Журнальный вариант
Опубликовано в журнале Урал, номер 9, 2021
Лидия Григорьева — поэт, эссеист и фотохудожник. Родилась на Украине. Детство провела на Крайнем Севере. Школу окончила в Луганске, а университет в Казани. Автор многих поэтических книг, романов в стихах и книги избранных стихотворений и поэм «Вечная тема» (2013), получившей диплом «Книга года» на международной книжной ярмарке в Москве. Книга «Термитник — роман в штрихах» (СПб., 2020) открывает собой серию сверхкоротких остросюжетных текстов с яркими персонажами и современными реалиями. Предлагаемые к публикации «микроповести» — это «штрихи» из следующего, второго тома «Термитник New».
Внеземное сияние
Где-то стреляли. На телеэкране, конечно. Но не в кино. Шли реальные боевые действия. А в доме у Владислава Горячева было тихо-мирно. Только жена на кухне гремела посудой. И это раздражало. Пульт куда-то завалился, выключить экран он не мог. Но мог зычным окриком отключить жену от старательной ежевечерней уборки. Что он и сделал. «Посиди со мной! — сказал он и рассмеялся. — Ну, со мной ты вряд ли сядешь. И конфискация тебе не грозит — хорошо, что развелись и давно все якобы разделили. Умный ход был. Ты ещё и телегу на меня накатай, пока следствие идет, что хотели примирения, а не получилось. Избивал, мол, до полусмерти. Фотографии предъявишь в суде с синяками. Это не проблема — парочка фингалов свежих. Потерпишь? И главное, дождись меня, лапуля. Только я знаю, где наши деньги. Ни одна собака их не найдёт. Нюха не хватит». И он нежно приобнял свою Лялю.
Стрельба на экране внезапно прекратилась, и тут же громко прозвучали странные позывные. Возникло яркое внеземное сияние, которое словно бы полилось в комнату прямо с плазмы и заплескалось у ног, как расплавленное олово. Оно реально обжигало кожу. Это гибельное излучение испепелило тогда полстраны. Сожгло всех — и правых, и виноватых, и подсудимых, и тех, кто судил, и тех у кого были деньги, и тех, у кого их не было и не могло быть. Потому что вносились новые поправки в плановые испытания оружия нового поколения. Для обороны от внешнего врага вот всех этих… Ну, в том числе и тех, кто не успел тогда выключить телевизор, потому что пульт за диван завалился.
На морозе
«Ну, ладно, давай этого очкастого урода. А что, ни одной толстовки без дурацкого принта у вас нету? Да не знает внучка никакого Джона Леннона. У нее другие кумиры: эти жучки из Тик-Тока», — сказал здоровенный мужик в белом овчинном полушубке, притопывая валенками на морозе и не выключая мотор старенького снегохода из серии «Буран».
А ей-то, Люсе, каково в такой мороз в ее временной торговой «палатке с обогревом», как обещали хозяева нелегального вещевого рынка. А весь обогрев оказался — обогревателем у ног.
«Давай-давай, не тяни, пока эти ваши псы-рыцари не нагрянули и не разогнали! Неспокойно тут у вас. У нас в лесах безопаснее будет», — сказал мужик, командир партизанского антиковидного отряда, бывший мэр этого разрушенного пандемией промышленного сибирского посёлка, поправляя за плечом автоматическую винтовку Токарева, чтобы было удобнее снять рюкзак и достать оттуда убитого зайца. Довольные обменом, они улыбнулись друг другу, но через респираторы нового поколения улыбки было не видно.
Козья тропа
И вот по этой узкой, извилистой козьей тропе, среди сухих колючих кустов, цепляющихся за кожу (а летом он всегда ходил в шортах) и царапающих её до крови, ему приходилось ходить каждый день, как ни странно, за козьим молоком для сынишки, у которого к пяти годам обнаружились рахит и малокровие. «В наше-то время! — презрительно заметила теща, словно именно он был в этом виноват. — Вот к чему приводит незнание родословной мужа или жены! Кто чем и когда болел, отчего так рано, допустим, умерли у кого-то в семье дедушки и бабушки». Тёща знала, что говорила: была кандидатом наук и главным врачом туберкулёзной больницы.
