Роман
Опубликовано в журнале Урал, номер 7, 2021
Борис Телков — член Союза писателей России. Автор более тридцати книг. Лауреат нескольких всероссийских литературных премий. В настоящее время редактор журнала «МАКАР». Живет в Нижнем Тагиле.
I. Прошэн ми помуц!..
И пан Антоний взвился надстолом смерчем, и осыпал собравшихся заводских чиновников польской площадной бранью. Все вжались в стулья, боясь, что сейчас их закружит ураганом по кабинету и выбросит в окна вместе с чучелами животных и минералогическими горками, но главноуполномоченный неожиданно на самой высокой ноте и на самом грязном отборнейшем мате с хрипом повалился в кресло.
Что было дальше, Кохановский не помнил.
Когда он открыл глаза, увидел яркий свет и кого-то высокого, в колыхающихся ослепительно белых одеждах.
— Джень добры… Бозже…
Антон Болеславович понял, что он уже на небесах. Его переполнило ощущение величия и великолепия горнего мира и одновременно свербила трусливая суетная мыслишка — что произошло там, на грешной земле, после чего он вознесся на небеса. Мешала проникнуться сознанием всей значительности момента какая-то тень сбоку, согбенная фигура.
«Надо полагать, это он… искуситель! — догадался пан Антоний. — Ишь, враг рода человеческого, охотится за моей душой! Хочет перехватить… Нет, не получишь!»
Кохановский хотел перекреститься, но не смог поднять руку — настолько был слаб. И все же его жалкое шевеление было замечено. Дьявол встрепенулся и… голосом главного врача госпиталя участливо спросил:
— Ну, как вы, дражайший Антон Болеславович? Что ж вы нас так пугать изволите, а?
Пан Антоний тяжело, как загнанная старая лошадь, вздохнул и сомкнул веки — он все вспомнил…
Как это мерзко, как обидно — быть готовым к встрече с Всевышним и вдруг вернуться вновь на грешную землю и увидеть услужливую физиогномию одного из своих подчиненных. Боже, за что?!..
— Ест ми недобже… — простонал главноуполномоченный и, как смог, отвернулся лицом к стенке…
Он не хотел никого видеть и даже говорить на чужом, вернее, чуждом ему языке.
Еще за несколько дней до этого нервного срыва Антон Болеславович вдруг ясно понял, что он попал в капкан, из которого ему никогда не вырваться. Похоже, что в ненавистном ему Темноводске окончится не только его карьера, но и жизненный путь. Еще немного, и, как говорят в здешних краях, отнесут его в березки… Как обидно! Почему именно Темноводск?! В жизни было столько возможностей умереть в более достойных местах.
Первое дурное предчувствие появилось намного раньше, едва ли не с самого приезда в Темноводск, когда он увидел клубы черного дыма, висящие над заводом, и угрюмые, заросшие до бровей лица рабочих. Даже у заводских служителей было стальное пожатие руки, а пальцы какие-то кривые, как корни. Казалось, они с трудом держали в руках перо, а сюртуки, пусть даже из самой дорогой ткани, смотрелись как на корове седло. Оно и понятно, все они — в недалеком прошлом дети доменных, слесарей, рудокопов…
За обедом, на который он иногда приглашал служащих — узкий круг! — чтобы в непринужденной обстановке обсудить кое-какие щекотливые вопросы, они перебрасывали из одной руки в другую ложки и вилки, потому что никак не могли запомнить правила столового этикета. Ножом им легче зарезать человека, чем отделить от котлеты небольшой кусочек. А вилку они вообще не воспринимали как столовый прибор! Пан Антоний был уверен, что дома они обходились обглоданной деревянной ложкой.
Конечно, можно было расслабиться и не обращать внимания на этих дикарей, но… тут есть маленький, как говорят французы, nuance…
Князь при подписании контракта о назначении пана Антония на место главноуполномоченного Темноводских заводов поставил условие.
— Милейший Антон Болеславович, всем известно, как я не люблю заниматься заводскими делами… — утомлено заявил их сиятельство, покачивая ногой в туфле тончайшей кожи. — Мне по душе более изящные материи, искусство, например… поэтому прошу вас, сделайте так, чтобы моя голова была свободна от неприятностей. От того, насколько успешно вы справитесь с этой задачей, зависит, как долго вы продержитесь на посту главноуполномоченного… Вам все понятно?
Кохановский улыбнулся и склонился в почтительном поклоне, и тут нечистый — коммерческий черт! — дернул его поставить князю ответное условие:
— Думаю, ваше сиятельство, в моей службе на новом посту было бы больше рвения, ежели бы я мог рассчитывать на двенадцать процентов с прибыли.
Князь едва не поперхнулся, отхлебывая свой утренний кофе с ликером.
— Хм, однако вы… — заводчик удивленно вскинул брови и слегка задумался, подбирая более деликатное слово, нежели то, что первым пришло в голову. — Господин Кохановский, вы — ловкач! Из моих соотечественников никто бы не дерзнул на такое заявление… М-да…
Князь еще некоторое время думал, даже покусывал край губы. Антон Болеславович догадался, что тот борется с желанием послать его вон. Кохановский готов был уже взять свои слова обратно, но не знал, как это сделать.
Хозяин опередил его. Хлопнув ладонью по колену, он сказал:
— Хорошо, договорились… Что ж, может быть, это к лучшему! Я вижу, вы умеете считать деньги. Надеюсь, не только свои, так что не забывайте и про мое условие! Баста!..
Последнее было сказано таким тоном, что пан Антоний пожалел, что выскочил со своими двенадцатью процентами.
Прошло три года. От английских и французских фабрикантов по-прежнему приходят жалобы на плохое качество железа темноводских заводов, цены падают. Хозяин требует от него выпуска такого железа, которое, выражаясь словами князя, «не содержит зерен, сжато и пузырчато, как того ищут фабриканты». Легко сказать! Да местные мастеровые просто-напросто не понимают запросов заграничных заказчиков. Даже после того, как были уменьшены цены на железо на один фунт стерлингов, число продаж почти не увеличилось.
И при этом служители крайне самолюбивы и уверены в том, что все им под силу! Он который год пытается убедить хозяина закупить паровые машины и станки в Европе, а местные механики — толоконные лбы — твердят: неча покупать, сами смастырим. Негоже брать чужое. Нам чужого не надоть. Дескать, потом что сломается, к немчуре или к лягушатникам обращайся да денежки плати…
Да, господа хорошие, придется заплатить, тут уж, как говорится, пшепрашам, но зато хлопот никаких!
Казалось бы, им давно уже можно смириться с тем, что запад далеко впереди по пути прогресса, — так нет! — эти бороды постоянно с европейцами соперничают и показывают им прокопченную фигу размером с картофелину. То с паровыми машинами своими лезут, то с молотами… Собрать бы всех этих сумасшедших да и отправить куда-нибудь подальше, чтобы не мешали ему наводить свои порядки!
Разве с такими людьми можно поднять дело и заработать на нем?! Да что заработать — выжить бы! Сердце уже бренчит, как коровье ботало…
Но это еще не все здешние мерзости… Кого бы он отправил в первую очередь в кандалах да в Сибирь, так это старообрядцев. О-о, это еще та каста! Государство в государстве. Здесь, на Урале, все насквозь пропитано их идеями и верой. Они — всюду! Почти вся заводская верхушка крестится двумя перстами и тайно посещает свои скиты в горах и лесах, где живут раскольничьи попы. Да что в лесах! Темноводск весь в паутине их связей и подземных ходов, по которым можно проехать чуть ли не на тройке. Поговаривают, что и отцы-основатели заводов тоже были из этих…
Все непонятное и неуправляемое, что происходило на заводах, не то чтобы пугало, а раздражало вспыльчивого главноуполномоченного. А здесь, на Урале, за что ни возьмись, все странно и неприемлемо для всего цивилизованного мира!
В Петербурге живут более понятные люди, и с ними можно делать коммерцию, а тут все вязнет. Крикнешь в пустоту: «Да!» А эхо приносит: «Нет!» Кто отвечает? Непонятно, но на деле получается «нет».
Чтобы сдвинуть дело с мертвой точки и хоть как-то разбавить окружение людей, похожих на чугунные болванки, Кохановский уговорил хозяина пригласить на свои заводы специалистов из Европы. И они с радостью ринулись на зов! Специалисты разных чинов, рангов, сословий слетелись на Урал, как мохнокрылые на огонь…
«Ну, сейчас мы покажем этим бородачам, как надо работать! — радовался пан Антоний, когда во двор управления въехала первая пролетка с иноземцем. — Проше, господа, проше!»
Через месяц прикатила другая пролетка, третья… На главных улицах Темноводска зазвучала английская, французская, немецкая речь. Некоторые специалисты приехали со своими женами и подругами, что тут же повлияло на гардероб местных красоток.
Пан Антоний взбодрился. Он чувствовал себя испанским завоевателем, принесшим культуру островитянам. Он так увлекся вдруг открывшейся светской жизнью, что на некоторое время забыл про заводские дела.
Кохановский готов был простить гостям все, только бы иметь возможность слышать их благородную речь и любоваться изысканными манерами. Увы, это погружение в европейскую жизнь было недолгим!
