Борис Екимов. Жить хочу… — «Новый мир», 2021, № 8
Опубликовано в журнале Урал, номер 2, 2022
Борис Екимов. Жить хочу… Рассказы. — «Новый мир», 2021, № 8.
Борис Екимов — уникальное явление в нашей литературе. Ровесник Юрия Коваля, Леонида Бородина, Людмилы Петрушевской, Венедикта Ерофеева, он на протяжении полувека описывает в основном одну и ту же местность — историческую область нашей страны под названием Задонье.
В одних рассказах, повестях, очерках те или иные хутора только упоминаются, в других становятся центром повествования, эпизодические персонажи превращаются в главных героев и затем снова становятся эпизодическими. Иногда автор сообщает, что такого-то хутора больше нет, а такой-то человек, переходивший на протяжении нескольких десятилетий из одной вещи в другую, — умер.
Произведения Екимова печатались в разных толстых журналах, еженедельнике «Литературная Россия»; последние почти тридцать лет они выходят в основном в «Новом мире». Непросто, кажется, было публиковать екимовский беспримесный реализм в начале 1990-х, когда клокотали в литературе андеграунд и посмодерн, а реализм — весь целиком — стал ассоциироваться с прошлым, со вдруг ставшим ненавистным литературным деятелям соцреализмом. И потому, видимо, тогдашнему главреду «НМ» Сергею Залыгину потребовалось снабдить один из очерков Екимова таким послесловием-объяснением:
«Люди старшего поколения, несомненно, помнят новомирские очерки Валентина Овечкина 50–60-х годов. По нынешним временам эти очерки не произвели бы никакого впечатления: подумаешь, спорят два секретаря райкома КПСС, один чуть передовой, другой чуть отсталый, оба партийные ортодоксы, — смешно! (“Районные будни”). По тем временам было не смешно, а настолько серьезно, что очерки эти открыли новую страницу русской словесности, страницу “деревенской прозы” — под таким названием вошли в мировую литературу (нисколько не преувеличиваю) произведения многих и многих писателей.
Нынче не так, нынче и реализм подается через фантастику, нынче жизнь наша действительно настолько усложнена, что писатель не справляется с нею и находит выход в том, чтобы выдать за сложность и непостижимость жизни собственную сложность и непостижимость: и я не лыком шит, попробуйте-ка меня понять — по зубам или не по зубам? Все это говорится без иронии, литературу создает время, это его требование, но вот в чем дело: пройдут годы, люди захотят понять, чем же все-таки была “перестрой-ка”, и вот тут-то они и потребуют реализма как такового, типа овечкинского, новомирского времен Твардовского, и, наверное, я не ошибусь, если скажу — типа екимовского. Вот мы и договорились с Борисом Екимовым, что он будет присылать нам свои очерки (зарисовки, дневниковые записи) из Калачевского района Волгоградской области. Полагаю, что это дело необходимое, что литература попросту не имеет права мимо такого материала пройти, миновать его» («Новый мир», 1994, № 1).
Много написал за свою жизнь Сергей Залыгин, но второй абзац этого маленького послесловия я считаю лучшим из того, что у него читал. И одной из лучших оценок того, что делает Борис Екимов.
Шли публикации, время от времени они собирались в книги и в итоге сложились в грандиозную художественную летопись. Да нет, не «в итоге» — живет человек и продолжает писать о том, что происходит с ним и вокруг него. Писать внешне просто, вроде как не подбирая слова. А может, и действительно не подбирая — когда у человека болит душа, слов он не подбирает, они сами приходят и становятся именно теми, самыми важными и точными.
Борис Екимов, кажется, никогда не гнался за острыми сюжетами. Давала их жизнь — брал и преобразовывал в прозу. Не давала — мог написать и «тихий», «пейзажный» рассказ. Но основное его внимание сосредоточено на том, что происходит сейчас, — в 70-е он писал о 70-х, в 80-х — о 80-х и так далее. И потому я без удивления встретил в новом его рассказе «Жить хочу…» приметы нашего ковидного времени — маски, дезинфекцию, пресловутую самоизоляцию.
