Стихи
Опубликовано в журнале Урал, номер 7, 2021
Евгений Чигрин — поэт, эссеист, автор 7 книг стихотворений. Публиковался во многих литературных журналах, в европейских и российских антологиях. Стихи переведены на европейские и восточные языки. Лауреат премии Центрального федерального округа России в области литературы и искусства (2012), Международной премии им. Арсения и Андрея Тарковских (2013), Горьковской литературной премии в поэтической номинации (2014), Всероссийской литературной премии им. Павла Бажова (2014), общенациональной премии «Золотой Дельвиг» (2016) и Оренбургской областной премии имени Сергея Аксакова (2017). На иностранных языках книги Е. Чигрина выходили в Польше, Украине, Сербии. Живёт в Москве и подмосковном Красногорске.
Золото местных
Где-нибудь, может быть в Южном, сегодня снег:
Снег в октябре-ноябре там привычный ход.
Нивхи и айны танцуют небесный шейк,
Тот, о котором не пишут в журналах мод.
Да и другим автохтонам каюк давно,
К золоту местных сапсаны не знают путь.
Сабли японских циклонов — всегда кино,
Пагода в страшном и белом теперь по грудь?
Эта земля, как известно, конкретный факт —
На черепахах стоит (никаких слонов).
Древний правитель Фу Си видел в том фарт,
Сколько драконов назад, не скажу веков?!
Ангел в носках шерстяных и другой типаж —
Грубый старик — оба знали меня в лицо.
Вечность в карманах и смерть так и носят? — блажь
Или привычка? (Крути, Соломон, кольцо.)
Золото местных не вскрыто пока никем,
Старых фантазий вытянулись хоботки…
Ветер глядит в паранойю своих поэм,
Белое с белым выносит с утра мозги.
Если приеду, я знаю, услышу, что
Стильная вышла в старухи, художник мёртв.
Тот, кто имел на плечах самолёт-пальто,
Не улетел, а убит в перестрелке орд.
Мангровое
…Человек с головой пеликана верхом на варане
То появится, то исчезает, весь мангровый лес
Окружает его, пребывая в зелёной нирване,
Западающих в сумерки, вязких тропических мест.
Всё запутали мангры: в воде вырастают, а корни
Распускаются вверх, чтобы втягивать в лёгкие свет.
А когда Сатана выпускает по семьдесят молний
И по семь гримуаров читают семнадцать комет, —
Водяные деревья включают защитные смыслы,
Водяными губами отводят все молнии, и…
Водяные плывут, и хоронятся ложные крысы,
Застревают в листве заводящие в пропасти сны.
Парадизы москитов и райские кущи для гадов,
Конокарпус цветёт. Человек на варане верхом
Возникает опять в наважденье обманов и взглядов…
Весь диван пропитался смотрящим в болотное сном.
Полосатая тварь прогибается под человеком,
Дух деревьев тяжёл. Всё запутали призраки сна.
«Не считай миражом, кинофильмом, ни мангровым фейком», —
Всадник вышепнул мне, и душа тем была смущена.
Человек с головой пеликана… Ни сонник, ни Мессинг1
Ничего не подскажут. Идёт сновиденье ко дну.
Вспыхнул фосфором жук, точно мангровой рощи кудесник.
Кто-то умер? Не умер? Кто умер? Не умер? Не у…
***
«Вот и ты засыпай», — говорит манускрипт человеку…
А за окнами бродят уставшие псы и коты,
Обнимают дворы и задворки, как ближнюю Мекку,
У которой подходы и выходы больше грустны,
Чем иллюзии, что на деревьях растут в тёмно-синих,
В перламутрово-чёрных и всяких таких полуснах,
«Засыпай», — говорит книжка-фишка, а — слышится: «скинь их»,
А кого и зачем — не увидишь в миражных очках:
В правом стёклышке мгла, в левом, видишь, фигурка к фигурке —
В сизоватом тумане неспешно идут старики,
Бьётся что-то в груди, точно красное в песне-печурке,
Только ангелы знают, зачем эти двое близки.
Ту-ту-ту поезда, самолёты летают по плану,
Голубеет Маврикий, и в «космос таких не берут»…
Зигмунд Фрейд повздыхал, раскурил цвета рейха «Гавану»,
На сто пятой страничке в сангине заката Бейрут.
Домовой лепетнул: «Нет тут связи, захочешь — не свяжешь…
Засыпай в облаках муравьём, а в камене — сверчком,
На грифоне летай… растворись в двойнике-персонаже,
Что ни в сказке сказать, ни черкнуть ненормальным пером».
…Вот и сказки конец, если можно назвать это сказкой,
И куда эти двое за облаком без багажа?
Может, облако это, а может быть, домик с терраской?..
Из потрёпанной книжки слезой покатилась душа.
