В русском жанре — 74
Опубликовано в журнале Урал, номер 2, 2022
Сергей Боровиков (1947) — критик, эссеист. Автор множества книг. С 1985 по 2000 год — главный редактор журнала «Волга». Цикл «В русском жанре» публикует с 1995 года в журналах «Знамя», «Новый мир», «Волга». Живет в Саратове.
***
К русским классикам за свою жизнь я не раз менял отношение. Скажем, в какие-то годы восторгали меня «Смерть Ивана Ильича» и «Фальшивый купон» Толстого, при спокойном отношении к романам, даже и к «Анне Карениной». Отношение к неизбывно любимому Чехову меняло пристрастия. И т.д. И сейчас, в старости, лишь Гоголь для меня всё выше и важнее.
А размышлял об этом в связи с произведениями Булгакова, которые в моём читательском восприятии пребывают в таком, извините за выражение, порядке.
Самое значительное, не устаревающее и совершенное сочинение Михаила Афанасьевича — это роман «Белая гвардия».
По-читательски лично мне ближе всего «Записки покойника», которые я узнал, естественно, еще как «Театральный роман» в «Новом мире».
«Собачье сердце» долго было главным для советского читателя приговором революции, но не уверен, что оно столь же важно для читателей XXI века.
А его для большинства главное творение, «Мастер и Маргарита», я никогда не мог воспринять целостно, настолько отличны и художественно неравноценны все его составляющие.
Наконец, о пьесах, которые Булгаков умел выполнить согласно всем сценическим требованиям, наполнить злободневностью и юмором, но которые все же не позволяют мне видеть их в великом ряду пьес Гоголя, Сухово-Кобылина, Островского, Чехова, Эрдмана, Вампилова.
Из комментариев в ФБ:
Валерий Стародубцев. На мой вкус, булгаковский «Бег» вполне встраивается в ряд великих пьес перечисленных драматургов.
Сергей Боровиков. «Бег» — мастерская оригинальная пьеса, как и «Зойкина квартира». К сожалению, я не умею объяснить, почему, на мой взгляд, прекрасные пьесы, скажем, Тургенева уступают пьесам Сухово-Кобылина.
Марина Птушкина. Моя оценка совершенно совпадает с вашей. И я этому рада.
Михаил Бару. Интересно, а почему так с Гоголем? Я его очень люблю и всегда любил, но к старости он стал как-то уменьшаться в моих глазах и его стал заслонять Чехов, хотя ткань, сплетенная из его слов и предложений, на мой взгляд, богаче любой другой. Ну, насчет любой я, конечно, призагнул — есть еще и Набоков, но все же.
***
Знаю, как мало согласных есть и будет здесь со мной, но выскажу старое свое мнение: во всей постреволюционной русской литературе, которую мы по привычке называем советской, было лишь два в полном смысле слова великих драматурга: Эрдман и Вампилов. Ни такие мастера, как Арбузов и Розов, ни другие, ни даже сам великий Булгаков не были такими до мозга костей природными драматургами.
Из комментариев в ФБ:
Михаил Бару. А как же Володин?
Сергей Боровиков. Вы правы: я слукавил, намеренно не назвав Володина. Потому что не сумею кратко коснуться его творчества, где кроме пронзительных «Пяти вечеров», «Осеннего марафона» есть и нестерпимая для меня «Старшая сестра», есть «С любимыми не расставайтесь», есть столь же фальшивые «Дочки-матери», да всё и не знаю. Но, вероятно, меня опять подвела категоричность утверждения. Больше не буду.
Михаил Бару. Да почему же не буду? Это интересно. Есть предмет для разговора. Для меня тоже у Володина лучшее — это «Осенний марафон», потом еще раз он, а уже потом «Пять вечеров». Все остальное занимает совсем другие места. Арбузов и Розов действительно мастера. Даже мастера международного класса, но не гроссмейстеры. Если так, конечно, можно сказать.
