Опубликовано в журнале Урал, номер 7, 2021
Мы ехали в Москву. Поездом. Вчетвером в одном купе: известный драматург, поэт, прозаик и я, прикинувшийся дядей Васей. Мы все были знакомы: они — трое — москвичи, я — «представитель уральской науки», пописывающий всякую мелочь — рифмованную и наоборот. Выпивка и беседа сделали свое дело: время исчезло, и казалось, вечность тянется в темном вагонном окне; пространство сузилось до нескольких квадратных метров, и тебе казалось, что это не поезд, а Москва близилась, качалась, внедрялась в прокуренное купе, в эту малюсенькую комнатку, в которой ты уже вполне внятно ощущал иное пространство — то ли каюты на корабле, идущем без капитана и без руля и ветрил, то ли хрущевского (народного) лифта, застрявшего черт знает где, или, напротив, двигавшегося по сантиметру в минуту, то ли вверх, то ли вниз, то ли в сторону (не понятно какую) с небольшими рывками и большой печалью. Такой печалью, которая изумляет…
Иногда же казалось, что это не каморка железнодорожная сжимается в кулак, сплачивая четвертых мужиков в продолговатую массу, как сладости, конфеты, халву и прочую тянучку-фигучку: ты чувствовал, как ты вырастаешь до размеров купе, силишься раздвинуть стенки-переборки и выбить перекрытие — в небо. В стесненности, в слепленности всего и всех воедино, в густоте сжатого пространства — воли больше. Не свободы, а воли думать, чувствовать, воображать, переживать и страдать…
Пьеса Надежды Колтышевой «Жизнь в розовом стрессе (железнодорожное кабаре в одном купе)»1 описывает не столько железнодорожный «розовый стресс», причем стресс коллективный — на троих, не только железнодорожное кабаре, цирк, ночной клуб etc, в которых все происходит, как говорят, «на слезе», «на смехе» (горьковатом и солоноватом от слез) и «на разрыв души» (как бы путешествующие ни хорохорились, ни иронизировали, ни мучили друг друга тем, чего уже нет), — жизни, — пьеса прежде всего показывает легкий и мучительный процесс превращения внутреннего мира человека — во внешний, равнодушный, или — бездушный, но деятельный и, видимо, кому-то необходимый. «В твой вагон вошла Любовь», а точнее — «любовь», и хронотопический, особенно хронологический спектр пьесы расширился, как зрачок вечереющего (или утреющего) неба. Любовь, Наталья и Сергей — вечны: им 130 лет, так долго даже не урбанизированные горцы не живут. «Вошла Любовь (или — любовь)» — кто это говорит? Бог? Время? Шекспир? Две женщины (как одна любовь) и один мужчина застряли в купе для проводников как проводники (любовь — тоже проводник, но в вечность, а не в Казань), проводники с любовью застряли в лифте, который то ли стоит на месте, то ли движется по горизонтали, то ли летит вверх (силой любви, естественно), то ли, летя в свою Казань, выписывают восьмерки (лист Мёбиуса), что равнозначно стоянию на месте, то бишь в вечности. Двуязычная Наталья, изучающая немецкий язык, отпугивает ангелов (вестников) любви свежеиспеченным языком Гете, Гельдерлина, Рильке и Гитлера. Моноязычный Сергей уже давно позабыл родной язык, говоря с собой и с кем угодно (но не с любовью) театрализованными цитатами. Еще один пассажир — некто или нечто Радио, который поддразнивает любовь, театр (Сергей) и судьбу (Наталья) и даже декламирует претенциозное, не совсем грамотное и, как всегда, напыщенное, пафосное и пустоватое стихотворение Николая Степановича Гумилева «Жираф» и пытается натянуть в прямом эфире на себя трусы и майку футбольного арбитра. Этот пассажир, ей-богу, очень похож на Государство (на Державу), которому, в сущности, всегда нечего сказать: поэтому оно брешет.
Сергей и Наталья — любовники. Любовники-vulgaris, то есть обыкновенные, обычные, когда любовь понимается и реализуется чаще как заурядный секс. Эти проводники (не вергилиевские и не гермесовские: вспомним стихотворение Р.М. Рильке «Орфей. Эвридика. Гермес») провожают не пассажиров, а друг друга — в пустоту, в смерть до тех пор, пока не появилась Любовь. Любовь преобразила путь проводников, и теперь это путь из мучеников в дети. Это уже не те проводники, которые перевозят людей через Волгу, это проводники, перевозящие себя через железные воды Стикса — туда и обратно: двуглавый и двуполый Харон.
Родная (Natalis [лат.] — родной) и Знатный (Sergius [лат.] — высокий, знатный) говорят на двух языках — русском и железнодорожном, но Родная еще использует немецкие словечки и выраженьица. Однако с приходом любви в вагон и в купе для проводников — они заговорили по-русски с любовным акцентом. Путь из Нижнего Уренгоя в Казань длится 13 часов 8 минут. Но следует заметить, что с приходом в пьесу любви в тексте открылись иные времена и пространства: кроме времени персонального («жизненного») открылись, распахнулись времена социальные, физические (движение поезда!), психологические, эмоциональные, межпространственные, онтологические, божественные, вечные и духовные. Мы все — проводники. Проводники своих предков и детей — в любовь. Но чаще получается — в смерть. Любовь входит не во все двери, дворы, квартиры, дома и души…
Купе проводников в пьесе — это горизонтальный лифт: поезд, в поезде вагон, в вагоне купе (особое!), в купе наши представления о хронотопе бытия, о времени и пространстве, — Кристиан Нолан отдыхает. И все футуристическо-космическо-фантазийно-астрофизические фильмы — тоже отдыхают. В них нет Шекспира. У Н. Колтышевой есть: любовь — это оператор, усиливающий функционирование вещества и существа бытия-бытования-наличия. Недаром в идеографической памяти языка человеческого и в человеке (в его сознании) главным словом/понятием является глагол «быть» и его отрицательная форма «не быть». Быть или не быть?! — мужа любви и Любови зовут Гамлет. Гамлет Габдрахманов. А еще в тесном и плотном купе с призраком Гамлета и любовью-Любовью едут В.Г. Коняев, дед драматурга, Коляда, Сашуня из Ниццы, Ференц Лист, Татьяна Черниговская, Германия, Россия, Лондон, Ленин, Анжелика Варум, Красная Шапочка, театр со всеми его актерами и потрохами, Баба Яга, принцесса, принц, король, садовник, Диоген, Гитлер, собственно РЖД, Шиллер, Гете, Шарль Перро, бабушка, разбойники, братья Гримм, Мария Мендель, ведущий экономист Свердловской дирекции тяги, все Веры и все Надежды, Николай Гумилев, жираф, Анна Каренина, Зинзивер — еврей, Апрелия-Алели, Ревизор и ревизор, волшебник Альманзор и др.
Когда дочитываешь пьесу, начинаешь недоумевать и изумляться: в купе едут любовь и два десятка призраков, или все персонажи и любовь располагаются в призрачном купе? — этот вопрос не может иметь ответа: коли «быть или не быть?» является вопросом неотвечаемым. Да и Любовь — не призрак Офелии. Или… Концептуальный, образный, драматургический, художественный уровень пьесы очень высок: будто над равнинами и впадинами современной словесности вырастает возвышенность — сопка Шекспира.