Даниэль Орлов. Время рискованного земледелия
Опубликовано в журнале Урал, номер 3, 2022
Даниэль Орлов. Время рискованного земледелия: Роман. — М.: ИД «Городец», 2021.
Ты белые руки сложила крестом,
лицо до бровей под зеленым хрустом,
ни плата тебе, ни косынки —
бейсбольная кепка в посылке.
Износится кепка — пришлют паранджу,
за так, по-соседски. И что я скажу,
как сын, устыдившийся срама:
«Ну вот и приехали, мама».
Программное стихотворение Дениса Новикова «Россия» вспоминалось мне, пока я читала новый роман Даниэля Орлова «Время рискованного земледелия». Ближе к развязке «Россия» стала казаться лейтмотивом сочинения Орлова.
Не я одна пытаюсь охарактеризовать художественную реальность книги Орлова через сравнение с совершенно другим автором. Так, критик Иван Родионов отождествляет «Время рискованного земледелия» с миром русского советского прозаика Леонида Леонова. Особенно «леоновским» кажется ему типаж священника отца Михаила. Но «точечным» совпадением, на взгляд Родионова, дело не ограничивается: «У вселенной «Времени рискованного земледелия» есть общие черты с миром <Леонова> — речь здесь не только о живом, крепком и ясном языке или героях, чем-то наследующих героям «Барсуков» или «Соти». …Невзирая на где-то озорной и ровный зачин и обаятельных персонажей, по завершении чтения роман Даниэля Орлова видится всё же пессимистическим, а посыл его — несколько мизантропическим. Так, за «Русским лесом» возвышается «Пирамида», а в человеке всё так же трагически нарушен баланс огня и глины» (см. «Литгазета» № 52 от 29.12.2021, «Время поразмышлять»).
Для меня стихи Новикова мистически еще более перекликаются с романом Орлова, чем любой из названных Родионовым романов Леонова. Стихи были написаны в 1992 году. То время многие воспринимают как пик исторического «падения» великой державы СССР. Поэт выразил стыд нации за иностранную гуманитарную помощь, стремительную капитализацию общества, искажение моральных ценностей… Денис Новиков «от противного» воспел эпоху девяностых. Даниэль Орлов пишет об эпохе, что наступила после нее. Это конец 2010-х: разгул коллекторов, вакханалия предвыборной агитации, усиление государственного контроля над частной жизнью, коснувшееся даже российской глубинки, ранее — последнего островка покоя, оторванного от «большого мира»… И объективно, и субъективно новая Россия закономерно «унаследовала» от девяностых худшие черты и необратимые изменения.
«Их тысячи и тысячи русских людей, потерявших работу на своей земле, но крепко держащихся за ту землю якорями крестов на могилах своего рода. Они хмуро наблюдали из-под глянцевых козырьков фуражек за тратящими и покупающими, за жрущими на фудкортах и вальяжно раскинувшимися на диванах зон отдыха». За десятилетием переоценки ценностей пришли социальное расслоение, классовое неравенство, обнищание русской деревни — главного «плацдарма» романа Орлова, пасторали как поля битвы, — и моральная деградация народа. Потому Родионов прав: роман Орлова и пессимистический, и мизантропический. Все эти явления и типажи новой эпохи столь же заслуживают посрамления в глазах Орлова, как «бейсбольная кепка в посылке» для Дениса Новикова.
Аннотация представляет книгу Орлова как «большой русский роман». Обычно рекламные анонсы неточны, но с определением «Времени рискованного земледелия» трудно спорить: сочинение Орлова действительно монументальное. По объему — почти 600 страниц. По форме — огромный «панорамный» роман с десятками действующих лиц. Вот как они появляются перед читателем: переехавший из Москвы в деревню Олег Беляев, чмарёвский почтальон Леонид, сосед Беляева Пухов с флотским прошлым, его жена и дочь Катька, «бывший мент» Валера Шахрай, покойный Толик-мечтатель, часто вспоминаемый сельчанами, Паша-коллектор, отец Михаил, большое семейство Ермолиных, бывший офицер Лыков с женой Натальей Николаевной… список можно длить и длить. И это не считая персонажей промежуточных, вспомогательных и безымянных вроде агентов по недвижимости, а также лиц из воспоминаний и пересказов. В пространстве книги пересекаются судьбы не только этих людей. Они олицетворяют почти все страты современного российского общества — крестьян, предпринимателей разного размаха, силовиков, священников, интеллигенцию, наемных работников, «продвинутых» подростков, «компьютерной» молодежи и даже управленцев и чиновников (хотя таковых немного).
