Опубликовано в журнале Урал, номер 10, 2022
Сергей Беляков — историк, литературный критик, кандидат исторических наук. Автор книг «Гумилев сын Гумилева», «Тень Мазепы», «Весна народов», «Парижские мальчики в сталинской Москве», а также нескольких сотен статей и рецензий, опубликованных научными и литературными журналами. Лауреат многих литературных премий, включая Национальную литературную премию «Большая книга».
1 октября 2022 года Льву Николаевичу Гумилеву исполнилось бы 110 лет. Учёные живут долго, и все-таки даже они до таких лет не доживают. Но жизнь учёного продолжается, если читают его книги, если у него есть ученики, если исследователи ссылаются в своих работах на его статьи и монографии. Как историк я хорошо знаю: чтобы сослаться на монографию Л.Н. Гумилева, требуется некоторая смелость и склонность к вольномыслию. Насколько мне известно, только один ученик Гумилева, Гелиан Михайлович Прохоров, сделал блестящую научную карьеру и стал доктором наук, но пассионарной теорией этногенеза он не занимался и дела Гумилева не продолжил, хотя оставил об учителе удивительно интересные воспоминания. Читатели у Гумилева не перевелись, но их совсем не много. Его книги регулярно переиздаются небольшими тиражами. Тысячи по три. А у меня на полке стоит монография «Древние тюрки», изданная в 1992 году. Ее тираж — невероятные 200 000! А ведь это расширенная, дополненная и улучшенная докторская диссертация Гумилева, которую он защитил в начале шестидесятых. В начале девяностых ее расхватывали, будто это новенький детектив входившей тогда в моду Александры Марининой.
Правда, введённые некогда Гумилевым в оборот термины все чаще входят в лексикон историка и этнографа. Это не только «пассионарность», но и понятия из других наук (главным образом из географии и биологии), которые он вполне успешно применял в исторической науке. И вот теперь, читая новейшее шеститомное издание «Всемирная история», подготовленное Институтом всеобщей истории РАН под редакцией академика А.О. Чубарьяна, не без удовольствия замечаю слово «симбиоз». До Гумилева это было понятие биологическое. Скажем, симбиоз актинии и рака-отшельника. Гумилев использовал понятие «симбиоз», описывая одну из форм межэтнических контактов. В главе, посвящённой истории древней Месопотамии (автор А.А. Немировский), читаем: «Рядовые амореи практически не селились в городах, а занимали пригодные для выпаса скота земли, неподалеку от них. <…> аморейские племена номинально признали себя подданными иссинских царей и существовали во взаимовыгодном симбиозе с местными жителями, поставляя им продукты скотоводства в обмен на зерно»1. Это совершенно гумилевская трактовка понятия «симбиоз». Немировский даже использует уже совершенно гумилевский термин «суперэтнос»2.
Медиевист Наталья Басовская в своих просветительских лекциях и радиопередачах использовала понятие «пассионарность», без которого трудно объяснить, скажем, завоевания арабов-мусульман при четырёх праведных халифах и позже, при династии Омейядов.
А термин «субэтнос» этнографы начали использовать еще при жизни Гумилева.
И все же не случайно американский историк Дмитрий Шлапентох, рецензируя книгу американо-шведского профессора Марка Бассина о Льве Гумилеве, утверждает, что «…теории Гумилева давно превратились в истории или, во всяком случае, задвинуты на второй/третий уровень идеологического дискурса»3. Да, именно идеологического, не только научного.
Лев Гумилев оставил после себя обширное, но довольно разнородное научное наследие. Ценность его идей и книг очень различна. Скажем, его первая монография «Хунну» устарела, едва выйдя в свет, что отметил молодой тогда и въедливый востоковед Ким Васильев. А вот «Хунны в Китае» — малоизвестная и редко цитируемая книга Гумилева — не потеряла актуальности. И современным читателям в Европе и России очень интересно и полезно узнать, к чему приводит неконтролируемая массовая миграция. Пусть «мигрантами» тогда были не арабы и африканцы, а тюркские и монгольские народы Великой степи. Поселились они не в Европе, а в Китае, и было дело не в XXI веке, а во III–V веках нашей эры.
Статьи Гумилева о влиянии ландшафта и климата на историю в общем-то соответствуют мейнстриму научной мысли. «Евразийские» работы Гумилева («С точки зрения Клио», «Чёрная легенда», «От Руси до России», «Древняя Русь и Великая степь») блестяще написаны, но историки их жестко и справедливо критиковали еще при жизни Льва Николаевича. Пожалуй, именно они подорвали научный авторитет Льва Николаевича. Всерьез назвать нашествие Батыя «великим» кавалерийским рейдом»4 и представить ордынское иго «союзом с Ордой»5 мог только человек, чрезмерно увлёкшийся собственной идеей. Гумилев, долгие годы посвятивший истории евразийских кочевников, явно потерял объективность в своих последних работах. Главное же достижение Гумилева — пассионарная теория этногенеза и его идеи о природе межэтнических конфликтов, я убежден, должны со временем серьезно повлиять на развитие науки.
