Стихи
Опубликовано в журнале Урал, номер 1, 2022
Елена Данченко — поэт, прозаик, переводчик, журналист. Окончила факультет журналистики КГУ (Кишинёв). Автор шести книг стихов. Печаталась в журналах «Урал», «Дружба народов», «Новая Юность», «Знамя», «Смена», «Москва», «Иностранная литература», «День и Ночь», «Зарубежные Записки», «Дарьял» и др.
Шиповник
Юрию Ряшенцеву
Затейник июнь раздобыл акварель
салатно-зелёную, синюю,
и в той синеве затянул менестрель
канцону свою соловьиную.
Ваганты-лягушки о чём-то кричат,
о чём — не скажу (неприличное),
лихой одуванчик меняет наряд
на пух, легче пёрышка птичьего.
Ну как мне, скажите, в такой лепоте
не позабыть своё прошлое,
отрезать и сжечь его чёрную тень,
а дальше — июньски-хорошею
остаться промытым зелёным листком,
шиповника белым душистым цветком,
всей веткой-царапкой, её коготком,
смеющейся праздничной ношею?
Утро
Cквозь листья сверкает ворсистый цветок —
протиснулся солнечный луч между строк —
пардон, между веток платана.
Закрою глаза, повернусь на восток,
туда, где махрово-пушистый цветок
серебряной сеет нирваной.
Как долго я шла, я устала кружить
по льду да ухабам.
Мне хочется жить
и нежиться в солнечной ванне.
Июньское небо — лазурь с молоком,
орёл, точно символ, что с детства знаком,
висит, к ней пришпилен навечно.
Деревьев глаза в небесах высоко —
где белое варится молоко
и пенка из облака млечна.
Я тело лелею, и душу, и дух,
я думы гоню — надоедливых мух,
и все же рождаются мысли,
а после стекаются к карандашу,
но тот карандаш, что в руке я держу,
до грифеля мыши обгрызли.
Плач
Ах, мама-мама, как же так,
куда ты, право?
Хоть много лет ты прожила,
а было рано
в жгуты сворачивать свои
манатки-торбы,
тобой изжитые семьи
обиды-скорби.
Глазетом позднего луча
лист оторочен…
Не надо тормошить врача,
чтоб вызвал срочно
психолога и медсестру,
хоть бога с чёртом!
(Как он дышал в одну ноздрю,
алкаш упёртый!)
Чинуши, лекарская знать,
специалисты,
а если б вашу — вашу мать! —
с таким же свистом
гнобили властною рукой,
уж вы бы взвыли!
Что, мама, сделали с тобой,
чем отравили?
Ты доживала злой, слепой,
скупой на милость,
но заменить тебя собой
не получилось.
Сиделка отвернулась, чтоб
поставить чашку.
Сиделка и закажет гроб,
в который ляжешь.
И вот тогда явился бог,
и чёрт приплёлся.
Подпёрли молча потолок,
чтоб не повёлся
и не упал — не приведи! —
на богадельню,
чтоб ты успела снять с груди
свой крест нательный.
Остался бог, остался чёрт
и стол со стулом,
а ты легла на правый бок и —
ускользнула…
***
Я собиратель камешков, травинок,
искатель смысла в направленье ветра,
Соединитель светлых половинок —
а тёмных нам не надо, это ретро.
Ещё я собираю звёзды ночью,
ворую, наливные, прямо с неба.
А днём сижу — нанизываю строчки
на нити трав, сплетая быль и небыль.
Из небылиц, из строчек ярких бусин
является такое хали-гали,
что бытия ломоть душист и вкусен,
что я и посолю его едва ли.
А что еще поэту — кроме строчек?
А что еще поэту — кроме неба?
А что еще поэту — кроме хлеба?
Чтоб солнце днем сияло, звезды — ночью.
Острова в океане
Судьбы моей реванш
за всю былую ложь —
бутылочная блажь,
осколочная дрожь
Канарских островов…
В мозаику чёрных лав
смотрю, как в зеркала
российских страшных снов.
Темно-зеленый тон
скалы, воды, песка.
И зеленей раз в сто —
зелёная тоска.
А надо бы — забыть.
А лучше б — навсегда.
…Вторгается в залив
строптивая вода.
Как выжила в аду,
как вытолкала смерть
взашей, в каком году —
воспоминать не сметь!
Пивная пена волн.
Зелёно-синий тон.
Над ней — лишь чаек гвалт
и самолёта стон…
Спасаясь от гнилья,
которым пахнет власть,
за небо, небо я
держалась — и спаслась!
…Всё выше, круче волн
бурливый перелив…
Людских безумных воль
всего один массив
и выше, и сильней —
Архипелаг Господь.
Чем небеса синей,
тем непреклонней плоть —
и камня в том числе.
Хочу окаменеть,
чтобы и в смертном сне
воспоминать не сметь.
Индонезийские стихи
***
Алый бумажный змей
в голубом небе.
Прихожу в себя от любовной тоски.
***
Увидев тебя с другой,
я не отвернулась.
Лишь вежливо поздоровалась.
***
Тёплая ванна лагуны.
Коралл, бережно вынесенный на берег волной.
Вот так ты вынес на берег мою любовь.
***
Красный лангуст на столе
с рисом и специями.
Как же пресна моя жизнь!
***
Не радуют ни новый саронг,
ни сандалии из кожи питона.
Мне б завернуться в его любовь!
***
Что ты молчишь, онемевшее сердце?
Неужели ты не способно
любить его? — Нет.
Ноябрь
Здравствуй, ноябрь, диктующий крупно
солью зернистой минуты, секунды!
Здравствуй, приятель с характером трудным,
в небо вставляющий камни-корунды,
чтоб не сломались и не заржавели
старых наручных часов механизмы,
чтобы не гнили поля и не прели,
дряхлых очков протирающий линзы.
Здравствуй ноябрь, целительный месяц
прозы кладбищенской, псовой охоты,
ссор, расставаний за сутки раз десять,
с постной ли пятницы, с отчей субботы.
Месяц ноябрь на окраине нашей
ходит с котомкой, с ружьем за плечами,
глаз, следопыт, не спускающий с пашен,
к вечеру выспавшись, бродит ночами.
Декабрь
Докембрий декабря, ты дока, по всему,
в рябиновой сурьме, в их бусах лихолетья.
И в проблесках судьбы; в холщовую суму
укладываешь в ряд последние лохмотья.
Мне игрища твои уже не по плечу —
я вмерзла в толщу льда и там окаменела.
Мне снится, будто я в апреле, я лечу
не птицей, не лягушкой — веточкой омелы…
Как с торгашами я устала воевать!
Где нету духа, там — ни родины, ни сына.
Возможно, ты отец, но родина — не мать,
не мачеха, а так, невнятная чужбина.
Докембрий декабря, я так его леплю,
единственного, так, как хоровод снежинок
холодный лепит снег, и я его люблю,
спасая от беды, страхуя от ошибок.
Абрикосы
Загорелые до смуглоты абрикосы.
Позолоченный осами сок,
растекающийся по саду струйками.
Спайки между ореховыми молочными дольками.
Мокрая морщинистая скорлупа под пальцами.
Чёрная и жаркая, как раскалённая сковорода, ночь,
переходящая в молочное утро,
перетекающее в оранжевый день.
И опять: бесконечные абрикосы,
виноград на шпалерах,
ремонтируемых ежегодно,
потому как ломаются под тяжестью гроздьев.
Не детство, сплошной праздник урожая.
Этакая разминка перед жизнью.
Знать бы тогда, что лучшего и не будет…
…Абрикосовый абрис августа.