Повесть
Опубликовано в журнале Урал, номер 11, 2022
Наталья Ключарева (1981) — родилась в Перми, живёт в Ярославле. Пишет и для детей, и для взрослых: прозу, стихи, пьесы и нон-фикшн. Автор 15 книг, переведённых на 12 иностранных языков. Работает литературным редактором и переводчиком.
1
«Маленькая кошачья девочка» — так называла её мама.
Настоящего имени мы придумать не успели.
Но начать надо немного раньше. В середине августа мама с папой укатили в Питер. Впервые за 9 лет в отпуск без детей. Уж не знаю, чем мы им так досадили, но они радовались этому как сумасшедшие. Ну да, мы с сестрой иногда ссоримся. Точнее — почти всегда. Иногда дерёмся. Если честно, то довольно часто. Раз десять в день. Или двести. Никто же не считает.
В общем, мама стала всё чаще затыкать уши и кричать, как ей хочется пожить в мире, где никто никого не бьёт. А папа взял и купил билеты в Питер. Два билета вместо четырёх. Никто такого не ожидал.
«А как же…?» — начала было мама, но тут сестра больно пихнула меня в бок, а я треснула её по башке.
«Бабушки!» — изрёк папа, выталкивая нас драться в нашу комнату.
«Ну, если только на пару дней…» — нерешительно протянула мама, а я запулила в сестру книжкой про динозавров.
Сестра завопила так, будто все динозавры из книжки вылезли и каждый откусил от неё по кусочку. Но я успела услышать, как папа решительно сказал, захлопывая нашу дверь:
«Две недели. Не меньше».
2
На самом деле я хочу рассказать вовсе не о нас с сестрой. Кому это интересно. Все братья и сёстры ненавидят друг друга. И даже не о том, как родители сбежали от нас в Питер на целых две недели. Хотя это они учудили так учудили, что уж говорить.
Корни этой истории уходят глубоко в прошлое. В те давние времена, когда мама была маленькой. Чуть постарше меня. Конечно, она не жила в пещере и не жарила мамонта на костре, как думает моя умная сестра. Но всё равно это было очень-очень давно. Когда ещё не было айфонов, 3D-мультиков, машин, жвачки, лизунов — короче, вообще никакой цивилизации. Зато у мамы была кошка Стешка.
3
Мы с сестрой обожаем мамины истории про Стешку.
Например, как Стешка потерялась. Мама с бабушкой (которая тогда сама была мамой, что очень трудно понять) обыскали всю квартиру. А потом случайно нашли Стешку в трёхлитровой банке под раковиной. Она забралась туда, а вылезти не сумела. И от страха не догадалась даже помяукать.
«Это было так смешно, что я даже перестала плакать, — рассказывает мама. — Полосатая трёхлитровая банка с вытаращенными глазищами. Или кошка-инопланетянин в форме банки».
Стешка, судя по всему, была та ещё разбойница. Даже нам с сестрой до неё далеко. Каждый раз, возвращаясь домой, мама обнаруживала какие-нибудь разрушения: разбитые цветочные горшки, ободранные шторы, скинутые с плиты кастрюли с обедом…
Перед сном Стешка сходила с ума и носилась по квартире, задрав хвост, так что все половики стояли дыбом. Иногда она охотилась на маму, набрасываясь на неё из-под шкафа, как дикий зверь. Но и мама не оставалась в долгу — отстреливалась из водяного пистолета.
Правда, бывали у них и очень милые моменты. Каждое утро Стешка приходила будить маму. Прыгала к ней на подушку и начинала лизать её волосы, урча, как трактор.
4
А потом Стешка выросла и ушла жить к котам в подвал. Просто выскочила из квартиры, когда кто-то входил или выходил. И припустила по лестнице вниз. Про это мама не очень любит рассказывать.
«Ты плакала? — допытывается моя прилипала-сестра. — Ты её искала?»
«Не помню, — грустно улыбается мама. — Это ведь было сто лет назад».
Через некоторое время маленькая мама, возвращаясь из школы, увидела Стешку у подъезда. Та сидела, гордая, как королева, а вокруг отиралось пятеро подвальных котов.
«Пойдём домой», — предложила мама.
Но Стешка презрительно глянула через плечо и не двинулась с места. А когда мама попыталась подойти, чтоб взять её на руки, зашипела и усвистала в подвал.
«А откуда в пещере подвал?» — спрашивает сестра.
«А ты за ней туда ходила?» — спрашиваю я.
Мама так долго молчит, что сестра успевает задать ещё триста идиотских вопросов, но потом всё-таки отвечает. Мне, а не этой трещотке:
«А ведь и правда ходила. Надо же. Совсем забыла. А теперь вдруг так ясно увидела: трубы в серебристой обёртке, как бесконечные конфеты-батончики. Пыль. Доски на полу. Я иду, спотыкаясь, подлезаю под трубами, что-то сыплется сверху. Света становится всё меньше, а тишины всё больше. Я кричу: «Стеша-Стеша-Стеша!» И мне ужасно страшно… А Стешка не отзывается, хотя я чувствую, что она где-то тут…»
Вскоре после этого мама с бабушкой переехали в другой город. Тот, в котором мы сейчас живём. А Стешка так и осталась в подвале со своими котами-ухажёрами.
«Ты расстроилась? — пристаёт сестра. — Ты сильно по ней скучала?»
«Не помню, — отмахивается мама. — Давайте лучше книжку почитаем. Про Мяули».
Но я-то вижу, она специально всё забыла. Как и про подвал.
5
А после Стешки у мамы началась аллергия. Приходя в квартиру, где жили кошки, она начинала чихать, чесать глаза и вообще задыхаться. Приходилось, срочно попрощавшись, сбегать из гостей, заливаясь соплями. Мало приятного, чего уж говорить. Тем более кошек мама очень любила.
И любит до сих пор. Иногда на улице она, махнув рукой на аллергию, садится приласкать какого-нибудь подвального котёнка, а потом весь день чихает как из пушки. Но выглядит при этом очень счастливой. Чего не скажешь о папе, который ужасно сердится, что она «ведёт себя как ребёнок».
Аллергия — это жутко неудобно. Например, когда нас с сестрой ещё не было на свете (сто лет назад), мама работала журналистом и часто ездила по всяким деревням, где гостиниц нет, а в каждой избушке — по кошке. И ей иногда приходилось ночевать, «сидя на крыльце под звёздами». Потому что находиться в одном доме с кошкой она просто не могла. Даже если выпить специальные таблетки.
Но аллергии этого показалось мало. Она росла и ветвилась, как зловещее чёрное дерево. И постепенно захватила и всех остальных зверей. Мама стала безудержно чихать в конюшнях и цирках, задыхаться в зоомагазинах и на выставках собак.
В общем, к тому времени, как мы с сестрой родились, у нас уже не было ни малейшего шанса на домашнее животное. Разве что рыбки. Но…
«Рыбки не будут тебя любить, — вздыхает мама. — А ты ведь именно этого хочешь».