«У нас все по женской линии жили за девяносто, при полном уме и памяти! — защищался Кирилл. — А мужчины жили недолго, потому что погибали в войнах и революциях. Умирали здоровыми — до немощи не доживали». Да и вообще этот рахит болезнь какая-то несовременная. Это вроде того, как если бы на кого-то сейчас цинга напала! При изобилии-то витаминной продукции на прилавках городов. «Вот поди ж ты, даже смартфон не знает слова “рахит”, все время правит и пишет “раритет”. Вот раритет это и есть…» — с досадой думал Кирилл, отдирая репьи от густых волос на ногах в ожидании пока пожилая хозяйка козьего подворья вынесет ему банку с молоком свежего надоя. А сынишку ему было жалко: при тонких ножках такой тяжёлый огузок, впалая грудь и вялый, вечно вздутый животик. Сам он был крепко и надёжно сколочен. Никогда и ничем не болел. В юности занимался скалолазанием. С женой там и познакомились — на красноярских «Столбах». Она тогда сознание потеряла, решили, что от жары, и он отвёз её на своём мопеде в больницу. Буквально на весу её держал на своих руках впереди себя!
В Москву возвращались вместе. И уже не расставались, пока сын не родился — шестимесячным и слабым. У Маргариты началась затяжная послеродовая депрессия, и с тех пор она целыми месяцами жила вот в этом горном селении недалеко от Майкопа. Она все детство тут провела, рядом с туберкулезным санаторием, где тогда работала её мать. Считалось, что воздух тут целебный, и сыну и ей это должно было помочь. А он теперь вынужден был наезжать к семье время от времени в эти южные места. Благо работа дизайнера на договоре ему это позволяла. Сдал заказ – и свободен до следующего контракта с заказчиком.
Молоко в этот раз ему вынесла не хозяйка, а низкорослый, какой-то заскорузлый мужичок неопределённых лет. Казалось, что его большая голова, короткое жидкотелое туловище с обвисшим животом еле держатся на тонких, кривоватых ногах. И Кирилл вспомнил, что хозяйка в прошлый раз говорила о племяннике, который должен вот-вот из тюрьмы вернуться. Жить тому негде, а ей помощник по хозяйству нужен. Он и раньше у них каждое лето подолгу жил — слабый здоровьем был, рахитом с детства болел. А эта болезнь даром не проходит, кости слабые, грудь провалилась, ноги его и сейчас плохо держат. А что изнасиловал шесть лет назад тут кого-то, так не убил же, не закопал! И отсидел уж своё за это.
Оглушенный догадками и совпадениями, без прежней бодрости, спотыкаясь и чертыхаясь на этой треклятой козьей тропе, Кирилл добрел до небольшого домика при санатории, который давно числился за его тёщей, и с ужасом уставился на худенького, синюшного ребёнка, которого судьба навязала ему в сыновья.
Мэтр и его внуки
Жена принесла ему ночное питье, дала нужные таблетки и присела рядом, прежде чем уйти в свою отдельную от мужа спальню в их огромном доме на юге Франции. Известный режиссёр, актер и продюсер, в мире кино известный под прозвищем Мэтр, полулежал в наушниках и листал планшет. Так он обычно расслаблялся после больших творческих нагрузок. Он и сейчас по многу часов работал над раскадровкой нового исторического фильма в этой неожиданной изоляции в их доме под Ниццей, где они просто хотели, как обычно, встретить раннюю весну накануне кинофестиваля в Каннах, и где он должен был в этот раз возглавить жюри. Но грянула пандемия. Возраст у него был более чем критический для вирусологов. Самолёты не летали. И его международная киноимперия стала распадаться на феодальные княжества. Мелкие князьки, руководившие филиалами, радостно обьявили свою независимость от его власти и стали по очереди разоряться и банкротиться. Он отслеживал по инету процесс распада. Его это больше веселило, чем огорчало. Потому что он давно задумывался о другом. Мысленно выстраивал перед собой армию подросших внуков от внебрачной дочери Анастасии, выводил на экран их портреты, словно считывал данные об их отцах, живущих по всему миру. Настя любила путешествовать. И почти из каждой поездки возвращалась беременная от очередной «большой любви».
