Ростислав Ярцев. Нерасторопный праздник: Стихотворения
Опубликовано в журнале Урал, номер 3, 2022
Ростислав Ярцев. Нерасторопный праздник: Стихотворения. — М.: ЛитГОСТ, 2021.
Дебютная книга стихов Ростислава Ярцева отличается художественным разнообразием. Трудно причислить поэта к какому-либо поэтическому течению, потому что «Нерасторопный праздник» вбирает в себя опыты работы с разными формами и художественными методами. Встречаются стихотворения, которые можно было бы назвать метареалистскими, например: «— буду дрожать на ветру, обольюсь росой» или «Три прогулки». Они метафорически сгущенные, логически трудносовместимые образы в них наслоены друг на друга:
— буду дрожать на ветру, обольюсь росой,
стану листать парную твою мочу, —
сыну несытому сын говорит босой.
В то же время некоторые стихотворения, например «Вышель Гоголь из шинели» и «тамбовский волк тебе товарищ…», благодаря своей центонности, упрощению грамматических конструкций и доле скрытого разрушения политических и культурных стереотипов выглядят вполне концептуалистскими:
тамбовский волк тебе товарищ
американский нетоварищ.
Не чужд Ярцеву и минимализм: в книге есть моностихи «одно стихшее однос тишие» и «вместо бегства — детство: Бог с ним, поздним», а также малострочные стихотворения.
Подобное стилистическое изобилие без склонности при этом к определённой форме поэтического высказывания говорит о пока что продолжающемся поиске её. Однако это не значит, что в поэтике Ростислава Ярцева нет постоянных величин.
Одна из них — это фонетоцентричность. Стихи Ярцева полны различных видов аллитерации, и в них главенствуют скорее не выражаемые смыслы, а созвучия, к достижению которых стремится стихотворный ряд. Одно появляющееся сочетание звуков влечёт за собой другое, и ощущение поэтом внутренней фонетической гармонии стиха — это, если угодно, электрический ток, благодаря которому светит лампа поэзии. В этом Ярцев следует просодии своего, пожалуй, главного поэтического учителя — Мандельштама. Разумеется, нужно отдавать себе отчёт в том, что фонетика — такой же семантически насыщенный уровень текста, как и все его остальные уровни, а фонетика при анализе текстов, работающих со звуком, выступает проводником к семантике звукосмысла, а не является эрзацем, лишëнным значения и нагрузки. И всё же примером того, как стихотворение вырастает из звука и определяет его смысловую сторону, может служить «пора менять словарь»:
пора менять словарь пора сорвать
меня меня минуя русло рва
но именуя всуе не спасу я.
Что касается основных мотивов книги, то их два: богоискательство и борьба с вселенской энтропией. Первый неизбежно вытекает из ищущего характера поэзии Ярцева. Если происходит поиск идеальной формы, значит, и на смысловом уровне обозначается стремление к Идеалу. В данном случае этим Идеалом выступает Бог, единение с которым есть точка достижения состояния абсолютной гармонии. Стремление непостоянно в своей интенсивности, иногда оно пассивно:
ожидать Его родного
одного в веках —;
А иногда — крайне активно:
приём приём аллахристос.
Хотя в последней приведённой цитате и фигурирует «аллахристос», в основном Ярцев обращается к христианскому религиозному контексту. Распространены образы, связанные с культом христианства: обряды, церковная символика, библейские сюжеты и персонажи. Нередко поэт адаптирует Библию под реалии собственного художественного мира, синтезируя даже не просто духовные стихи, а скорее апокрифы:
бреди без посоха туда где засуха
где вместо воздуха горькая Пасха.
Переосмысление канонического духовного материала напрямую связано в поэтике Ярцева со смертью: её значение делается больше значения вечной жизни, образ укрупняется и обостряется. Вера и небытие буквально идут рука об руку, их обители становятся важными лирическому герою местами:
В городе городе где мы жили
Много кладбищ и храмов были.
Подобное внимание к смерти является частью второго упомянутого мотива — борьбы с энтропией. Небытие так или иначе является следствием всеобщего распада, следы которого видны поэту повсюду. В поэме «Рафинад» сахар выступает метафорой неизбежного рока, неотвратимого перехода в состояние несуществования:
Рафинад
не дает больше жить.
В художественном мире Ярцева вообще не существует ничего постоянного — всё подвержено переходу в небытие с течением времени:
это было тому девятнадцать лет
показалось что Рыба хотела есть
это время хотело есть.
Время — прожорливое чудовище, которого лирический герой, несомненно, страшится, но в победу над которым истово верит. Герой предпочитает бороться с энтропией, потому что сам факт её существования мешает ему полноценно воспринимать жизнь и принуждает его к разговору о пограничных, не до конца осознанных формах бытия:
почему эти юные губы
никогда не сумеют о радости спеть
только сны и морозные срубы.
Лирический герой Ярцева предлагает два способа вырваться из подчинения установленному миропорядку: активное действие и пассивное хранение воспоминаний. Герою «хочется сделать хоть что-нибудь — просто назло // миру бессмысленных, серых, убогих окраин», но далее это «что-нибудь» осознаётся как хранение фотографий, посещение кладбищ и мемориалов, чтение воспоминаний — в общем, всё, чем жива память о человеке, предмете или явлении. Ярцев верит, что пока об объекте помнят, то он не подвержен окончательной энтропии и метафизически находится в пространстве бытия. Нужно только дождаться момента, когда «мы узнаем, что времени — нет», который в соответствии с мотивом богоискательства имеет ещё одну коннотацию — второго пришествия Христа. При этом способность помнить отождествляется со способностью истово верить, и два мотива фактически сливаются в один:
разве святость, Равви, не значит — память?
Размышления о противостоянии небытию сводятся к тому, что один важный мотив книги разрешается за счёт другого. То есть главный способ победить энтропию — это достичь единения с Богом, которое отменит категорию времени как таковую, а вследствие и смерть, и забвение. Это может означать, что проблема, решение которой находит Ростислав Ярцев за счёт поэзии, всего одна. Поэт сам собою уже в первой книге избавлен от необходимости выбирать приоритетное направление эстетической работы. Он встал на путь, на чётко видимую ему дорогу — верится, что она приведёт его не только к гармонии, но и к успеху.