И надо отделять ошибки и заблуждения Гумилева от его прозрений и открытий. Между тем и поклонники Гумилева, и его противники как раз не отделяют одно от другого. На творческое наследие смотрят как на единое «учение» Льва Гумилева, которое предлагается принять или отвергнуть целиком. Даже Марк Бассин6, автор наиболее обстоятельного исследования теории Гумилева (простим ему совершенно чудовищное название монографии), рассматривает «теорию этноса» и евразийство в неразрывном единстве. Это идёт на руку именно противникам Гумилева. Они всегда могут парировать любой аргумент ссылкой на какую-нибудь ошибку из «евразийских» работ Гумилева: «А этот ваш Гумилев откуда-то взял, что Сергий Радонежский не велел заключать договор с католиками, хотя ни в одном источнике таких высказываний преподобного Сергия не зафиксировано». «А он же всерьез утверждал, будто…» Не будем разбирать эти ошибки, передержки и даже фантазии, в самом деле характерные для некоторых книг и статей Гумилева. Не ими он интересен, не из-за них его идеи и в самом деле оказались где-то на обочине.
Гумилев как учёный сформировался еще в первой половине XX века. С одной стороны, на него повлияли идеи Освальда Шпенглера. «Закат Европы» был настольной книгой подруги Гумилева Эммы Герштейн. Впрочем, книгу Шпенглера было при необходимости несложно достать, читали ее очень многие. От Шпенглера Гумилев мог позаимствовать скептическое отношение к социальному прогрессу, деление истории человечества на истории независимых и не влияющих друг на друга культур. У каждой свой цикл развития. Вместо единого и бесконечного потока истории — будто несколько рек, которые зарождаются, набирают мощь, а затем иссякают, не достигая моря. Любовь к составлению диахронических таблиц тоже, скорее всего, от Шпенглера. Немецкий философ сравнивал «весну» Китая с весной культуры индийской, арабской, западной. Точно так же и Гумилев много лет спустя будет утверждать, что сравнивать Россию и Европу — это все равно что сравнивать меленькую девочку и взрослую даму или студента и профессора. Куда разумнее сравнивать подъем (или расцвет, или упадок) Китая с подъёмом, расцветом или упадком Западной Европы, или античного греко-римского мира, или Египта, или Индии. На Гумилева повлиял и Константин Леонтьев, которого он прочёл, видимо, позднее.
Менее известно, но еще более значительно влияние на Гумилева учёных-позитивистов. Позитивизм предполагает познаваемость мира исключительно научными методами. Задача учёного — открыть законы природы. Общество — такая же часть природы, как и сам человек. Разделить их невозможно, невозможно и разделить в человеке природное и социальное. Сам Гумилев как-то заметил, что даже на создание любовной лирики влияет выработка половых гормонов. И с ним здесь трудно поспорить. Следовательно, нет и особых социальных закономерностей и законов общественного развития. Историческое развитие тоже определяется законами природы, просто они пока не открыты. Гумилев полагал, что открывает именно такие законы. Поэтому теория Гумилева исключительно материалистична. Даже свои религиозные взгляды (Гумилев был глубоко верующим православным человеком) он согласовывал с материалистической картиной мира. И недаром открытый физиками-теоретиками Большой взрыв он отождествляла с актом творения.
Но Гумилев прожил почти всю сознательную жизнь в Советском Союзе, где научный коммунизм был общеобязательным учением, с которым каждый исследователь вынужден был сверять свои идеи и выводы. Поэтому Гумилев, очевидно, и попытался избавиться от этих интеллектуальных кандалов. Гумилев занимался историей этнической, а потому заявил, что этнос — не общество. Следовательно, на него не распространяются социальные закономерности. Этнос (народ) — часть природы, или же явление «маргинальное», «лежащее на границе социосфера и биосферы»7. За это Гумилева объявили «биологизатором», но зато он получил достаточную свободу творчества. В это же самое время его коллеги-историки проводили годы в бесплодных спорах об азиатском способе производства, идее Карла Маркса, которая не встраивалась в систему общественно-экономических формаций. Неортодоксальные историки-марксисты дискутировали с ортодоксальными историками-марксистами, теряя драгоценные время и силы на этот схоластический спор.
Я полагаю, что Гумилев здесь, конечно же, вынужденно шёл против логики собственной научной теории. В его теории никаких особых социальных закономерностей нет. Человек — часть природы, биосферы. Как однажды лапидарно, но точно заметил Гумилев, «У Земли есть четыре оболочки: литосфера, атмосфера, гидросфера и биосфера. По литосфере мы ходим, атмосферой мы дышим, гидросфера проникает в каждую клеточку нашего организма, а биосфера — это мы сами»8.
