Андрей Рубанов. Человек из красного дерева
Опубликовано в журнале Урал, номер 8, 2021
Андрей Рубанов. Человек из красного дерева. — М.: АСТ, Редакция Елены Шубиной, 2021.
В рецензии на книгу Андрея Рубанова «Финист — ясный сокол» я писала: «…главной моей претензией к автору стало непонимание, почему он не вложил любовную историю в уста главных ее участников, влюбленных, — ведь это было бы эмоциональнее и интереснее?» Напомню, «Финист…» — это три рассказа от первого лица свидетелей любви земной женщины и птицечеловека.
Автор будто услышал — и в «Человеке из красного дерева» вложил исповедь в уста одного из важнейших персонажей. Шучу. Но отвечать, сделало ли это новую историю эмоциональнее и интереснее, предстоит всерьез.
На первый взгляд напрямую сравнивать «Финиста…» и «Человека из красного дерева» нельзя, несмотря на «я-повествование». Есть ещё разность авторской оптики и едва ли не антагонизм конструкций. «Финист…» подавался как роман о любви в сказочном антураже. «Человек из красного дерева» почти исключает любовную линию мужчины и женщины и показывает необычных героев в заурядной для нас обстановке.
«Человек…» анонсируется в издательской аннотации как авантюрный роман или детектив: «В провинциальном городе Павлово… убит известный учёный-историк, а из его дома с редчайшими иконами и дорогой техникой таинственный вор забрал… лишь кусок древнего идола, голову деревянной скульптуры Параскевы Пятницы». Впрочем, аннотация старается подчеркнуть многозначительность новинки: «Человек из красного дерева» — поход в тайный мир, где не работают ни законы, ни логика; где есть только страсть и мучительные поиски идеала», «парадоксальная история превращения смерти в любовь, страдания — в надежду», «спор с Богом», «попытка раскрытия секретов… сращивания славянского язычества с православным христианством» и даже «это сделано, возможно, впервые в русской литературе». Ну, сращивание язычества с христианством отразил еще Пушкин в «Евгении Онегине»… Но на этом нюансе не буду зацикливаться. Новая книга Рубанова и не претендует на то, чтобы зваться историческим романом, даже историческим фэнтези. Я бы и к фэнтези её отнесла с натяжкой. Фантазийное допущение там всего одно, мистика вписывается в нарочито приземленные декорации, в большинстве провинциальные. Повествуется об этом простым, маловыразительным языком.
Отправная точка книги — 1722 год. «…В указе Синода от мая 1722 года говорилось “безобразные, на которые смотрети гадко”» о деревянных изваяниях святых, стоящих в храмах на Руси, — и приказывалось их заменить иконами. Народ не давал царским солдатам уничтожать священные скульптуры, их выносили из храмов и прятали. Фантастический прием Рубанова: деревянные фигуры святых оживали. В то, что они не просто истуканы, истово верили и прихожане — приносили святым то сапожки, то одежку. Потому верующие противились новому указу. Истуканы сопротивлялись тоже, на свой лад: они оживали («поднимались») и сливались с обычными смертными внешним видом. Чтобы объяснить оживление, автор вводит категории «дух» и «Невма». «Сам он (Читарь. — Е.С.) полагал, что так действует божья благодать, его защищающая; он называет её по-гречески: Невма». Эти якобы прозрачные понятия не совсем ясны: то ли они означают намоленность людьми (указано в тексте, что наиболее намоленные фигуры «поднимались» сами, а других переводили из деревянного состояния в живое путем трудоемкого ритуала), то ли божью искру, то ли дар святых покровителей… в общем, метафизика. Так или иначе, но сегодня рядом с нами живет целый деревянный народ, которому уже 300 лет, а будет и больше — деревянные люди практически бессмертны. Эдакие суперлюди: не стареют, не болеют, не мерзнут, не едят, не пьют (даже воду, не то что алкоголь), не потеют, не кровоточат… Но ожившие истуканы уязвимы перед водой, огнем и железом. Рана на теле истукана, в отличие от человеческого, не затягивается, а сильное ранение уничтожает его, что и произошло с Читарем — наставником героя-рассказчика и многих других деревянных людей, бывшим изваянием Андрея Первозванного. И все же деревянных людей среди нас много. Но они не бросаются в глаза живым, потому что таятся. Деревянный народ организован по принципу нечаевской организации — истуканы, «поднятые» в каком-либо месте, навек остаются «приписаны» к нему и знают только своих «оживителей». При этом они заботятся, чтобы их стало как можно больше, разыскивают все новых «своих» и проводят над ними ритуалы. «…Все истуканы держатся друг за друга, попавших в беду — выручает община».
