уже примеривший на себя капитанскую повязку. — Играем на нашем поле (надо будет только его более-менее почистить от коровьих «мин») семь на семь. Играем два тайма по тридцать минут. Договорились о том, что нужен нейтральный судья, — Серега, перечисляя условия, загибал пальцы и загнул уже мизинец, безымянный и наконец средний палец на правой руке, когда я вмешался.
— Где же мы найдем нейтрального судью? Пригласим Фредрикссона из Стокгольма?
— Вопрос, конечно, интересный, — невозмутимо отвечал Сергей, — но решаемый. Я предложил Мишку Иванькова. Цыганы помялись, но согласились. Он же частично русский, частично цыган — погляди на его рожу. С нами он последнее время не якшается. Как от игрока от него толку никакого нет — только под ногами мешаться. Нейтральная фигура. А согласится он по-любому, это ему только по гордости помажет.
— Цыганы его перекупят как-нибудь, — забоялся я.
— Фигня, не перекупят. Нам вообще зачем судья-то нужен? Главное дело — за временем следить. В остальном сами разберемся.
— Тоже верно.
— Сегодня понедельник. Игра в воскресенье. Шесть дней на подготовку. Я даже договорился, как будем поле делить для тренировок. Мы днем тренируемся, они вечером.
— Ну и договорился! — нашел я все-таки, к чему придраться. — Днем жара, а они вечером будут тренироваться, в самую прохладу.
— Это я не подумал, — озадачился Серега. — Но ничего не попишешь, не передоговариваться же теперь…
— С этими цыганами передоговоришься…
— Ничего, — сказал Серега приободренно, он вообще не способен был к долгому унынию, — это даже к лучшему. Более тяжелые условия нас закалят. Тяжело в ученье — легко в бою!
— Допризывник…
— И самое главное, — Петров не обратил внимания на мою иронию, — цыганы на то и цыганы, что играть просто так не станут. Да и нам стимул не помешает. Биться будем, конечно, не за корову или кобылу, но… Короче говоря, на кону десятилитровое ведро клубники и такое же количество пива!
Вот тебе раз! Клубнику, конечно, можно тайком натаскать с родительских огородов, но где мы возьмем десять литров пива? На него ведь деньги нужны, а денег-то у нас нет. Просить у родителей? И на какую же надобность? К тому же зачем нам пиво, когда мы по квасу больше?
Я поделился своими сомнениями с Серегой, но он их с ходу отмел. Во-первых, мы не проиграем, а выиграем, и во-вторых, настоящие мужики в нашем возрасте уже вовсю пиво пьют. От него «протеин растет» (не знаю, что такое, но звучит красиво), а квас по сравнению с пенным напитком — «кобылья моча».
И вот мы начали тренироваться. В ворота, ясное дело, встал Гриша Чудинов — его длинные руки давали нам надежду на успех. Я играл центрфорварда, Серега должен был в середине поля изображать некого похожего на Игоря Нетто — в начале девяностых мы еще помнили знаменитых советских игроков. По правому и левому краю действовали Лелик Костин и Андрей Щипанов. Таким образом, мы предвосхитили бразильского тренера Парейру, который на чемпионате 1994 года выпустил на поле великолепных Леонардо и Жоржиньо, бороздивших всю бровку, игравших в защите, как в нападении. В последующем это амплуа получило итальянское имя «латераль». Антон Орленко и Вася Мазунин должны были оборонять последний рубеж, играя в защите. Тому и другому было всего по четырнадцать, но оба они недостаток техники компенсировали невероятной любовью к футболу и готовностью сдержать противника любыми, в том числе самыми костоломными средствами.
Тактика была отработана в высшей мере. Мы подготовились к воскресной игре в отличной степени.
Вечером в субботу, накануне матча, я вышел в огород с миской садовой клубники и увидел за плетнем дядю Ваню Желдыбина. В руках у того имелась такая же миска с ягодами и неизменная чекушка «Московской».
На сегодняшний день это была уже вторая или третья четвертинка, поэтому дядя Ваня попробовал завести со мной политические разговоры:
— Ну и что, Леха, как тебе, мля, прожектор перестройки? Заглох, нах, потух?
И дядя Ваня глотнул, утерев сизый нос. Подышал, подумал и добавил:
— Погубили коммуняки, гады, академика Сахарова.
Я ответствовал важно и не без задира:
— Политику не хаваю, дядь Вань.