Во-первых, иностранные специалисты, окунувшись в заводскую жизнь, как-то быстро потеряли весь свой лоск, научились пить водку и сквернословить, как заправские углежоги. И при этом неустанно строчили доклады (как европейцы!) — дайте то, дайте сё, нужны деньги. А кому они не нужны?!
Во-вторых, петербургская контора забросала Антона Болеславовича письмами, в которых настойчиво спрашивала, как проявили себя на заводах европейские светила и какие достигнуты успехи. Почему темноводское железо по-прежнему не востребовано заграницей и что сделано для извлечения меди из колчедана?
Одним словом, Кохановский вынужден был задать эти же вопросы наемникам, и ни от кого он не смог добиться более-менее вразумительного ответа. Не исключено, что их европейские мозги смерзлись на уральском морозе, но при этом инженеры справно получают баснословные деньги и, как выяснилось, еще более сказочные убытки приносят своей деятельностью…
Взять хотя бы эту необъяснимую историю со своенравной темноводской медью…
Инженер-химик из Баден-Бадена в течение первого года построил завод по производству серной кислоты. Именно ею предполагалось выжигать медь из сернистых колчеданов. Производительность — аж до 300 пудов руды в сутки! Там, у себя в Европе, под приглядом профессора Ле Пле он уже не раз обрабатывал серной кислотой бедную (в обоих смыслах) медную руду. Насколько безоговорочно выделялась медь в лаборатории, столь же непонятно она себя повела здесь, на Урале. Два года бился инженер с колчеданами. Процесс не шел. Руда никак не обогащалась. Не обогатился и Темноводский завод, потеряв на безуспешных экспериментах химика более ста тысяч рублей серебром.
Князь приказал гнать немца в три шеи. Были приглашены шведские ученые, отец и сын. Один умнее другого. Папаша — научное светило, профессор Гельсингфоргского университета! Через полгода они расписались в собственном бессилии. Был еще француз, который тоже ничего не добился от колчедана и, удрученный, уехал домой…
На этом битва за металл, а конкретно — за медь, не закончилась.
Последний специалист по извлечению меди из руд довел пана Антония до сердечного приступа, после которого он и оказался в постели…
Управляющий Гунгенбургской фабрикой красок прибыл в Темнововодск год назад. Пана Антония предупредили, чтобы он повнимательнее присмотрелся к этому немцу, был настороже, ибо слышали о нем дурное. И не ошиблись! Кохановский так и не смог понять, чем же занимался специалист на заводе в течение года. Никаких отчетов о проделанной работе он не писал, разговаривал только на родном языке да в таком непозволительном тоне, словно пес лаял, одним словом, вел себя дерзко, за что и был уволен на вчерашнем совете.
Так и не далась темноводская медь иноземцам светилам!
***
«Даже руда переняла характер этих твердолобых аборигенов… Или наоборот», — с досадой подумал Кохановский и тихонечко, так чтобы не заметил врач, сменил положение в кровати. Левая сторона груди как отнялась…
Да-а, увольнение наглого немца дорого далось пану Антонию…
И Кохановский вновь погрузился в грустные размышления о своей судьбе.
Все в ней было как-то не так, как хотелось и грезилось в юные годы. Получилось нечто густо присыпанное солью тревог и щедро политое уксусом досад и обид.
Его отец, кряжистый, поросший пегим волосом, как валенок, пан Болеслав, воевал в двенадцатом против русских и за храбрость даже был удостоен награды из рук самого Буонапарте.
После войны жизнь в Польше стала налаживаться. Русский царь Александр дал полякам различные послабления. Молодой Антоний обучался в университете, познавал азы коммерции и в самом недалеком будущем видел себя успешным торговым представителем какой-нибудь крупной фирмы. А там скачками вверх по карьерной лестнице!
Французская революция всколыхнула Европу. Всем нестерпимо захотелось свободы и независимости. Польша, конечно же, поддержала эту заваруху.
Если б Россией правил Александр, то, возможно, Польше что-то бы и перепало, но при Николае полякам этот номер не удался.
Сейчас, спустя двадцать лет, пан Антоний никак не мог понять, какой леший затянул его в эту кровавую историю. Ведь он сугубо мирный человек, у него нет ничего военного, кроме отцовской сабли.
После первого же боя, даже не боя, а стычки, Кохановский был взят в плен с позорным, но легким ранением в ягодицу. И тут началась его другая жизнь, хотя он был уверен, что не будет вовсе никакой, — его просто-напросто расстреляют…
Недоучившегося коммерсанта вызвали на допрос к человеку в голубом мундире. У него было удивительное лицо: губы доброжелательно улыбались, а глаза прожигали холодом. Пан Антоний не знал, на что смотреть. Одним словом, после продолжительной беседы тет-а-тет он не просто сдал своих соратников, но дал подписку о дальнейшем сотрудничестве с третьим отделением жандармерии.
Его отпустили на свободу, и даже более того — отсчитали денег и помогли продолжить образование, но уже в Петербургском университете.
Кохановский решил, что теперь его, как агента, будут терзать разными опасными и пакостными заданиями, тоскливо оглядывал дальние захолустья, куда можно сбежать, но, к большому удивлению и радости студента, «голубые мундиры» о нем почти не вспоминали. Иногда просили написать отчет о настроении среди молодежи, о разговорах среди студентов-поляков. Но это ведь мелочи? Что ж не написать… После того как Антоний вышел за стены университета, о нем, казалось, и вовсе забыли…
Как ни странно, ему запретили выезд за границу. Оказавшись в Париже, он решил больше никогда, никогда не возвращаться в Россию, забыть все, что с ним происходило, как страшный сон.
Возможно, Антоний Болеславович так и остался бы навсегда в Европе, если б однажды не узнал, что известному в аристократических и коммерческих кругах русскому князю срочно требуется главноуполномоченный заводов на Урале. О щедрости хозяина ходили легенды.
И пан Антоний сломался, поддался искушению. Эх, вернуть бы то время, он бы ни за какие блага не стал бы вновь связываться с русскими! А тогда он был уверен, что ему откажут, так, почти шутки ради, решил крутнуть рулетку судьбы, и… случилось зловещее чудо! — петербургская управа выразила готовность обсудить контракт.
Кохановский был так поражен этим, что не мог удержаться от вопроса:
— Господа, перед вами прошло столько достойных людей, почему выбрали меня?
Чиновник поскреб седой бакенбард, подвигал всклокоченными бровями, неохотно буркнул:
— А-а, причуда князя…
Кохановский не знал, обидеться ему или стерпеть такой ответ, но служащий сподобился все же объяснить выбор князя:
— Не у всех есть сабля, подаренная самим Наполеоном… Прости Господи!
Позже пан Антоний узнал, что князь являлся фанатичным поклонником Наполеона и собирал в коллекцию все, что имело хоть какое-то отношение к гениальному полководцу. В свое собрание он даже купил дочь его брата — очень дорого! На ней пришлось жениться, правда, ненадолго.
Если бы отец, погибший от ран, узнал, что его сын будет прислуживать русскому князю, он, наверно, зарубил бы его этой же саблей, хотя, с другой стороны, русским заводчика можно было назвать лишь с большой натяжкой…
Он с рождения жил в Европе, то в роскошной вилле в Италии, то в Париже. В России бывал крайне редко, а на Урале — никогда. По-русски не говорил, да и свои заводы в глаза не видел.
Нынешний российский император, гонитель поляков, недолюбливал князя и разговаривал с ним сквозь зубы. Будь его воля, Николай забрал бы у него все заводы и виллы, а самого упек в Сибирь.
То, что уральский заводчик не люб царю, пан Антоний понял уже через месяц работы с ним — о Кохановском неожиданно вспомнили «голубые мундиры» и предложили отсылать им различные интересующие их сведения о самом хозяине, его доходах и их предназначении, а также о политических взглядах.
Заметив смущение и душевные терзания Антона Болеславовича, вербовщик дружески похлопал его по плечу:
— Да бросьте вы страдать, дорогой Антон Болеславович! Князь — такая особа, что за ним присмотр нужен. И он знает об этом, даже привык! За ним с отроческого возраста хвост болтается. И не только с нашей стороны, заметьте! Чтобы облегчить ваши муки, посмотрите, что о пятнадцатилетнем князе писал инспектор флорентийской полиции… Читайте вслух!
Пан Антоний со вздохом взял в руки пожелтевшую бумажку:
«Несмотря на крайнюю молодость, уже замешан в скандальных делах с женщинами. Общается с другими распущенными юнцами нашего города и иностранцами, при отсутствии моральных принципов. Известный тосканец Карло Печчи [Pecci], хирург в Милане при бывшем французском правлении, учит его итальянскому, потакает его прихотям и исполняет галантные поручения».
— Ну вот, а вы еще терзаете себя! — хохотнул штатский с военной выправкой. — Золотая молодежь!
И вновь Антон Болеславович попал между молотом и наковальней — князь требует повысить качество железа и увеличить его продажу, третьему отделению нужен сам хозяин и его коммерческая деятельность. Все дергают, угрожают бедному пану Антонию, а кто же его пожалеет?