Родионов пишет об «антагонистических началах» (географических, поколенческих, мировоззренческих) в книге «Время рискованного земледелия». Слово «антагонизм», непримиримое противоречие, для рожденных в СССР имеет значение политическое, предреволюционное.
Такой социальный антагонизм обозначен в романе очень четко. Нынешнее бытие русского народа показано Орловым «снизу», через рядовых россиян, обитателей владимирской глубинки, и их предков из таких же исконно русских городков и деревенек, людей незнатных, неродовитых — соли земли, а не хозяев жизни. Замысел благородный и литературно перспективный: текущей русской прозе остро «не хватает» отображения провинции. Всероссийскому и премиальному литпроцессу приходится напоминать, что люди не только в столицах живут, а у обитателей глубинки те же человеческие страсти, те же мысли и чувства и те же гражданские права, что у «высших эшелонов». Герои Орлова — не гламур, не богема и не властные круги. Те как раз антагонисты трудовому народу. Представители администрации любого уровня для Орлова — разве что антигерои: «Что за люди, Лёнька? Что за власть такая? Нет у русского человека угла, куда забиться, чтобы не нашли, не увидели. Скоро налоги на фруктовые деревья брать будут… Это всё беспилотник поганый на Благовещенье летал. Хотел его из рогатки Сенькиной сбить, да замешкался» — так обсуждают мужики печальные последствия полёта запущенных райадминистрацией над деревней дронов. Кому приходится платить штраф, кому сносить построенную без оформления баню (никто же не думал, что стройка на своем участке ведется по разрешению!..).
Немудрено, что бездушный аппарат беспилотник становится символом власти (столь же бесчеловечной, читается между строк), а «война» сельчан с дронами — одной из колоритных сюжетных линий романа. Революционность оправдывается: много эпизодов можно прочитать в духе «к топору зовите Русь». Но за разрушением должно следовать созидание, а что последует за замахом топора (расстрелом беспилотника)?.. К чему зовут новую Русь герои Орлова?.. На фоне нынешних притеснений им едва ли не идиллией предстает советское прошлое. «Погоди, дядь Лёнь, ещё не такое начнётся, ещё пожалеете райкомы с парткомами. Родичи мои, дня не проходит, вспоминают», — философствует полицейский, зять почтальона Леонида, крохотный винтик в маховике управления, персонаж антипатичный… А с симпатичными у Орлова туго.
Орлов заявил свою мизантропическую позицию уже во вступительном слове к роману. Оно небольшое, в два абзаца, но интонационно отличается от основного текста и «задает» его корневую мысль. «Мы не такие. У нас что ни грех, так дрянь душевная, пакость въевшаяся, которую не вычистить, не застирать». У писателя все носят в себе «дрянь душевную». Причем неважно, на стороне «низов» или «верхов» тот или иной персонаж находится. Даже у отца Михаила «рыльце в пушку» — не потому ли он гибнет в тот самый момент, когда решил сотворить настоящее доброе дело?.. Разорившегося предпринимателя Олега Беляева автор поначалу характеризует едва ли не сусально: «Если назвать душевные качества, делающие русского человека русским, все они собрались в Беляеве. Был он смел, но не предприимчив, талантлив, но ленив, отчаянно ленив, но честен, честен, однако по-детски наивен, наивен, однако терпелив». Беляев прячется в деревне от коллекторов, то есть в чем-то грешен, — но мало ли, вдруг он выбран на роль нового «маленького человечка», жертвы системы?.. О нет! К финалу этот душевный образ принимает черты растлителя юных девиц и труса и скрывается от себя уж не в глубинной Руси, а в зарубежье. Метаморфоза происходит не только с Беляевым. Простые и добрые сельчане оказываются убийцами, кто случайно, а кто и намеренно. Череда метафизических превращений в романе приводит к тому, что позвавшие народ «к топору» и сами гибнут. Это символично — жернова Господни мелют, — или назидательно?.. Или Орлов очень уж явственно прописывает свою идею: цель не оправдывает средства? «Низы, не желающие жить по-старому», прибегают к насилию, не имея никакой цели, кроме сиюминутной. Поэтому революции в романе не происходит — только русский бунт, бессмысленный и беспощадный.
