Пьеса в одном действии
Опубликовано в журнале Урал, номер 11, 2022
Анастасия Чернятьева (2001) — родилась в Тюмени. В 2019 году поступила в Екатеринбургский государственный театральный институт, на факультет «Литературное творчество» (отделение драматургии, мастерская Н.В. Коляды). Лауреат премии «Евразия». Публиковалась в электронном журнале «Лиterraтура» (№ 172), сборниках «Литературные опыты, 2020, 2021» (Екатеринбург). Пьесы «Край земли русской — конечная» и «Феня» в 2020 году приняли участие в лаборатории перевода «Russian Drama Integration» («Creative art platform», Италия), по итогам которой были переведены на итальянский язык и вошли в сборник «Opere teatrali scelte di autori russi». Пьеса «Феня» — победитель драматического конкурса-фестиваля «Свой». Живет в Екатеринбурге.
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
РУСЛАН — 26 лет
КИРА — гораздо старше
Лучше всего помнятся ворота.
Синие и скрипят ржаво. Чтобы открыть — приваливаешься плечом. Закрываются на цепь и амбарный замок. В мороз пальцы больно к цепи примерзают. К воротам ведет асфальтированная дорога между двумя незасеянными полями. За полями птицефабрика, у нее свои какие-то дикие, жуткие земли, над которыми вечно кружат вороны.
Не забыть закрыть за собой ворота.
За ними асфальт кончается, становятся видны следы копыт. Круглые, со стрелкой. Дальше — ангар, огромный, бесконечный. Там тюки сырого сена, горы белого, чистого опила. Заходишь — из-под ног рассыпаются мыши. За ангаром отсыпанное песком поле. Обойти забитый досками старый колодец, обглоданную сирень (нежная, горькая). И открыть деревянную дверь в конюшни.
Я помню. Седлают лошадей, кричат, бегут, хоть и нельзя, по проходам вдоль денников. На втором этаже лениво пьют чай. Сушатся на солнце липкие, от пота горько пахнущие вальтра́пы, ватники. Рвешь руками высокую траву — режешь пальцы, тащишь охапкой. Кони жуют, хрустят и дышат шумно. Кусаются, прижимают к затылку уши. Моешь от белой пены трензель в ледяной воде. На хоздворе курят тренера. Здесь говорят на «а» — тренера, конюха. Часы в манеже всегда показывают без пятнадцати шесть.
Всегда лето. Я помню — лето.
Кто-то красивый, и худой, и вечный садится верхом. Гладит рыжую шею, ругается и смеется матом, на ходу надевая белые перчатки.
Открывают ворота.
Закрывают ворота.
Нет. Сейчас не об этом. О другом.
Поздно вечером гасят свет. Запирают амбарный замок. Глубоко дышат во сне кони, чутко. Чисто выметены коридоры. Никого. Тишина. Только в маленькой комнате под лестницей горит свет. Там двое. Еще не спят. Подмели полы, насыпали овса, заперли ворота и ключи — на гвоздик. Остались одни. Остались хозяевами.
Картина 1
Свет пробивается из-под двери под лестницей.
За ней маленькая комната. Здесь живут тесно. Пара раскладушек застелены шерстяными пледами. Растянута через всю комнату бельевая веревка. Стопка книг на полу, а на ней — стакан. Побелка на стенах и потолке пожелтела, отходит слоями, осыпается. Пара ведер с водой в углу. Натоплено жарко, а на улице уже ранняя весна, грязная.
Среди простого быта — шкафов, половиков, табуреток — вдруг: седло на деревянной подставке. Поводья спутанной кучей кожаных ремешков — в раковине. Чья-то парадная форма для соревнований на вешалках среди курток. Возле двери стоят длинные хлысты и бичи, сломанные и целые. И повсюду — золотые медали и кубки.
КИРА и РУСЛАН сидят за столом. Бутылка вина, закуска и два кубка на мраморных основаниях. Тяжелые. Кира вдевает нитку в иголку. Перед ней на полу насколько больших тканевых мешков. Руслан наливает вино в золотые кубки. Они молчат, и слышно, как в стенах ползают мыши.
КИРА. Давно, пока тебя здесь еще не было, я жила в другой комнате, на втором этаже. У меня было окно, там видно поля, далеко-далеко, до птицефабрики. Летом по ним туман ползет, рано утром. И которых коней на ночь пастись мы оставили, они стояли в тумане, как в реке. Я смотрела. А здесь кухонька общая была. Вон от плитки следы — с красными цветочками плитка. Я спускалась на кухоньку, если суббота, — жарила блины для всех. Даже с икрой. И сирень поливала у входа, махонькую. Здесь везде — я. Сирень посадила — я. А потом все кругом стали суки и проститутки. И ты — тоже, Русь.
РУСЛАН (не слушает, читает гравировку на кубке). «Чемпионат и первенство России»… Чье это, когда? А, нет разницы. Слышишь, Кира? Они на конях, а все золото — нам. Потому что девать его некуда. Пируем, Валькирия. Последняя ночь, и все, прощай… У тебя что? Летняя спартакиада?
КИРА. Мне нитки нужны. Мало.
РУСЛАН. Бросай всё. Отпразднуем. Хозяйки-то нет, никого нет, ты одна — хозяйка, Кира. Всё твое. Работать больше не нужно. Поешь, а то не успеешь, поспи, а то не дадут. Последняя ночь, полкоролевства — тебе, остальное — мне, а? Сорок голов лошадей. Хочешь, коня украдем? Самого дорогого? Или вот… (Руслан снимает со стены несколько золотых медалей.) Золото. Им все равно не нужно.
Медали звенят, ударяясь друг о друга. Руслан надевает все разом Кире на шею.