Последнего внука родила от турка, который был аниматором в дорогом отеле. Других отелей Настя не знала с той поры, как позвонила из Нью-Йорка Мэтру и сказала, что ей семнадцать лет, что она его дочь, а мама вчера умерла. Он только спросил имя матери и месяц рождения самозванки. И, услышав имя известной некогда певицы, исполнительницы старинных народных распевов редкостной красоты, сразу сказал: «Прилетай в Москву! Билет я тебе вышлю!»
Та единственная ночь на «Кинотавре» в Сочи, под большой луной, на пляже, на жёстких лежаках — потом синяки гуляли по всему телу, — запомнилась ему, да… И вот теперь внуки. Этот, кажется, уже седьмой. Дом под Истрой Насте купил первый муж. И это был единственный её законный брак. Но и все остальные дети были самым странным образом обеспечены её внебрачной родней. Это никак материально не обременяло Мэтра, которому Настя сказала, что рожает детей для того, чтобы продлить его знаменитый род, размножить знаменитую фамилию и уникальный генетичнский код, по себе, мол, знаю, как это всё классно.
И что это его ни к чему не обяжет. Она их для него, для Мэтра, просто так рожает, в благодарность за признание отцовства. Ну, он жадным никогда не был, хоть и расчёт дальний в делах всегда держал под контролем. Давно открыл счета на каждого носителя его генетического кода — брачных и внебрачных — в лучших европейских банках. Все-таки когда тебе уже за восемьдесят…
Но вот то, что это всё наполнит его жизнь таким интересом к продолжению рода, он и сам раньше не догадывался и знать не знал. Интересно вдруг стало, что останется от него через поколение. В лицах, повадках, характерах, талантах, наконец! Тем паче стараниями этой странной Насти каких только кровей там не было намешано. С дочерьми от двух своих законных браков Мэтру давно было всё ясно. Несмотря на то, что обе оказались бесталанны, возомнили себя актрисами и в унисон заявили, что дети им не нужны. Обе имели стилистов, читай — молодых любовников — и исповедовали стиль жизни child free.
А эта безбашенная Настя уже из Америки к нему прилетела беременная. От отчима, который догнал её и женился: через месяц после родов, когда ей восемнадцать исполнилось.
«Ты ещё не спишь? — жена никогда без причины не нарушала его вечерний покой. — Тут такое… ты только не волнуйся. Вот, посмотри, в интернете… страшный пожар в Подмосковье… ну, в общем, этот Настин якобы турок оказался арабом… весь подвал в доме был пластидом набит… не волнуйся, не волнуйся, сейчас врача вызову… да, вот пишут, что дети погибли… да, все… А вот Настя жива. Она ночевала в сторожке этого, ну, работника её по хозяйству, таджика этого… да, врач уже едет. Успокойся, успокойся… Есть и хорошая новость: пишут, что жива… и она опять беременная, на большом месяце. Наверное, теперь от этого таджика…»
Слава
Слава пришла, как всегда, неожиданно. Когда он уже перестал её ждать и уснул прямо на стуле, уронив голову на обеденный стол с остатками ужина. Засыпая, подумал: «Ну, сколько можно… управы на нее нет…» Уже почти в полночь Слава тихонько щёлкнула входным английским замком, сняла туфли на модной пробковой платформе и на цыпочках прошла в спальню. Но не рассчитала расстояние, и он, очнувшись, цепко схватил её за руку и притянул к себе. «Ну, и чего тебе не хватает? — спросил сиплым спросонья голосом. — Что не так? Почему надолго исчезаешь и шляется неизвестно где? Неужели все они лучше меня?» Она попыталась освободиться, но неудачно вывернула кисть руки и вскрикнула. «Что? Больно? А думаешь, мне не больно? Когда же ты поймёшь, что ты не просто мой менеджер по пиару, а талисман — вместе со своим именем!!» Слава зажмурилась от боли, но промолчала.