— Конечно, — реагировал Желдыбин, как бы обижаясь, — вам бы только мячишко свой пинать. О стране-то кто думать будет, нах? — И дядя Ваня вытянул из подмышки свернутую в трубку газету «Известия». — Вот! — И он потряс «Известиями», как факелом.
Я не понял, что означало это «вот!», и до сих пор не понимаю. Дядя Ваня не стал ничего далее разъяснять. Намекал ли он на какой-то конкретный газетный материал или просто констатировал мощь прессы на этапе исторического перелома — не знаю. Я-то, признаться, думал, что пресса, сложенная плотной трубкой, лучше всего годится для битья мух, которых летом всегда изрядно водится, особенно вблизи уличного сортира.
Дядя Ваня опять глотнул и уничтожил чекушку. Достал из миски крупную землянику и повертел ею перед своим носом. Мне подумалось, как они схожи — нос и ягода, вместе такие мясистые и цветные.
— Ох, какой петух! — восхищенно сказал Желдыбин, имея в виду красную «викторию», и немедленно закусил.
— Что-то вы, дядя Ваня, нынче окосевши, — заметил я лукаво.
— А вот ты, Алексей, — сказал Желдыбин, поставив миску с ягодами на землю и навалившись на наш общий забор, — кем себя видишь, так сказать, в будущем? Как хочешь быть полезен, нах, обществу?
«Да, дядя Ваня, — подумал я, — давненько я тебя таким не видел».
— Так и будешь мяч пинать?
— Да мне еще два года учиться, — решил я отвязаться от соседа. Но лучше бы я этого не говорил.
— Учиться… Учиться, мля. Тебе сколько лет, пятнадцать? Я в твои годы уже специальность получал, рабочую квалификацию. Все дороги открыты, во! Шел бы в ПТУ, а то в техникум. Нет, будет он еще два года штаны просиживать. Десять классов, мля! А на хера они нужны тебе, эти десять классов? На хе-ра? Рабочую специальность получи. Токаря. Слесаря. Каменщика хоть.
Речь дяди Вани становилась всё отрывистее. Я не мешал ему, молча выслушивая справедливые упреки.
— А лучше, как я. Газо-электро-сварщика.
Сложное слово далось Желдыбину не просто, но он, надо отдать ему должное, довольно четко и без ошибок выговорил название почетной профессии. Я не стал напоминать дяде Ване, что он уже давно не работает по специальности, а подвизается грузчиком в нашем сельпо, ожидая заветного выхода на пенсию. Я только заметил:
— Вы бы не наваливались так на забор, дядь Вань. Сломается еще.
Дядя Ваня поглядел на меня изумленно и с тем же изумлением в лице полетел лицом вниз. Под желдыбинской тяжестью подломилось сразу несколько вертикальных штакетин вместе с поперечиной, и несчастный дядя Ваня взрыхлил мордой почву на нашем с матерью участке. Конечно, я немедленно бросился на помощь, точно какой-то тимуровец, и поднял на ноги матерящегося соседа. Но стоять он, увы, уже не мог и потому сразу же упал снова. Повалился, зацепился брезентовой брючиной за гвоздь, торчащий из заборной доски, разорвал свои легендарные штаны. И вот вместо того, чтобы копить силы перед завтрашним матчем, мне пришлось, их растрачивая, тащить грузного Желдыбина до его дома. Я сумел довести дядю Ваню до двери и втащить его в сени. «Сам-сам», — похрюкивал дядя Ваня, но я не отступился от него до тех пор, пока мой горемыка сосед не принял горизонтальное положение и не захрапел, как заезженный конь.
Наутро в воскресенье, выходя из дома, я увидел, что Желдыбин возится около плетня, починяет. Он вроде бы не заметил меня. Думаю, прикинулся. Думаю, ему было неудобно.
И вот лежу я теперь, спустя тридцать лет, на диване, смотрю ничем не примечательный матч «Хетафе» — «Уэска» и вспоминаю перипетии той незабываемой игры против нашей местной цыганской диаспоры, стартовавшей ровно в половине седьмого вечера по местному времени.
Цыганы начали хорошо, мы даже не ожидали, что они так здорово подготовятся.
В самом начале Рома пришел к нашим воротам после углового и забил своей бритой головой отличный гол. Он вколотил его в раму, как заправский Сальваторе Скилаччи, вратарь Гриша даже ухом не успел повести. Мы собрались, конечно; я упорно барражировал возле их площадки, но долговязый Рома, исполнявший роль центрального защитника, пару раз врезал мне по ногам, а судья — метис-полукровок Мишка — отчего-то не свистнул. Свистка у него, конечно, не было, но мог хотя бы щербатым ртом просигнализировать о нарушении. Уже назревал скандал, когда противники забили нам второй гол, воспользовавшись толчеей возле Гришкиных ворот. В этой толчее самым юрким оказался, конечно, маленький Артур, который пропихнул мяч мимо нашего Гришки, распластавшегося на траве, если можно было назвать травой лысую поверхность поселкового поля.