КИРА. Зачем тебе золото, Русь? Ты конюх.
Руслан берет еще охапку медалей и вешает на себя.
РУСЛАН. Больше нет. Нас выгнали.
КИРА. Ты опять.
РУСЛАН (трогает, перебирает пальцами золото на шее — звенит). Выгнали. И ты знаешь, кто виноват.
КИРА. Нитки только красные остались. Нехорошо.
РУСЛАН. Завтра пойдем пешком — за ворота.
КИРА. Красными нитками нехорошо, как думаешь, Русь?
РУСЛАН. Какая разница. Лучше пей давай, попрощаемся.
Кира выбирает один мешок, продевает в него руку и находит дыру. Выворачивает его наизнанку и начинает зашивать алыми нитками широкими стежками. Руслан поднимает кубок вверх над головой.
РУСЛАН. Выпьем за то, что больше не нужно грести лопатой навоз. (Делает глоток.) За то, что больше не нужно расчищать копыта. И этот запах, когда подрезаешь копыто ножом, — как в больнице, когда медицинской пилой по гангренной ноге, до кости… Тьфу. А обрезки копыт, Кира, ты потом всегда отдаешь собакам. Больше никогда… (Делает второй глоток.) Еще выпьем за то, что Кира начнет мыть руки, а то у нее серая грязь под ногтями не вымывается.
КИРА. Неправда.
РУСЛАН. Она, бедненькая, целый день чистит коней богатеньким детишкам. (Делает глоток.) Выпьем за то, что Руслан забудет, что он умеет кастрировать жеребцов. И больше это знание никогда ему не пригодится. (Делает глоток.) Кира, а, Кира, ты рада?
КИРА. Это неправда.
РУСЛАН. Думаешь, еще пригодится?
КИРА. Я никуда отсюда не уйду. Меня нельзя за ворота. Десять лет.
РУСЛАН. А я — два, но за троих: за конюха, коваля и ветеринара. И меня, и всех троих уволили. А знаешь, из-за кого?
КИРА. А я детей на пони катаю еще.
РУСЛАН. О, да.
КИРА. Раз у тебя праздник, мог тортик купить.
РУСЛАН. Торты не ем, забыла? С кремом если, то совсем. До конюшни, — рассказывал, нет? — когда меня отчислили из меда, когда я не стал анестезиологом, я работал на мусоровозе. Рассказывал? А ты не спрашивала. Мы забирали мусор из продуктовых, и в «Пятерочке» нам с водителем всегда просроченные торты отдавали. Жалко продавцам выбрасывать, хорошие еще, возьмите, кушайте. Мы голодные всегда. Ехали в мусоровозе на свалку и ели эти торты прямо в кабине, руками. Праздник, который всегда с тобой.
КИРА. Теперь снова в мусоровозы, Русь?
РУСЛАН. Нет, это я просто вспомнил. Валькирия, кем ты была раньше?
КИРА. Не помню. Продавцом в «Пятерочке». (Помолчала.) Меня нельзя за ворота.
РУСЛАН. Что ты делаешь там?
КИРА. Распорото всё.
РУСЛАН. Где ты мешки взяла?
КИРА. Это под овес. Мыши прогрызли.
РУСЛАН. Брось. Пусть теперь сами себе зашивают.
КИРА. Нет.
РУСЛАН. Идиотка. Выброси.
КИРА. Молчать! Ты со мной так не говори, после всего твоего — не говори! Хочешь за ворота — иди за ворота. Я не пойду. Не пойду. (Уколовшись иглой.) А, чёртова кукла… (Бросает мешок, начинает снимать с себя медали по одной, складывает на стол.)
Руслан качается на стуле. Кира снова берет иголку. Зашивает один мешок, другой. Молчание.
КИРА. При мне десять жеребят родилось. Каждому я завязывала на шее красную ленточку. От дурного глаза. А потом она сама должна развязаться. При тебе не было ни одного, ты знать не можешь. Мост мостят, жеребят крестят… Мамка моя такое говорила, присказка. Мост мостят, жеребят крестят — я всех покрестила, красную ленточку завязала. Один родился ночью в мае, у него на лбу отметина была, как циферка «один». Это к счастью. Он всё мою сирень обгладывал. А я думала: пусть ест, золотик. Не жалко. Продали потом его, куда, кому? Всех продали, сменяли. Вот и нас тоже.
Руслан внимательно смотрит на Киру. Пытается сдержать смех, закрывает рот рукой. Не выдерживает, смеется, качается на стуле, и тот скрипит громко — смеется вместе с ним.
РУСЛАН. Валькирия, ты пьешь водку. Каждый божий день. И поэтому нас выставили.
КИРА. Не поэтому и не пью!
РУСЛАН. Что там в программе дальше? Просрали твой пасторальный рай? Суки, проститутки? Жеребята… Ты мне такое не рассказывай. Ты это Фене своему расскажи. За два года ни разу мне столько слов не сказала. Прорвало, Кира?
КИРА. Молчи лучше! Это из-за тебя все, нас — из-за тебя, чертова ты кукла, знаешь?
РУСЛАН. Я не пью.
КИРА. Ага, ты — не пьешь, ты у нас другое. (Хватает кубок.) Не пьешь, а это что?
РУСЛАН. Вино. Праздничное. Прощальное.
КИРА. Бормотуха это, не вино. Гаденыш, не будет никакого праздника. (Залпом пьет вино из кубка. Глотает, не переводя дыхания.)
РУСЛАН. Смотри не захлебнись. Дура.
Кира ударяет о стол тяжелым мраморным основанием. Молчат. Не смотрят друг на друга. С потолка белыми крошками осыпается известка. Падает за ворот — холодок по шее и вниз. Кира вдруг встает, подходит к Руслану и снимает с его плеч синюю куртку.