Когда он проснулся, Слава лежала на шёлковом голубом ковре со свернутой набок шеей. И не дышала. В уголках рта видна была засохшая пенка странного оранжевого цвета. Что произошло этой ночью в квартире некогда знаменитого актёра, не смогла определить даже судебная экспертиза. Установили, что огромная доза снотворного в початой бутылке водки не дала бы ему возможности проснуться и совершить преступление. Нелепый и странный выверт головы погибшей объяснили ее внезапным и неудачным падением.
Но именно загадочная смерть юной и прекрасной Вячеславы Роговской в квартире полузабытого актера принесла ему настоящую славу. Много месяцев все ток-шоу на ТВ были посвящены этой громкой истории. Вопросы задавались одни и те же: что могло заставить столь юную красавицу не просто работать на это испитое чудовище, но еще и жить вместе с ним! Следствие определило это по огромному шкафу с ее личными вещами, а также с атрибутами жёсткого садо-мазо: плетками, ошейниками и кожаным бельём с железными шипами.
Слава, да, Слава… жалко, конечно… но работу свою знала хорошо. Даже смертью своей его прославила.
Мальчики
«Мама, а откуда ты нас взяла, если все время живёшь с тётей Линой? И зачем тебе мы с братом, если ты мужчин не любишь?» — это он спросил ее в третьем классе. И она не растерялась. Готова была, как ей казалось. «Знаешь ли, Миша…» — «А я не Миша. Я Сеня! Ты потому нас и путаешь, что мы тебе не родные, да?» И вот тут она заплакала.
В это трудно было поверить, но этих близнецов родила она сама, по договору с бездетной парой, чтобы уйти от родителей и купить наконец квартиру для себя с Линой. Они подружились с ней насмерть в последних классах школы. И никто им больше не был нужен. Кроме этих крепеньких, как пеньки, шкодливых мальчишек.
Деньги за близнецов ей тогда выплатили, а забрать не захотели.
Богатый дяденька к тому времени родил девочек-двойняшек от секретарши, бросил бездетную, совершенно спившуюся жену и уехал из страны. Но, да, да, да… деньги ей выплатил сполна и акции на их имя положил до совершеннолетия. Процентов с акций хватало на многое. Дети ни в чем не нуждались. Лина окончила технический вуз и работала. А она, Вероника, увлеклась материнством. Отдала детей в испанскую школу у Никитских ворот. Водила мальчиков на плавание, на гитару, на танцы фламенко. Ведь отец их жил в Испании, вдруг захочет их потом к себе позвать, а они уже почти готовые испанцы! Сюрпри-и-з…
Что именно со временем там у них в Испании случилось, почти никто толком не понял. Но что-то со всей очевидностью лопнуло, брякнуло, стукнуло и даже грохнуло. И оказалось, что двойняшки-девочки совсем и не его дочки.
И что мальчики — это единственное, что у него есть. Не зря, не зря учила она их испанскому. Пригодится при получении большого наследства.
И нужно ли что-то тут ещё говорить — или это не обязательно?..
Лев Мокрицын
И если ты уже родился с прозвищем вместо фамилии, то или смирись, или бунтуй. Допустить, чтобы его дразнили мокрицей, он не мог. Упор сделал на то, что он Лев, а значит, хозяин прайда, даже если это просто школа или факультет в институте
Любовь там или дружба — это не для него. Только прайд из самых верных, и он глава его. Ну, то есть банда по-вашему, по-человечьи.
Лев ведь не терпит соперников. Без всяких колебаний он обязательно уничтожит чужой помет. Только свои последыши — физически там или ментально, без разницы, да… Ну и подросшего родного сынка, если что, изгонит за пределы своей территории… не хватало ещё… Никого не должно быть рядом сильнее или умнее его. И что в итоге?
Лев Эммануилович Мокрицын — генерал полиции, следак по особо важным — для него самого — делам, был вызван на ковёр в отдел собственной безопасности, к генералу Цаплиной, специалисту по особо сложным личным делам оборотней в погонах. И больше его никто, никогда и нигде не видел.