***
Поскольку я много лет занимаюсь историей советской литературы, часто невольно сравниваю писателей старых и новых времён. Мне кого-то напоминал вездесущий Захар Прилепин, и я понял кого: Бориса Горбатова. Не только лысины, но и музы их сходственны, и взаимная любовь с режимом. Разве что веса еще набрать придётся во всех смыслах.
Из комментариев в ФБ:
Mikhail Okun. А вездесущий Шаргунов кого?
Сергей Боровиков. Близкого друга Горбатова — Константина Симонова.
***
Процитирую всем известное начало романа Юрия Олеши «Зависть».
«Он поет по утрам в клозете. Можете представить себе, какой это жизнерадостный, здоровый человек. Желание петь возникает в нем рефлекторно. Эти песни его, в которых нет ни мелодии, ни слов, а есть только одно «та-ра-ра», выкрикиваемое им на разные лады, можно толковать так:
«Как мне приятно жить… та-ра! та-ра!.. Мой кишечник упруг… ра-та-та-та-ра-ри… Правильно движутся во мне соки… ра-та-та-ду-та-та… Сокращайся, кишка, сокращайся… трам-ба-ба-бум!»
Предположу, что легендарная первая фраза несколько заслонила своей эпатажностью следующее за ней детальное описание утра Бабичева со множеством его физиологических подробностей.
Удивительно, что это написал человек, которому не было и тридцати. Это сейчас я готов, подобно Бабичеву… да что там готов, просто беседую со своими суставами, сосудами и кишками, но мне-то семьдесят четыре!
Конечно, Юрий Карлович удивителен не только великой «Завистью», а всей своей судьбой, но я спрошу о другом: много ли мы знаем откровенной физиологии в русской классике, законным наследником которой был Олеша? Уточню: не физиологии убийства и смерти, аппетита и еды, похоти и секса, а других, как бы даже третьестепенных и к тому же ментально неприличных функций и отправлений человека, который звучит так гордо? Кстати, автор последних слов был явно склонен к натурализму, но лишь в категории перечисленных выше «высоких» функций и отправлений. Предполагаю, что ответ содержится в плоскости православия.
Из комментариев в ФБ:
Марина Птушкина. Нет, для меня первая фраза не заслонила описания всего процесса. А на вопрос, много ли мы знаем, отвечаю: я больше ни одного описания не знаю. И не чувствую, что могучая русская литература что-то важное упустила. У Олеши получилось, другим и пытаться не надо. Зачем?
Алексей Слаповский. С первой попытки вспоминаю лишь шуточное и не как предмет описания, а как нечто вспомогательно-ерническое: «Я же грешную дыру… хоть и морщуся, да тру». Предполагаю, что в писаниях классиков не для печати много такого было. Смутно помню, как Салтыков-Щедрин в письме веселился, описывая, как кого-то пчела в яйца ужалила при справлении ужаленным нужды.
Helena Tolstoy. Можно и с «Улиссом» сравнить. А про «плоскость православия» или там католичества, это, я боюсь, плоскость все-таки.
Андрей Дмитриев. Набоков. Мог с жутковатой изысканностью описать, как персонаж выковыривает мясо, застрявшее в зубах. По мне, так это эпатажнее физиологических отправлений. Или — в «Камере обскура» — обмылок с налипшим на него лобковым волоском.
Владимир Нимлас. Но он не предшественник. Скорее, последователь, «Зависть» он очень внимательно, ревниво читал.
Николай Кононов. Лидия Гинзбург эту мировую перистальтику описывала отчаянно. Ольга Фрейденберг в блокадных дневниках. Шаламов. Да, и то, что для модерна было игрой и изяществом, быстро обернулось настоящим ужасом.
Oleg Dark. Если Вы имеете в виду непременно предшественников Олеши, то да — редкая птица и т.д. Помню знаменитую сцену с менструацией в «Детстве Люверс». Из более поздних, но не сильно — «Распад атома» (оттуда помню один случай, но их там больше, больше): типа совета мужику, писающему в общественном сортире: встряхни член, если не хочешь идти в мокрых штанах. Кстати, у подразумеваемого Вами Горького в «Детстве» есть плевки под столом, за которые хватаются играющие дети (относится к теме?), наверняка такого у него много. И, кажется, у него же сцена с беззубым стариком, которому жуют пищу и кладут в рот, чтоб он проглотил, а прислуживающего мальчика от этого тошнит.