Эх, зря он погнался за золотым тельцом! Лучше быть бедным шляхтичем с голым задом, скакать против ветра по своим скудным полям за несчастным, возможно, единственным зайцем в округе, чем оказаться в этом диком краю, среди непонятных ему людей…
Стало совсем плохо, не хватало воздуха.
— Прошэн ми помуц… — простонал Кохановский и повернулся в ту сторону, где сидел доктор. Или дьявол. Стул был пуст.
Вот так всегда.
II. Пиявицы для их сиятельства
Как и пан Антоний, главный врач госпиталя Семен Никанорович Лутков тоже был в Темноводске человеком пришлым, не родным. У него также накопилось преогромное недовольство местным населением, и тоже в основном старообрядцами. Они готовы были умереть от какой-нибудь пустяковой болячки, но не пустить в избу лекаря и даже находили в этом религиозное геройство. Умирали целыми улицами от оспы, но не хотели ставить прививку — антихристову печать.
Многие из тех врачей, кого заводская управа нанимала для работы в темноводском госпитале, не приживались: уже через год, сославшись на расстроенное здоровье, «посторонние» уезжали куда-нибудь ближе к столицам. Здесь их не удерживало даже довольно высокое жалованье.
А Лутков задержался! У него было все же меньше претензий к заводскому поселку и его обитателям, нежели у прежних врачей и самого главноуполномоченного. Возможно, у Семена Никаноровича просто-напросто было меньше запросов. Прежде всего он был человеком одиноким, вдовым, а это существенно облегчало жизнь в матерьяльном плане. Ни тебе шляпок, ни шубок, ни, извините, подвязок. Хотя ночами тоска порой так сжимала дряблое сердце главного врача, что он с удовольствием потратился бы не только на подвязки, но и на прочие дамские стыдные штучки.
Из всего этого следует, что Лутков был человеком не старым, но и юнцом его тоже не назовешь. Волос на голове изрядно пообтерся и изменил цвет со светло-русого на какой-то линяло-рыжий. Время от времени его мучили боли в спине, поэтому при дамах и даже при начальстве он вскакивал со стула без былой резвости и отпускал поклоны не столь глубокие, что, при желании, можно было счесть за неучтивость или даже вольнодумство. Грандиозных планов, таких, как оздоровить все население Темноводска, Семен Никанорович не имел. Его вполне удовлетворяла спокойная жизнь, которую обеспечило ему заводское управление: жалованье в 1400 рублей ассигнациями в год, роскошная по местным меркам квартира с прислугой, провиант и экипаж для служебных поездок.
Несмотря на то, что всевидящая заводская управа не поощряла частную практику, считая, что у главного врача и без того полно дел в госпитале, Лутков иногда нарушал этот запрет, особенно если клиент попадался обеспеченный и щедрый, а еще лучше, если им оказывалась дама, да еще молодая. Ухаживая за ее трепетным телом, прикладывая ухо то к ее обнаженной, покрывшейся мурашками спинке, а то и к холмику груди со сжавшимся от прикосновений в коричневый комочек соском, Семен Никанорович отогревался душой, а ночью видел всякие сладкие сны…
Правда, с тех пор как главноуполномоченного Темноводских заводов на совещании едва не хватил удар, Лутков на время прекратил все частные визиты. Не до дам-с! Все свое свободное время он старался проводить подле «главного больного». Поставить Кохановского на ноги было не только делом чести, но и прекрасной возможностью попросить прибавку к жалованью.
Изрядно мешала выздоровлению ипохондрия, в которую впал после приступа больной. Целую неделю Кохановский отказывался от еды, лекарств и даже разговоров. Завернувшись по самую шею в одеяло, он молча смотрел в окно. Хорошо, если глаза пана Антония при этом были открыты, а то случалось, что он их закрывал, и главный врач начинал паниковать, не отдал ли концы сердешный или того хуже — помутился рассудком. Трогать больного, проверять пульс или — боже упаси! — прикладывать зеркальце ко рту Лутков не решался. В таких случаях он склонялся над Кохановским и рассматривал его вислые шляхетские усы — от дыхания некоторые волоски шевелились.
Кризис миновал два дня назад. Узнав, что в Англии появился покупатель, пожелавший приобрести темноводское железо за большую стоимость, чем предлагали другие, Кохановский оживился и попросил куриного бульона. К вечеру он встал на ноги и прогулялся по парку. Доктор следовал за ним тенью, как гриф за раненым буйволом.
***
На следующее утро пан Антоний уже сидел за столом в своем кабинете в заводской управе. В открытое окно струился воздух, в котором запах цветущей сирени смешивался с прогорклым дымком с завода.
Как ни странно, настроение было прекрасное! Он поймал себя на мысли, что ему нравится рыться в бумагах, накопившихся за время болезни, чувствовать себя вершителем судьбы завода и его работников, но больше всего главноуполномоченный радовался отсутствию в комнате доктора. За время болезни он ему изрядно надоел, как и его лекарства.
Прежде всего Кохановский просмотрел письма, пришедшие из главной петербургской конторы и от самого князя. Никакой угрозы его существованию они не содержали, если не считать последнего, от хозяина.
На первый взгляд письмо казалось безобиднейшим, а если вдуматься, довольно странным и даже обидным…
Князь предлагал ему направить немедля старшего лекарского ученика госпиталя Петра Мальцева в Тюмень… за пиявицами. Как вам такое?! Пан Антоний мог понять, когда ему было велено снарядить людей за пенькой, лесом, кирпичом, наконец, но… за пиявицами?! Что это? Жителям Темноводска на самом деле нужны эти твари или это изысканная издевка? Дескать, не можешь наладить выпуск правильного железа, так займись кровососками. Может, это у тебя лучше получится…
А ежели князь тонко намекает, что он, Кохановский, и есть пиявица, присосавшаяся к его заводу? И что за гусь такой Мальцев, что о его никчемном существовании известно самому хозяину? Не доносчик ли он, тайный осведомитель? Может случиться так, что ему, пану Антонию, поручено третьим отделением следить за князем, а тот в свою очередь имеет свои глаза и уши тут, в Темноводске? Получается, кто кого…
Антон Болеславович нервно пощипал усы. Престранно все это… Что, их сиятельству не о чем думать в солнечной Италии, как о темноводских пиявицах, будь они трижды неладны?! Понятно, когда хозяин интересуется выплавкой железа, меди, намытым золотом, но… пиявицы?!
Легкомысленное настроение с легким свистом, как пугливая птичка, улетучилось в форточку, а вместо него вползли, кое-как протиснувшись, беспокойство и душевная маета.
Эх, опять придется вызывать этого эскулапа…
Лутков появился мгновенно, словно стоял за дверью. По перекошенному досадой лицу Кохановского он понял, что о выздоровлении пана Антония можно забыть, а значит, и об увеличении жалованья.
— Разлюбезный доктор, ваши эскулапы терзают больных пиявицами? — вместо приветствия резко спросил Антон Болеславович.
Семен Никанорович застыл с протянутой для пожатия рукой. Он был в замешательстве.
— А что случилось? Пиявица — это… это… не анаконда, прости господи. От нее одна польза… Еще в прошлом веке великий Карл Линней дал пиявице латинское название «Hirudomedicinalis» — пиявка медицинская и причислил ее к лекарственным средствам. Лично я из дома без пиявицы не выхожу…
Кохановский брезгливо осмотрел доктора.
— И на какое место вы ее, извиняюсь, садите? Только не показывайте, скажите так…
— Ха-ха, вы не поняли! Я хотел сказать, что к страждущим без пиявиц не хожу. Вот, смотрите, какая прелесть! — И доктор извлек из саквояжа пузырек, в котором плавало нечто похожее на связанные в узел черные шнурки.
— Сделайте одолжение, мой друг, уберите эту мерзость! — Главноуполномоченного передернуло от увиденного.
— Антон Болеславович, извините, не понял вашего вопроса… — доктор в растерянности развел руками. — Почему вас заинтересовали пиявицы?
— Меня?! — Кохановский даже фыркнул от возмущения. — Отвратительнейшие гады!
— Ну не скажите, дорогой Антон Болеславович! — Лутков хотел вновь достать из саквояжа заветную баночку, но главноуполномоченный остановил его взмахом руки, дескать, увольте от этого зрелища. Тогда доктор решил подойти с другой стороны. — Хорошо, а вам нравится наша местная Клеопатра, мадам Пискунова? В ее гостеприимном доме многие господа с приятностию проводят вечера…
— Ну, да, недурна-с…
— Недурна?!.. Красавица, каких еще поискать — как блестят глазки, щечки, что заря, в танце — огонь! А вы видели, какая у нее роскошная…
— Угомонитесь, доктор! Жениться вам надо, вот что я вам скажу.