О том, что в нашем мире много деревянных, роман точно гласит. А вот чем сей факт хорош, плох, чем он чреват для человечества, — с этим сложнее. О попытках захватить власть над людьми напрямую не говорится — напротив, в фокусе внимания оказываются ситуации, когда смертные охотятся за деревянными. Ожившие истуканы живут по-божески, по вере, в послушании своим старшим. Тоже род уязвимости.
«Ставь заборы и храмы — это твоя планида», — напутствует Читарь Антипа. «…Мирская власть нам без надобности… Покамест люди нам — не друзья. Мы выйдем к ним потом, спустя время». Но в романе не приходит время массовой экспансии деревянных людей и срыва масок. Происходит частный случай, когда один деревянный человек рассекретил себя, за что и поплатился, невзирая на помощь общины. Сверхзадача существования деревянного народа кажется нераскрытой.
О днях, когда закладывались истоки драмы, разыгравшейся в наше время, персонаж Рубанова Антип Ильин сказал очень точно: «Я там не был, нюхом не нюхал, пальцем не трогал». Потому «Человек из красного дерева» не историческое сочинение. Все апелляции Рубанова к петровским временам гонений на «идолов», все дореволюционные сценки и отсылка к первым годам советской власти, когда церкви снова разоряли, даны в авторском представлении и в контексте не исторической, а художественной реальности романа. Я не буду обращаться к исторической подоплеке, искать фактические ошибки или несоответствия официальным теориям. Сосредоточусь на литературной части.
Прочитав книгу, я, по закону парных случаев, нашла отзыв на нее в facebook литератора и культуртрегера Нины Дунаевой. Для начала она призналась в любви к книгам Рубанова. А потом «пригвоздила» «Человека из красного дерева» характеристикой: «неудачный роман… на фоне «Финиста — ясного сокола» это ощущается особенно остро». Аргументы: «Дело не в кинематографичности… и не в непроработанности образов (спорный вопрос, кстати), а в отсутствии философского скелета». Сравнивая две книги, Дунаева отметила «интересный прием, когда книга оказалась больше не о главных героях, а об их попутчиках» и создание принципиально новой мифологии — и, в противовес, в «Человеке из красного дерева» — «…лишь неоправданный замах на еще одну новую легенду, где героя мифического перемешивают с реальностью». Коллега тоже не вычитала в тексте сверхидеи, ради коей он писался; не нашла главного — смысла. Кроме того, Дунаева подбросила несколько метких замечаний. Нелогично, когда окружающие деревянных людей не замечают их неуязвимости и «нестарения»; огорчительно, что не прописано толком взаимодействие людей и идолов и перспективы их дальнейшего сосуществования. И, наконец, мелкий, но досадный укол: речь у всех героев одинаковая. Не без того. Яркая речевая характеристика дана лишь Щепе (Отщепенцу), не желающему жить по законам истуканов. Речь этого колоритного персонажа соответствует его комическому амплуа: он зарабатывает громадные деньги на удовлетворении стареющих дам — деревянное «орудие» не знает устали, а высокие помыслы Щепу не мучают.
