Опубликовано в журнале Урал, номер 1, 2022
Алесь Мищенко — родился в Москве. Окончил физфак МГУ. Кандидат физ.-мат. наук. Прозаик, эссеист, критик. Автор художественных, научных, научно-популярных и футурологических книг. Печатался в издательствах «Алетейа» («Посадил дед репку. Сказка о счастье»), «Либроком» («Апгрейд в сверхлюди»), «LAP» Lambert academic publishing («Осознавание и ассоциирование»), а также в периодической печати (СМИ «Регнум», «Арт Электроникс», «Федерал Пресс» и др.). Эссе переводились на французский и английский языки. Как литературный критик ведёт блоги на сайтах LiveLib.ru, GoodReads.com, BookMix.ru.
Несбывшееся
Основной вопрос при просмотре светской хроники — всех этих яхт на фоне сладко сжимающей сердце синевы, вечеринок со взмахами подолов платьев и ресниц, — основной вопрос, который возникает у зрителя: почему я не на их месте?
Я и круче, и остроумнее (думают парни); и моложе, и красивее (думают девушки); и синее море люблю больше (я уж точно); и ресницами взмахиваю ярче (знаю таких)…
И у зрителя появляется ощущение какой-то ошибки, какой-то подмены детей, как, к несчастью, бывает в роддомах, но только тут — на других, космических планах.
Поменяли судьбу и теперь её показывают: вот где ты, твоя семья и дом — должны быть. Не здесь, в серой яме обыденности, куда твоя жизнь по ошибке провалилась, а там, по ту сторону яркого телевизионного экрана.
И вот космос, в попытке исправить это недоразумение, показывает зрителю цель и намекает: переселяйся туда.
Например, прочти «Обмен разумами» Роберта Шекли и загружай своё сознание в то тело, исправляй оплошность вселенского аиста, разносящего души по вертящимся в животах детям…
Люди чувствуют этот намёк, чувствуют эту ошибку судьбы, но в обмен разумами не верят, пытаются переселиться в то несбывшееся целиком, вместе с телом: пролезть, пробиться, ухватиться, устроиться…
А что же люди по ту сторону экрана?
Ведь если они заняли место какого-то зрителя, то, значит, и они тоже попали туда по ошибке.
И действительно, задумавшись, чаще всего они чувствуют, что хотели бы чего-то иного, неясного, не сбывшегося.
Может поэтому и пытаются заглушить это чувство наркотиками, дорогим алкоголем или громкой музыкой на шикарных яхтах.
Миллионеры считают лучшим лакомством селёдку с картошкой, победители конкурсов не считают, что им повезло, а знаменитые актрисы хотят быть не узнаваемыми на улицах…
***
Давным-давно в сказочном городе Лиссе герой Александра Грина смотрел на море из огромного окна снятой им солнечной комнаты и думал о власти Несбывшегося: «Рано или поздно, под старость или в расцвете лет, Несбывшееся зовет нас, и мы оглядываемся, стараясь понять, откуда прилетел зов… Между тем время проходит, и мы плывем мимо высоких, туманных берегов Несбывшегося, толкуя о делах дня».
Море Лисса с тех пор обмелело, исчезли когда-то бескрайние просторы, где капитаны-первооткрыватели всматривались в очертания новых континентов в туманной дали.
Несбывшееся ушло из сказочных стран Грина, где оно было разлито рассветной акварелью по горизонтам, и — потеряв свою таинственность и романтическую недостижимость — переселилось в экран телевизора.
И только бессонными ночами, когда люди в ячейках многоэтажек отключаются от жужжащего вокруг информационного поля и погружаются в своё собственное, не до конца обмелевшее море-подсознание, Несбывшееся приходит к ним — как когда-то к жителю сказочного Лисса.
Но теперь уже мрачнее, «ночнее»: тревожной бессонницей и тоской по уходящей и всё ещё бессмысленной жизни. Тогда кажется, что ты не отсюда, что жизнь — не твоя, и что где-то на далёком перекрёстке прошлого, как предупреждал Макаревич, ты свернул не туда.
Но потом, уже днём, когда тёмная реальность бессонной ночи затёрлась, заглушилась гудением информации, затянулась обычной жизнью, — всё равно остаются какие-то дырки в картинке окружающего мира, через которые проглядывают другие параллельные миры, где у тебя другая судьба.