— С превеликим бы удовольствием, Антон Болеславович! — Семен Никанорович разволновался не на шутку. — Хорошо, о прелестях этой дамы мы поговорим позже… Я только хотел сказать вам по секрету, что своей красотой она в некотором роде обязана… пиявицам. И не только она! Многие темноводские прелестницы перед балом подсаживают за ушки пиявиц — отсюда и колдовской блеск в глазках, и румяные щечки… Поверьте мне как доктору — не однажды сам помогал дамочкам наводить красоту. Им для амурных побед, а мне, старику, приятно…
У пана Антония был вид ребенка, перед которым разобрали механического соловья — вместо чудного пения остались лишь пружинки, болтики, винтики…
— Да что ж вы, друг мой, такое говорите?..
Доктор вздохнул.
— Увы! Порой секрет красоты до обидного прост.
Мужчины некоторое время удрученно молчали. Семен Никанорович уже сожалел и даже чувствовал некоторую неловкость, что невольно выдал дамские секреты известной особы, а главноуполномоченный некстати вспомнил, что на прошлом балу танцевал с этой самой Клеопатрой Пискуновой и нашептывал ей на ушко всякие вольности. Девушка звонко смеялась, а Кохановский любовался ее нежным розовым ушком, даже еле сдержался, чтобы не чмокнуть его. Видел ли он следы укуса пиявицы, Кохановский не помнил.
Мысли о красавице отвлекли пана Антония от вопроса, ради которого он вызвал к себе эскулапа, но через некоторое время он всё же вспомнил, для чего ему потребовался Лутков.
— Ладно, Семен Никанорович, перейдемте к главному. На днях я получил письмо от князя, в котором он предлагает отправить старшего лекарского ученика Мальцева… Кстати, состоит ли такой на службе?
— Ну да, есть такой… А что случилось?
— Сейчас узнаете! Так вот, их сиятельство предлагает отправить эту особу на поиски дорогих вашему сердцу пиявиц. Не кажется ли вам, доктор, сие письмо весьма странным?
Главноуполномоченный вопрошающе вперил свой суровый взор в эскулапа, а тот стоял в глубокой задумчивости, то сжимая губы гузкой, а то вытягивая уточкой.
— Доктор, прекратите кривляться! — не выдержал пан Антоний. — Я жду ваших соображений…
— М-м, на первый взгляд да, как-то удивительно выглядит это распоряжение князя… — пробормотал Лутков. — Хотя если подумать…
— Так подумайте! — нетерпеливо вскричал Кохановский.
Доктор вздрогнул и боязливо покосился на главноуполномоченного.
— Хотя если подумать… — вновь повторил он.
Пан Антоний уже нервно терзал усы и кровожадно вращал глазами.
— Хотя если подумать, — Семена Никаноровича со страха словно заклинило на этой фразе, и он затараторил, стараясь быстрее соскочить с нее: — Князь проживает в просвещенной Европе, где медицина высоко ценит лечебное действие кровопускания, поэтому, я думаю, он проявил хозяйскую заботу и поэтому предложил закупить пиявиц в Тюмени. Вот.
— Хорошо… Предположим, что так… — заложив руки за спину, пан Антоний прошелся по кабинету. — А откуда он узнал, что у нас недостаточно этих… гадов?
Кохановский вновь насадил врача на свой инквизиторский взгляд.
— М-м-м… возможно, это стало известно их сиятельству из моего письма в петербургскую контору о необходимости закупок некоторых лекарств, — осторожно, боясь вызвать гнев Антона Болеславовича, предположил Лутков. — Князь разумно счел, что дешевле купить пиявиц у местных жителей, занимающихся этим промыслом, чем через аптеку. В озерах вокруг Темноводска их уже всех переловили, я обращался за помощью в губернское управление — бесполезно! Конечно, мы ж не какая-нибудь столичная больница — они там в год по десять тысяч пиявиц употребляют! Наша страна поставляет их миллионы в Европу! Доходы от этого сравнимы с продажей зерна, а нам выдают этих, как вы изволили выразиться, тварей чуть ли не поштучно на страждущего! А еще…
— Довольно, голубчик, угомонитесь!.. Я уже понял, что без пиявиц ваш госпиталь пропадает.
Кохановский облегченно вздохнул — значит, в письме не содержится никаких аллегорий и прочих словесных фата-морган. Госпиталю на самом деле нужны пиявицы. Вновь повеяло из форточки чем-то волнительным… Да, кстати, что-то давненько он не видел мадам Пискунову. А ведь приглашала, плутовка, в гости на пироги!
Главноуполномоченный несколько раз молча прошелся по кабинету из одного конца в другой, делая перед стеной чуть ли не строевые развороты. Ответ доктора вполне его удовлетворил, осталось узнать только, кто такой этот таинственный старший лекарский ученик.
— А как вы думаете, доктор, почему князь поручил это дело именно Мальцеву. Чем знаменита сия персона, что стала известна даже хозяину?
— Тут все просто, Антоний Болеславович, — теперь и Лутков облегченно вздохнул в надежде, что трудные вопросы закончились. — Мальцев — из местных, сын служащего. Учился в горнозаводском училище. Вы же знаете, что князь, как и его папенька и, поговаривают, дед, имели привычку отправлять своих людей в Европу продолжать начатое образование. Они считали, что свой специалист надежней и дешевле наемного, а если какое вольнодумство, то и к ногтю прижать можно…
У пана Антония при упоминании об европейских инженерах задергался левый глаз. Лутков это заметил и быстро вернул разговор к лекарскому ученику.
— Мальцеву повезло! Он попал в эту компанию и лет десять обучался во Франции и Италии всяким премудростям за хозяйский кошт.
— Каким таким премудростям?
— Медицине и еще чему-то. Не помню, извините.
— Погодите, доктор… В вашем госпитале есть люди, обучавшиеся медицине за границей? — удивленно спросил главноуполномоченный.
Лутков ничего не ответил, а только обиженно засопел.
— Это большая честь для заводского поселка, находящегося в самой…
Тут пан Антоний задумался, как бы помягче назвать местонахождение Темноводска, и наконец выдал:
— На краю света.
И вновь в кабинете наступила тишина. Лутков с кислой физиономией поглаживал ладонью зеленое сукно стола, а Кохановский, покачиваясь с носка на пятку, стоял у окна. Со стороны можно было подумать, что он любуется видом далеких синих гор, но на самом деле пан Антоний был полностью поглощен вновь нахлынувшим на него чувством тревоги.
Все равно не нравился ему этот Мальцев!.. Обучался за границей, знаком с князем, выполняет его личные поручения. Возможно, ведут переписку. Как бы чего лишнего не написала хозяину эта клистирная трубка!
Как ни удивительно, но и доктор в это же время думал о Мальцеве, и тоже без особой приязни.
Этот старший лекарский ученик — можно сказать, кровоточащий рубец в душе Луткова. Дело в том, что Мальцев вполне мог заменить его в должности главного врача госпиталя. Так сказать, подсидеть. Знаний его вполне хватало. Избавиться от него Семен Никанорович тоже не мог — боялся князя, да и такого лекаря днем с огнем не сыщешь. Без Мальцева ему можно будет забыть про отдых и частную практику.
— Да, не нравится мне этот лекарь… — задумчиво произнес Кохановский.
— А уж мне-то как! — пылко вскричал Семен Никанорович и тут же осекся.
— А вам-то что? — удивился пан Антоний, а потом, поняв, ухмыльнулся. — Может, кого-то другого за кровососками отправить? Пусть князь поймет, не на одном Мальцеве свет клином сошелся. Кроме него есть у вас еще толковые люди, а?
— Рад бы, да некого! Ей-богу! Ненадежный народец. Вчера, к примеру, обнаружил, что один лекарь выпил десять фунтов вина для примочек. Ну как с такими работать? Так что другой и пиявиц загубит, и деньги потратит. Пиявицы — нежные существа…
— А может, вас самого, доктор, в Тюмень отправить? Недалеко ведь… Отдохнете у воды, порыбачите… — не удержался от издевки главноуполномоченный. — Пиявиц вы любите… А Мальцева вместо вас оставлю, а?
Лутков побагровел так, что редкие волосы на его голове, казалось, вспыхнут.
— Ладно, успокойтесь, голубчик! Пошутил я… — Антон Болеславович вернулся к столу, в свое кресло. — Идите уж… И Мальцеву, будь он неладен, скажите, чтоб собирался в путь! И чтоб его волки задрали, прости господи…
III. Дедский надзор
Деды были его кошмаром… Они молча преследовали князя всюду, и днем и ночью. Раньше он никак не мог понять, что им от него надо, но с годами понял, вернее, догадался по их поведению, — они хотят, чтобы он вернулся в Россию, на этот дикий, перерытый ими вдоль и поперек, запрятанный в глубине империи Урал.
Первый раз он встретился с ними еще в детстве, когда отец подвез его к Пизанской башне…
Был чудесный день — а какой еще может быть день летом в Италии, да когда тебе только пять лет? Солнце слепило глаза, вокруг башни прогуливались нарядно одетые люди. В сторонке стояло несколько богатых экипажей.
Над малышом высилась величественная громада кафедрального собора, еще какие-то роскошные строения, но башня отличалась от всех них тем, что готова была вот-вот превратить свою красоту в прах, в мраморную пыль и обломки. Она только задумалась на время — когда это сделать? Башня словно заигрывала с людьми своим наклоном к земле, шутила и пугала одновременно: «Ну что, хочешь посмотреть, как я упаду?»