Мои ощущения во многом совпадают с выводами Дунаевой. Вспомним вопрос: сделало ли историю эмоциональнее и интереснее то, что ее рассказывает главный герой? Увы, нет. Антип Ильин знает о своем прошлом, своем народе и его задачах крайне мало. Он мне напоминает Линду из романа «О дивный новый мир» — жертву авиакатастрофы, которая не могла поведать людям ничего о дивном новом мире, где царила сома… Это явно писательская задумка. Она правдоподобна, но обратная сторона ее — необъяснимость поступков главного героя-рассказчика и его ближайших товарищей. А это зря: перед нами роман идей, где мотивация героев должна быть прописана — иначе как им сочувствовать?.. Или я ошиблась с жанром?
Книга начинается лихо и криминально: «В начале весны, в последний день масленичной недели, в нашем городе произошло ограбление и убийство». Но детективный зачин после первых следственных действий на месте гибели коллекционера редкостей Ворошилова, из дома которого похищена голова деревянной скульптуры, — уходит с глаз читателя. Антип кается: «Наверное, уже понятно, что я и есть грабитель… На мне — несмываемый грех, смерть человека. И вечером я долго молюсь, поклоны кладу, стучу лбом об пол». Если бы это был детектив, виновник до последних страниц скрывал бы свою подлинную роль — как доктор Шеппард у Агаты Кристи. Но Рубанову не важно детективное начало. «Самопризнание» Ильина его рушит. Перед читателем — еще ладно, но он открылся дочери покойного коллекционера и сам пустил за собой погоню!.. Это меня смущает. По словам Антипа, деревянные люди привыкли прятаться, тому же самому он учит свою богоданную деревянную дочь Дуняшку. Зачем же он (точнее, автор) нарушил собственную заповедь? Да чтобы роман продолжался… Он продолжится и придет к драматической кульминации: загнанный в ловушку Антип убьет Читаря по его приказу и совершит над собой обряд, превративший его обратно в дерево, лишивший духа. «Но, может быть, я попробую, найду способ и пришлю весточку с глубоких спрятанных днищ. Пока прощайте» — это последняя фраза романа. Он одеревенел, но обещал вернуться… Для чего? Знает только автор или резной деревянный образ Николы Можайского, действующий в книге, точно крутой «решала»…
С «Урфином Джюсом и его деревянными солдатами» книгу Рубанова сравнили первые же рецензенты. Но я не вижу тут того же четкого противопоставления общества «нормальных» людей оживленным магией чурбанам. Деревянные нормальнее нас: физически совершеннее («истуканы все молоды и красивы, среди них нет ни толстых, ни кривых, ни горбатых») и помнят бога, которого смертные забыли. Их можно использовать во благо человечества: «Радиация на деревянных людей не действует, они могут свободно входить в заражённые зоны… могут сколь угодно находиться под водой… можно вытаскивать моряков из затонувших подводных лодок. Да хоть в космос запускать, безо всяких скафандров. Всех деревянных людей нужно… превратить в засекреченное боевое подразделение, чтоб они спасали живых смертных». Но до этого не доходит. А до чего доходит? Боюсь, опять до сатиры на ту же тему, что и в «Финисте…». Рубанов опять нарисовал общество, где есть обыватели и сверхраса. Но эта сверхраса ограничена в правах и возможностях: ее представители служат своей идее, которой в книге не видно, и ничего не делают для переустройства несовершенного мира!.. Антип Ильин — адепт идеи, которая ему внятна не целиком, а только ближайшим этапом, но он не может отступить, свернуть с намеченного пути. Все соблазны — призрак плотской любви, отцовство и гордыня мастера-древореза — ему вредны, ибо ослабляют его. Уж не современный ли он Павка Корчагин, готовый пожертвовать собой и другими во имя смутной цели? Между строк читается сарказм над служителями высшей цели (любой). Им не столько сострадаешь, сколько удивляешься — чего ради?..
Рубанов написал роман о тех, из кого бы гвозди делать, по бессмертному стихотворению Николая Тихонова. Но из дерева гвозди получаются хуже, чем из железа, вот в чем загвоздка…