«Рыбки мрут как мухи, — добавляет папа. — А ты потом будешь рыдать, пока мы не поседеем».
Они, конечно, правы. Но как же я завидую тем, у кого дома есть хоть кто-то живой! А у меня — только моя ужасная сестра. Я бы с радостью променяла её на попугайчика. Или морскую свинку.
Но лучше всего была бы, конечно, кошка. Они самые классные. Даже лучше собак.
Когда вырасту, куплю большой дом и заведу всех зверей, какие только существуют на свете! Я уже всё придумала. Кролика будут звать Эдвард, лисёнка — Джек…
«А я не смогу приходить к тебе в гости», — грустно говорит мама.
Ладно, для неё построю отдельный маленький домик в саду.
6
Родители, правда, взяли и укатили на две недели в этот свой Питер. Мы с сестрой до последнего не верили, что они так поступят. Нет, нам, конечно, нравится у бабушек. Смотреть мультики, сколько влезет, и есть печенье с конфетами, когда хочешь, хоть перед обедом, хоть вместо. Но две недели… мы с сестрой даже ссориться почти перестали и, кажется, ни разу не подрались. И зачем, спрашивается, сбегать от таких чудесных детей?
Но речь не о нас. А о кошке. В Питере, оставшись без присмотра, родители совсем впали в детство. Как ни позвонишь — они занимаются чем-то таким… ну, совсем не взрослым. Танцуют в подворотне, пережидая дождь. Прицениваются к мётлам в магазине «Ведьмино счастье». Придумывают себе эльфийские имена, сидя на берегу Финского залива. Загорают на газоне перед каким-то дворцом… Детский сад какой-то!
А ещё они прислали нам открытку, где были нарисованы два котика, гуляющие под зонтом по Питеру, и написано: «Жизнь моей воображаемой кошки».
Когда мне удалось наконец выдрать открытку из когтей моей жадюги сестры, которая читать, конечно же, не умеет, но захапать себе родительский подарочек всегда готова, я заперлась в ванной и под истошные вопли «бедного ребёнка» прочитала:
«Увидев эту открытку, я подумала: если аллергия не даёт мне завести настоящую кошку, почему бы не завести воображаемую? и тут же завела. знакомьтесь, это Рони. она немного разбойница. быстрая, худая, ласковая, любопытная, гуляет сама по себе и возвращается, когда ей вздумается. в последнем пункте папа со мной не согласен. он говорит: “тогда это не твоя кошка, а просто знакомая кошка, которая иногда заходит в гости”. а я говорю: “что же, по-твоему, нужно запереть живое существо в четырёх стенах и не выпускать на волю, только так оно станет твоим?”»…
Дальше я не дочитала, потому что моя слабачка сестра, которая даже тарелку с супом поднять не может, выломала дверь в ванную, налетела на меня, как смерч, и вцепилась в открытку…
В общем, когда бабушки нас растащили, от котиков остались рожки да ножки, точнее, ушки и зонтики. И пока сестра, рыдая, запихивала этот никчемный мусор в свой тайник, о котором я типа не догадываюсь, я сидела под столом и думала, хотела бы я, чтобы моя кошка гуляла сама по себе? Ведь она может уйти и не вернуться. Так ничего и не решила.
Зато завела себе воображаемую сестру: которая не дерётся, не жадничает, не пристаёт, не выпендривается, не ноет, не обзывается, не ябедничает, не берёт мои вещи, не… не… не…
7
Не знаю, почему так получается. Будто кто-то специально подглядывает из-за угла и поджидает. И пока мы с бабушками, придерживает всё плохое, а как только появляются родители — вытряхивает, как пыль из пылесосного мешка.
Первый «приятный» сюрприз, поджидавший нас дома, это новые соседи снизу. Мы вообще-то любим всё новое. И с соседями дружим. Но эти оказались какие-то странные. Они целый день торчали на балконе, громко ругались и непрерывно курили. Мама сразу же начала страдать. Она просто жить не может без свежего воздуха и всегда открывает окна. А теперь каждое проветривание наполняло квартиру табачной вонью, которую она не выносит. Мама даже свесилась с балкона и спросила, не могут ли они курить поменьше или где-нибудь в другом месте.
«Не можем!» — рявкнули соседи и продолжили ругаться.
Нам показалось, что это не очень-то вежливо. Но мы быстро отвлеклись, так как моя сестра свалилась со шкафа и разбила голову. Не так сильно, чтобы умереть или хотя бы попасть в больницу, но кровищи было много. А вытья и нытья ещё больше. Я разозлилась. Между прочим, я хотела есть, а все просто забыли о моём существовании, нянчась с этой неженкой. Подумаешь, кровь. Крови никогда не видели, что ли?
В общем, я решила сама раздобыть еду. Не умирать же с голоду по их милости. Пошла на кухню и случайно уронила кастрюлю с супом. СЛУЧАЙНО. Но папа сказал, что кидаться свежесваренным обедом — не лучший способ привлечь к себе внимание. А мама вообще заявила, что хочет обратно в Питер. Суп, между прочим, был горячим. И я запросто могла погибнуть в муках. Но всем, конечно же, плевать…
От обиды я убежала в свою комнату, хлопнула дверью, так что с потолка отвалился здоровенный кусок штукатурки, и забилась под стол, твёрдо решив больше никогда не выходить. И ничего не есть.
Я сидела там целую вечность. И никто не пришёл меня жалеть и умолять вернуться. Поэтому, когда вечером под стол попыталась заползти сестра, я так обрадовалась, что даже не стала её прогонять. Тем более в карманах у неё оказалась куча расплющенных конфет, за которыми она лазила на шкаф.
«Поэтому я и свалилась, — важно сказала она. — Слишком много набрала, вот они и перевесили».
Я, конечно, подумала, что она свалилась, так как не умеет лазить по шкафам, но промолчала.
Мы сидели под столом и быстро-быстро жевали конфетные блины. Надо было спешить, пока нас не застукали… Конфеты всё не кончались, и нас стало тошнить прямо на ковёр. Я страдала молча, а моя слабачка сестра орала на весь дом, будто её распиливают бензопилой. Она, видите ли, ужасно боится, когда её тошнит.
Тут уже и папа взвыл, что хочет обратно в Питер. А мама сказала, что надо срочно выйти подышать. Свежий воздух у неё — как мёд у Винни Пуха. А я терпеть не могу гулять. Просто ходить по улицам. Что в этом интересного?
Но тут я не стала спорить. Как-то слишком часто они сегодня вспоминают этот свой Питер. Вдруг и правда уедут обратно?
Прямо у подъезда нам встретилась чёрная кошечка в красном ошейнике. Она громко мяукала, тёрлась об ноги и изо всех сил хотела дружить. Моя трусливая сестра визжала каждый раз, когда кошка к ней притрагивалась. Даже если кончиком хвоста. А я, наоборот, сразу её полюбила. И она меня. Я села на скамейку, а кошка стала ходить по моим коленям и громко мурчать.