Восторженный мальчик вырвался из рук отца и побежал вприпрыжку к башне, но по мере приближения к ней невольно смирил свой бег и постарался не попасть под ее тенистый пугающий наклон. Ему казалось, что он непременно окажется свидетелем ее падения. Это должно произойти вот-вот… Тогда он еще не знал, что такая мысль хоть раз посещала всех, кто впервые видел башню.
Мальчик приблизился к башне с безопасной стороны настолько близко, чтобы можно было, задрав голову, увидеть ее арочный верх. Он некоторое время стоял, закинув голову и рассматривая барельефы, как вдруг небо потемнело, и широкий сводчатый верх башни начал вытягиваться в длину. Вскоре над малышом уже громоздилась мрачная башня с флюгером на конце ее. Мимо плыли грозовые облака, и молнии огненно вспарывали небесный мрак. Повеяло подвальным холодом. Смех праздно шатающихся людей обратился в гул возмущенной толпы. Слышались какие-то крики, плач, свист кнута и конское ржание…
Испуганный мальчик увидел на верхнем ярусе двух человек, которые молча созерцали происходящее под башней. Так князь впервые познакомился со своими дедами…
Отец отвез упавшего в обморок мальчика домой, на виллу. Доктор сказал, что маленького русского господина хватил солнечный удар.
Это было только начало его страданий. Шло время, малыш превратился в юношу, а вскоре и в молодого мужчину. Деды стали неотъемлемой частью его жизни. Они приходили к нему всегда вдвоем — старший, похожий на гриб, и младший, напоминавший увешанную игрушками елку. Такие сравнения у князя возникли потому, что первый — небольшой и коренастый, носил на плечах огромную лысую голову с выпуклым лбом, другой — высокий, жилистый — появлялся в суженном в плечах, шитом золотом камзоле с множеством орденов, а на голове сидел завитой парик до плеч. Это были еще те ребята!
Они возвращались из небытия, чтобы посмотреть, как потомки распоряжаются их сказочным богатством. Должно быть, с досады деды сначала переворачивались в гробах из бесценного дерева, пока те не развалились на части, а потом, поняв, что с такими беспутными наследниками покоя им не будет, и вовсе покинули свои склепы. Или же спустились с небес, отпросившись у Всевышнего, чтобы навести порядок тут, на земле.
Жаль, папенька рано умер, князю тогда едва исполнилось шестнадцать, и он не успел спросить у него, посещала ли его эта парочка. Вероятней всего, они его тоже держали на крючке, иначе чем объяснить то, что отец, первым из рода переселившийся в Италию, постоянно помогал деньгами своей родине. Уже разбитый параличом, он из своего кресла на колесиках строил университеты, учреждал премии, разбивал парки, помогал убогим. Одним словом, откупался от дедов. Кажется, он не хотел умирать только потому, что там, наверху, боялся встречи с ними с глазу на глаз.
Более всего деды были возмущены, когда молодой князь привел в свою виллу эту породистую игривую кобылку из наполеоновского рода. Да! Похоже, господь всю мощь вложил лишь в одного из их представителей, в самого Буонапарте, остальные только грелись в его лучах и пытались уподобиться ему. Можно даже сказать, он сломал им жизнь, поселив своим примером непомерные амбиции в людей, способных лишь торговать зеленью и апельсинами.
Князю тоже хотелось связать свое имя с гениальным завоевателем, поэтому он покрыл все долги обнищавшего брата Наполеона и даже женился на его дочери. Он знал, что юная принцесса прославилась на весь Париж не только своим громким титулом, но и изысканным распутством, но все же надеялся, что она родит ему наследника, в котором будет его кровь и Наполеона. Как это хорошо звучит — его кровь и Наполеона!
Дедам такой союз был не по душе. Они появлялись в супружеской спальне по ночам и зубовным скрежетом мешали ему делать наследника. Князь чувствовал их зловещее присутствие, его спину жгло от их раскаленных взглядов.
— Мон шер, что-то ты сегодня… не на коне… — и холеная супруга всякий раз разочарованно отползала из-под запыхавшегося князя.
Возможно, по этой причине его жена не прекращала отношений на стороне, да и сам он с другими красотками «скакал» более успешно. Оба знали о похождениях друг друга, но предпочитали это не обсуждать, если б однажды их сиятельство не сорвался и не залепил пощечину принцессе прямо на балу, а она в ответ не назвала его рогоносцем.
Вечером князь, горячо поощряемый дедами, привязал эту французскую сучку к кровати и, как это делали его предки, с наслаждением выпорол плетью ее мраморный зад. Визг и отборнейший французский мат разносились по всей вилле и саду. Самым мягким ругательством было «вонючий русский мужик». Прислуга в страхе забилась в свои комнаты.
Князь впервые увидел, как деды одобрительно покачивали головами…
Жена бежала, прихватив из дома драгоценности. Он пообещал оставить ее без средств к существованию, но титулованная пройдоха вся в слезах упала на колени перед русским царем и попросила у него развода с «этим зверем» — ее мать была двоюродной сестрой императора.
Их сиятельству пришлось объясняться. Он тоже не стал ее щадить: «Сия девица оказалась лгуньей и воровкой… была блудлива, в срамных утехах принимала мужчин и женщин, а также удовольствия имела от прочих престранных и богопротивных занятий, описать которые я не имею возможности ввиду своего воспитания».
Император разрешил развод — ему не нравились русские богачи, живущие за границей. Жертве насилия перепало такое содержание, на которое могло безбедно жить все ее непутевое семейство. От русских она поимела больше, чем ее знаменитый дядя.
Деды не одобряли его увлечения искусством. Нет! Покупку картин, драгоценностей, различных редкостей они понимали, сами были грешны этим. Им не нравилось то, что их сиятельство окружил себя художественной и артистичной богемой. Все они пили и жрали за его счет, девицы норовили забраться к нему в постель в надежде на щедрое вознаграждение за искусство любви.
Более терпимо и даже с некоторым любопытством Гриб и Елка относились к его увлечению наукой. Когда их сиятельство листал ученые труды, он слышал за спиной напряженное сопение. Это был дед Елка. Тот, что похож на гриб, не умел читать, но грамотных людей уважал и никогда не порол без особой нужды.
Чтобы понравиться дедам, князь придумал себе творческий псевдоним — Te-Vo. Читатель должен был в нем увидеть изящество, некоторую интригу, но те двое, конечно же, догадались, что Te-Vo — это не что иное, как «Темно-Водск». Деды оценили прогиб потомка и с полгода не приходили к нему в кошмарах…
Так, чтобы добиться благосклонности Гриба и Ёлки и получить в награду крепкий сон, князь вынужден был не забывать про Темноводск и его обитателей. С другой стороны, он и сам был против того, чтобы заглох этот золотой родник…
IV. Почем черви, любезнейший?
Это был прекрасный мир… Разноцветная мозаика колыхалась над головой. Стволы растений, слегка покачиваясь, тянулись кверху. Меж них, серебристо посверкивая, облачками проплывали стайки мальков. Вот прополз, поднимая легкую муть клешнями и хвостом, огромный, покрытый зеленым мхом рак. Тенью, как дурное предчувствие, скользнула щука, и от нее россыпью кинулась в разные стороны водная живность. И вновь зыбкий, играющий желто-зелеными бликами покой…
Хорошо…
***
— Чай, утоп…
— Не, третьего дни он так же. Потом всплыл.
— Да не, кажись, утоп.
— А вдруг пластыря шишига утащила?!
— Надо дядьку позвать…
Трое деревенских мальчишек стояли на берегу озера и спорили меж собой, что сталось с приезжим лекарем, нырнувшим в воду. Если бы кто другой исчез на такое долгое время под воду, они бы не сомневались, что тот утонул, но гость уже не впервой совершал продолжительные погружения, так что у местной ребятни эти ныряния вызывали скорее любопытство, нежели страх.
Они отбросили на траву свои боковики — холщовые мешки с рыбой, и, почесывая покусанные мошкой и порезанные осотом лодыжки, лениво делились своими мыслями, что чудак делает под водой.
— С водяным шебаков пасет…
— Не, тот под мельницей гнездится. Здесь ему скучно…
— Пошто скучно-то? А русалки?!
— Айда ты! Стар он для русалков-то…
И когда уже самый не верящий в то, что лекарь утоп, засомневался, вода возле самого берега тяжело всколыхнулась, и из нее с громким уханьем вынырнул пловец.
Мальчишки в страхе отшатнулись от берега, а пластырь, мотнув головой так, что брызги веером разлетелись в разные стороны, неожиданно весело предложил:
— Ну, что, мсье, не угодно ли вам на пряники заработать?
***
Вот уже вторую неделю старший лекарский ученик Темноводского госпиталя Петр Мальцев жил в шалаше, построенном им на берегу озера. Человек он был новый, неизвестно откуда взявшийся, поэтому тут же вызвал интерес у местных жителей. Сначала о нем прознали рыбаки, потом жители ближайших деревень, а затем и сельский староста.
Кстати говоря, последнему стало известно о пришельце при довольно странных обстоятельствах.