Дело пахло керосином, но, к счастью, наступил перерыв. И здесь мы произвели гениальный тактический ход — вместо Сереги, ушедшего в оборону, роль второго центрфорварда стал исполнять Вася Мазунин. Тактическая мысль команды соперников не заходила слишком далеко, поэтому они несколько растерялись. Мы с Васей, постоянно меняясь местами, запутывали противную оборону. Кроме этого второй тайм показал, что наша физическая готовность намного превосходит возможности «Ромы» — так меж собой мы стали именовали цыганскую команду. Они начинали всё больше нервничать и грубить, а судья уже не мог не карать их за это штрафными санкциями, разрушая возникшее было представление о предвзятости. В итоге Серёга Петров сравнял счет, вколотив в цыганские ворота два мяча прямыми ударами со штрафных. Он бил сильно и точно, делая вид, что метит прямо в цыганские носы, и противники отворачивались, а Серёге только того и надо было. Вратарь у соперников был не очень, поэтому мы договорились — чаще бить по воротам, пускай издалека.
Ромалы запсиховали и повели дело к драке, но здесь — надо отдать ему должное — вступил в дело Артур. Самый маленький по росту, он был, однако, самым авторитетным среди своих. Видно, думал, что они нас сумеют-таки обыграть по-честному. Он успокоил свою компанию, и после переговоров мы продолжили игру. Мишка, как настоящий рефери, добавил время. Оставалось еще минут десять до конца эпохального интернационального матча.
И хотя Артур увещевал своих ребят, они нервничали все больше. Когда их центрального нападающего — быстрого пластичного парня по кличке «Атас» (его настоящего имени я так и не узнал) — Антон Орленко жестко, но по правилам встретил на подходе к нашим воротам, да так, что Атас растянулся на поле как длинная сопля, ситуация опять накалилась. Соперники кипели, как канадские хоккеисты, проигрывающие Харламову и компании.
Кульминация, однако, наступила на последней минуте, когда мне удалось открыться под Серегину передачу, а тот черпаком забросил мяч за головы защитников. Вратарь вышел из ворот, а я, не давая мячу опуститься, поймал его ногой на лету и мягко перебросил через цыганского голкипера.
Клянусь честью, это был гол, достойный прошедшего мундиаля! Соперники попадали ниц в страшном разочаровании. Я же опрометью бросился к углу поля и устроил там то, что мог в силу своих хореографических возможностей. Это было некое карикатурное подобие танца моего нового кумира — легенды Камеруна, неподражаемого Роже Милла. Краем глаза я наблюдал за реакцией приходящих в себя соперников и с ликующим удовлетворением понимал, что они все в едином порыве хотели бы напинать мне под зад, но не решались сделать это, смутно чувствуя свою очевидную неправоту. Да они вообще не знали, что предпринять, ибо неумолимый Иваньков четко отмерил одну минуту, оставшуюся до окончания второго получаса игры. Что они могли сделать за минуту?
Они лишь развели мяч с центра. Артур обыграл слабо сопротивлявшегося Мазунина — что сопротивляться, когда дело уже сделано, — и ударил издалека в сторону наших ворот, ударил явно наудачу. Мяч, вяловато вихляясь, как уставшая проститутка, покатился прямо в руки Гришки Чудинова. Гришка изогнулся, принял модную вратарскую позу в полуприседе, сложил руки профессиональным вратарским манером… и в эту секунду мяч, то ли ударившись о вставшую на пути кочку, то ли по еще каким-то своим, только ему известным резонам, скакнул и ускакал от Гриши, как колобок от дедушки. Гол — и ничья 3:3!
Увы, теперь настала наша очередь падать ниц. Большего разочарования ни я, ни все мои товарищи не испытывали за всю свою полуторадесятилетнюю жизнь. Не преувеличу, если скажу, что по ощущениям, прочувствованным в самую секунду свершившегося, то разочарование осталось у меня одним из самых горьких по сию пору. С чем его можно сравнить? С разбитой первой любовью? С провалом на экзаменах в Институт стран Азии и Африки при МГУ? Да, пожалуй, разве что с этим.
