Опубликовано в журнале Урал, номер 11, 2022
- В каком возрасте вы начали сочинять стихи? Почему это произошло? Как вы относитесь к своим ранним опытам?
Сколько себя помню, всегда что-то бубнил под нос или напевал. Часто переделывал слова каких-то песен, причем получалось нескладно, но эта песенка становилась моей (я и сейчас так часто балуюсь).
Свой первый связный текст, который лишь с большой натяжкой можно назвать стихотворением, я написал в восьмом или девятом классе. Мы тогда жили на двадцать четвертом этаже, и я часто сидел на подоконнике и смотрел вниз. Как-то ближе к вечеру у меня очень болела голова (вспоминается древнегреческий миф): она раскалывалась так, что я ничего не мог делать — только смотреть на закат. Слова стали приходить одно за другим, это было незабываемое чувство свободы. Тогда я понял, что больше не хочу жить без стихов. Я завел тетрадь с черно-белой обложкой, таскал ее всегда и везде с собой, а через пару лет сжег вместе со всеми блокнотами, тетрадями, клочками бумаги.
Мои школьные стихи были чудовищны, потому что у меня не было никакого представления о культуре, о традиции. Благородная простота, которую отстаивал Пушкин, казалась мне чем-то архаичным и пресным. Благородства не было и в помине, я не искал свои литературные корни (на мой взгляд, нет ничего хуже, чем быть разночинцем в поэзии). О простоте говорить вообще не приходится: казалось, чем страннее ты напишешь строчку, тем она будет поэтичнее. Когда я поступил на филфак, мне стало понятно: моя «сложность» — иное имя примитива. Благородную простоту нужно обретать и отстаивать.
- Назовите имена поэтов, русских и зарубежных, оказавших на вас наибольшее и благотворное влияние?
Благотворное влияние оказал Пушкин: когда я впервые прочитал его (то есть прочувствовал, сделал частью своей жизни, частью своего характера, — частью себя), мое отношение к поэзии и литературе изменилось до неузнаваемости. Я понял, что стихотворение является этико-эстетическим поступком автора, а значит, существуют вещи, непростительные для художника.
Одновременно с этим Мандельштам стал для меня примером подлинного мужества, и здесь я говорю не столько (и даже — скорее — не) о его гражданской позиции, а о мужестве перед бесконечной энергией поэзии.
Но ни Пушкин, ни Мандельштам не стали бы подлинно частью меня, если бы не Казарин. Его влияние и как поэта, и как человека на меня невозможно описать в нескольких предложениях.
Если же говорить шире, то наибольшее влияние на меня оказали Жуковский, Баратынский, Тютчев, Анненский, Заболоцкий, Тарковский, Айги, Аронзон, Жданов, Айзенберг, Седакова, Меламед и Порвин. Если говорить о мировой поэзии, то это Еврипид (в переводах Анненского), Рильке, Целан.
- Различаете ли вы поэзию и литературное (иное) стихотворчество? Какие факторы влияют в большей степени на появление из-под вашего пера поэтических/стихотворных текстов — онтологические и социальные, или какие-либо иные?
Мне кажется это деление очевидным. Если человек (говорю не только о стихотворце, но и о читателе) однажды почувствует эту разницу, то он уже не сможет оставаться всеядным. Это не значит, что литературного стихотворчества не должно существовать, это лишь значит, что мне оно не интересно. От строк, в которых смогла вербализоваться поэзия, словно исходит свечение. Они мучают своей тайной, пугают и восторгают нездешней музыкой. Литературные стихотворения/строфы/строки, какими бы совершенными они ни были, оставляют после себя лишь пустоту.
- Как вы относитесь к верлибру? Как бы вы определили прозопоэтический текст? Назовите имена поэтов, создающих верлибры, которые определялись бы как поэтические тексты. Пишете ли вы верлибры? Если да, то почему? Если нет, то почему?