Да, встретил без удивления и без раздражения, которое иногда испытываю, читая прозу «на злобу дня» (впрочем, я и сам грешу этим). У Екимова «злоба дня» всегда органична и необходима — очень мало нынче писателей, которые бы пытались в художественной форме запечатлеть еще неостывшее, колючее настоящее. Большинство обращается в прошлое или заглядывает в возможное будущее. Там, видимо, уютнее и свободнее…
Борис Екимов вообще нечасто берет для своей прозы сюжет, элемент вроде бы необходимый. Хотя сюжет нередко провоцирует писателей выдумывать, обострять. Видимо, им кажется, что читателю будет скучно. Может, они и правы, а с другой стороны, жизнь нечасто дарит закрученный, захватывающий сюжет, воображение зачастую уносит автора в откровенное фантазёрство (не путать с фантазией) и тем самым разрушает достоверность. Многим читателям (и таких все больше и больше) достоверность не нужна, тяжела, но некоторым нужен «реализм как таковой».
Рассказы Бориса Екимова последних лет, в том числе и эти два — «Старый дом» и «Жить хочу…» — рассказы-размышления. Именно размышления, а не умствования. Просто человек оглядывается вокруг, прислушивается к себе и пытается осмыслить, оценить, сравнить с тем, как было, угадать, как оно будет.
В «Старом доме» рассказчик, тоже уже старый человек, прощается с домом своего приятеля на хуторе Набатов. Здесь он часто находил приют во время путешествий, поездок. Жена приятеля умерла: «Нет уже Катерины, милого человека, которая была душой этого дома, привечая гостей. Теперь дом опустел и остыл без ее живого тепла. И сюда уже не хочется ехать».
Рассказчик напоследок оглядывает обстановку, вещи:
«Дом вроде невеликий: даже не пятистенок, а сруб. Но внутри он не кажется тесным, потому что в его обиходе — ничего лишнего. Печка — для тепла и приготовления еды; кровати — для ночного отдыха. Возле печки на стене висит самодельная деревянная полка с нехитрой кухонной утварью. Рядом — невеликий стол, табуретки при нем. Над кроватями, в ногах, — легкие жердочки, подвешенные к потолку на шнурах. На них — одежда выходная, в которой на базар ездят, в магазины станичные, в город. Чистая рубашка да брюки, блузка ли, кофта да юбка. На входе, возле порога, на стенке — крючки для одежды верхней. Вошел — снял, выходишь — надел. Это для повседневного домашнего быта. Одежда праздничная лежит в деревянном сундуке. Ее немного: платье, кофта, костюм парадный — это на всю долгую жизнь, потому что надевается очень редко, на свадьбу ли, похороны.
Зимняя будничная одежда хранится в другом сундуке, который стоит в темной кладовке. Там — телогрейки, полушубок, теплые кофты. В летней кухне да гараже — одежда вовсе затрапезная, рабочая: для огородных и скотьих дел. У хозяина есть еще и рыбацкое: сапоги — забродни, плащ с капюшоном».
Поневоле вспоминаются рассказчику «иные жилища».
«Когда внук Митя родился, я сказал: “Трехкомнатную купим квартиру. Пусть бегает”. Купили трехкомнатную. Но вот с беготней не получилось. Мешает мебель. Она быстро размножилась. Даже поначалу свободный коридор со временем занял пузатый комод, а подле него какие-то тумбочки объявились, пуфики. Про остальные комнаты и говорить нечего. Там — плечом к плечу встали могучие шкафы да всякие шкафчики помельче. Когда-то хотел я для малого внука устроить в квартире спортивный уголок. Не получилось. Шкафы не пустили. А чего там, в этих шкафах? Сплошное тряпье, то есть одежда. Семья невеликая, три человека. Но целую роту можно обмундировать. Особенно женскую».