***
«Приятной ночи», — говорит покойник,
Башку просунув в мир из тех миров,
Куда распятый угодил разбойник,
А падший ангел выдворен без слов,
За что — известно. Говорит: «Скучаю, —
Худой мертвяк и — выпустил мышей
Летучих из болотных рук. — Мне б чаю,
Да с коньяком, чтоб разогнать теней
Тупое стадо — жуткая морока,
Я сам один из них, равно и ты.
Прикрой-ка штору, освещенья много
От фонарей до вышедшей звезды.
Мне вреден свет. Не помогла микстура:
Змеиный яд и корень табака.
Ну, наливай». Зевает. Смотрит хмуро.
Того гляди, покажутся рога.
Он прижимает зеркало к бокалу,
Не оставляя в зеркале следы,
Его миры текут в меня помалу,
Сгущается материя беды…
Мы быстро увеличиваем градус,
На лысине не циферки блестят?
Мои глаза выхватывают кактус,
Колючий, как сжимающийся ад.
Курильщики
«Смотри, опять курильщики до неба
Подняли дым, чтобы накликать Феба:
Рожденный в Дельфах лучезарен в тех
Местах, где берег — богова квартира
(Не совращает Сатаной де Ниро)
И в чистоту завёрнут детский смех».
Кто говорит? Весна и смертный малый,
И так приятны эти тары-бары,
Что можно смерть не видеть сквозь очки,
Чей розовый оттенок стал заметней.
Зима свалила, лайнер межпланетный
Вознёс её в воздушные круги.
Ушли в пещеры ветры-оккупанты,
Витают в небе мальчики-таланты,
С горошинку под ними материк.
Кто говорит? Ну, кто б ни говорил бы:
Двуногие, коровки божьи, рыбы,
Текущие миры в случайный стих.
Мы тоже пролетаем рядом где-то
На воробье слоновом в красках света,
И всякий раз обман как в первый раз…
Возможно, мы в раю? Ты скажешь: «Ой ли?» —
Из междометья вытянутся мойры
И включат свет Эдема… не для нас?
***
Бог знает, что себе бормочешь,
Ища пенсне или ключи.
Владислав Ходасевич
Жук-носорог в завершение лета нервозен:
По направлению к Истре замечен один,
В панцире чёрном, а лапки по колеру — осень —
Рыжие, если точнее. В высотах кармин
Хочешь Дианы, а хочешь Селены, как хочешь…
Пурпурный лист продолжает летальный полёт.
Вот ведь: не ищешь ключи, а чего-то бормочешь,
И Ходасевич зачем-то в гортани живёт.
***
…Бог старости дохнул, и — стал ты стар:
И зрение не то, и хуже виски.
Не привлекает, как вчера, вокзал,
Абстрактны и дракон, и василиски.
Откроет пасть закат — и день прошёл,
Вот так же Айса перережет нити…
Да ладно. Ну, щемит порой мотор.
Ещё глоток под персик или свити?
Смотри, вот жук чернее всех чернил,
На нём мужчина исхудавший катит,
А выше настоявшийся эфир,
И очевидно, Кто созвездья ладит.
Как стар он, этот, на большом жуке,
И на поэта не похож ни капли.
Но что-то есть в безумном старике…
Они к Парнасу, а потом на Капри.
***
Не женщина и не мужчина… Кто же?
Возможно, зомби? Не гони пургу.
Я изменился. Что-то носорожье
Трюмо отображает. Who is who?
В кого-то я… Да, все мы изменились,
Одевшись в маски аллегорий, и…
Кому-то звери в синих майках снились,
Мне птицы заморочили мозги.
Ну, первые пусть ходят, раз не в жилу
Летать с утра, вторым кто запретил?
Послушались дремучую сивиллу,
Несущую сыр-бор в нелепый мир.
И то сказать: мы ангелов прогнали,
Коньки откинул вещий серафим.
Кругом гуляют вороны и крали,
Сменился в организмах биоритм.
Так плохо, что с утра лакаю пиво,
Канадским лакирую вискарём.
Потом два глаза смотрятся фальшиво,
А третий глаз висит под потолком.
Прилягу на софу с ногами в небо,
Уйду в себя, стараясь вспомнить, кто
Такой я есть? Давай подсказку, репа…
И ты припомни, старый конь в пальто.
***
В длинной-длинной очереди утром
Мыслящий тростник стоял за чудом.
Много лет стоял он: ничего
Не случилось, кроме представленья
Ракурсов, событий мелкотемья…
Только в буквах-книжках волшебство
Дразнило-манило. Все лавстори
Стихли, как стихает в ванной море,
На душе чернильная тоска,
Словно позабыл домашний адрес
(Не хотел он быть частицей матриц).
Очередь ли, капелька, река,
Вещи в саквояже, солнце, дождик,
Облака, которые художник
Променял на новые штаны,
Превратились в пепельную дымку:
Сунешь руку в облако — в обнимку
С кем стоишь? Откроют челюсть сны,
Те, что видел Старший Брейгель в деле…
Кто последний? Многие хотели
И дождались кладбища, где все.