РУСЛАН. Верни на место.
КИРА. У тебя карман порватый.
Кира садится на свой табурет. Движется ее рука с красной нитью быстрыми стежками.
РУСЛАН. Ты там аккуратней шей. Она знаешь, откуда? Из Риги, у меня родственники в Риге.
КИРА. Говорил уже, Русь.
РУСЛАН. Там все по-другому… счастливо всем. Только русских там не любят. А где их любят? Прислали мне куртку, настоящую, из Европы… Ты там аккуратней, поняла?
КИРА. Золотик?
Пауза.
РУСЛАН. Ну, что?
КИРА. Отдай мне ключи от аптечки.
РУСЛАН. Не могу. Я ответственный за лекарства.
Кира протягивает к нему руку через стол, не дотягивается. Руслан в ответ смеется коротко, звенит медалями.
КИРА. Хочу все ключи собрать, от всех замков. И в колодце утопить.
РУСЛАН. Нет. Не поможет.
Картина 2
Что Кира сказала Фене полтора года назад.
КИРА. Феня, Фенька, Фенечка… Пусти меня, пожалуйста. Ты злишься? Ну, чего? Я просто посижу, ты кушай. Только не говори никому про меня, засранец маленький. Понял, нет? Никому не говори. Я посижу и уйду. А я выпивши с утра чуточек. Для красоты. Сегодня день рождения у меня. В мой день рождения всегда идет дождь, а Руся не знает… Вот пошел дождь, и я из амбара ушла. С тобой пришла запрятаться. От Хозяйки. Потому что я сегодня на пони катала ребенка. И уронила его. Бежала рядышком в поводу с пони рысью, смотрю — нет пацана… Под кустом нашла. Такой толстый мальчик, а наша понечка, Поэзия наша, такая маленькая, старенькая. Ты Поэзию видел? А пацаненок здоровый, ноги по земле волочатся… Упал — и хорошо. Ревет, и след фиолетовый от копыта на пузе. Щека красная, песок прилип, сопли-слезы, родители на меня орут. Поняли, что я пьяненькая чуточек. Не косись на меня, ешь давай… Теперь Хозяйка опять уволить захочет. Не уволит. Злющая просто сегодня. Я, чтобы с ней не встретиться, потом сначала в амбар ушла. Легла в опил, там его гора до потолка. Колюче и мягко, хорошо так. В потолке — дыра, в дыре облака. Думала, улечу туда, наверх. Руся с тачкой пришел, он денники подбивает. Увидел, что я в опиле лежу. Начал закапывать меня. Улыбается. Кидает опил сверху лопатой, кидает — всю засыпал. С головой. Спрятал. А теперь думаю — может, приснилось? Может, я там уснула в амбаре? (Пауза.) Чего ты злишься? Чего я сказала? Не нравится? Балованный ты засранец, не приду к тебе больше, так и знай. Понял, не понял? Не приду! (Пауза.) Руся тут уже полгода, а со мной молчит. Как его сюда принесло, скажи, Феня? Ветром его принесло? Мы с ним вечерами одни-одни, он с книжкой, я с сигареткой молчу. Засыпал меня всю, с головой, смешно… Феня, Фенечка, кушай, не слушай меня, что я болтаю. Кому рассказать, никто на меня тут не смотрит. Все ко мне привыкли.
Приснилось мне? Или не приснилось мне. Приснилось мне? Или не приснилось мне.
Картина 3
Комната под лестницей. Кира присела на подставку деревянную с седлом бочком, неловко. Курит. Руслан в один из зашитых ею мешков собирает медали и кубки. Выбирает, что побольше, пробует на зуб — а золото ли? — и бросает в мешок.
РУСЛАН. Мне снился сон здесь, много раз. Теперь можно тебе рассказать, последняя ночь. Я там уходил. Отсюда. Навсегда. Уезжал на машине. Хотя у меня нет машины и прав нет. Я выезжал за ворота с нашей дороги на трассу и разбивался. Всмятку, Кирочка, в гармошку, с треском. Приезжала «скорая», врач с руками, как у тебя, меня интубировал и выбивал все зубы… Хотя я помню заповедь: не выбивай больше двух зубов за интубацию. Меня так учили. Мы пешком пойдем за ворота.
КИРА. Раскладушки так и не сдвинули вместе. Собирались всё.
РУСЛАН. Неудобно.
КИРА. А ты во сне перевертываешься, золотик. Все боюсь, упадешь. А так поймала бы тебя.
РУСЛАН. Ты про «золотика» забудь. Сколько еще повторять?
КИРА (оборачивается, смотрит, как Руслан собирает награды в мешок). Золотик и есть.
РУСЛАН (кричит). Прекращай!
Руслан дышит громко, замер. Кира не обращает внимания, не поворачивает головы. Пауза.
КИРА. А раньше ты на меня не мог кричать. Говорил мне на «вы».
РУСЛАН. Ладно. Ничего… Ничего, ничего. Мы обоюдно встряли, Кира. До тебя доходит медленно. Раскладушки не сдвигать, а складывать — и подмышку, пешком через поля. Пилигримы мы с тобой, Валькирия. (Задумывается.) Может, на птицефабрику пойдем? До нее километра три. Будем резать кур… Скажем, что сироты. Или что ты отсталая, но работящая, а я — просто клёвый парень… Читала «О мышах и людях»?
КИРА. Должны были выгнать только тебя.
РУСЛАН. Что?
КИРА. Как только я отсюда уйду — в крышу молния ударит.
Пауза. Руслан задумался. Тихонько смеется.