«Мама, можно…» — начала я, забывшись.
«Что?» — спросила мама и громко чихнула.
«Нет», — ответил папа, и мама чихнула ещё громче.
«Прощай, киска, — шепнула я в треугольное чёрное ухо. — Ты единственное хорошее, что со мной сегодня случилось».
Ухо дёрнулось, кошка потёрлась о моё плечо и спрыгнула в кусты.
Мама потом всю прогулку чихала. А моя зануда сестра приставала к ней, какое животное нам всё-таки можно. Никакое. Давно же ясно. В итоге мы обе разревелись, папа рассердился, а мама сквозь чихи опять пробормотала что-то про Питер.
Дома мы, чтобы немного утешиться, стали играть в маньяка-щекотуна. Гонялись друг за другом с пледом, а поймав, валили на пол и зверски щекотали.
Но только мы развеселились, как папа загнал нас в кровать. Типа уже поздно и пора спать. Ненавижу эти два слова: «пора спать». Если бы не родители, я бы вообще никогда не ложилась.
Но мы совсем немного поспорили, а потом всё-таки улеглись. И мама стала читать нам детский детектив.
«“Откройте, полиция!” — произнёс Барсук Старший…»
И тут к нам в дверь постучали.
«Мы никого не ждём!» — крикнула мама и собиралась читать дальше.
«Откройте, полиция!» — крикнули из-за двери.
Мама с папой переглянулись и на цыпочках вышли в коридор. А мы с сестрой бросились друг к другу в объятия и зарыдали.
«Теперь маму с папой посадят в тюрьму-у-у-у, а нас отдаду-у-у-у-ут в приют», — заливалась сестра.
«Больше никогда не будем ссориться, — всхлипывала я, твердой рукой сжимая её тощие плечи. — Одни мы друг у друга остались».
Потом я устала выть и решила отправиться на разведку. Накрылась пуфиком и поползла в коридор. Успела увидеть четыре чёрных ботинка, мамины вязаные носки с котятами и папины с Гарри Поттером. А потом на меня сверху что-то обрушилось и завопило:
«Это мой пуфик! Быстро отдала!»
«Нет, мой!» — я вывернулась, придавила сестру пуфиком и села сверху.
«Понятно, — сказал незнакомый голос. — Но вы им всё-таки объясните. Соседи жалуются и всё такое».
«А может, вы им сами объясните? — вежливо предложил папа. Таким тоном, будто говорил: «угощайтесь пирожками, бабушки пекли…»
«Наших объяснений хватает секунд на тридцать», — поддержала мама.
«Даже меньше, — добавил папа. — А тут люди в форме…»
«Это не входит в наши…» — начал другой незнакомый голос.
«АААААААААААААААААА», — заорала я, так как моя бешеная сестра прокусила мне руку, которой я заткнула ей рот, чтобы она нас не выдала.
«Ладно, мы пойдём, — полицейские попятились в подъезд. — Скажем вашим соседям снизу, что провели с вами разъяснительную беседу».
«И с ними проведите! — крикнул папа им вслед. — Объясните, что мы не двигаем шкафы и никого не пытаем. Это просто дети… Самые обыкновенные дети…»
«Ну что? — повернулся он к нам, довольно потирая руки. — Начинается новая жизнь? С завтрашнего дня будем учиться ходить бесшумно, как индейцы…»
8
И назавтра началась новая жизнь. С самого утра. Но индейцы тут совершенно ни при чём.
Мы с сестрой были ещё в пижамах. Сидели на диване и перетягивали книжку про Мяули, дожидаясь, пока родители вернутся с пробежки. И в тот момент, когда раздался звук, очень похожий на звук рвущейся книжки, в двери повернулся ключ. Сестра тут же бросила свою половину книжки, отчего я свалилась с дивана, и рванула в коридор. Не успела я подняться, как в уши врезался дикий визг. Я подумала, что к нам вместо родителей ворвались пришельцы. Или хотя бы полицейские. Но нет, это были наши обычные мама и папа. Только с немного необычными лицами. Чего же так орать?
И тут я увидела. Впереди родителей, задрав тощий хвост, бежала маленькая чёрная кошка в красном ошейнике. Та самая, вчерашняя! Она пришла! Она меня тоже полюбила! Я застыла на пороге комнаты, не веря своему счастью.
И тут мама оглушительно чихнула.
«Так, зверюга, выметайся», — строго сказал папа.
«Мяу! Мяу! Мяу!» — жалобно сказала кошка, глядя ему в глаза, и потёрлась о его голубые кроссовки.
«Неужели у вас не найдётся капли молока для несчастной одинокой киски», — тут же перевела я.
«Конечно, найдётся!» — мама, чихая, распахнула холодильник.
Пока она наливала молоко, кошка лезла прямо под струю, отчего тощая мордочка стала чёрно-белой. Потом она принялась пить так жадно, будто год не ела.
«Бедная кошачья девочка, аж хвостик дрожит!» — чихнула мама.
«А я тоже бедная девочка? У меня тоже хвостик?» — тут же заныла сестра, прилипая к маме.
Иногда она несёт полную фигню. Точнее, почти всегда.
«Да-да, ты тоже», — мама рассеянно погладила эту прилипалу.
Но смотрела не на неё, а на киску. Я порадовалась.
Потом мама чихнула восемь раз подряд. Киска даже на секунду перестала лакать и повела маленьким ушком.
«Ладно, подожду окончания банкета на балконе», — мама убежала в свою комнату и закрыла дверь.
Сестра, конечно, ринулась за ней. Она не выносит, когда мама закрывается. Папа налил чая и пошёл следом. Он тоже не любит быть без мамы.
9
И вот я осталась одна с кошкой. Она допила молоко. Посмотрела на меня, коротко мяукнула.
«На здоровье», — ответила я.
Глаза у неё были жёлтые и очень большие. Она запрыгнула на табуретку и стала умываться. Я смотрела и не верила своим глазам. Неужели это правда? Кошка? У нас на кухне? Сидит и усердно трёт лапой мелкую треугольную мордочку, измазанную в молоке? Саму кошку всё это, видимо, совершенно не удивляло. Умывшись, она выгнула спину вверх — получился мост, и прогнула вниз — вышла горка. А потом мягко спрыгнула на пол и по-хозяйски направилась в детскую.
Когда я прибежала следом, она уже лежала на диване, сузив глаза в две сонные щёлки. Я села рядом и осторожно положила руку на чёрный бок. Он был горячий. А внутри прощупывались косточки. Кошка глубоко дышала во сне, и её мягкая шерсть то прижималась к моей ладони, то немного отодвигалась. Мне было щекотно. Не только в руке, но и где-то ещё в сердце. За окном лил дождь, на балконе чихала мама, за стеной ныла сестра и успокоительно бубнил папа. А я представляла, какой мокрой и холодной станет кошка, когда на неё прольётся вся эта вода… Хоть бы дождь перестал, когда они явятся её выгонять!