Как-то поздним вечером, когда дети уже спали на полатях, жена подобрала портки старшего сына с пола и хотела повесить их на веревку, как из карманов посыпалась и звонко запрыгала по полу денежная мелочь. Целых пять копеек.
Своих сыновей староста держал в строгости, и такого богатства, по его разумению, в их карманах не должно водиться.
После получасового допроса с пристрастием Митька сознался: эти деньги ему дал неизвестный дядька за пойманных пиявиц.
— За червяков, прости господи? Всамделишные деньги?!
— Разрази меня гром, батюшка… — всхлипывал сынуля. — По полкопейки за пиявицу…
— По полкопейки?! — поразился хозяин дома. — А брюхо тебе не пучит такое мне буранить?
— Ей-богу!.. — И малец перекрестился грязной ручкой.
Отец не поверил сыну, но засомневался — а вдруг… правда?
По его мнению, это были очень большие деньги за червяков. Получается, что за несколько пиявиц можно купить курицу?
— Слышь, Митька, а этот приезжий не показался тебе чудным?
— Показа-а-ался…
— Не ной! И што в нем необычного? Дотла говори!
— Парни бают, он — водяной…
— Ишь ты… И с чевой-то они так дотумкали?
— Он в воду нырнет, и — нет его! А еще он рыбу руками ловит! Она сама к нему плывет… Он погладит ее и отпустит. Или посадит на руку несколько пиявиц и, пока они сосут кровь, разговаривает с ними… Страшно!
— Тьфу, дивеса, да и только…
Для острастки жогнув Митьку по заднице еще несколько раз обрывком старой упряжи, староста решил проверить, что за купец поселился на озере. Вдруг беглый каторжник… Тогда зачем ему пиявицы и откуда у него такие деньги? Непонятно…
Староста пришел на берег водоема не один, а с десятским. На его широкой груди сияла солнцем латунная бляха.
Мальцев, худой, с красными, как у рыбы, глазами, выбрался из шалаша. Был он бос и наг по пояс.
— Здорово в избу! Кто такой будешь, братец? Карточку покажь… — строго спросил староста, отступив немного в сторону, чтобы, в случае чего, дать возможность десятскому отличиться.
Ловец пиявиц кивнул головой, дескать, понял, и, ни слова не говоря, вновь нырнул в недра шалаша. Вскоре он выбрался оттуда на свет божий, но уже с небольшим сундучком.
Из предъявленных бумаг следовало, что сюда, под Тюмень, лекарский ученик приехал по указанию главноуполномоченного Темноводскими заводами. Заводскому госпиталю срочно требовались пиявицы.
Документы были в порядке, но староста все же недоверчиво спросил:
— А где ваши-то пиявицы? Перемерли, что ли?
— Да нет, переловили всех…
— М-да… — представитель власти не знал, как к этому относиться. Для него пиявицы — гадость несусветная, существо богомерзкое. И все же он не удержался от вопроса:
— И пошто у вас черви, любезнейший?
— По копейке за штуку.
— По копейке?!
Староста крякнул: «А Митька сказал мне, что по полкопейки… Аршин с шапкой, а даже под пыткой правду не сказал! В кого такой бесва растет?»
V. Опять этот Мальцев!
Пока Петр Мальцев совершал свой вояж в Тюмень, на доктора свалилось столько хлопот, что он, несмотря на свою неприязнь к лекарскому ученику, считал дни до его приезда.
«И когда же он все это успевал!» — поражался Семен Никанорович, обнаружив, что без Мальцева начисто лишился послеобеденной привычки дремать в своем кабинете на диване. Пришлось отказаться от нескольких выгодных визитов к богатым клиентам. Он пропустил концерт губернской примы в заводском театре.
Но! — не все было так плохо.
Однажды утром к нему в кабинет робко постучался Михаил Лукич, младший лекарский ученик, проработавший в госпитале с четверть века. Пока Лутков надевал халат и спешно просматривал журнал состояния больных, посетитель топтался в дверях, комкая в руках белый колпак и бормоча о том, что работы стало невыносимо много и так дальше продолжаться не может.
— Потерпите, Михаил Лукич, скоро приедет Мальцев, и всем станет легче! — Главный врач вскинул голову и строго посмотрел на лекарского ученика, давая понять, что разговор окончен.
— Ну да… да… — пробормотал Михаил Лукич и, уже взявшись за дверную ручку, спросил: — А помощники нам не нужны?
— Помощники? Хм… Хорошо бы, но где ж мы их возьмем? — развел руками Лутков.
— А вот… — старик открыл дверь и позвал кого-то: — Ульяна, подь сюда! Дочка моя…
Робко вошла худенькая девушка в коричневом платье.
— Здравствуйте… — пролепетала она, сделала книксен и спряталась за отца.
Это была приятная неожиданность. Стянутое заботами лицо доктора слегка расслабилось, на лице появилось подобие улыбки. Он отодвинул журнал на край стола и откинулся в кресле.
Девушка ему понравилась. В ней еще оставалась какая-то детская, чуть ли не щенячья угловатость, но уже зарождалась девичья грация. Взгляд пугливый и одновременно любопытный и даже пристальный.
— Доброе утро, Ульяна… — Семен Никанорович постарался придать своему голосу рокочущую снисходительность. — Вы сами захотели потрудиться на лекарском поприще или же вас батюшка подтолкнул к этому?
— Сама… — еле слышно донеслось до доктора.
— Сама, сама! — подтвердил ее слова Михаил Лукич. — Она на нашей улице уже всех кошек и собак перелечила. Каждый вечер просит, чтобы я рассказал, что делал в госпитале. Я, бывало, уже засыпаю, а она: «Расскажи! А что дальше?» Раньше сказки сказывал, а теперь вот про раны и перевязки…
— Похвально, похвально! — Лутков благосклонно улыбнулся.
Ему хотелось пристальней рассмотреть фигурку девушки, но она по-прежнему пряталась за отца. «Экая пугливая козочка! — подумал со сладострастием Семен Никанорович. — Ну, ничего, у меня будет время тебя рассмотреть…»
— Что ж! Я не буду противиться вашему благородному желанию лечить страждущих… — несколько высокопарно произнес доктор и даже для большого пафоса момента поднялся из-за стола. — Приступайте к работе. Хоть с сегодняшнего дня! Вопрос с жалованьем я решу. На первых порах помогайте батюшке, а потом я по мере возможностей займусь вами… м-м-м, вашим образованием. Вы знаете, последние годы для женщин открылись новые возможности в медицине. Да-с! Ну, успехов вам!
И Семен Никанорович вышел из-за стола, протянул Ульяне руку. Михаил Лукич подтолкнул дочь к доктору: «Иди, дуреха…»
Ладошка у девушки была маленькой, теплой и очень уютной. Такую не хотелось выпускать из рук.
Лутков неожиданно для себя так разволновался, что после ухода посетителей некоторое время продолжал сидеть за столом, глядя на чернильницу и тупо улыбаясь…
Ходить в госпиталь стало не так тягостно.
***
Мальцев вернулся в Темноводск не один, а с двенадцатью тысячами пиявиц, собранными по тюменским озерам. С поручением Петр справился быстрее, чем предполагал, — слух о том, что появился чудак, который покупает пиявиц за хорошие деньги, быстро разнесся среди деревень. Местные жители за деньги могли принести хоть самого анцыбала — болотного черта.
Главный врач чуть не расцеловал каждую из бутылей с пиявицами.
— Ах, вы мои хорошие! Красавицы мои… Не пиявицы, а змеи какие-то!
Мальцев поскреб ногтями загорелую скулу в редкой щетине и сказал:
— Сдается мне, что пиявиц мы сможем сами разводить… Я давно за ними наблюдаю. Твари очень разумные. С ними можно договориться.
— Договориться?! Они что… люди? — Лутков хотел расхохотаться, но было как-то неловко обижать человека, привезшего такое богатство.
— Да уж, пожалуй, поумнее некоторых… Филон Александрийский вообще считал пиявку наиболее духовным из всех существ, — неожиданно заявил лекарский ученик. — Во всяком случае, глупости они не говорят.
Веселье с доктора как рукой сняло.
«О ком это он сейчас? — подумал Семен Никанорович. — Вроде я ничего такого не сказал… Филона к чему-то вспомнил».
Лутков сверху донизу осмотрел пропыленного, всклокоченного лекаря.
«Да-а, прав Кохановский… Какой-то… неуютный человек этот Мальцев. Но опять же пиявиц добыл. Интересно, сможет ли он их развести?»
— Так что, Петр Иванович, вы считаете, разведение пиявиц возможно? Только как? Это же не куры и не гуси. Расползутся, и не соберешь…
— Попробовать можно… Водоем только надо подходящий найти. Чтоб им понравился.
— Ишь, ты! Чтоб им понравился… Хорошо, я переговорю с Антоном Болеславовичем. Вы же понимаете, что без него я не смогу решить этот вопрос…
***
— Приехал? Уже? Скоро обернулся…
По брюзжащему голосу Кохановского доктор понял, что главноуполномоченный недоволен: по всей видимости, он надеялся, что Мальцев пробудет в экспедиции до осени, а еще лучше — совсем не вернется.