РУСЛАН. Отрадно слышать. Кирка, всё, что у тебя есть, — раскладушка и под ней две полторашки. Я бы не назвал это «есть что терять». Смирись и расслабься.
КИРА. У меня Феня есть.
РУСЛАН. Он всё уже скоро. Попрощаться не забудь.
КИРА. Не всё.
РУСЛАН. Я слышал, что ты ему говорила.
КИРА. Не слышал.
РУСЛАН. Хозяйка не обрадовалась бы.
КИРА. Ты к седлу этому путлища пришить обещал. Тебя просили. Оторвались — теперь стремян нет.
РУСЛАН. Ты и подрезала, чтоб оторвались. Да? В твоем стиле. Не работает твой перформанс, не надейся. Все про всех известно.
КИРА. Нельзя без стремян никак.
Руслан вдруг останавливается. Улыбается, смахивает с шеи известковые белые крошки. Бросает мешок. Подходит, садится в седло позади Киры, подтягивает ее за талию ближе к себе, придерживает.
РУСЛАН. Кира, Кирочка, Валькирия, хорошая моя, замечательная… (Гладит ее колено.) А ведь у тебя есть деньги.
КИРА. Нету денег.
РУСЛАН. Есть, Кира, есть, не ври мне.
КИРА. Чего делаешь, Руся, пусти.
РУСЛАН. Сколько ты у Хозяйки наворовала? Скажи, не бойся, я тебя не сдам. Деньги же с детских всех занятий — через тебя. Сколько себе отписала?
КИРА. Взяла, что заработала! Мне надо. Больше лишнего не брала.
РУСЛАН. Сколько?
КИРА. Я очень хорошо работала.
РУСЛАН. С каждого по возможностям — каждому по потребностям?
КИРА. Отстань.
РУСЛАН. Кира, Кирочка, я всё придумал! Всё же просто, всё замечательно просто… (Начинает раскачиваться в седле — мчится куда-то верхом, и ветер в волосах. Крепко держит Киру поперек живота.) Можно уехать в Ригу. Если есть деньги — можно всё, уехать поездом, самолётом! Моя мама хотела, чтобы мы уехали, когда я был маленьким, все наши тёти, и дяди, и двоюродные братья, и сестры — все уехали туда, в Ригу, но у нас не получилось, и мы остались, я пошел в медицинский, но меня отчислили, прямо перед дипломом, и я здесь, с лопатой, с тачкой, с тобой… Нет, всё замечательно просто — твои деньги, Кира. Там другой пейзаж, улицы мощеные и мансарды, и зимой можно ходить в пальто… Можно маленькую квартирку на какой-нибудь стрит, штрассе, авеню, что там у них?
КИРА. Квартирку?
РУСЛАН. Да, и купить белую обувь, обязательно белую, потому что здесь нельзя носить белую, здесь грязь, гадость, а там… В белой обуви человек становится лучше, легче. Нужно только выучить язык, но это можно, я способный, мне к лицу пойдет латышский.
КИРА. Ты красивый, Русь!
РУСЛАН. Можно доучиться на врача, стать анестезиологом, я обещал маме… Рига, свобода, белая обувь! Забыть про это место… Как павших лошадей грузят в «газель», увозят сдавать на мыло, за синие ворота, забыть… Рига, Рига…
Кира выпутывается из его рук, с колен его спрыгивает. Руслан продолжает раскачиваться.
КИРА. Вместе поедем? Ты меня возьмешь? В Ригу?
Руслан молчит.
КИРА. Вместе, да?
РУСЛАН. А если ты уйдешь, молния ударит.
Картина 4
Что Кира сказала Фене полгода назад:
КИРА (шепотом). Феня, Фенька, Фенечка, спишь? Это я. Разбудила тебя? Спи, золотик, я тихонечко тут. Худой такой, страшно, в темноте даже ребра видно. У Руси тоже видно, как у тебя, да. Вот, я прихожу поговорить, и ты больше на меня совсем не злишься. Фенечка, а я ночью хожу и всегда думаю, что пока всё спит — оно моё. Смотрю, на каждой двери у денника надпись, моей рукой мелом подписано, сколько утром, вечером, в обед давать овса. Знаю, где гнездо у ласточек, под какой балкой. Каждая попона зашита моими нитками. Знаю, как двери закрыть, чтобы не скрипели. Веточки еловые для красоты в манеже я повесила и паутину веником сметаю… Всё моё, но только ночью. Я тебе говорю, больше никому. Не выдавай меня, Феня, молчи. (Пауза.) Слышал, как ругали сегодня нас? А мы чего сделали-то, мы — чего? Пропали лекарства, ну, так это не мы. Говорит Хозяйка, ключи у Руси только. Забыл закрыть он, наверно… На пустом месте раскричалась, дура, стерва. Тише, тише, Феня, спи лежи. А я так просто не сдамся. Меня нельзя выгнать, она знает. Я свои права ей покажу, что меня нельзя отсюда. Сейчас вот здесь подкручу чуточек — и остались все без воды. Завтра плакаться будут. «Почини, Кира, почини». Никто не умеет, только я знаю. Ну, золотик, не смотри так. Завтра обратно всё подкручу. Без меня тут нельзя. Я еще в седельной переставила всё, местами оголовья поменяла, пусть поищут, прибегут, спросят — только Кира знает. Наругаю их и приберу. Спи, не переживай. За меня не переживай. Золотик, ты меня не выдашь? Я им покажу. (Пауза.) Сирень моя вянет зачем-то. (Пауза.) Еще радость случилась. Отдали мне форму парадную для выступлений, на хранение. Дорогую, красивую. Фрак там, белая рубашка, воротничок стоечкой, перчатки белая кожа — шикарно собой. Повесила ее, спрятала, но не выдержала — достала посмотреть еще. Посмотреть только! Ну, померила, так чего? Красивая. Очень красивая, Феня. Только мне большое всё, я подумала — вот бы Руся надел? Для него она как будто сшита, белые перчатки — для рук его. Вот он чего заслуживает — мечта. Может, будет? Феня? Будет с нами такое, скажи? Спишь ты, золотик, совсем? Пойду тогда. Я пойду.