Верлибр — только форма; если у поэта получилось запечатлеть поэзию в верлибре, то этот текст является таким же откровением, как и силлабо-тоническое стихотворение (оставим за скобками факт влияния формы на содержание). Однако сейчас верлибр используют как манифестацию принадлежности к «современной» поэзии. Меня настораживают авторы, которые выбирают форму своего произведения сознательно, а не вслушиваются в глубинное биение текста. И если хотя бы большая часть верлибров, заполняющих литературные журналы, появлялась благодаря смиренному следованию воли поэзии, тогда я был первым среди восторженных любителей верлибра.
Различие между верлибром и прозопоэтическим текстом понимаю так: верлибр — стихотворная форма, а прозопоэтическим можно назвать текст, балансирующий на границе поэзии и прозы, т.е. первое — о форме, а второе — о сущности. Сложно назвать текст, который был бы целиком прозопоэтическим. Скорее, на ум приходят лишь фрагменты, ради которых мы загибаем страницы и возвращаемся к тексту снова и снова. Вспоминаются отрывки из «Вечера у Клэр» Газданова, «Школы для дураков» Соколова, поэмы «Москва-Петушки» Ерофеева, «Автопортрета с догом» Иванченко: в этих произведениях есть фрагменты, которые не являются прозаическими, а оказываются на границе поэзии и прозы. Я убежден, что для прозы это является достоинством. Но если перед нами прозопоэтическое стихотворение, то это, без сомнения, авторская неудача.
- Категория «предназначение поэта» сегодня забывается и наукой, и читателем, и издателем. Каково, на ваш взгляд, предназначение поэта? Попытайтесь дать определение таким забывающимся феноменам поэтического творчества, как «вдохновение», «пророчество», «невыразимое», «путь», «предназначение (поэта)», «поэтическая гармония», «тайная свобода», «поэтическая свобода», «энигматичность», «эвристичность», «экспериментальность», «поэтическая энергия», «духовность» и др.
Пушкинское определение вдохновения (расположение души к живому приятию впечатлений) кажется мне верным, но далеко не полным. Возможно, стоит говорить о взаимонаправленности движений поэта и поэзии; о точке сжатой вечности, в которой поэт и Невыразимое могут сосуществовать (Жуковский всего себя отдал за возможность хотя бы грубо сказать о Невыразимом: из любви и уважения к Василию Андреевичу я не позволю себе высказывать плохо сформулированные мысли; также замечу, что, на мой взгляд, сложно представить что-то равновеликое в этом вопросе книге «Поэзия и литература»).
Путь поэта часто подменяют биографией (печальный пример Бродского: все с удовольствием смакуют подробности суда над ним, причины отъезда и т.д., но мало кто говорит о трагедии поэта, начавшего путь великим стихотворением «Слышишь ли, слышишь ли ты в роще детское пение…» и великой поэмой «Зофья», а закончившего пошлостью вроде «Письма в Оазис» или «Выступления в Сорбонне»). Смешение пути поэта и его биографии является следствием неразличения поэзии и литературы не только в массовом сознании, но и в сознании стихотворцев и литературоведов.
Предназначение поэта вижу в воплощении в словах (в музыке, в кино…) поэзии, без которой душа умирает.
- Назовите ваши любимые стихи, которые были созданы вами или другими поэтами.
Мне кажется, о своих стихах лучше молчать, в крайнем случае — ругать их. А вот о любимых стихах других поэтов готов говорить с удовольствием и благодарностью. Попробую назвать по одному стихотворению каждого из поэтов, о которых я сказал выше. Одно стихотворение выбрать у каждого трудно, поэтому буду называть первое, которое приходит на ум: Жуковский — «Море», Пушкин — «Пора, мой друг, пора! Покоя сердце просит…», Баратынский — «Болящий дух врачует песнопенье…», Тютчев — «Накануне годовщины 4 августа 1864 г.», Анненский — «Вербная неделя», Мандельштам — «Ласточка», Заболоцкий — «Начало зимы», Тарковский — «Влажной землей из окна потянуло…», Айги — «А как эта боль появилась?», Аронзон — «Утро», Жданов — «Когда неясен грех, дороже нет вины…», Айзенберг — «Вместе уснем и во сне закричим…», Седакова — «Ужин. Легенда одиннадцатая», Казарин — «В библейском зеркале берез», Меламед — «Я — мальчик маленький у зимних окон…», Порвин — «Поднимаешь к солнцу ладонь…».