Цапли, они такие: им что мокрица, что лягушка — цап! — и нету. Тут вам не там! В болоте львам делать нечего. Знай своё место.
Нежная Жанна
Роман с самого детства был большой гурман. С тех пор, как впервые пришёл с родителями в ресторан при единственной гостинице в их маленьком шахтёрском городке и попробовал там салат «Столичный» с куриной грудкой и непрожаренный кусок говядины с кровью под иностранным названием «бифштекс». Что именно возбудило его вкусовые рецепторы: незнакомый до этого вкус майонеза в салате или сладковатый вкус крови в мясе, теперь уже не объяснить и не вспомнить. И сейчас в Париже, с аппетитом всасывая в себя содержимое уже второго ведёрка мидий, и тогда в Венеции, втягивая в себя сочное мясо лобстера, он не обращал внимания на то, что его жене, нежной, изысканной Жанне, явно не нравятся эти плотоядные звуки страстного поглощения пищи. Что её коробит это сопение, это похрюкивание, причмокивание, цыкание зубом. При её тонком, музыкальном слухе это было мучительное испытание. Ох, как же часто Жанне хотелось всё бросить и никогда больше не видеться с этим раздобревшим, добрым и хорошим, но таким невыносимым в житейских мелочах человеком. Вот, например, недавно он спустился со второго этажа их дома в новом костюме от Армани, в хорошей обуви от Кавалли и в носках — разного цвета. И она заплакала не только потому, что они уже опаздывали в оперу, а потому, что один носок был розовый! Как вынести эту его вечную рассеянность, небрежность, неаккуратность, эти шумные всасывания в себя жидкой пищи и даже чая! Скажите мне, как?! Только любя, любя, — сказал бы приходской священник, да где его теперь найдёшь, в пандемию, когда православный храм в Париже на Рю Дарю надолго закрыли для прихожан.
А потом, сменив носки и едва успев к третьему звонку… как это забудешь… он уснул в третьем акте «Набукко» — в редкостной по творческой смелости, нереально авангардной постановке модного оперного режиссёра. Сначала посапывал, потом захрапел…
Хорошо, что пустые места были и впереди, и сзади. Зрители и тут, как нынче везде повелось, сидели в шахматном порядке. Голоса певцов в полупустом из-за ковида зале отзывались двойным эхом, от этого стоял ровный шум, как при большом ветре, и никто не услышал, что в музыкальный фон вплетается чьё-то хрюканье и причмокивание.
Зато потом, в ресторане после спектакля, он оживился и заказал полкарты самых изысканных и дорогих блюд. В честь их общей подруги, исполнившей партию страстной и властной Абигейль. Именно за этим праздничным ужином излишне впечатлительная и нежная Жанна неожиданно узнала, что у её пузатенького и лысоватого Романа, признанного всеми знакомыми и друзьями ресторанного гурмана, есть вкус не только к хорошей мишленовской еде, но и к хорошеньким оперным певицам. Что он, как настоящий гурман, давно снял сливки с ее подружки, которой, как оказалось, совершенно наплевать, какого цвета у него носки и насколько шумно он втягивает в себя пищу. Нежность и чувствительность сейчас не в тренде в среде новых европейских буржуа российского извода.