А завтра приду к тебе, стенки побелю. Чистенько, красиво. Я тебя не брошу.
Картина 5
Руслан раскачивается в седле, вцепившись пальцами в переднюю луку.
КИРА. Нету у меня денег. Были, теперь нету.
РУСЛАН (смеется). Безусловно. Поверил.
КИРА. Всё, чертова ты кукла, нету! Нету! Всё равно бы ничего тебе не дала, ничего, ничего, ничего!
РУСЛАН. Есть такая заповедь: деньги, зажатые в кулаке, не выпадают даже под действием мышечных релаксантов. Меня учили в меде.
КИРА. Сказала — нету.
РУСЛАН. Куда дела? На что?
КИРА. Надо было!
РУСЛАН (спрыгивает с седла, подходит к ней). Кира.
КИРА. Не подходи.
РУСЛАН. Подойду.
КИРА. Ага, смотри получишь! Ты со мной вот так — нет, не-а. Нельзя, получишь.
Кира вытаскивает длинный хлыст из подставки, держит его двумя руками перед собой. Рассекает со свистом воздух перед Русланом.
РУСЛАН (смеется). Не стыдно тебе?
КИРА. Рига! Белая обувь! Так, да?
РУСЛАН. Сколько тебе лет, Валькирия? Я всё боялся спросить.
КИРА. Маме твоей рассказать позвонить, какой ты тут анестезиологией занимался? Рассказать? Всеку тебе, не подумаю, не подходи!
РУСЛАН (смеется, перехватывает рукой хлыст, выхватывает себе такой же из подставки). Я пошутил же. Шутка.
КИРА. Чёртова ты кукла!
Кира замахивается, но Руслан отбивает её удар. Свистит в воздухе каждый взмах, осыпается с потолка известка.
РУСЛАН. А я знаю, кому ты деньги отдала.
КИРА. И молчи тогда, молчи, молчи, молчи!
РУСЛАН (отбивается, смеется). Ну, давай ударь.
КИРА. Ударю!
РУСЛАН. Ударь.
Руслан всё смеется, не дает задеть себя.
РУСЛАН. Ударь.
КИРА. Ударю!
Кира смотрит на него, красная, растрепанная, пытается достать.
КИРА. Не улыбайся так, не улыбайся, не улыбайся.
Не выдерживает — улыбается сама. Наступает шаг за шагом. Смотрит на Руслана, смотрит и тоже начинает смеяться. Свистит хлыст в воздухе — Кира обжигает им Руслана по запястью. Тот вдруг шипит от боли, отступает. Замирают.
КИРА. Что ты? Что?
РУСЛАН (бросает хлыст, трогает ожог). Чертова кукла. (Садится на табуретку к столу, растирает пальцами запястье.)
Кира подходит, опускается на пол возле него, пристраивается в ногах.
КИРА. Больно сильно? Золотик? Прости? Прости меня?
Руслан молчит.
КИРА. Не могу, когда смеешься, на тебя смотреть. Ты красивый. Ударить что-то захотелось, чтобы перестал.
РУСЛАН. Скажи, Кира, сколько тебе лет?
КИРА (помолчала). Ты же знаешь.
РУСЛАН. Ты деньги дочери этой своей отправила? Все?
КИРА (не сразу). Помнишь, ты только пришел работать когда, на первой неделе ты заболел? Температурил, расклеился весь. Так тебя морозило, и я думала, даже заплачешь — первая неделя. Я грела тебе ноги в горчице. В красном тазике. Тебе было горячо и больно, ты вот так вот пальцами в колени вцепился. Сильно-сильно.
РУСЛАН. Мне не больно. (Пауза.) Я слышал, как ты это Фене рассказывала.
КИРА. Нет. (Помолчала.) Феня меня жалеет. Его обижают, он поэтому понимает. А ты — нет.
РУСЛАН. Шла бы к дочери своей жить завтра.
КИРА. Нет. Если выйти за ворота — там ничего нет. Я знаю. Там только поля, птицефабрика, дорога и у поворота магазин. Всё.
РУСЛАН. Позвони своей дочери, она, наверное, пустит тебя.
КИРА. Как-то раз, еще до тебя, меня выгнали в отпуск. Пять лет назад, не помню. Поехала к дочке, к ее мужу толстому. Они меня сначала не пустили в квартиру, сказали переодеться. Конюшней пахнет, неприлично. Я переодевалась в подъезде, на площадке у двери, а там сосед. Вывалил курить. Смотрел на меня там, чертова кукла. Промолчал. Больше я не ездила. Не выходила за ворота.
РУСЛАН. Не выходила?
КИРА. Мне не нужно. За продуктами — ты. А мне не нужно.
РУСЛАН. Разжалобить хочешь?
Молчат.
На меня не надейся. Не надо.
КИРА. Мост мостят, жеребят крестят… Уже ничего нельзя сделать, Русь? Если просто мы ворота утром не отопрем? Останемся здесь хозяйничать сами, одни? Перехитрим всех чуточек? Мы могли бы? Всё обойдется?
Пауза.
Всё обойдется?
Руслан хватает Киру за подбородок, разворачивает лицом к себе.