Команда наша, к счастью, спасла Гришу Чудинова от расправы. Потому что Серега Петров, как человек горячий и импульсивный, сразу же ринулся убивать Гришу, повинного только в том, что с ним произошел несчастный случай. И убил бы, если бы я, Антон и Вася Мазунин, как три самых здоровых амбала в нашем составе, не схватили Серегу за руки, не повалили вниз и не привели в чувство жарким шепотом и парой крепких тумаков.
Цыганы меж тем ликовали, точно они выиграли чемпионат своей Индии и сопредельных окрестностей.
Меж тем оказалось, что нами не до конца продуман регламент встречи. Матч закончился вничью, и было не понятно, что же делать дальше. Как будто ни мы, ни противная сторона не ожидали такого исхода, будто представители каждой из противоборствующих команд пребывали до игры в уверенности относительно своего окончательного успеха. Играть ли теперь дополнительное время или не играть, а если играть, то сколько времени должен длиться дополнительный тайм?
Когда незадачливый Гриша был окончательно спасен, мы с охолонувшим Серегой отправились на новые переговоры. Мы настаивали на добавочной двадцатиминутке, но противники не проявили восторга на сей счет. Оно и верно — у соперников языки вываливались из пастей от усталости, физически мы явно оказались крепче. Поэтому хитрый Рома, выполнявший капитанские обязанности у ромалэ, наотрез отказался продолжать матч. Ведь «на берегу» уговора играть овертайм не было? Не было. Так о чем говорить? Какой же будет судьба приза, выставленного на кон, — все-таки столько ягод и пива не валяется на дороге? Последний вопрос особенно интересовал Петрова, да и всем нам было до крайности обидно в последний момент лишиться такой награды, завоеванной в честной спортивной борьбе.
Рома мялся-мялся и наконец предложил организовать переигровку — недельки через три. Что ж, этот вариант лично меня вполне устраивал. Серега до последнего настаивал на том, чтобы продолжать игру немедленно, но Ромина аргументация против даже любому стороннему и незаинтересованному наблюдателю наверняка показалась бы железной и неопровержимой. Вот что значит учет всех возможных вариантов, способность предвидеть грядущие события и вообще всесторонний комплексный подход в дипломатической игре между высокими договаривающимися сторонами. В нашем рукаве не нашлось козырей, чтобы возразить цыганскому капитану. Пришлось Мишке Иванькову окончательно зафиксировать ничью, а нам разойтись в разные стороны с тем чувством, что дружба на этот раз оказалась слишком далека от победы.
Мы, остановившиеся в тридцати секундах от блестящей волевой виктории (не ягоды), уходили теперь с поля поверженными, словно матч завершился нашим полным поражением.
— Козлы, — зло процедил сквозь зубы Серега Петров.
— Почему мы козлы-то? — обиженно отозвался Лелик Костин, самый молодой игрок нашей команды. Ему только недавно исполнилось тринадцать лет.
— Да не вы, дурень! Цыганы — козлы.
— Че они козлы? Пропускать не надо было гол на последней минуте, — сказал Вася Мазунин.
— Да? — чуть не плача ответил Гриша. — А кто на последней минуте дал пройти этому Артурчику?
— Не были бы у тебя руки кочергами, — настала очередь обижаться Васе.
— Хватит! — прервал начинавшуюся ссору, грозившую перерасти в скандал, а возможно, и в мордобой, Серега Петров. — Все хороши. Недооценили соперника. Думали, на одной ноге их обыграем. Мы же мастера! Корифеи дворового футбола!
— Не корову ведь проиграли, — вмешался салага Лелик. — И вообще не проиграли.
— Ты-то бы помолчал, умник, — махнул рукой, как плетью, донельзя расстроенный Серега.
— Ну вот, то я дурень, то я умник, — сказал Лелик и состроил такую нелепую мину, что все расхохотались.
На другой день вечером мы с Серегой пили пиво в лесочке на краю поселка. Хотя мне по возрасту набежало уже пятнадцать с половиной лет, я в тот раз впервые попробовал алкоголь. Пиво мне тогда показалось не особенно вкусным, квас нравился больше. К тому же пить пенное было довольно неудобно. Его наливали в полиэтиленовый пакет, в углу пакета затем проделывалась махонькая дырочка, из которой и высасывалась горьковатая влага. Кое-как мы с Петровым разделались с одним литром.
— Нет, все-таки цыганы — козлы, — сказал Серега убежденно, словно продолжая прерванный разговор.