Но дождь и не думал кончаться. Пришли родители, за ними притащилась сестра, что-то, как всегда, выклянчивая.
«Тише ты! Разбудишь!» — зашипела я, а она высунула язык.
Я закипела и замахнулась. Мама схватила сестру, папа — меня… а кошка даже ухом не повела.
«Ой, как сладко спит! — умилилась мама. — Будто всегда тут была».
«Нда, идеально вписалась в интерьер, — усмехнулся папа. — Но мы же не можем…»
«Не можем, — вздохнула мама. — Но и выгнать живое существо под дождь, апчхи, тоже не можем. Поживу пока на балконе, апчхи. А ты напиши объявление в интернет. Будем, апчхи, искать хозяев. Она же явно домашняя. Не хочется, апчхи-апчхи-апчхи, чтобы она в подвале одичала. Она там и прокормиться-то не сумеет. Видел, какая голодная была?»
Папа явно хотел поспорить. Но мама расчихалась и убежала на балкон.
А я стала умолять дождь, чтобы он никогда не кончался. «Дождик-дождик, пуще…»
10
И дождь послушался! Он лил целый вечер. И расходился всё сильнее. Кошка безмятежно дрыхла на диване. И мысль о том, чтобы разбудить это тёплое существо и выставить в холодный подъезд, могла прийти в голову только чудовищу. А среди нас таких не оказалось. По крайней мере, в тот вечер. Но когда мама из-за своей аллергии не смогла ни почитать нам на ночь, ни поваляться с нами перед сном, сестра стала вести себя подозрительно. Например, начала говорить «эта кошка». Таким тоном, что мне тут же захотелось взять мой деревянный меч и всю ночь стоять на страже возле спящего зверя, чтобы «эта сестра» чего-нибудь не натворила.
Но я не успела додумать. Потому что уснула. Мне снились коты. Серые, оранжевые, синие, зелёные, жёлтые и пушистые, как одуванчики. Я носила их на руках и прятала от сестры в коробки из-под обуви. А коты не помещались и лезли оттуда, как разноцветная шерстяная каша.
И тут сестра начала орать. Сначала она кричала внутри моего сна. Потом сон лопнул, а крик остался. Я вскочила на кровати и таращилась в темноту, ничего не понимая. На нас напали инопланетяне? Начался зомби-апокалипсис?
Прибежали родители, включили свет. Посреди комнаты стояла красная, как светофор, сестра и визжала на все пять этажей. А на её кровати сидела чёрная киска и преспокойно вылизывала спинку.
«Эта кошка… — рыдала сестра (уже в маминых объятиях, разумеется), — эта кошка по мне ходит!!!»
«Ну и что?» — зевнул папа.
«Я не могу спать, когда эта кошка по мне ходит!!!!»
«Так скинь её на пол» — папа явно считал, что это недостаточно весомый повод, чтобы вытащить его из-под одеяла.
«Я не могу!!! — выла сестра. — Я боюсь!!!»
Я надеялась, он скажет: «Что за бред!», но папа посмотрел на маму, прижимавшую к носу платок, и промолчал. Тогда я свесилась со своего второго этажа и сама завопила:
«Что за бред?!!! Как можно бояться кошку?? Она тебя съест, что ли? Или затопчет?» Но это не помогло. Сестра только сильнее вцепилась в маму и заорала с удвоенной силой. Снизу в пол постучали. Мама оглушительно чихнула. Пять раз подряд. «Давайте я её возьму к себе наверх», — предложила я.
«Нет!!! — зарыдала сестра. — Ты уснёшь, и она снова будет ходить по мне!!!»
Я не успела ещё раз сказать «что за бред».
«Я хочу, чтобы вы выгнали эту кошку!» — тоном капризной принцессы изрекла эта сестра.
Внутри у меня всё тут же покрылось льдом.
«Нет!» — чихнула мама.
«Что-о-о??? — взвилась сестра. — Какая-то кошка тебе дороже, чем собственная дочь?»
Я нырнула под подушку и зажала уши. Я не сомневалась, что кошка сию же минуту будет изгнана в подъезд. А потом, когда родители уснут, я выгоню туда же мою сестру. Нет, лучше сама уйду. И буду жить одна. С моей кошкой.
Но нет. Кошку, конечно, выгнали, но не в подъезд, а в коридор. Мама в утешение насыпала ей полную миску корма (ей уже сказали в интернете, что молоком и сосисками кошки питаются только в мультиках). Папа плотно закрыл дверь сначала в нашу комнату, потом в родительскую. И всё стихло. Минут на пять, наверное. Ну, или сколько нужно маленькому зверьку, чтобы проглотить полную миску корма.
«Мяу», — требовательно, но вежливо сказала кошка у нас под дверью.
«Мяу?!» — она нетерпеливо повысила голос.
А потом понеслось. Терпения у неё оказалось совсем немного. Как у меня. Вскоре кошка уже бушевала под дверью, как адская тварь из фильма ужасов. Она просовывала лапу в щель, скребла когтями пол и стенала на весь дом. Сестра опять ревела, твердя что-то гадкое про «эту кошку», я кусала подушку, а родители, судя по голосам, ссорились у себя в комнате. Я спрыгнула со своего этажа, изо всех сил вдавила подушку в орущий рот сестры и прижалась ухом к розетке, чтобы лучше слышать.
«Если ты сейчас к ней выйдешь, она поймёт, что тобой можно управлять через крик», — строго говорил папа.
«Но я не могу! Она же страдает!» — шёпотом кричала мама.
«Ничего она не страдает! — ярился папа. — Она просто хочет узнать, что можно, а что нельзя! И если ты сейчас выйдешь, ты ей этим скажешь: да, можно орать под дверью по ночам! Тогда к тебе придут и приласкают. И дадут всё, что захочешь!»
«Ты преувеличиваешь», — неуверенно возражала мама.
Тут сестра прогрызла подушку (или освободилась каким-то другим способом) и вцепилась мне в руку. Прямо в кость, как вурдалак. Я заорала, кошка взвыла с той же силой, как бы показывая, что она со мной заодно. В пол опять застучали. Тут дверь родительской комнаты распахнулась, и раздался мамин голос:
«Ну что, ночная фурия? Не переносишь одиночества?»
«Мяу! — грустно ответила кошка. — Мяу, мяу, мяу!»
Я приоткрыла нашу дверь и увидела, что мама сидит на скамеечке в коридоре и самозабвенно гладит кошку, которая изо всех льнет, и трётся, и мурчит, как трактор. От ревности я громко засопела, и мама заметила, что я подглядываю.
«Брысь в кровать! — шепнула она подозрительно счастливым голосом. — Три часа ночи!»
