Стихи
Опубликовано в журнале Урал, номер 3, 2022
Владимир Гандельсман (1948) — родился в Ленинграде, окончил электротехнический вуз, работал кочегаром, сторожем, гидом, грузчиком, преподавателем русского языка и литературы… Живет в Нью-Йорке и Санкт-Петербурге. Поэт и переводчик, автор более двадцати книг стихов, многочисленных публикаций в различных журналах, а также переводов из Шекспира (сонеты и «Макбет»), Льюиса Кэрролла, Уоллеса Стивенса, Джеймса Меррилла, Ричарда Уилбера, Имона Греннана, Энтони Хекта и др.
Два окна
1
За окном закипела крона.
Я проснулся, душа спала.
Было сумрачно, и промозгло, и рано-рано,
и хотелось тепла, тепла.
Листья, листья весь день сдувало
и прижимало к стеклу
так, что горло сдавило,
и в холодном углу
неба, неба зажглась непраздно
и промерцала звезда:
будет поздно, так поздно,
как ещё не было никогда.
И деревья возникли в теме,
постучавшей в окно, —
по краям — два — с разбойничьими ветвями
и с прямыми — в упор — одно.
2
Не могло не быть неба. Небо
живущему — то, чему
заказная треба
незачем, считывать ли с него тьму,
свет или косые плети
ливня. Всё — благая весть.
Что стихи, как не минеи-четьи
узнаваний того, что есть?
Двор ли это, озябший дворник
в картузе набекрень…
Что стихи, как не изборник
прощаний на каждый день?
Пусть он гаснет, в поле не воин,
и окно по зиме — офорт.
Если мёртвый твердит: «Я мёртв», —
он живой, говорю, живой он.
Вроде крошечного вихря
взвился снег за окном — дотлел
день и, прах свой развеяв тихо,
просветлел.
за дверь
я там родился я клоню
к тому что пил
там кипячёную заботу
молочную я жизни отдан
я запелёнат в простыню
я в шарф там по уши замотан
я там простыл
за дверь как выйду
ключ поверну
кто там остался я не помню
но виду не подам но виду
не ставь в вину
мне чёрную свою обиду
прочь в осень из каменоломни
похолодало я забыл
как жить я потерял уменье
как по реке как по реке
вчистую сплыл
зачем мне этот ключ в руке
и клён что поутру вспылил
и затемненье
вот человек живёт
умрёт и нет
как мне начать уметь начать
уметь пролить на это свет
слезы пусть скажет небосвод
которому вольно молчать
простыл мой след
диалог
будь добра, дай зеркальце, вон
под рукой у тебя оно.
есть дыхание или вышло вон? —
я дохну, проверю, а то темно.
брось. когда темно, ты живой.
если страшно, ты не бывший, ты жив.
ничего, не вой. ничевой.
вот когда НИЧЕГО — значит, быв.
солнце за окном, согревай
душу светом. он в себе жизнь таит.
ты мне зубы не заговаривай.
мне тяжёлый труд предстоит.
время приноравливаться.
приноравливаться пора.
что нора тут делает? нет лица
на тебе. и не было. будь добра.
На свету
Явился снег обещанный,
вроде письма.
Стекло чуть с трещиной,
а там зима.
Стучат стекольщики.
Свет бьёт в окно.
Морозные его укольчики.
Заменят — и обновлено.
Вот смотрят, жмурятся,
ни слова, там
лишь утро искрится
и тихо замершим кустам.
Садитесь, дольщики
зимы и снега, но
стоят стекольщики.
Свет бьёт в окно.
Чай? Чай, смущаются.
Нет, говорят,
и улыбаются
все двое целиком подряд.
Поверь, поверь, есть
начало всех начал:
вот эта мерность…
Так молвил я и замолчал.
На плазе и потом
Он продовольственных тележек,
подрагивающих на парковке,
блюститель, и невольник слежек
за ними, и король сноровки.
Он ловит вкривь несомых ветром,
вгоняя их — одну в другую,
и, наклонившись, метр за метром
ко входу правит цепь дурную.
То ярко небо, то белесо,
то льдист асфальт, то жарк и порист,
цепь, дребезжащее железо,
товарный поезд.
То воет волком буксировщик
и скалит зубы, то бормочет,
он в металлических грохочет рощах,
батрак, то хрюкает, то квохчет,
чернорабочий на краю
людей животного быванья —
их праздник (праздник воспою!)
и убиванье, убиванье
в себе секундной тишины,
столь проявиться ждущей, —
он мне поёт в ответ, дурак страны,
звонарь1 поющий.
Что я купил? Хурмы и винограда.
Вот розовый, а вот зелёный.
Кому сказать «ты будешь рада»?
Входил — светло, и вдруг наклонно
на убыль свет пошёл, на убыль,
и глуше голос, и тусклее краска.
Не знаешь, где мой рубль?
(Скажи его без «ы», будь ласка!)
Нет ни людей, стемнело, ни зверья,
все поголовно
исчезли. Долго перед дверью я
стою безмолвно.
***
Каринэ Арутюновой
Что он сжимал в горсти, сжимал в горсти,
тот нищий? Ничего. Куда податься?
Шли поезда. Цвела сирень. «Часам к шести, —
чей голос вдруг? — начнёт смеркаться».
Есть основания всплакнуть, прости.
Нет, разрыдаться.
Шли люди из дому и шли в дома.
Ты помнишь коврик, а на нём пастушек?
Шли поезда. Цвела сирень. Кто ждал письма?
Калитка. Белый запах стружек.
Есть от чего, прости, сойти с ума,
слететь с катушек.
Вот эта вся пыльца, всё вещество…
Но клонит в сон. Дитя, да ты зеваешь.
Шли поезда. Цвела сирень. Проспишь родство.
Чем, ночь, ты занята? Зияешь?
Что я хочу сказать? Да ничего.
Сама всё знаешь.
1 Ещё и самая громкая птица.