Например: остановишься перед картиной горного пейзажа — и он покажется знакомым, как будто в какой-то другой жизни ты видел всё это из своего окна… Поэтому и сейчас — увидел, и пейзаж ожил в твоих воспоминаниях, зашевелилась листва, поплыли облака, и солнце брызнуло через них, через раму, прямо в глаза…
Но тряхнул головой — и исчезла трёхмерность, окно в другую жизнь снова превратилось в полотно картины.
Или например: идёшь в толпе, и вдруг — в улыбке, в самых дырочках-зрачках посмотревшей на тебя проходящей женщины — мелькнёт, как в замочной скважине, мир, где у тебя другая семья.
Мелькнёт — и проходит мимо навсегда.
Мимолётное касание душ, встречавшихся где-то в иных жизнях.
Квантовая механика не отвечает на философский вопрос «почему невозможно предугадать, какое именно из всех возможных событие произойдёт».
Но есть интерпретация Эверетта, согласно которой не одно, а все альтернативные события происходят — но в разных, параллельных вселенных.
Мир расщепляется каждый раз, когда возможны несколько вариантов.
И вот миллиарды параллельных версий твоей жизни зовут тебя странным, похожим на ностальгию чувством.
Как море зовёт моряка тысячами неоткрытых островов, так и Несбывшееся зовёт тебя миллиардами неосуществлённых судеб…
***
Где же среди них он, тот, лучший из всех мир, созданный специально для меня?
У психологов есть мнение, что каждый гениален, но не может найти в чём. Например, все гениальные программисты, жившие в каменном веке, — попали туда по ошибке судьбы.
Их счастливый мир — родиться сейчас. А между тем каменный век занимал 99% истории, а значит, природа, равномерно тасующая гены и таланты, накидала 99 % всех гениальных программистов именно в те древние пещеры, вместо того чтобы концентрированно выбросить их в 21-м веке.
Как бы нас всех перетасовать заново, чтобы среди миллиардов параллельных миров и времён каждый попал бы в свою счастливую вселенную?
А с другой стороны, нужно ли туда попадать? Ведь душа, как жемчужина в раковине, растёт, только чувствуя несовершенство окружающего мира.
Если бы не было Несбывшегося, то не слышен был бы его зов — ни в рассветающем морском горизонте, ни в нагромождениях сверкающих гор, ни в огнях ночных городов, ни в недостижимой звёздной пыли.
Если бы я был старцем-отшельником или тибетским мудрецом — я бы всем советовал создавать Несбывшееся. Как в одном советском фильме, молодого солдата после войны зовут уехать на стройку в Сибирь. И на его возражения «да вы что, я родителей четыре года не видел, в своей деревне не бывал», улыбаются: «вот и будешь о ней думать, и хотеть вернуться, и знать, что уже никогда не вернёшься… очень это для души хорошо, тосковать».
И главное: если бы не было Несбывшегося, то нельзя было бы почувствовать, кто я настоящий, очищенный от влияния времён и миров.
Этот я, один для всех вселенных, —
и родившийся в той картине горного пейзажа, смотрящий на него, как я, но не на картине, а из настоящего окна;
и родившийся в каменном веке, смотрящий, как я, на тот же неизменный Млечный Путь над древней Землёй;
и даже тот далёкий, смотрящий на меня сейчас из Млечного Пути, из этого следующего витка галактики, — так что наше далёкое от него звёздное небо тоже кажется ему всего лишь призрачной белёсой дорожкой среди неведомых нам созвездий.
Заменитель будущего
У меня было двое похожих знакомых — оба Алексея, и оба всегда были душой компании. Один был похож на поэта Есенина и тоже писал стихи, другой — на клоуна Лейкина и тоже постоянно шутил.
И обоим было некуда девать свою энергию: душа компании — штучный и трудно конвертируемый в профессию талант.
Оба на многочисленных вечеринках, которые они скрепляли вокруг себя, пили всё больше…
Всё раньше отрубались они где-то в глубине квартиры, пропуская — и прогулки с озябше льнущими девушками на излёте тающей ночи; и финальный урбанистически-дымчатый рассвет, когда бескрайние спальные районы космически окружали зябко курящую на балконе компанию… и тусклое солнце завтрашнего дня поднималось уже не для них.
И вот следы Лёши «Лейкина» затерялись: последняя информация о нём была из мест службы — как он раз проснулся от команды «Па-а-адъём!!!», сотрясавшей всё здание и проникавшей даже в далёкую кабинку с заблёванным унитазом — в обнимку с которым он, собственно, и просыпался… А Лёша «Есенин» умер.