Поминки
«Ну, она сначала вышла замуж за “европейскую семью”. Есть такой пунктик исхода из страны для “новых европейцев”. Потом напросилась с ним в Америку. А там у него социальное жильё! Все равно не отступилась. Говорила: лучше я буду нищая в Америке, чем богатая в вашей Риге! Жизнь уж очень любила, чтоб всегда на людях. Чтобы вокруг всё кипело, чтобы был большой город, культура, кино, кафе. Риги ей было мало. Размах и замах природный был ещё тот! А потом поняла, что ей нужен молодой. Такой — с рюкзаком и в горы! Чтоб за собой тянул, а не за ней тащился. В общем, поняла она: её муж сейчас еще в школу ходит, догнать её должен. Непоседа была ещё та! Так однажды и до Лондона добралась. И хорошо ведь тут устроилась. Он, англичанин этот, её в пабе увидел, в компании. Яркая была. Годы ее не погасили. И ведь что странно, богатым вдовцом оказался. Да ещё бездетным! Наследство ей светило огромное после его смерти. И детям и внукам хватило бы. Звала она их в Лондон, когда мужа не стало. Да они не в мать пошли — не захотели из Риги уезжать. Ну, жила-жила… Кто ж думал, что и она помрет! А завещания-то и нет. И по британским законам всё богатство — недвижимость, деньги — со временем отойдёт в фонд милосердия. А теперь вот поминки. В Англии не так, как у нас. Могут и просто в паб пойти, чтобы выпить. Могут прямо там, в крематории, с бокалами постоять. Есть там особые комнаты для этого. Скука, в общем. И еды особой нет. Так вот, эта наша покойница была такой энергии, что словно мы её на пенсию провожали, а не в крематорий! Все улыбались, вот ей-богу. Удачно похоронили. Потому что знать надо, к кому обращаться, а то обдерут как липку! Дети эти безмозглые из Риги приехали без копейки. Не думали ни о чем. А как узнали, сколько в Лондоне стоит похоронный этот сервис. Ой-ё-ёй… Но я нашла им, вспомнила одного. На пенсии, правда, он уже, но в этом бизнесе всю жизнь проработал. А теперь все знакомые интересуются: где найти этого благословенного старичка, который так недорого и красиво кремирует. А ему это просто нравится. Он почти волонтерствует на этих похоронах. Но на поминки не остаётся. Так-то вот…»
Фамильное клеймо
Анжела Праведникова вышла замуж за Димона Шайтанова. И от большой любви и короткого ума поменяла фамилию. С этого всё и началось. Вроде бы ординарное замужество. А вся жизнь так сложилась, что хоть давай ей орден за мужество!
Эти Шайтановы (шайтан их забери!) были в основном люди яркие, с кипящим темпераментом, бьющим через край. Анжелика же и её семья тихие и спокойные, ну, сущие праведники, если не ангелы.
Тем, кто их знал, будет странно услышать, что именно эта тихая и вечно словно бы сонная жена много лет истязала своего мужа притязаниями на семейное господство. И если он хотел лететь на Фиджи, потому что там нашли неизвестный науке вид игуаны, а он работал научным сотрудником в зоомузее и хотел увидеть это чудо своими глазами, да и доклад научный потом написать, то оказывался на Занзибаре, где ничего интересного для него как учёного не было. Зато жена была счастлива на песчаных океанских отмелях — плавать никогда не умела. Не ангельский, не ангельский характер был у Анжелы. И нисколько не демонический у Димона. Один раз он её ослушался, и чем дело кончилось? Ещё до женитьбы привез из Вьетнама в печени амёбу. А потом через годы клеща притащил из тайги. С тех пор болел, не переставая. И жена со временем превратилась в усталую и сварливаю сиделку. Орала на него, когда памперсы ему меняла. Словно бесы её мучили. Праведником-то муж оказался и даже страстотерпцем. Претерпел много от жены своей, у которой со сменой фамилии словно стерлись из памяти добрые дела предков, если таковые были, раз уж они прозвище «Праведниковы» некогда заслужили да и закрепили, видимо, его со временем. А тут вот какая история: словно вынули из бывшего ангела сердце да и поставили новое фамильное клеймо. Шайтан их разбери…
Дядя с дирижабля
«Ну, мама, ну разве ты не видишь, что этот дядя словно сошёл с дирижабля! Густые усы с острыми концами и клетчатые штаны. Только котелка и тросточки не хватает. Я видел такую картинку в старом журнале в кабинете отца. Он же всерьез занимался историей воздухоплавания. Плавания, мама, в небесах… Да, ты права, он и сейчас там плавает, один, без нас.