РУСЛАН. Хозяйка обещала полицию вызвать, если я не исчезну. Мы оба. Она все знает. Подставить меня хочешь? Мы уйдем. Я тебя за шиворот вытащу, если сама не пойдешь. И гуляй куда хочешь, но сюда — больше никогда.
Кира говорит очень тихо.
КИРА. Больше никогда.
РУСЛАН (отпускает Киру). Я даже рад.
КИРА. Больше никогда. За ворота, за шиворот.
РУСЛАН. Я почти счастлив, Кира.
Пауза.
КИРА. И я тоже почти счастлива.
РУСЛАН. Меня тошнит от каждого угла здесь. От каждого лица, каждую минуту. Засохшая грязь, копыта треснувшие — мерзость, меня колотит, мерзость, мерзость… Грубые люди, грубые руки, как они дерут лошадям рот за поводья. И хлещут. Хлещут. Хлещут. А кони злятся, крысятся. Здесь нельзя жить. Как ты можешь любить это, Кира? Меня тошнит.
КИРА (улыбается). Меня тоже тошнит, Русь.
РУСЛАН. Меня тошнит от тебя.
КИРА (улыбается). Меня тоже тошнит от тебя, Русь. Очень сильно. Веришь?
РУСЛАН. Ты тоже крысишься.
КИРА. Да, Русь.
РУСЛАН. Все по-другому с завтрашнего утра.
Картина 6
Что Кира сказала Фене месяц назад.
КИРА. Феня, Фенька, Фенечка… Я вплету тебе красную ленточку. От плохого глаза, от беды. Чтоб не тронул никто тебя, не обидел. Слушай меня. Слушай. Ты помнишь пожар? Большой пожар зимой. Ровно год назад, ровно в этот сегодняшний день. Чего, ты всё забыл? А я помню. Загорелся второй этаж — замкнулось электричество. Тут только мы были, я и Руся. А Руся собирался в город, на свадьбу у друга. Руся надел белую рубашку. И пуговки сначала застегнул через одну, неправильно. Нет, не то… Пожар. Только мы, а везде дым. Вы все заметались. От дыма глаза у всех заслезились. Страшно было? Вы же заперты все, по денникам закрытые. И мечетесь, и на стенки лезете… Руся побежал в конюшни в белой своей рубашке и стал вас выпускать. Не помнишь? Открывал двери и выгонял всех лошадей на улицу, в мороз. Там снег глубокий. И тебя он выпустил в мороз. А я стояла и смотрела, руки-ноги не шевелятся. Тогда я, знаешь, Феня, на Русю помолилась. «Русенька, — подумала, — помоги нам». Смотрела, а он в белой рубашке. Смотрела, как горит… Потом, когда потушили всё уже, почернели стенки — ты слушаешь меня? — мне так страшно стало очень. На втором этаже стояли все кубки золотые. Они расплавились, растеклись. Сбежались мыши. Они везде, зимой холодно им. Мыши грелись в золе. Я, Фенечка, тоже мышь. А кубки, которые были целые, я к нам перетащила. Не знаю зачем. (Пауза.) Знаешь, что у тебя за имя такое, нет? Фенитанил. Мне Руся сказал, что это из анестезии лекарство. Значит, ты — сон без боли, Феня. Красивое имя, и ты весь красивый — рыжий. Фе-ни-та-нил. Феня. Сердечко моё. (Пауза.) Узнала сегодня, кто лекарства подворовывал. Он, чертова кукла, сегодня укольчиком сделал себе анестезию. Чуточек, говорит, попробовал. На продажу все лекарства. Стаканом в него кинула, в веселенького, а он осколочки собирает ползает, пальцы изрезал, все изрезал, все-все-все… «Русенька, помоги нам». Иди сюда. Иди, я тебя поглажу. Тебя поглажу, его не буду. Пусть он там, я к нему не пойду пока, я потом. Он тогда в белой рубашке — я помолилась… Феня, Фенька, Фенечка, сон без боли… Я тебя не брошу. Иди ко мне, ну?
Я вплету тебе красную ленточку.
Картина 7
Кира лежит на своей раскладушке, смотрит в потолок.
РУСЛАН. Светлеет. Утро скоро. Последний день Помпеи.
КИРА. Когда-нибудь построят здесь дома. Или в двадцать этажей офисы. Со стеклянными окнами и дверями. Сто машин парковка. Тысяча. Шикарный торговый центр с кинотеатром. Шлагбаум вместо ворот. Засыплют колодец. И всё. Только мыши останутся.
РУСЛАН. Их вытравят ядом.
КИРА. Руся, зачем ты спал со мной?
Руслан молчит.
КИРА. Ты любил меня, Русь? Чуточек?
РУСЛАН. Не говори об этом.
КИРА. Почему, Русь?
РУСЛАН. Не говори!
КИРА. Почему ты здесь? Из-за анестезии своей, да?
РУСЛАН. От слабости.
КИРА. Чего?
РУСЛАН. Мне стыдно, Кира. У меня в голове мутит, как стыдно. (Руслан подходит, присаживается к ней.) Так страшно. Твои волосы. Их хочется прощипать, проредить. Как лошадям ты делаешь: наматываешь прядь на гребешок, наматываешь. И дергаешь. Вырываешь.
Кира не отвечает.
Кожа на шее у тебя… Мятая вся. (Трогает ее шею.) Тянется, как пластилин, кожа. Грязь под ногтями серая. Мне неприятно. Мне стыдно. Отпусти меня.
КИРА. Скажи мне, Руся. Был мой день рождения, я в амбаре в опиле пряталась лежала. Скажи, мне приснилось или не приснилось? Ты меня тогда? Ты меня пришел засыпал?
РУСЛАН. Я ошибся. Мне стыдно.
КИРА. Скажи: мне приснилось?
РУСЛАН. Отстань, отпусти, я ошибся!