— Да почему? — возразил я, по-джентльменски заступаясь за противника. — Играли нормально, почти не бузили, даже по ногам лупили не очень часто. И не выиграли мы, согласись, чисто случайно. Просто — как это говорится — роковое стечение обстоятельств. Подожди, вот будет матч-реванш, и мы им покажем настоящий класс.
— Готов спорить на те же десять литров, — заявил Серега, усмехаясь, — что никакого матча-реванша не будет.
— Это как же?
— А вот так. Заочкуют чернявые.
Я тогда не поверил другу, а ведь он оказался прав. Цыгане под всякими предлогами оттягивали проведение встречи — то состав у них не набирается по причине внезапной простуды сразу нескольких человек. (Ага, так мы им и поверили! — ну, какая простуда жарким летом?) То вдруг выяснялось, что Рома уехал в город по каким-то делам. И какие, интересно, у Ромы появились дела в городе? У него и в поселке-то никогда никаких особенных дел не было, кроме сосредоточенного лузганья семечек. То вдруг в уже назначенный день игры наши оппоненты внезапно вспомнили, что именно на этот день падает какой-то невероятно важный и значительный национальный праздник. Словом, вечно находились разнообразные причины.
Потом своим чередом наступила осень, начались занятия в опостылевшей школе, где мы уже никак не могли пересечься с нашими цыганскими визави, поскольку те давно завершили нужное им образование. Вместе с осенью пришли новые проблемы, занятия и заботы, и как-то сама собой растворилась в похолодевшем воздухе идея матча-реванша.
А потом прошел еще целый год, и еще год, мы с Серегой окончили школу, а страна, в которой мы родились и дожили до зари, так сказать, туманной юности, покорчилась-покорчилась да и померла.
Новое время родило новые песни и породило новый футбол — его, футбол девяностых, дикий, как все это феерическое десятилетие, я тоже теперь вспоминаю с ностальгией, хотя это совсем иная история, выходящая за рамки нынешней, заканчивающейся.
Но вот смотрю я матч между беззвездными испанскими середняками и вспоминаю друзей, товарищей и знакомых своего позднего отрочества, одновременно ранней юности.
Характерно, что никто из них не остался в нашем поселке, все поразлетелись кто куда, ища свою птицу счастья. Нашел ли ее хоть кто-то — сомневаюсь. Но ведь, как верно заметил в свое время уважаемый нами французский барон, — «главное не победа, главное — участие!». И каждый, безусловно, сыграл или до сих пор играет свою роль в человеческой комедии.
Антон Орленко, например, всю жизнь отбарабанил на стройке. Отбарабанил в хорошем смысле этого слова. Он квалифицированный каменщик и хороший семьянин. Шутка ли? — он отец четверых детей, рожденных в двух законных браках. Андрей Щипанов занялся бизнесом. Подробностей я не знаю, но вроде бы у него всё пучком. Дела идут, солнце улыбается. Вася Мазунин работает мастером в автосервисе. Он из тех, кто «за машину родину продал», но родина, по счастью, не обиделась. Лелик Костин имеет ультрамодную профессию — он айтишник. Я смутно себе представляю, кто это, но люди говорят, что быть айтишником очень круто. Забыл заметить, что Лелик последние лет пятнадцать живет в Москве. Из нашей футбольной команды он единственный, похоже, действительно сумел, что называется, «выбиться в люди».
С остальными получилось несколько хуже. Гриша Чудинов пал жертвой зеленого змия. Он умер, не дожив до тридцати пяти, на выходе из очередного циклопического запоя. И все равно Гриша на целое десятилетие пережил Серегу, моего незабвенного Серегу Петрова, нашего неформального лидера, нашего вожака. Серега стал военным, кадровым офицером, и погиб в начале 2000 года в районе чеченского города Аргун. Привезли Сергея на родину в цинковом костюме и похоронили на кладбище нашего поселка рядом с его отцом.
Остаюсь я. А что я?.. Я полеживаю на диване и в блаженной праздности смотрю матч «Хетафе» — «Уэска». Я не стал звездой футбола, и не вышло из меня африканиста. Лежу себе — пролетарий умственного труда… Сумерки сгущаются, молодость укатывается в прошлое, словно мяч за лицевую линию. Вот-вот прозвучит финальный свисток.
Надо бы навестить малую родину и сходить на кладбище к Серёге, подправить могилу, потому что теперь некому ее подправлять, а заодно зайти к дяде Ване Желдыбину. Он недалеко от Серёги лежит. Поселок ведь — там все рядышком…