Но этот дядя с дирижабля нам не подходит. Смешной, мультяшный какой-то. Ты же не хочешь, чтобы я смеялся над ним по утрам за завтраком. Или пуще того, боялся бы его по вечерам. Ты знаешь, я вчера ночью видел, как он рылся в бумагах на отцовском столе. Было такое яркое полнолуние, что и свет не нужно было зажигать. Я на кухню шёл за молоком. Ты же приучила меня молоко пить перед сном.
А как он туда зашёл? Ты ему разве давала ключ от кабинета? Ах, ключ в тумбочке валялся в спальне. На тебя это не похоже. Ты говорила, что кабинет отца — святыня, и ты все его записи сохранишь и со временем отдашь их в госархив под расписку и опись.
Я тебе слово даю, что, когда стану большим, никогда не женюсь. Всегда буду с тобой. Ты никогда не будешь одна. Только давай этого дядю с дирижабля прогоним. Как не можешь? Почему?
Потому что… что? Что ты сказала? Завтра утром за мной приедут и заберут в военное училище? Но ведь у меня плохое зрение! И зубы… Папа говорил, что таких не берут в элитные военчасти! Значит, этот клетчатый постарался… Значит, ты выбрала его, мама».
Подросток замолчал, удрученно глядя в окно, за которым, напевая весёлый мотивчик, суетился и потел, переворачивая жирные колбаски в зоне барбекю, толстенький лысоватый дяденька в бриджах с подтяжками и с пышными, какими-то реликтовыми усами. Мать вышла к нему в сад.
И подросток сначала услышал их смех, а потом только одну фразу:
— Не пей вина, Гертруда… тебе теперь нельзя…
«Скорая» приехала через десять часов после вызова. В новые, ковидные времена это ещё быстро. Но увезли на ней, как ни странно, не мать, а этого пышноусого весельчака, нечаянно хлебнувшего из фамильного кубка, принадлежавшего некогда отцу мальчишки.
Роберт — не робот
Иногда такая радость попрёт изнутри с самого утра, аж горло перехватит. А откуда это взялось, непонятно. Ведь ничего хорошего. Гаражи их кооперативные город сносит под реновацию. И ничем не компенсирует. Оказалось, что старый отставной полковник, выдвинутый народом в председатели, оформляя когда-то общие на всех документы, что-то напутал. Главным тогда было, что им разрешили строить эти гаражи на пустыре, прямо за домами. А теперь по замыслу новых, молодых и зубастых, хозяев города тут будут высотные «человейники». Роберт в ту пору, в начале девяностых, был школьником, но хорошо помнит, как радовался отец, что его загнанная «лошадка» теперь не будет ржаветь зимой в сугробах. Теперь уж и ему самому столько лет, сколько было тогда отцу, амбициозному ученому-технарю, сумевшему организовать на новой социальной волне свое научно-техническое ООО. Ответственность там оказалась настолько ограниченной, что все заработанные деньги сгорели во время подлого подставного дефолта девяносто восьмого года. И это обрушило отца, подкосило. Выручила всех мать, которая смогла оформить в городских структурах лицензию на частный лицей с математическим уклоном. Так они и выжили.
Сам Роберт давно открыл свое дело по продаже и перепродаже чего угодно и жил с женой и сыном в подмосковном посёлке бизнес-класса. Но родителей изредка навещал. Они так и остались жить в Крылатском, на высоком этаже.
Старость вроде бы не брала их. А тут — бабах — эти снесенные под корень гаражи. «Дались они ему!» — подумал об отце Роберт, который давно забыл, а то и вовсе не знал, что такое «вложить душу» в материальный объект и привязаться к нему как к живому. Но взять отца с его проблемами на плечи и понести — он не мог. А вот приехать по тревожному звонку матери, это всегда пожалуйста.
Полнота и радость жизни распирали его широкую, накачаную грудь, несмотря ни на что, пока он пытался припарковаться у родительского подъезда рядом с машиной скорой помощи. Увидев рядом с носилками бледную как смерть мать, он вдруг понял, что загружают в «скорую» уже не просто его отца, а всего лишь — тело. Роберт — не робот. Сердце у него все-таки было. Вот оно-то и взорвалось внутри. Первый инфаркт у сына и последний у его отца.
Эх, гаражи… этажи… миражи…