— Я сам удивлен, — Лутков развел руками, мол, не виноват я.
— И что? Червей привез? За казенные деньги отчитался? — продолжал копать под ученика лекаря пан Антоний.
— Не извольте беспокоиться, все в полном порядке, — доктор, подыгрывая управляющему, чуть не добавил «увы».
— Эх, ладно, пусть живет! Только слышать о нем больше ничего не хочу…
Главному врачу госпиталя сейчас бы самое время уйти, не раздражать Кохановского напоминанием о Мальцеве, но не спросить его о возможном разведение пиявиц он не мог — это было очень выгодное дело для больницы.
— Антон Болеславович, Мальцев… — начал он заискивающим тоном и тут же замолчал, увидев, как ноздри Кохановского раздулись так, что стали видны пучки волос из носа.
— Вы меня не услышали, господин доктор, что я просил не упоминать без нужды имя этого человека в моем кабинете?!
— Воля ваша, Антон Болеславович, этот Мальцев — пардон! — тоже мне не симпатичен, но только он предлагает нечто такое, что может сберечь деньги их сиятельства…
Кохановский хотел прокричать бестолковому доктору о том, что он не приемлет никаких предложения от этого прощелыги, но в это время в дверь постучали.
Вошел секретарь и принес на серебряном подносе письмо.
Доктор, не попрощавшись, шмыгнул на свободу в открывшуюся лазейку.
Главноуполномоченный, все еще сохраняя на лице свирепое выражение, глянул на конверт и узнал почерк хозяина. Боевой окрас на щеках начал бледнеть, как будто в борщ бросили ложку сметаны.
Пан Антоний, кинув конверт на стол, подошел к резному буфету и достал оттуда графинчик с зеленым ликером. Обычно эту мятную сладость он пил с кофе, но сейчас хотелось не наслаждаться, а успокоить нервы. Жаль, что нет водки. Хлопнув рюмку, сел в кресло и только тогда взялся за письмо.
— О-о-о, курва мачь! — вскоре разнеслось по всей канцелярии. В гневе Антон Болеславович невольно переходил на свой родной язык. Все другие языки для такого случая казались ему слишком вялыми.
Через четверть часа Кохановский велел послать за доктором…
— И что вам, друг мой, этот бурбон предлагал? Князь опять про него спрашивал. И про этих… пиявиц.
VI. Пузырек с камфорой
Целые дни Мальцев разъезжал по окрестностям Темноводска в поисках нужного водоема.
Он не просто осмотрел все небольшие озерца, но и заходил в воду и даже, раздевшись донага, надолго погружался на дно.
Сторонний наблюдатель мог подумать, что лекарский ученик выбирает место проживания не для каких-то гадов ползучих, а для себя лично — настолько тщательно он вникал во все подробности жития в водоеме. То ему ил не нравился, то мало камыша или же то, что в озере мало рыбы и лягушек. Обходил Мальцев местные деревни и села и спрашивал мужиков, на какие озера они водят коров на водопой и какие водоемы пересыхают знойным летом.
Иной раз он так увлекался работой, что уже не возвращался в поселок, а оставался на ночь на берегу озера. При свете костра он что-то строчил в своей книжке-памятушке, рисовал какие-то чертежи, а то и просто набрасывал пейзажи…
***
Прошел месяц с того времени, как Мальцев, едва вернувшись из Тюмени, был отправлен на поиски озера для разведения пиявиц. В госпитале о нем уже слегка подзабыли, хотя работы, конечно, эскулапам добавилось.
К этому времени Ульяна уже освоилась в госпитале, осмелела. Главный врач обещал ей доплачивать за работу несколько рублей, но девушка и без этого была согласна выносить из палат окровавленные бинты и сидеть у кровати тяжелобольных.
В тот солнечный день Ульяна шла с флаконами лекарств из каменного флигеля, где размещался аптечный магазин. Перед центральным корпусом девушка увидела странного человека, косо сидящего на скамейке возле цветника и как будто невзначай задремавшего. Чем незнакомец показался ей странен, Ульяна сразу не поняла, лишь бросив на него взгляд еще раз, уже более пристальный, догадалась — на спящем не было ни одного яркого пятна. Он был так сер и невзрачен, словно хотел слиться с желто-серым песком на госпитальных дорожках и скамейкой, когда-то зеленой, а теперь поблекшей и облупленной.
«Наверное, больной… — подумала сердобольная девушка, и воображение ее разыгралось. — Может быть, у него жар? Он кое-как до нас дошел и обессилел. Сыпняк!!!»
Ульяна тут же хотела кинуться к страдальцу, но на полпути вспомнила предостережение батюшки: никогда-никогда не подходить близко к человеку, находящемуся в горячке. Он может быть охвачен моровым поветрием, вроде тифа.
Сердобольная девушка заметалась на месте, не зная, что предпринять. С одной стороны, ей хотелось немедленно спасти несчастного, а возможно, даже умирающего, а с другой — не хотела расстраивать батюшку (нет! — смерти она не боялась!)
Во время этого душевного смятения Ульяна не заметила, как одна из аптечных склянок незаметно выскользнула у нее меж пальцев и брякнулась о землю. Ладно бы она упала на песок, с ней, наверно, ничего не случилось бы, но стекляшка угодила днищем как раз на речную гальку…
— Камфора… — проскрипел незнакомец, не открывая глаз.
— Да?.. — пролепетала Ульяна.
Сразу несколько вопросов закружились стаей безумных стрижей в ее пушистой головке, повязанной белой косынкой: неужели это не больной, и все это время он наблюдал за ней? Как он догадался, что это камфора? По запаху, так быстро и с такого расстояния? Такого быть не может! Кто он?!
Наклонившись, девушка подняла разбитый пузырек — это была действительно камфора. Теперь возникла еще пару вопросов: что скажет батюшка о разбитой камфоре? Будет ругаться? И что сейчас принести вместо этого пузырька?
Ульяна растерялась, даже готова была расплакаться, а неизвестный, так же не открывая глаз, сказал:
— Так себе лекарство… Тут его ценят, а во Франции в духи и мыло добавляют.
И незнакомец впервые посмотрел на девушку. Ульяна вздрогнула. Если весь внешний вид неизвестного показался девушке крайне невзрачен и непривлекателен, то взгляд его серых (тоже не цветных!) глаз сразил гимназистку своей цепкостью и даже пронзительностью.
Она почувствовала себя так неловко, что готова была убежать.
— Пойдемте, я вам дам камфору… — неожиданно сказал незнакомец и тяжело поднялся со скамейки. — Семен Никанорович на месте?
— Вроде с утра у себя были… — прошептала девушка и покорно пошла за неизвестным.
***
— Ах, Онька, он такой страше-е-енный! Жуть… — вечером на сеновале рассказывала Ульяна своей подруге о встрече со странным человеком.
— Да что в нем страшного-то, никак в толк не возьму? Страшный… страшный, а чем? — допытывалась Анисья, дочь купца Терехова. — Как наш дурачок Еська?
— Ты чего?! Сравнила тоже… — чуть не обиделась дочь лекаря, представив вместо пропыленного и прожаренного солнцем худосочного незнакомца поселкового сумасшедшего, богатыря с детским умишком. — Еська — больной, он и зашибить может…
— А этот не может? — допытывалась подруга. — Что-то ты темнишь, лекарка моя… То страшный, а то защищаешь.
— Поглядка у него какая-то особенная, душа в пятки уходит… — наконец-то Ульяна смогла определить, что ее больше всего поразило в том человеке. — Посмотрел и будто… потрогал тебя!
— Потрогал, говоришь?.. — Онька задумалась, покусывая травинку, а потом, сплюнув, неожиданно спросила: — А меня, как ты думаешь, он потрогает?
Теперь настало время Ульяне наморщить лоб.
— Я не поняла. Тебе что от него надо?
— Чтобы он посмотрел на меня.
— А-а, я уж неизвестно что подумала…
— Ну да. Хочу, чтоб посмотрел. — И добавила: — Так, как будто потрогал.
***
Мальцев нашел главного врача в лаборатории. Резко пахло уксусом. Семен Никанорович и один из младших лекарей передавали друг другу из рук в руки склянку с желтой жидкостью, по очереди взбалтывали ее, смотрели на свет, как будто ожидали, что из нее должен выскочить джин.
Петр осторожно кашлянул. Лутков оглянулся на звук. Он не сразу узнал своего подчиненного в пропыленном и заросшем песочным волосом человеке.
— А-а, голубчик!.. Вас и не признать. Одичали совсем.
Мальцев развел руками: дескать, не без этого, а как иначе?
— Ну, что, ваши поиски увенчались успехом? Хотя постойте… Выйдем во двор, там расскажете, тут духота адская… — Лутков отдал колбу лекарю и увлек Мальцева к выходу из лаборатории…
Они уселись на лавке в тени липы, и Петр поведал о том, что на речке Рудянке нашел-таки нужный для разведения пиявиц водоем. Язык во рту ученика лекаря еле ворочался, а глаза порой смыкались от усталости.