Или другой пример.
Я часто бывал у родственников в деревне: сколько там историй про то, как некий сосед, первый парень на деревне, гармонист, тракторист или просто обаятельный и всеми любимый, — неожиданно опустился, пропил все свои таланты, испортил свою так ярко начинающуюся жизнь.
Или в литературе: сколько рассказов про то, каким ярким, мечтающим был человек в молодости. А потом как-то не повезло, не устроился, спился, страдает.
И все разговоры у него о прошлом: «да ты знаешь, кем я был?.. Эх, не понимаешь…» — и махом опрокидывается в глотку очередной стакан — всё, что у него осталось в настоящем. А в будущем — вообще ничего, кроме надвигающейся могильной тьмы.
Авторы таких рассказов сокрушаются об упущенных героем возможностях, показывают, каким могло бы быть будущее героя, если бы не пристрастие к выпивке. И читатель серьёзно кивает: да, да, пьянство — причина того, что будущего нет.
А мне кажется, что наоборот: какое-то глубокое, подсознательное чувство отсутствия будущего — это причина пьянства.
Есть у человека такие странные предчувствия: где-то в тёмной глубине души человек ощущает страшные, потусторонние вещи: некоторые чувствуют, что скоро умрут, некоторые чувствуют, что будущего у них нет.
И всё это фаталистично, непоправимо.
Такие предчувствия приходят из параллельного, закулисного мира — того, где располагаются пружины и шестерёнки, двигающие нас по сцене нашей видимой реальности.
Поэтому не человек управляет этими чувствами, а наоборот, они им — будь то роковая любовь, фатальные предчувствия или неизвестно откуда взявшееся смутное знание, что будущего в этой жизни для тебя не предусмотрено. Что его не завезли на тот мистический склад, с которого судьба отправляет тебе подарки. И теперь на этот склад можно занимать очередь, можно его брать штурмом — как в голливудских фильмах, перекормленных ложными установками на то, что вера в свою американскую мечту сметёт любые препятствия и возьмёт любые склады судьбы…
Да, возьмёт, но, сметя складские ворота, ворвётся в совершенно пустое хранилище.
Поэтому даже в этих полностью выдуманных фильмах, если у кого-то появляются в глубине души фатальные предчувствия, сценарист не смеет вырулить на пошлый хэппи-энд.
Не говоря уже о реальности…
Действительно: кем мог бы стать Лёша «Есенин», если бы не алкоголь?
Не верю, что его бы приняли в тусовку столичных поэтов, стали печатать в их журналах и приглашать на выступления.
Оставьте это для тех самых голливудских фильмов.
А небесный сценарист редко завозит такое будущее: пара последних доставок была сделана для поэтов-шестидесятников.
Лёша «Есенин» в лучшем случае мог бы опуститься к одностишиям и стать вторым Вишневским.
А скорее всего, стал бы обывателем. «Лёх, а как стихи-то, пишешь?» — «Да что ты, какие стихи, повысили до помощника менеджера по поставкам, да и ремонт ждёт…»
Хотел ли он этого?.. Нет, конечно. Вместо этого он чувствовал ту самую пустоту будущего, которую заливают все пьяницы.
Перечитайте любой рассказ про пропитые перспективы — и увидите, что, несмотря на морализаторство автора, с самого начала у героя не было будущего.
С самого начала, как бы странно это ни звучало, всё было в прошлом.
И рассказ окажется глубже, чем он был задуман, и будет понятно, что всегда пьют от отсутствия завтрашнего дня.
Те, кто не может смириться с этим отсутствием, — заглушают отсутствие будущего выпивкой.
Те, кто может, — набивают жизнь бессмысленными делами и самодисциплиной: чтобы для фатальных мыслей не было места.
Или заглушают эти мысли дурацким хобби.
И вот я — зачем всё это пишу? Кто это будет читать, кому это поможет? Сейчас закрою ноутбук и попробую заняться хобби: клеить маленькие модельки кораблей. Тех самых, под парусами которых я в юности мечтал плыть к берегам Несбывшегося. Тех самых, которые, в отличие от моторных судов, умеют в полной тишине плыть по ночному океану — когда мироздание и само не понимает, где верх, а где низ, — и сети парусов начинают загребать обильные, как планктон, звёзды.