Это было ужасно обидно. Даже обиднее, чем когда она обнимается с сестрой. Ведь это моя кошка! А у мамы вообще-то аллергия! Я накрылась подушкой и собралась проплакать до утра. Но, кажется, не успела выдавить из себя ни слезинки. Оранжевый кот уже с шипением вылезал из кастрюли прямо на плиту, а я ловила его половником и запихивала обратно…
11
— Значит, так, — мрачно сказал папа за завтраком.
Три ложки с овсянкой замерли, не долетев до ртов. Только кошка, сидевшая на подоконнике, как ни в чём не бывало, продолжала вылизываться.
Папа выдержал торжественную паузу, слегка подпорченную маминым чиханием, и продолжил:
— Раз уж тут все, — он многозначительно глянул на маму, — презрев аллергию и гигиену, тискают эту кошку, которая явилась к нам из неведомых подвальных глубин…
Моя ложка с овсянкой задрожала. Если папа тоже начал говорить «эта кошка», ничего хорошего не жди. Сейчас он скажет: «пусть катится, откуда пришла». Или что-нибудь в этом духе. Тем более дождь кончился. В мою тарелку с фрёкен Снорк закапали слёзы. Если бы я могла залезть на балкон к соседям сверху — и плакать оттуда, чтобы папа думал, будто дождь ещё идёт…
— Неизвестно, что эта кошка подцепила в своих странствиях по подвалам. Может, у неё лишай…
Сестра с визгом отдёрнула руку от чёрной спинки, будто потрогала горячий чайник.
— Да-да, стригущий лишай, от которого на голове образуются лысые прогалины, точно кто-то выстриг там волосы… А есть ещё блохи, которые переносят…
— Я дала объявление, апчхи, — быстро сказала мама. — В интернете и в газете. Сейчас ещё на столбах расклеим. Вот найдутся хозяева…
— На столбах — потом, — покачал головой папа. — А сейчас мы отнесём эту исследовательницу подвалов к ветеринару.
Я не сразу поняла, что это означает. А ведь это означало, что папа не собирается выгонять кошку из дома прямо сейчас. Несмотря на кончившийся дождь и мамину аллергию. Что он тоже готов подождать, пока не найдётся хозяин.
Мы собрались с удивительной быстротой. Даже эта сестра не выбирала два часа «самое красивое платье», а обошлась джинсами и футболкой с единорогом. Я была уверена, что кошку понесу я. Настолько уверена, что даже не спрашивала. Ведь это моя кошка. Внутри себя я уже давно её так называла.
Но меня ждал облом. Папа завернул мою кошку в плед с оленями, который мама сто лет назад привезла из командировки в Швецию, и прижал к себе, как запелёнутого младенца. А мама, чихая, объяснила, что кошка может испугаться, начать вырываться, и я её не удержу. Да не стала бы она вырываться от меня, ведь она — моя, неужели непонятно!
Но я решила не спорить. А то сейчас они рассердятся и вытряхнут кошку из пледа у ближайшего подвала.
Ветеринарная клиника находилась на соседней улице. Мы много раз мимо неё ходили. Однажды я видела, как там на крыльце горько плачет девушка в синих бахилах, что-то объясняя в телефон. А мама с папой как-то раз гуляли ночью, когда мы спали, и видели в окно, как огромный чёрный негр в белоснежном халате делает кому-то операцию.
Мне было ужасно страшно. Вдруг мою киску тоже положат на операционный стол, а мы потом будем плакать на крыльце в синих бахилах? Но и любопытно тоже. Никогда в жизни не была в звериных больницах.
Однако и тут меня ждал облом. Ну что за день?! На двери висело строгое объявление: «Один питомец=один хозяин».
«Что ж, придётся мне», — нерешительно вздохнул папа.
Ему явно не хотелось оставаться без мамы. Мама обняла нас с сестрой и улыбнулась папе так, будто он отправлялся сражаться с драконом. Как минимум.
Мы уже целую вечность топтались на крыльце, вяло играя в города, когда из двери выглянул взъерошенный папа, прижимавший к груди не менее взъерошенную кошку. «Всё?» — воскликнули мы хором.
«Куда там, — замученно выдохнул папа. — Очередь на весь коридор. Даже хомячок с переломом хвоста. Я просто предупредить, что мы надолго. Можете не ждать. И возьми у меня, пожалуйста, эти бумажки, а то рук не хватает…»
Мама вытащила у папы из-под подбородка какие-то листы, поцеловала его в нос, и мы понуро побрели в соседний двор. Ждать. Как он себе представлял, чтобы мы его не ждали?
Пока мы с сестрой дрались за качель (рядом была свободная, но зелёная, а какому дураку захочется качаться на зелёной, когда есть синяя), мама рассеянно развернула листы и вдруг ахнула:
«Смотрите! Тут написано: «кличка — Рони»! Это что же получается? Моя воображаемая кошка воплотилась в реальность?!»
Потом папа объяснил, что, когда при записи к врачу его спросили, как зовут пациента, он от неожиданности не смог вспомнить ничего, кроме имени маминой воображаемой кошки.
12
Но «Рони» как-то не прижилось. Папе в ветеринарной очереди кто-то объяснил, что в кошачьем имени обязательно должны быть шипящие или свистящие звуки. Других, мол, кошкино ушко не слышит.
Кстати про уши. Ветеринар нашёл у нашей «исследовательницы подвалов» кучу всяких болячек («нестрашных, но лечить надо», — объяснил папа). И среди них ушного клеща.
По дороге домой мы зашли в аптеку и накупили целый мешок лекарств для кошки и самое бронебойное средство от аллергии для мамы (спойлер: не подействовало).
Когда моя паникёрша сестра услышала слово «клещ», она тут же закатила истерику. «Уберите эту кошку! — вопила она. — Клещ меня укусит, и я сойду с ума».
По-моему, клещ её уже давно укусил. Где-то при рождении. Папа терпеливо объяснял, что ушной клещ не кусается. Но она только громче вопила и грозилась переехать к бабушкам. С мамой. А вы тут живите с этой заразной кошкой, если она вам дороже собственной дочери.
«Может, правда, — задумчиво протянул папа, и я чуть не проглотила спиннер, который прятала от этой сестры во рту, — ночная фурия поживёт у бабушек, пока хозяин не найдётся? У них всё равно бессонница. Будут с ней разговаривать по ночам?»
Что ж, это всё-таки получше, чем отправить к бабушкам маму. Хотя тоже не ахти.
Но пронесло. Одна бабушка сказала, что у неё уже нет сил, чтобы о ком-то заботиться. Другая — что у неё нет времени: каждый день то бассейн, то спевки, то рыбалка. А потом обе, не сговариваясь, прислали нам ссылку на приют для бездомных животных. Мол, давно пора отдать кошку туда и не мучить маму.
Мы посмотрели фотографии этого приюта. И, кажется, даже моей сестре не захотелось отдавать туда ласковую зверюшку, которая так уютно спала у меня на коленях. Длинные ряды клеток, переполненные грустными животными. Как тюрьма. Хотя папа говорит, им там лучше, чем на улице, особенно в холода.