***
«Потом Л Н. вспомнил рассказ Бунина, который он прочитал где-то недавно.
— Сначала превосходное описание природы — идет дождик, — и так написано, что и Тургенев не написал бы, а уж обо мне и говорить нечего». (А.Б. Гольденвейзер. Вблизи Толстого.)
Замечательно, что они понимали в себе и в равных соперниках самое главное.
***
Есть фото, где запечатлено «Обсуждение замысла коллективного романа “Большие пожары”, Ленинград, 1926». На первом семеро сидят вокруг официального, а на втором — ресторанного, с бутылками, стола. Там, кроме авторов романа — М. Кольцова, Б. Лавренева, А. Толстого, М. Слонимского, К. Федина — еще двоё: Л.С. Рябинин и И.С. Зильберштейн. Первый был членом правления АО журнала «Огонёк», где будет напечатан роман, а Илья Самойлович, оказывается, был тогда собкором журнала в Ленинграде, что как-то не монтируется с его «литнаследовским» образом, но добавляет к представлению о «кольцовском» журнале.
***
Вот описывается русская весна…
«Голодные грачи жадно хватали из навоза круглые коричневые комья и, носясь с оглушительным криком над деревнею, оспаривали друг у друга скудную добычу. Письмоводитель станового переносил из избы в избу мертвое тело, явившееся наружу из-под осевшего снега, и собирал с мужиков контрибуцию за освобождение их от вскрытия в их доме позеленевшего трупа». (Николай Лесков. Житие одной бабы. 1863)
***
Если вдруг кто-то и вспомнит кошмарную киноленту под кошмарным названием: «Знакомьтесь, Балуев!» (1963), снятую по одноименной кошмарной повести Вадима Кожевникова, то лишь в связи с Московским кинофестивалем, когда благодаря твёрдости Григория Чухрая главный приз достался не ей, как того требовало руководство, а фильму Феллини «Восемь с половиной». Я же вспомнил о фильме ввиду резко обострившегося сейчас интереса властей к истории, и прежде всего истории ВОВ.
В «Балуеве» молодая героиня, рожденная от оккупанта-немца, терзается от сознания своей неполноценности. Сейчас выглядит даже странно, что в начале 60-х тема не была вовсе табуирована: о немецких детях спрашивает пережившего оккупацию брата герой фильма «Председатель», и еще где-то было у того же Нагибина. Но почему её затронул верноподданнейший «Вадик»? Думаю, что исключительно благодаря хрущевской «оттепели», когда даже функционеры были обязаны громить «культ личности».
И предположил, что в наше время, когда сверху учреждаются все новые «правильные» каноны и трактовки в подходе к ВОВ, быть и этой теме под запретом.
***
У меня собрание сочинений Сергея Есенина 1978 года, где из «Песни о великом походе» убран не только Троцкий, но даже Зиновьев:
Ни за Троцкого,
Ни за Ленина —
За донского казака
За Каледина.
Но при всякой беде
Веет новью вал.
Кто ж не вспомнит теперь
Речь Зиновьева?
А Зиновьев всем
Вел такую речь:
«Братья, лучше нам
Здесь костьми полечь,
Чем отдать врагу
Вольный Питер-град
И идти опять
В кабалу назад».
Ой ты, атамане!
Не вожак, а соцкий.
А на что ж у коммунаров
Есть товарищ Троцкий?
Он без слезной речи
И лихого звона
Обещал коней нам наших
Напоить из Дона.
Это всё купировано. Казалось бы: в 1978 году ни до Троцкого, ни до Зиновьева власти уже не было никакого дела, но инерция осторожности такова, что цензура соблюдает запреты бог знает какого сталинского года. Сейчас режим подходит все ближе к предварительной цензуре, и хоть в электронный век её возможности малы, у них есть возможность запрета уже опубликованных текстов.