Этнос — одна из форм коллективной жизни людей, такая же часть природы. Этнос формируется под влиянием ландшафта, который он осваивает и приспосабливает к своим нуждам. На этнос влияют и соседние народы, которые могут быть полностью или частично ассимилированы. Гумилев был уверен, что развитие этноса во многом зависит от количества социально активных, деятельных людей — пассионариев. Пассионарность, проявляющаяся в поведении и психике человека, тоже связана не с какими-то нематериальными, духовными явлениями, нет, это некое биологическое свойство человека.
Для советской науки 1960–1970-х годов идеи Гумилева были непривычны и чересчур радикальны. Недаром его обвиняли в биологизме и в возрождении архаичных для XX века взглядов на «героя и толпу». И все же с Гумилевым вели дискуссии на страницах ведущих научных журналов. Директор Института этнографии АН СССР Юлиан Бромлей не гнушался вполне академического спора с Гумилевым. Другое дело — западные учёные, американские и европейские. Хотя главный труд Гумилева «Этногенез и биосферу Земли» перевели на английский уже через год после выхода русского издания, но какого-либо интереса к работам Гумилева не возникло. И дело вовсе не в европейском снобизме, не в дискриминации советских/российских исследователей. Скажем, работы Михаила Бахтина о поэтике Достоевского и о карнавальной культуре и творчестве Рабле стали классикой мировой науки. Научное признание получили Юрий Лотман, Дмитрий Лихачёв, Игорь Дьяконов, Юрий Кнорозов. Просто идеи Льва Гумилева слишком уж радикально разошлись с мейнстримом западной научной мысли. Гумилев ставил вопрос так, как его ставить считали невозможным и неприличным. Он поднимал темы, которых нельзя было касаться. Однажды философ Григорий Померанц писал статью для французского журнала «Диожен». Часть статьи он посвятил теории Гумилева: «…я послал ее г-ну Кейюа, в журнал «Диожен», — вспоминал Померанц. — Г-н Кейюа ответил, что статья подходит, но надо опустить критику теории этносов: она неинтересна западному читателю»9. Дело в том, что Гумилев считал этнос (он не отличал его от нации) объективно существующей реальностью. Для него это было несомненно и безусловно. И так же несомненно и безусловно большинство европейских и американских учёных считали, что нация (а возможно, и этнос) — это только идея, представление или заблуждение. Оно существует в сознании людей, а сама нация — всего лишь «воображаемое сообщество». Именно так — «Воображаемые сообщества» (Imagined Communities) — назвал свою монографию американский политолог и социолог Бенедикт Андерсон. Без ссылок на эту книгу сейчас трудно представить монографию или статью о нациях, национализме и межнациональных отношениях. Это научное направление называется социальным конструктивизмом. Нации не возникают, их создают, конструируют. Принадлежность к нации определяется свободным волеизъявлением, как при голосовании на свободных выборах. Назвал себя человек французом — он француз, назвал поляком — поляк, назвал ирландцем — ирландец. Правда, в наши дни во время переписей населения люди начали называть себя эльфами и гномами. Следуя логике этой теории, эльфы и гномы существуют. Гумилев иронизировал над людьми, которые всерьёз решили, что можно определить национальность человека всего лишь по записи в паспорте или по ответу на простой вопрос. Сейчас только такой подход считается научным и, главное, политкорректным.
Со времени смерти Гумилева прошло тридцать лет. За эти годы в России утвердились идеи социального конструктивизма. Теперь считать этнос или нацию объективной реальностью у нас тоже стало неприличным. Эту точку зрения легко разбить, но трудно противостоять моде. А в гуманитарных науках именно мода часто определяет исход научной дискуссии и влияет на интеллектуальный климат эпохи. Гумилев со своей пассионарной теорией этногенеза выглядит при таком климате так же, как белый медведь в экваториальной Африке или как слон на Таймыре.
Математик и физик могут своими расчётами и экспериментами доказать собственную правоту, но в гуманитарных науках доказать ее намного труднее. Так что приходится ждать, когда сменится интеллектуальный климат. А сменится он, когда жизнь докажет полную негодность конструктивизма для объяснения текущих явлений. И тогда ученые, возможно, ввернутся к идеям Гумилева. Процесс уже идёт.
1 Всемирная история. М.: «Наука», Т. 1. С. 85.
2 Всемирная история. М.: «Наука», Т. 1. С. 76.
3 Шлапентох Д. «Мистика Гумилева» — книга Марка Бассина. // https://www.caa-network.org/archives/13981.
4 Гумилев Л.Н. От Руси до России. СПб., 1992. С. 108.
5 «В союзе с Ордой» — именно так называется вторая часть книги Гумилева «От Руси до России».
6 Bassin M. The Gumilev Mystique: Biopolitics, Eurasianism, and the Construction of Community in Modern Russia (Culture and Society after Socialism). Cornell University Press, 2016.
7 Гумилев Л.Н. Биосфера и импульсы сознания. // Природа. 1978. № 12. С. 98. Примеч. 3.
8 Цит. по: Беляков С. Гумилев сын Гумилева. М., 2019. С. 463.
9 Померанц Г. Смена типажей на авансцене истории и этнические сдвиги. // Общественные науки. 1990. № 1. С. 189.