13
Но не будем о грустном. Давайте лучше о весёлом. Об имени. «Рони» так и осталось именем маминой воображаемой кошки и дочери разбойника из книжки, которую мы недавно читали.
Все мы понимали, что кошка у нас ненадолго. Поэтому заниматься поиском имени никому особо не хотелось. Ведь назвать — значит, сделать её совсем своей. И хотя внутри меня она и так уже была моей, с самого начала, но даже я понимала, что расстаться с ней без имени будет капельку проще.
Постойте. Я же не хотела о грустном.
Так вот имя. Невозможно ведь никак не называть существо, которое живёт с тобой под одной крышей. Когда её кормишь, мажешь уши вонючей мазью (от клеща), тычешь мордой в лужу у порога, отгоняешь от двери в родительскую комнату, к ней надо как-то обращаться.
Папа честно пытался выдумать что-нибудь с буквой «с». Клякса, Вакса, Брыська, Авоська, даже Несси… Целые свистящие поезда.
Мама, натыкаясь на кошку, говорила: «Ах ты, Мумрик», или «ой ты, Мымзик», или «у-у-у, Кракозяврочка». Нелепые и нежные имена лились из неё неудержимым потоком, как насморк. Так что моя сестра даже не успевала спросить, а мымзик ли она тоже? И поэтому становилась мрачнее тучи и, кажется, начинала всерьёз ненавидеть неожиданного конкурента. Ага, пусть почувствует себя в моей шкуре. Хоть на денёк.
А Клякса-Вакса тем временем вылизывала длинную тощую лапу, совала любопытный нос под родительскую дверь и в ус не дула.
Как называла её я? Да ничего особенного. Просто и ясно: моя кошка. Пусть это и неправильно.
14
Эта ночь начиналась неплохо. Мама постелила плед в коридоре на скамейке. И кошка послушно задремала на нём. Будто всё поняла, усвоила странные правила своего нового дома.
Но мне всё равно было тревожно. И не спалось. За стеной о чём-то спорили родители. Я прижалась ухом к розетке, чтобы лучше слышать.
«Не хочу, чтоб ты страдал», — говорила мама и закрывала форточку, а потом чихала.
«Не хочу, чтоб ты страдала», — отвечал папа и форточку открывал, а потом тоже чихал.
Папа у нас простужается от малейшего сквозняка. А мама задыхается, дыша кошачьим воздухом. Как они это решат? Я не могла придумать. И мне стало страшно. Ведь единственное решение — это выгнать кошку. Мою кошку.
«Мяу», — сказала та под дверью, будто услышала мои мысли.
«Мяу», — и поскребла когтями наш линолеум в виде зелёной лужайки.
Звук был, как в фильме ужаса, где чужие пытаются прорваться в дом. Сейчас начнётся…
И вдруг лёгкая тень скользнула по комнате. Сестра? Нет, она бы топала как слон. Привидение? Наконец-то увижу своими глазами!
Я затаила дыхание. Дверь скрипнула, кошка умолкла и замурчала, потом скрипнула родительская дверь, последовала небольшая возня, наша дверь снова открылась и закрылась, кто-то пробежал (уже не так беззвучно) и юркнул к сестре под одеяло.
— Что ты задумала? — спросила я, свесившись со второго этажа.
— Я сплю, — ответило одеяло.
— Почему кошка замолчала? Ты её отравила? Задушила?
Одеяло не успело ещё раз соврать, что оно спит. Из родительской комнаты послышался грохот, крики, истерическое «мяу» и двойное чихание. Через секунду все мы встретились в коридоре. Папа держал в руках кошку, мама — осколки своей любимой вазы.
— Кто запустил к нам зверя? — грозно спросил папа, глядя почему-то на меня.
— Она сама! — быстро ответила сестра.
— И ручку сама повернула?
— Не знаю, — захныкала сестра. — Я спала. Вы меня разбудили…
Тут я поняла, в чём состоял её коварный план. Запустить аллерген к маме, чтобы аллергия стала совсем уж невыносимой и кошку выставили вон.
Я не успела придумать, как отомстить. В дверь квартиры истошно забарабанили.
— Ну, всё, нарушитель границы, — папа прижал мурчащего зверька к себе. — За тобой пришла полиция. Будешь отвечать по всей строгости закона.
Я похолодела. И схватила деревянный меч, готовясь защищать мою кошку до последней капли крови.
Но это оказалась не полиция. За дверью стояли всклокоченная белобрысая тётка и мрачный дядька с татуировкой на бицепсе.
— Опять шкафами кидаетесь?! — закричали они хором.
— Всего лишь вазами, — примирительно ответила мама. — Просто в этом доме слышимость слишком хорошая, апчхи!
— И прекратите чихать! — завопила тётка. — У меня уже крыша едет от этих чихов! Купите лекарство, в конце концов!
— Не помогает, — искренне вздохнула мама и развела руками с осколками вазы.
На ночнушку всклокоченной блондинки капнула кровь. Мама, видимо, порезалась.
— Аааааа! — завопила тётка. — Кровь! Дурдом! Вам всем надо в больницу!
— Нет, вам, — тихо сказал папа.
Но соседи уже хлопнули дверью.
— Может, прежние хозяева выгнали её, чтобы немного выспаться? — зевнула мама.
— А может, они уже выспались? — зевнул папа и сделал шаг к двери.
— НЕЕЕЕЕЕЕТ!!! — заорала я.
Мама с папой оглушительно чихнули. Хором. Звук получился действительно такой, будто упал шкаф. В пол снизу яростно застучали.
— Дожили! — папа даже топнул ногой от возмущения. — Что я, в собственном доме уже и чихнуть не могу?!
И он от души чихнул. И мама тоже топнула и чихнула. Из солидарности. И мы все вчетвером стали топать и кричать «Апчхи!». Соседи долбили в пол, мы топали и чихали, получался почти оркестр. Потом стук резко прекратился.
— Швабру сломали, — усмехнулся папа.
— Или полицию вызывают, — усмехнулась мама.
Мы быстро разбежались по кроватям и накрылись одеялами. Наступила долгожданная тишина. Сестра почти сразу засопела. Из комнаты родителей тоже не долетало ни звука. Даже полицейские не вламывались в дверь с автоматами наперевес…
Только я не спала. Я ждала. И дождалась. В тишине уснувшего дома прозвучало «мяу!». Первое «мяу» у неё всегда очень вежливое. Это уже потом, не дождавшись ответа, она превращается в ночную фурию.
И я не стала до этого доводить. Соскочила вниз, бесшумно метнулась в коридор, схватила кошку и взлетела обратно к себе. Сестра продолжала безмятежно сопеть. Получилось!
Весь остаток ночи кошка ходила по мне, лизала мои волосы, сворачивалась клубочком то на плече, то на животе. В полусне я гладила её, она мурчала, протискивалась под руку, тыкалась мокрым носом в щёку — и я спала дальше. И сны мне снились самые тёплые и счастливые на свете.