КИРА. Приснилось мне или не приснилось мне?
РУСЛАН. Нет! Нет, не было, приснилось!
КИРА. Но ты ведь сам.
Пауза. Руслан прячет лицо в ладонях, тянет себя за волосы.
РУСЛАН. Отпусти меня. Отпусти, отпусти! Не могу больше, отпусти, прошу.
КИРА. Что ты говоришь?
РУСЛАН. Отпусти меня, Валькирия, отпусти, отпусти…
КИРА. Да я не держу. Нужен ты…
РУСЛАН. Я знаю, знаю, всё из-за тебя, ты — это место! Всё — здесь! Это ты.
КИРА. Головой тронулся.
РУСЛАН. Можно мне уйти? Сейчас? Можно, Кира?
Кира задумалась.
КИРА. Можно. Для меня сделай только одно кое-что. И иди. Я ворота отопру.
РУСЛАН. Что сделать?
Кира встает, подходит к вешалке у двери. Среди грязных рабочих курток находит чехол для одежды, а в нем на плечиках — парадная форма для всадника. Черный фрак, рубашка белоснежная с твердым воротничком, перчатки из белой кожи. Все отглажено бережно, блестят пуговки.
КИРА. Надень.
РУСЛАН. Это чье? Ты зачем?
КИРА. Надень, кукла чертова, золотик. Хочу посмотреть.
РУСЛАН. Мне — вот это надеть?
КИРА. Мне посмотреть только. Потом пойдешь.
РУСЛАН. Ты украла у кого-то? Я не буду, Кира. Ты больная.
КИРА. Я сама могу. Ты просто встань вот здесь.
Руслан встает в центре комнаты, висят руки вдоль тела безвольно. Кира снимает с него куртку.
РУСЛАН. Здесь нельзя жить. Не могу терпеть. Каждый день я думал, что уйду, каждый день, каждый день. На меня не смотрит никто, со мной не говорят. Люди приезжают и уезжают, и даже глазами с тобой никто не встретится, никто. У них медали, кубки, золото… Приезжают и уезжают. Мы невидимые, всегда по углам. А я больше этого, Кира, я же только денег чуть-чуть, я же не знал… Даже лошадей я не люблю, мне на них тяжело смотреть. Потому что видел, как они хромают, болеют и умирают. Молча. Всегда молча, всегда…
Кира снимает с него свитер.
Каждый день, каждый день я думал, что уйду. Работать пришел из-за лекарств, хороший план, здесь все, что надо, так все просто, дурак, никто ничего не заметит, если брать по чуть-чуть. Махай себе лопатой, ставь укольчики, подрезай копыта… Хороший план. Но тут страшно. Ночью никого нет… Тут только ты и я, Валькирия. Мы и лошади, которые хромают, болеют и умирают молча, и всё, всё, всё… Ты по ночам ходишь, проверяешь своё, по конюшням ходишь. Страшно.
Кира снимает с него майку.
Вспомни, вспомни, пожалуйста, я собирался на свадьбу к другу. Я тогда решил не вернуться. Сколько влезло в сумку, сложил — дизепам, трамадол, на первое время. Оно дорого стоит, если в порошок перетереть и продать. На первое время… А потом пожар. И после этого я почему-то уже не смог уйти.
Кира бережно берет белую рубашку, продевает в рукава его безвольные руки. Застёгивает рубашку сверху вниз.
Как-то раз ты белила стены в конюшне, я смотрел на тебя, слышишь, смотрел внимательно, очень-очень внимательно. Кончики пальцев были белые и полоска известки на щеке тоже белая, от виска до уголка рта, белая полоска. Так запомнил ее. И я подумал, раз мы одни, раз никто нас не видит, человек ведь должен к кому-то прислониться, к кому-то прижаться… Я тогда подумал это. И я перестал говорить тебе «вы», потому что так запомнил эту полоску. Нет, Кира, у тебя теплые руки, и сейчас тоже. Я, наверное, любил тебя, Кира, потому что мы совсем одни. Но теперь стыдно, стыдно.
Кира надевает на Руслана фрак, расправляет полы. Застегивает пуговицы.
А когда я был маленький, мы жили в большой квартире, очень богато жили. Была библиотека папина — книги до потолка, узкая комната, высокий потолок… Мне подвесили качели в дверном проёме, Кира, и я летал мимо книг, всё вверх, вверх, вверх. Я доставал пальцами до потолка, а он был беленый, и пальцы становились белыми, и я рисовал себе такие белые полоски на лице, как у тебя тогда, у меня была игра в индейцев… Я же не знал, что будет так. Лекарства, отчисление, мусоровоз, торты, конюшни, лекарства… Отпусти меня, Кира. Пожалуйста. Я исправлюсь.
Кира осторожно на его руки надевает белые перчатки.
Я хочу жить там, за воротами. Мне же мало лет, я же еще могу там, за воротами, я хочу летать на качелях мимо книг, я хочу в Ригу. Я брошу лекарства. Забуду, что спал с тобой. Ты пьешь, в опиле валяешься, разговариваешь с Феней со своим, по ночам даже. Знаешь, знаешь ты, что с Феней будет? У него больные ноги, он уже всё, его потом в «газель» и на мыло, за ворота. Тебя все за дуру держат, привыкли. Ты старая. А я не могу! Не могу терпеть! Мутит в голове… Я больше этого, я больше, больше! Я боюсь стать тобой, Кира. Нужно уйти, отпусти меня? Здесь везде — ты. (Пауза.) Ты правду сказала, что молния ударит, да? Нет, что я говорю, нет, нет…
КИРА. Всё.
Кира отходит в сторону и смотрит. Руслан красивый, совсем другой.