***
Москва, 26 дек. — РИА «Новости». С самолета «Судного дня» Ил-80, проходящего ремонт в ТАНТК имени Бериева (Таганрог), в начале декабря украли только второстепенную аппаратуру, ценное оборудование с самолета хранится отдельно, сообщили РИА «Новости» в Объединенной авиастроительной корпорации (ОАК)».
А неужели кто-то мог всерьез поверить, что туда залезли «иностранные агенты», поиском которых опять так увлеклись «органы»?! Просто наши работяги привыкли шарить там, где что плохо лежит, а лежит плохо везде, даже и на секретнейшем объекте. И я вспомнил по этому поводу случай советских времен. Тогда в Саратове не был еще разорен и работал авиационный завод, выпускавший «Яки», в частности, небольшой тридцатиместный «ЯК-40», который, как сейчас ни смешно, покупали за границей. И как-то заказал его для себя, с особой отделкой, какой-то азиатский магнат. И его посланные, лишь самолет был готов, доставили на завод немного особой краски заоблачной цены и редкости и, как потом судачили, даже священности. Ну, понятно, что в нужный день емкости с краской на месте не оказалось. Как выпутывалось через МИД заводское руководство, не знаю, но краску доставили повторно, оставив под особой, уже не нашей охраной. Эту историю рассказал мне покойный тесть, много лет проработавший на заводе. Когда я в свою очередь рассказал её друзьям, мы стали фантазировать, как чей-то катер плавает по Волге, весь покрытый священным азиатским составом.
***
Старший сын вдруг вспомнил, как в советское еще время ел у бабушек черную икру, смешанную со сливочным маслом, — так её сохраняли. И предложил: расскажи об икре, как раньше было… Но, во-первых, я всегда был к икре равнодушен. Во-вторых, тогдашняя доступность лишала её какой-то вожделенной притягательности. Естественно, она свободно была в продаже, но в Саратове, находившемся тогда на берегу реки, а не безмерно разлившегося от плотины Волжской ГЭС водохранилища, ещё добывали осетровых, и хорошо помню, как во дворы нашей улочки часто заходила пожилая женщина в платочке, предлагая свежую икру в поллитровой банке за двадцать пять дореформенных рублей.
Конечно, икра была на столах, особенно праздничных, но не помню, чтобы вызывала особый интерес. Из отдельных впечатлений есть то, как гостил у астраханского писателя Адихана Шадрина в рыбацком селе на острове у самой дельты, и знакомые его рыбохранники взяли нас покататься на свой катер. Вскоре на борт сеткой был вытащен большой осётр, а спустя два-три стакана водки мы уже следующие закусывали только что посоленной икрой. Но и тогда не испытал особого гастрономического восторга.
С годами я оценил икру паюсную и вот что написал в 1999 году. «Был в Саратове на гастролях «Ленком». Гвоздь сезона — «Иванов» с несравненным Ивановым — Леоновым и пронзительной Инной Чуриковой в роли Сарры.
Третье действие начинается сценой выпивки в кабинете Иванова в его отсутствие. Собутыльники сравнивают достоинства закусок под водку: огурец, грибы, пескарь…
«Лебедев. Водку тоже хорошо икрой закусывать. Только как? С умом надо… Взять икры паюсной четвёрку, две луковички зелёного лучку, прованского масла, смешать всё это и, знаешь, эдак… поверх всего лимончиком… Смерть! От одного аромата угоришь…»
Сижу я в зале и вдруг соображаю, что у меня дома имеются все компоненты лебедевского рецепта, в т.ч. и паюсная икра: позавчера вернулся из Астрахани. Конечно, я с волнением души и острым эстетическим наслаждением досмотрел спектакль и со всем залом долго стоя аплодировал, но вдобавок согревала мысль о том, что дома, в холодильнике, имеется. И, воротившись домой, я немедля изготовил закуску по-лебедевски и ответственно заявляю: одна из лучших закусок под водку, что мне доводилось пробовать.
***
«Низко подрубленный ствол, последнего ждущий удара, Пасть уж готов, неизвестно куда, но грозит отовсюду». (Овидий. Метаморфозы, перевод С. Шервинского.)