Мачты моделек нагибаются, чтобы их можно было специальным пинцетом, через горлышко, поместить в бутылку. Там они расправляют свои паруса, и обратно их вытащить уже нельзя.
Матрица многоэтажек
Вечером однотипные многоэтажки спального района зажигают — как планетарного масштаба вычислительные машины — свои таинственные двоичные коды.
И как знать: может, именно так ещё не осознавший себя коллективный разум «морзирует» в холодную бесконечность космоса свой понятный только им, планетарным разумам, сигнал бедствия.
SОS: «спасите наши души».
А каждая погибающая, по мнению планеты, душа зажигает свою лампочку в коридоре. Хлопок двери сдувает маску успешности, обнажая усталое, постаревшее на очередной день лицо.
И страшновато-клоунский вид приобретает косметика, рассчитанная на ослепительную улыбку и искромётный взгляд.
Смыв эту маску в ванной, она мигает в глубины космоса окном на кухне: там в халате, который, как и его хозяйка, тщится держать известную марку, она ставит на плиту холодный обед.
Затем зажигается окно гостиной: там начинается вечерний сериал.
И таким же мерцающе голубоватым телевизионным светом зажигаются окна соседних домов.
Женщины спят в недрах планетарной вычислительной машины и, как положено в матрице, вместо своей жизни видят яркие телевизионные сны, в которых любовь всегда роковая, а быту нет места вообще.
Начинает сгорать разогреваемый обед, но на экране пылают страсти и происходит настоящая, красочная жизнь.
Экспрессивные выяснения отношений, чувственные примирения, бешеные ссоры…
Для ключевых диалогов авторы сериала часами выбирают единственно точные фразы — в то время как окна их кабинетов до глубокой ночи шлют в космос такие же сигналы невыспавшегося страдания.
Но затем благодаря им зажигаются сотни новых голубоватых телевизионных окон.
И матрица многоэтажек работает, мигает окнами и растворяет людей, предлагая им переключиться от серой обыденности в яркие события по ту сторону экрана. Потому что там если ссора, то каждая фраза — нож в самое сердце. Если примирение, то уж сказано так, что никак нельзя после этого остаться врагами. Настоящая жизнь.
А в реальной жизни люди ссорятся по мелочам: чаще всего просто из-за усталости, и когда мирятся — тоже говорят ерунду, которую не только на телеэкран — соседям было бы пересказать стыдно.
Обед сгорает на кухне, а женщина думает: вот если бы он для примирения сказал бы мне так, как в этом фильме, — то сразу всё бы стало на свои места, сразу было бы понятно, что он не со зла, что он не виноват.
Я бы и бросилась в его объятья — и мы бы закружились, разбрасывая, как крутящийся фейерверк, моё кружевное бельё, — всё как в этом фильме.
Но в жизни ничего не подводится к кульминационной, всё разрешающей сцене. И говорят реальные люди не то и не так. И нет автора диалогов, который бы подредактировал фразы, чтобы стало понятно, что человек не виноват.
В жизни это надо понять самому. Понять не по одной всё объясняющей фразе, к которой шёл весь сюжет. Понять просто по самой жизни, по всему.
Именно это (а не современные выставки, демонстрирующие в галереях писсуары и банки супа) и будет превращение самой жизни в искусство.
Но сложно увидеть искусство в жизни. Её сюжет не объяснишь одной фразой: там всё сложно, запутано и амбивалентно.
Эта перемешанность чёрного и белого кажется серым. В жизни настолько много переплетающихся сюжетных линий, что вообще невозможно выделить один цельный рассказ.
Человек запутывается в своей жизни, вязнет, и ему кажется, что она скучна: ни глубоких чувств, ни колоритных характеров — всё это история обычно дописывает потом, уже без него.
Эх, кто бы объяснил, кто бы подсказал, — как поясняют смех или вздохи умиления за кадром, — кто бы разъяснил людям, как относиться к запутанным, переплетённым и неясным сюжетам их жизни.
Как в стихотворении Евтушенко «О, кто-нибудь, приди, нарушь…»… Кто-нибудь — выдели суть этой обыденной жизни — как это делается в сериале, в одной всё объясняющей фразе.
Кто-нибудь — покажи, что под ощетиненными или успешными масками — на каждой из которых нарисована ослепительная улыбка и искромётный взгляд — спят те самые глубокие чувства и колоритные характеры, из-за которых они смотрят сериалы.
Из-за которых сопереживают и плачут, перенося свою душу из реального мира в навеянный матрицей сон.