РУСЛАН. Зачем?
КИРА. Посмотреть только. Совсем такой, как и думала. Как хорошо.
Молчат. Кира дышать боится — смотрит.
Теперь иди. Можешь снимать. Собирай вещи. Я отопру ворота.
РУСЛАН. А ты?
КИРА. Не переживай, золотик. Я тоже уйду. И тебя отпущу. (Выходит из комнаты, мягко закрывает за собой дверь.)
Картина 8
Что Кира сказала Фене, перед тем как уйти.
КИРА. Феня, Фенька, Фенечка… Я теперь знаю, как всё будет. Все ключи — в колодец. Пойдем через поле по туману, как по колено в реке. Всё совсем белое кругом. Будем идти, и развяжется красная ленточка. Будем идти долго, и всё кругом туман. Руся пойдет рядом, светлый, в белой обуви, в белой рубашке. Я подам ему синюю куртку, у которой зашила карман. Он не будет больше злиться на меня, он простит. А дом останется позади, останутся ворота синие. И ударит молния, и осветит наш дом, и сожжет дотла мою сирень. Будем идти, и больше не будет больно. Наступит сон без боли, Феня. И станет всё белое. Дай поглажу тебя, губы твои бархатные. Тише, тише…
Феня, Фенька, Фенечка. Я тебя не брошу.
Картина 9
Руслан сидит в комнате под лестницей, не сняв парадной формы, обхватив голову руками в белых перчатках. Он расставил по местам все кубки, что собрал в мешок. Кира тихо открывает дверь, вносит в комнату мешок с негашеной известью. Держит в руках пустой цинковый тазик и малярную кисть. Руслан вскидывает голову.
РУСЛАН. Это что? Куда ты ходила?
Кира пересыпает белое из мешка в тазик. Берет одно из ведер с водой, стоящих в углу. Гасит известь. Шипит, бурлит, кипит, дымится. Руслан подходит, смотрит. Молчат.
РУСЛАН. Зачем это?
КИРА. Белить. (Из кармана достает связку ключей, протягивает Руслану. )
Руслан смотрит на ее руку — не берет.
РУСЛАН. Это от аптечки.
КИРА. Я из куртки твоей вытащила, из кармана. Прости.
РУСЛАН. Ты стащила ключи?
КИРА. Прости, Руся.
РУСЛАН. Куда ты ходила? Что ты делала? Говори, ну? Что ты сделала, Кира?
КИРА (присаживается на колени). С Феней прощалась.
Пауза. Кира осторожно кистью размешивает известь.
РУСЛАН. Отвечай, что ты сделала! Зачем тебе ключи? Отвечай мне, отвечай!
КИРА. Я Феню спать уложила.
Густеет известка в тазу, белая-белая.
КИРА. Я Феню спать уложила.
РУСЛАН. Нет, Кира. Нет?
КИРА. Прости.
РУСЛАН. Ты его усыпила?
Молчание.
РУСЛАН. Ты что наделала, ты зачем… Ты что наделала…
КИРА. Прости меня, Руся.
РУСЛАН. Дура!!! Дура, дура, дура!!!(Хватает один из длинных бичей, стоящих в углу. Рассекает воздух, замахивается страшно. Хлещет, но не задевает Киру.)
Кира закрывает голову руками, прижимается к полу.
РУСЛАН. Дура, что ты сделала, дура, дура!!! (Замахивается и бьет Киру со свистом по спине.) Я убью тебя! Я тебя убью, дура! (Снова заносит руку.)
Кира закрывается руками. Руслан ударом бича сносит со стола золотые кубки. Сыплется с грохотом золото на пол, раскатывается. Руслан хлещет, хлещет, хлещет, разносит их маленькую комнату. Опрокидывает подставку с седлом, длинным хвостом бича ударами страшными срывает медали.
Руслан заносит руку над Кирой. Роняет хлыст, опускается на пол. Плачет.
РУСЛАН. Что ты сделала, дура… Что ты сделала, дура… Ключи у меня, у меня только. Завтра они скажут, что это я убил. Завтра они скажут — я убил… Хозяйка, полиция… В розыск. В Ригу не выпустят… Кира, что ты сделала, Кира?
Кира осторожно приподнимается, опасливо смотрит, не разгибая спины. Выпрямляется, на коленях ползет к Руслану.
КИРА. Золотик?
РУСЛАН. Что ты сделала, что ты сделала…
КИРА (обнимает его, притягивает к груди). Ничего. Мы уйдем, Руся. Тише, тише. Мы уйдем теперь, слышишь?
РУСЛАН. Я просил тебя — отпусти меня. Я просил. Зачем? Зачем ты?
КИРА. Всех с собой забираю. Не плачь. Никто не скажет тебе ничего. Только не плачь.
Кира встает, подходит к тазику с известкой. Окунает кисть и идет по комнате вдоль стен. Белит. Закрашивает желтые, грязные пятна. Оставляет белый-белый след.
Руслан сидит на полу и смотрит на нее.
КИРА. Я сейчас побелю — и не было ничего. Слышишь? Теперь уйдем, за ворота!
Кира бежит по комнате, от одной стене к другой. Все становится белоснежным. Кира улыбается и глотает слезы. Она окунает в известку кисть — роняет капли на пол. Кира красит белым свою одежду. Свои руки. Кира опускает ладони в известку. Руслан смотрит молча.
КИРА. Мост мостят, жеребят крестят… Я побелю — и не было ничего.
Кира пальцами трепетными рисует белую полоску у Руслана на щеке.
А потом ушли они через поле по колено в тумане.
Утопили в старом колодце ключи.
На дороге красную ленточку подобрали.
И остались распахнутыми ворота.
КОНЕЦ