Что хотел сказать — забыл в отсеке
Серой массы. Тонет виршик в смехе,
Катит жизнь на этом колесе.
***
Не демон и не ангел, кто-то третий,
Из третьей сферы, если на круги
Разбить миры, мне говорит: ну где ты?
Запудривая полночью мозги.
А я припоминаю тех, кто жили,
Как ласточки с безумием в глазах,
Встречались. Пили. Что-то говорили,
Топили смыслы в разных пустяках.
Сынок Эреба, Бабушка с косою,
Возможно, сам кинжальный Азраил
Сравняли вас с потусторонней мглою.
Ещё не всех, осталось на гарнир, —
Сказал из двери выходящий некто
(Кому-то дверь, кому-то ревенант2),
Склубившийся из призрачного спектра,
Не больше метра, в общем, не гигант.
Я не заговорился: из фантома
Шагнул фантом (такой же бес в шкафу),
Откроет рот — там огненная домна
Сжигает элизийскую инфу…
В квартире сфера из неуловимых
Миров соткалась: адский филиал;
В трельяже насмехается алхимик,
Тряся башкой. Мозаика-кошмар
Вдруг начинает надо мной вращаться,
И в этом «вдруг» ещё не Танат, но —
Сигнал оттуда: нужно возвращаться,
Такое вот аидово кино.
Вспышка
Никуда не уйдёт от тебя весна,
Что красиво вписала туберкулёз.
Помнишь, циник с бородкой хлебнул до дна?
Сколько пролито было вишнёвых слёз
То ли сёстрами, то ли одной сестрой,
Разбери-ка — да стоит ли разбирать.
У старухи Морены легко с игрой:
Постучалась — пожалуйте умирать.
Бугорчатка — чахотка — грудная хворь —
Лихорадка весенняя — доктор Ч.
Что сказал бы фон Корен — брутальный тролль? —
Не ответит теперешний книгочей,
Не ответят и те, что ушли вчера,
Или те, что сегодня уже в раю.
Было солнце с утра фараоном Ра,
Детвора запускала огонь-змею.
Не отвалит Курносая, слышишь… Нет?
Не налить ли и нам? Подожди, дружок.
Засыпай. Сновидениям тыщи лет.
Закрывай-ка глаза, ты ещё не плох.
***
Ты тоже был чудовищем по сути:
Учился плохо, выбиваться в люди
Не силился, читал запоем сны,
Где борхесы ходили в кортаса́ры,
Плохие вина пили как нектары…
Косить под дурака в любые дни
Ты наловчился в жалкой глухомани —
То мнил себя шпионом на экране,
То частью экспедиции в Габон…
Колдун из синей книги в синем виде
Выкатывался… а училка: «Выйди
Из класса вон — позор и охломон», —
Вопила, как на сцене Дженис Джоплин,
Ты был никем, да и сейчас ты гоблин,
В карманах от жилетки рукава…
Зайдёшь в подземье: Бабушка-страшилка
Покажет фейс — проклятие! — училка!
Дым из ушей, на голове сова
В крови детей, да ладно-ладно, мальчик…
Ты постарел: про это верный чайник
Не раз свистел потрёпанной душе.
Что изменилось? Чаще стал в аптеку
Дверь открывать. Не склонишь жизнь к ремейку,
И поздно ехать к доктору Гаше3.
Девушка в синем
Сеанс зимы. В кинотеатрах — мрак.
Над крышей ангел держит ветхий флаг.
Затишье: ни «вампиров», ни знакомых.
Небедные отправились на юг
На вкус проверить солнечных подруг,
В прозрачных отразиться водоёмах.
Снег голубой, молочный вышел весь.
Раздулся воздух. Глянцевая смесь
Заката растекается над лесом,
В котором макабрических зверей
Не более, чем в небе журавлей…
Сгущённый мрак карминное порезал.
Ты здесь любил, поскольку молод был,
Ходил кругами, и крутил винил,
И забывался полудетским смехом,
Когда она ловила облака,
Сухою выходила из греха…
В сапфировый, подобно туарегам,
Закутывалась… С огненной водой
Дружила ночь: в бутылке дорогой
К утру не оставалось даже капли:
Не Капри тут, а — фокусник Восток,
На фоне сопок госпиталь и морг,
Музей, где есть скелет японской цапли.
Кто третьим был, теперь не важно, но —
Закончилось сердешное кино
В местах, где посейчас узкоколейка.
…Зачем и как вишнёвый срублен сад?—
Понять нельзя. Закрыл писатель сайт,
А у любви накрылась батарейка.
1 Вольф Мессинг (1899–1974) — эстрадный артист, менталист.
2 Фантом, призрак.
3 Поль-Фердинанд Гаше (1828–1909) — последний французский врач, лечивший Винсента Ван Гога.