Главная слабость романа, по мне, в том, что автор не находится среди своих персонажей, как равный среди равных, а «вертит» ими как хочет. Авторская воля проглядывает даже в пустяках. Орлов со знанием дела описывает реальные владимирские места: райцентр Судогду, многострадальную усадьбу Храповицких Муромцево, улочки областного центра… Только деревень с «его» названиями не существует. Но это мелочь. А «по-крупному» не верится в профи эротического стрима Катьку Пухову, в сети Аделину, которая питает к богатым классовую ненависть, а сама богатеет на глазах, собирая за сеанс стриптиза перед видеокамерой компьютера миллионы рублей донатов. Это она подговаривает влюбленного в нее ровесника Арсена стрелять по проезжающим машинам, чтобы бороться с «упырями», и парочка убивает отца Михаила… Вся история Катьки и Арсена выглядит намеренно «киношной», точно новая версия Бонни и Клайда.
Все авторы позволяют себе вольности и придумки даже в самых реалистических книгах — иначе будет не художественная проза, а автофикшн. Но иногда воля создателя не мешает достоверности, а у Орлова превалирует диктат автора. Он — и в цепи мистических совпадений, пронизывающей роман. Тут есть даже собственная «золотая рыбка». Но как она страшна!.. «…Размером со здоровенного окуня, да и похожая на окуня, только не полосатая… а чёрно-зелёная, с пятнами. Её огромный живот пугал даже больше широкой пасти, полной мелких острых зубов». Это ротан, которого в народе зовут головешкой. Уродливая волшебная рыба появляется дважды — в начале и в конце книги. Оба раза к ней обращаются с шуточными просьбами — но она и желания исполняет соответственно, обманывая доверчивых. Несложная метафора вседозволенности и анархии, которые путают со свободой и благоденствием обладатели «пакости въевшейся» в душе. А ведь рыба — еще и знак Христа. Так какова Христова вера в героях Орлова?..
И кажущаяся апелляция к советскому времени как к поре социальной справедливости на деле прочитывается строго наоборот. Орлов помнит, что время рискованного земледелия наступало в России и в 1917-м, и в лихолетье Гражданской войны, и в годы коллективизации, и в Великую Отечественную войну, и в пору косыгинской аграрной реформы… Изо всех этих эпох, а не только из постыдных 90-х выросли «мертвые души».
Стихотворение Новикова «Россия» заканчивается надрывно: «Поехали по небу, мама!» В нем можно разглядеть веру в спасение души. У Орлова свое «Поехали по небу!», более неоднозначное. Два намека скрыты в сцене отъезда (бегства) Беляева из Селязина. Во-первых, тот на машине нагоняет почтальоншу Олю Одинокову и предлагает ее «подвезти до Владимира, загадав про себя, что если согласится, то всё будет хорошо. Но Одинокова покачала головой и сказала, что ей в другую сторону». Она остается на селе, выходит замуж за Леонида и уже носит его ребенка. Кто-то бежит из глубинной России, а кто-то будет поднимать ее — так можно понять символику Орлова. А во-вторых, этот эпизод густо заснежен: «Снег зарядил так, словно начался последний снегопад этого мира». Метафора весьма мрачная. Но через несколько строчек (и километров пути малодушного Олега) картина преображается: «Как раз закончился снегопад. Небо прояснилось, светило солнце, и по краям дороги стояли сверкающие чистым снегом ели». Полностью в духе русской классики, где описание пейзажа передавало настроение персонажей и суть сказанного автором, Орлов меняет удручающую образность на обнадеживающую, одухотворенную. Это тоже воля демиурга, но хотя бы менее мизантропическая… И потому читатель вправе поверить, что призыв немецкого зеленщика к ротану в предпоследней фразе романа: «Пусть все будет хорошо!» — исполнится.