15
А утро началось с неприятных разговоров. О хозяевах моей кошки. Которая за ночь стала в пятьсот раз ещё более моей. Родители говорили, что эти хозяева, возможно, скоро найдутся, и вообще… Мы ведь вчера расклеили объявления на всех столбах и остановках в округе. Правда, я планировала по дороге из школы их оборвать. Но вдруг — успеют увидеть. Да и мама… Она и так уже практически переехала жить на балкон. Но скоро станет холодно. Короче, всё сложно.
— Зато когда они найдутся, — мама завязала нос и рот красной банданой, чтобы меньше дышать кошкой, и выглядела, как бандит, — мы узнаем, как её зовут.
— А как ты себе их представляешь? — вдруг спросил папа. — Этих людей?
— Ну…— мама задумалась и чихнула три раза подряд. — Зверёныш ласковый и очень общительный. Значит, доверяет людям. Значит, её там не обижали. Наверное, они добрые…
— Знаешь, некоторые сироты в детских домах тоже ужасно ласковые. Это их способ получить любовь, которой им не хватило. Так что, может, эти люди просто не обращали на неё внимания. Никогда не гладили, например…
От этой картинки у меня в носу засвербело, будто туда залетела муха цеце.
— А ещё, — продолжал папа, — по-моему, они ужасно безалаберные. Мягко говоря. Разве можно отпускать кошку гулять одну? В городе! Машины, собаки, злые люди…
Муха цеце у меня в ноздре превратилась в слона и так заворочалась, что я тоже чихнула.
— Она от них просто сбежала! — сказала я сквозь чихи. — За то, что не гладили!
— Кошки всегда гуляют сами по себе, — возразила мама. — Уходят и приходят, когда им вздумается.
— Или не приходят, — многозначительно добавил папа. — Я уже говорил: тогда это не твоя кошка. А просто кошка, которая заглянула в гости. Откуда нам знать, может, у неё ещё семь хозяев? Комплект неделька. И кто за неё в итоге отвечает? Кто мажет уши мазью? Кто стрижёт когти? Никто. А это неправильно. Приручил — отвечай.
Я не очень поняла, при чём тут когти. А вот чтобы у моей кошки были ещё какие-то хозяева, это точно плохая идея. Тут я с папой согласна.
Мама пожала плечами и стала мыть посуду, чихая в бандану. Папа полез в интернет смотреть видео о том, как стричь кошкам когти. А мы с сестрой поставили рядом с кошкиной миской тарелку с шоколадными шариками и стали играть в котят. Потом случайно перепутали и попробовали кошачий корм. И он оказался гораздо вкуснее. Такой солёненький. Мы увлеклись и весь слопали. А кошка сидела на подоконнике и, навострив ушки, смотрела на воробьёв. Будто всегда тут была.
16
А потом случилось странное. Кошка села у двери в подъезд и замяукала. Мы предлагали ей воды, кошачьего корма, поиграть с фантиком на верёвочке, гладили и чесали за ушком… Но она только смотрела на нас. Печально и просительно. Будто говорила: «Поймите меня, пожалуйста! Ведь это так просто!»
— Она хочет гулять, — вздохнула мама.
— Ну, конечно! Тебе бы только гулять! — возмутился папа.
— Мяу! МЯУ! МЯУ! — кошка явно теряла терпение.
Она скребла входную дверь неподстриженными когтями и уже начинала превращаться в фурию. Мама, кажется, тоже.
— Мы не можем держать живое существо взаперти, когда оно явно хочет выйти! — крикнула она и распахнула дверь.
Кошка пулей вылетела из квартиры.
— Мы не можем отпустить её одну! — испугался папа и выбежал следом, на ходу запрыгнув в резиновые сапоги.
«Ты не можешь взять и вот так меня бросить!» — испугалась я, запрыгнула в сапоги и ринулась в погоню.
Мы с папой стояли у подъезда, наблюдая, как кошка обнюхивает шины припаркованных рядом машин, ловит сухие листья и продирается сквозь кусты. Время от времени она возвращалась к нам, тёрлась об ноги и опять убегала. Каждый раз я боялась, что она больше никогда не вернётся. Я порывалась её поймать, но папа останавливал: «Пусть погуляет».
Вскоре на улицу вышли мама с сестрой. Не в резиновых сапогах, а в нормальной обуви.
— Суп сварился, — сообщила мама, спуская бандану с лица и вдыхая свежий воздух с таким блаженным видом, будто делает огромный глоток молочного коктейля.
Мы не сразу пошли домой. Хотелось, чтобы мама как следует надышалась, а кошка как следует нагулялась. И вообще было почему-то хорошо стоять вот так вчетвером под листопадом, подставлять носы нежаркому осеннему солнышку и ждать, пока к джинсам снова прижмётся чёрный бочок. Я даже начала привыкать к тому, что она всегда возвращается…
Как вдруг… Ну, почему, почему мы не пошли есть суп, пока он не остыл?!
Кошка как раз вернулась, чтобы поластиться. И бродила среди наших ног, как в маленьком разноцветном лесу. Два больших чёрных ствола с акулами, два жёлтых поменьше, два голубых ещё меньше и два розовых с единорогами — самые маленькие…
И тут… и тут…
— Юкки! Ну, наконец-то! Где тебя черти носили целую неделю?!
Рука с хищными красными ногтями подхватила мою кошку под живот. Я не успела ничего сообразить. Никто из нас не успел. Что происходит? Почему какие-то малоприятные и смутно знакомые типы — всклокоченная блондинка и мрачный дядька с татуировкой — уносят в наш подъезд нашу кошку?!
— Так это, что ли, ваша?.. — изумлённо выдохнул папа им в спину.
— Разумеется, наша. Не ваша же, — презрительно ухмыльнулась блондинка.
Дверь в подъезд громыхнула, как пушка. И всё. Мы остались на улице. Одни. Без кошки.
17
— Ну и ну, — сказал папа.
И повторил это потом ещё раз двести, будто забыл все остальные слова. Но он хотя бы что-то мог говорить. Я вот не могла. Будто железная рука держала за горло. Я стояла и смотрела на асфальт, по которому больше не ходит моя кошка. Потом закрывала глаза — и тут же видела, как она улетает от моих ног, подхваченная хищной рукой. И не могла решить, какая картинка хуже.
Мама тоже молчала, только крепко обнимала меня за плечи. Может, вспоминала свою Стешку. Вот этот ужасный момент: когда кошка только что была тут, с тобой, а потом — раз! — и её нет. И больше никогда не будет…
Даже сестра ничего не говорила. С ней такого, кажется, ещё ни разу не случалось. Она у нас как радио. А тут радио заглохло, подошло и уткнулось лбом в мой локоть. И мне впервые в жизни не хотелось её поколотить.
Потом мы поднялись домой. Мимо противной железной двери на втором этаже, за которой томилась взаперти моя кошка… Вообще-то дверь у них точно такая же, как у нас. Как у всех в подъезде. Но мне она показалась какой-то исключительно отвратительной.