Автор останавливает себя, пытается словно бы оправдаться, объясниться: «Нынешние письмена мои — вовсе не ворчанье старого человека в печали о прошлом». Но тут же продолжает отмечать не радующие его штрихи современной жизни:
«В поселке нашем давно уже нет для людей работы. А какая осталась, платят за нее мало. И потому все — в разбег. Один из моих соседей в Якутии трудится, другой — на Ямале. Два ли — три месяца на вахте. Короткий отдых, и снова улетели. У приятеля зять — в Питере; он — хороший сварщик, корабли строит. Песня та же: три месяца — в отъезде, неделя отдыха, в семье. Приятель хвалится: “В квартире шик-блеск навели. Новую мебель поставили”.
Питер, Москва, Якутия, Ямал… Даже в Антарктиду на целый год уехал молодой мой земляк. Когда вернулся, сынишка отца не признал: боялся, прятался. Потом вроде привык. А отец, передохнув, снова туда же отбыл, на Южный полюс. Там хорошо платят».
Этот отзыв я пишу в небольшом селе в Красноярском крае. И могу подтвердить — большая часть мужчин зарабатывают на вахтах. Уезжают на месяц, на два, на три. Возвращаясь, бурно и многодневно отмечают это событие, балуют детей, покупают женам дорогие безделушки, а потом снова уезжают. Семейной жизнью это назвать очень сложно. Напоминание, что это традиция — отхожий промысел, — злит: нет, неправильно, разрушительно.
Второй рассказ — «Жить хочу…» — о ковиде. Вернее, о старом человеке в эпоху пандемии. Повествование теперь от третьего лица, но героя зовут Петрович (такое же отчество у автора), и этот рассказ легко увязывается с первым, да и со многими другими рассказами и повестями Бориса Екимова.
Наверняка все слышали о рекомендациях, а то и распоряжениях ограничить или прекратить контакт с пожилыми людьми, чтобы не заразить их вирусом. Но как эту изоляцию переживали и переживают сами пожилые люди, первым, кажется, в художественной форме показал Екимов. Может быть, и единственным останется это свидетельство.
«За окном была теплая осень. Но что в ней, когда на рыбалку с внуком теперь не поедешь; и с Дашей гулять не придется; она так любит собирать осенние яркие листья, желуди в подножье дубов, еловые шишки. “Это мне для уроков, для трудов, — объясняет она. — Чего-нибудь будем придумывать, мастерить. Вот в прошлом году…”
Теперь только и останется прошлого года память. В книжном шкафу, за стеклянными створками, лепились друг подле друга фотографии внуков, дочери, сына. Красивые снимки, цветные. Но от них сейчас больше тоски, чем радости.
“Наладим скайп”, — вспомнил он слова дочери. И сын упрекал в телефонных разговорах:
— Почему скайп не хочешь? Говорили бы, виделись…
— Там рожи какие-то кривые, страшные, — отнекивался Петрович. — Я тебя и так, по телефону вижу.
— Как видишь? — не понимал его сын.
— Вижу — и все, — был ответ.
Он и вправду, когда разговаривал с близкими по телефону, то, глаза прикрывая, видел их лица».
Петрович не очень бережется — ходит по улицам, не прочь поговорить со знакомыми, маску использует только в магазине. Наверное, он не прав. Но замуровывать себя в квартире, как его приятель, не хочет и не может. Оба хотят жить, но понимают жизнь, видимо, каждый по-своему.
В финале Петрович решает «уйти» из города, поселиться в «каком-нибудь брошенном домике».
«Пока еще осень, можно домик подладить: окна-двери, печка, дрова. Все можно сделать и спокойно жить, помаленьку отходя от нынешнего тяжкого бытия, конца которому нет. Для стариков уже точно.
Жить и жить. Ведь впереди — бабье лето и долгая осень, теплая, щедрая и добрая для всех живых».
Может быть, это пустые мечты старого человека, а может быть, твердое решение. Если второе, то мы наверняка узнаем, как там устроился Петрович. Борис Екимов обычно героев своих не бросает. То ли ведет их, то ли следует за ними. И записывает.