Я залезла под стол, занавесилась пледом и стала вынашивать планы похищения. Я, конечно, всё понимала. Если украсть кошку у законных хозяев, новой встречи с полицией не избежать, и вряд ли она будет столь же весёлой, как первая… Но просто сидеть и думать, что кошки больше нет, было невыносимо. Уж лучше занять голову чем-нибудь полезным.
И вот я пролетала мимо соседских окон на вертолёте, подхватывала Юкки и улетала в Америку… Или разбирала пол и ночью спускалась вниз на связанных простынях, не забыв накинуть мантию-невидимку… Я в полицейской форме стучалась в мерзкую дверь и сурово произносила: «По всем законам галактики, вы арестованы — за то, что не гладите кошку»…
Я устала сидеть и свернулась клубочком. Прямо под столом. Закрыла глаза… и тут же всем телом вспомнила, как по мне ходили маленькие лапки… Вскочила, стукнулась головой о столешницу и наконец-то заревела. Оказалось, слёз во мне накопился целый океан — он лился, лился и никак не мог вылиться.
Где-то посередине этого океана танцевал на волнах бумажный кораблик. Как любой ребёнок умеет делать, только размером с настоящую лодку. А на корме преспокойно умывалась Юкки. Я перевалилась через клетчатый борт, прижала её к себе, и ветер понёс нас куда-то на край света.
18
Утром я проснулась у себя на этаже. Сладко потянулась, сбросив на пол тигра Витю, с которым когда-то спала ещё мама. Подумала о чём-то приятном. Кажется, о том, что тигр вполне мог бы угодить в лоб сестре…
И вдруг на меня будто обрушился потолок. Я всё вспомнила. Моей кошки больше нет. Больше никто не будет смотреть на воробьёв с подоконника и засовывать чёрную лапу под дверь… Лучше бы мне никогда не просыпаться!
Я спряталась под подушку и зажмурилась так сильно, что заболели глаза. Бесполезно. Сон как ветром сдуло. Да и сколько можно спать, вон уже солнце вовсю светит. Как оно вообще может светить, когда…
В комнату вошёл бодрый папа и бодро сообщил, что уже девять и жизнь продолжается. Ага, конечно. У кого-то, может, и продолжается. Потом заглянула радостная мама, уже не замотанная в бандану и не чихающая. Позвала завтракать оладьями.
Оладьи у нас — это большая редкость, настоящий праздник. И мне, конечно, пришла в голову тёплая мысль, что меня пытаются утешить. Но я быстро её отогнала. И стала думать, что они просто рады исчезновению Юкки. Никто её не любил. И меня никто не любит. И если я пропаду, они тоже устроят праздник оладий…
Я завернулась в одеяло, как мумия, и лежала там, в этом коконе, обливаясь слезами. Казалось, хуже быть не может…
19
Но потом всё стало гораздо хуже. Когда я выдохлась и мои всхлипы и шмыги немного стихли, до меня долетели другие — ужасные! — звуки. Я вдруг услышала, как у соседей… горько плачет Юкки. «МЯУ, МЯУ», — летело снизу. Не умолкая ни на секунду. Только усиливаясь.
Я высунулась в окно и увидела её. Юкки сидела в открытой форточке и истошно вопила на всю улицу.
— ЮККИ! — закричала я. — Они тебя мучают?! Я их убью!
Кошка задрала мордочку, посмотрела на меня и продолжила свой концерт.
— Никто её не мучает, — сказала мама. — Просто ушли на работу. А она не любит быть одна, как мы знаем.
— Надеюсь, ты не собираешься связать простыни и полезть к ней на выручку? — подозрительно спросил папа.
Именно это я и планировала сделать.
— Почему же они не выпустили её погулять? — я икнула от слёз.
— Видимо, после того как она неделю не возвращалась, в них проснулась сознательность, — неуверенно предположил папа.
— Я бы назвала это по-другому, — буркнула мама. — Посадили под домашний арест.
Папа хотел что-то ответить. Но тут Юкки взывала, как полицейская сирена. Старушка, шаркавшая мимо по улице, от испуга уронила лыжную палку. А папа неожиданно предложил:
— Пойдёмте в парк аттракционов? С меня мороженое.
Нет, у них точно сегодня праздник. День освобождения от кошки. Ну и люди.
20
Прошёл, наверное, месяц. Самый ужасный месяц в моей жизни. Правда, мама говорит, что это длилось неделю, а папа, что пару дней. Но я им не верю.
Запертая в квартире снизу Юкки плакала, сидя на форточке. Я плакала, глядя на неё с балкона…
И вот однажды на гнусной чёрной двери появилась грозная записка: «Прекратите мучить животное!!» И даже не мы её написали. Видимо, у остальных соседей тоже лопнуло терпение.
Может, из-за этого, а может, ещё из-за чего, но на другой день плач Юкки смолк.
«Они её убили, — мрачно подумала я. — Или она сама умерла с горя».
Я уже не ждала от жизни ничего хорошего.
— Наверное, наконец-то выпустили погулять, — предположила мама.
Она у нас «неисправимый оптимист», как говорит папа.
Я уже собиралась объяснить маме, как сильно она ошибается, как вдруг под дверью раздалось тихое «мяу!». Мы со всех ног бросились в коридор, распахнули дверь — и Юкки с весело задранным хвостом деловито вбежала в квартиру.
Не обращая внимания на наши ахи и охи, она по-хозяйски прошмыгнула на кухню, обнюхала пустую миску и требовательно мяргнула…
21
Мы провели с Юкки ещё один очень счастливый день. А перед сном папа подхватил её под тёплый животик, на цыпочках спустился на второй этаж и поставил под точно такой же, как у нас, дверью.
Юкки подождала, пока он поднимется обратно, потом помяукала — и её впустили.
С тех пор так и повелось. Каждое утро соседи, уходя на работу, выпускали кошку «погулять». И она тут же оказывалась под нашей дверью.
Потому что она не любила гулять. Она просто не любила оставаться одна.
А как же мамина аллергия, спросите вы. А аллергия постепенно утихомирилась. По крайней мере, на Юкки она больше не распространяется. Кажется, это чудо. Но папа нам всё объяснил. Логически.
Когда Стешка сбежала в подвал к котам, мама очень расстроилась. Ну, примерно как я из-за Юкки. Так сильно, что потом даже забыла об этом. А тело не забыло. И решило маму защитить. Сделать так, чтобы мама больше не полюбила никакую кошку и не страдала бы, когда та исчезнет. И у мамы началась аллергия.
Но потом появилась Юкки. Вбежала, задрав чёрный хвост, в нашу квартиру, где водились только плюшевые звери, и осталась, начихав на всякие там аллергии. И мама её полюбила. Так что защищать её от любви было уже поздно. И аллергия ушла.
Вот такая история. Рассказал бы кто — не поверила бы.