«Как у рептилии какой-то… Может, речные гады его за своего принимают?» — думал Лутков, слушая отчет Мальцева.
— Место хорошее, неподалеку от Темноводска… Вода чистая, дно илистое и каменистое. Это важно — вдруг засуха, так они в ил уйдут… Летом мужики неподалеку коров пасут, на водопой скотина туда ходит — будет чем пиявицам покормиться. Да и лесное зверье тоже на прудок заглядывает.
— Замечательно! И что, этого довольно, чтобы они перезимовали и не разбежались? — Врачу показалось содержание пиявиц подозрительно простым.
Петр вздохнул, набравшись сил для ответа.
— Надо смотреть, Семен Никанорович… Если им будет недостаточно корма, придется подкармливать — кровь на скотобойнях брать. И за водой надо следить, чтобы хитники ее не замутили или с завода что-нибудь не сбросили. Пиявки, они чуткие, тут же поползут в разные стороны.
— Ну, думаю, вы, Петр Иванович, справитесь! — сказал доктор бодрым голосом и даже похлопал ученика лекаря по плечу. В носу защекотало от поднявшегося облачка пыли.
Мальцев кивнул, но при этом пожал плечами. Что сии телодвижения означают в совокупности, Семен Никанорович так и не понял.
— Ладно, идите отдохните. Вам бы помыться с дороги…
***
Вечер выдался теплый и тихий. Пока солнце еще не ушло за горы, девушки решили сходить на заводской пруд искупнуться.
Они встретились у ворот госпиталя. Взявшись за руки, побежали по пыльной дороге, взбирающейся на холм, а потом с визгом стремительно спустились вниз, к воде.
Это была заводь, по берегу густо заросшая ивняком. Они давно облюбовали это место для купания. Конечно, тут дно не было таким пологим и усеянным мелкой галькой, как там, где купалась ребятня, но зато здесь можно было незаметно раздеться и сразу же уйти под воду, а не бежать голой до глубины на виду у рыбаков и остальных купающихся. Еще несколько лет назад они так и делали, но теперь, когда подросли и превратились в рослых девушек, плескаться в общей куче им было уже неловко. Они даже немного стеснялись друг друга, потому что невольно сравнивали те изменения, которые произошли с их телами.
Пока они раздевались в кустах, Онька разглядывала свою подругу более откровенно и даже с неким чувством превосходства. Ясное дело, она была лучше…
Плоть словно распирала изнутри Анисью и делала ее похожей на мифическую богиню плодородия: налитые, тяжелые груди торчали в разные стороны, как откормленные поросята, бедра широко распахнулись, густые, черные волосы клубились под мышками, внизу живота и даже слегка поднимались вверх по ногам.
Если Онька, сознавая свои преимущества перед подругой, не спешила купаться — пускай видит и завидует! — то Ульяна, быстро скинув с себя одежду, тут же плюхнулась в воду и поплыла. А что ей оставалось делать, чем гордиться? Грудь только-только поднялась бугорками, бедра слегка округлились, а между ними появилась еще непривычная рыжая прядка. Похвастаться нечем…
Ульяна осторожно плыла вдоль берега, наслаждаясь парной водой и высматривая в кустах утиные выводки. Ей нравилось наблюдать за пушистыми комочками утят.
Вот они… Девушка, стараясь делать как можно меньше движений, почти распласталась по поверхности воды. Все ближе, ближе… Мама-утка что-то встревожилась, завертела головой. Ульяна, желая стать совсем незаметной, опустила голову вниз и… вдруг с криком забила руками и ногами по воде. Она подняла такой переполох, что утка с отчаянным кряканьем захлопала крыльями, а утята шариками раскатились в разные стороны.
Онька хотела сначала кинуться в воду, на помощь подруге, но испугалась ее воплей и чуть не выбежала из кустов голая.
— Улька, Улька, что случилось?!
Та молча изо всех сил плыла к берегу. Выскочив из воды, она кинулась натягивать платье.
— Ты чего?! Водяной схватил?! — трясла ее за плечо Анисья.
У Ульяны стучали зубы, от пережитого страха она ничего не могла сказать. Глядя на свою подругу, Онька даже передумала купаться.
Молча одевшись, они поднялись вверх по берегу.
Когда они уже шли по поселковой улице, Ульяна заговорила:
— Он там…
— Кто?! Утопленник? Анцыбал? — Оньку просто разрывало от любопытства. — Ну, говори, не молчи!
— Он…
— Кто?!
— Тот человек… из госпиталя… И он опять на меня посмотрел…
— Посмотрел? Откуда? На берегу никого не было… — Анисья обернулась — вдруг этот страшный человек идет за ними.
— Он посмотрел из воды. Он лежал на дне…
— Утоп?! Боже святый! — Онька несколько раз спешно перекрестилась на сверкающие на заходящем солнце купола собора за прудом.
— Вроде как нет… На меня смотрел.
— Опять?!
— Ну…
Анисья забежала вперед и стала перед Ульяной. Взгляд ее был хитр.
— Ага! Поняла… Посмотрел, как потрогал, да? Нет, тут уж точно потрогал!
— Дура ты, Онька! Знаешь, как я перепугалась? — рассердилась Ульяна на подругу.
Некоторое время они шли молча. Анисья о чем-то сосредоточенно думала, потом сказала с сожалением:
— Эх! Мне надо было первой в воду пойти… Уж я бы так не кричала!
И заголосила на всю улицу:
Пейте воду с переходу —
Переносная вода.
Я любить тебя не буду —
Ты — характерной, беда!
— Слушай, а может быть, он на самом деле утонул? — В сознании Ульяны страх сменился тревогой за жизнь незнакомца. — Надо будет завтра в госпитале поспрашивать о нем, появлялся ли…
VII. Заграничник
До конца лета Мальцев разрывался между госпиталем и небольшим прудом на Рудянке. Он запустил туда часть пиявок, пойманных в тюменских озерах, и наблюдал за тем, как они приживаются. Если им не понравится место, они могут погибнуть или же расползтись в разные стороны. Порой лекарский ученик сам заходил в воду и замирал в ожидании, что пиявки присосутся к нему. Когда Петр чувствовал, что гады облепили его ноги, на его лице появлялась блаженная улыбка. Выбравшись на берег, он осторожно снимал их и отправлял обратно в водоем.
Несколько раз, чтобы устроить пиявкам праздник, он привозил в бутылях сгустки крови со скотобоен.
Наблюдения за прудом и его новыми гостями старший лекарский ученик скрупулезно заносил в свою книжку. Если бы кто-то посторонний взялся изучать его памятушку, то обнаружил, что ее хозяин последнее время рисует на полях одну и ту же обнаженную девушку, не то парящую в небе, не то плывущую по воде. Девушка — рыба или птица…
С приходом первых холодов пиявки, глубоко забившись в ил, отправились в зимнюю спячку, а Мальцев вернулся к своей работе в госпитале. На следующий год во второй половине лета кровососки дадут потомство, и тогда наказ князя можно считать выполненным…
***
С сентября начались занятия в женской гимназии, и Ульяне пришлось оставить госпиталь. История с незнакомцем, лежащим на дне пруда, почти забылась, хотя на следующий день после того злосчастного купания девушка поинтересовалась у отца, что за человек вчера приходил в госпиталь.
— А-а, это Петруха Мальцев, наш, из госпиталя… — хмыкнул Михаил Лукич. — Немного не в себе. Дичок, отшельник… А что, понравился?
— Скажете тоже, батюшка… — вспыхнула Ульяна. — Сами только что назвали его дурачком!
— Не, я его назвал… того-с… — Михаил Лукич многозначительно повертел пальцами возле виска.
— Того-с — это не дурачок? — улыбнулась дочь.
— Нет. Мальцев — странный. Да, странный, — повторил отец понравившееся ему слово, которое, по его мнению, точно определяло суть такого существа, как лекарский ученик. — Никто не знает, что у него на уме.
— Да, мне он таким же показался… — Ульяна едва не рассказала отцу о том, что видела его под водой, но вовремя сдержалась и как бы между прочим спросила: — А сегодня он в госпиталь приходил?
— Ага, соблаговолил быть. Поговаривают, что ему даже наш доктор — не указ. Рано утром взял лошадь и куда-то поехал…
— Интересно, куда? — все же не смогла справиться с любопытством девушка.
— А кто ж его знает! За день, бывало, он ни одного слова не произнесет. Не к душе он нашим… Что-то неладное с ним… Этот паря либо далеко скакнет, либо сгинет. Неспокойно с ним. Словно под водой живет!
«Ага! — подумала Ульяна. — Под водой. Лежит и смотрит на всех купающихся… Стыд-то какой!»
Занятия в гимназии так навалились на бедную ученицу, что уже через неделю учебы ей казалось, будто летних каникул не было совсем. Зато учителя, набравшись сил, просто неистовствовали — выдавали на дом задание за заданием.
***
В тот день батюшка просил Ульяну зайти после уроков в госпиталь и принести корзинку с едой — утром он торопился и не успел ее собрать.
Девушка передала отцу еду и, не удержавшись, пробежалась по палатам. Заглянула в лабораторию, надышалась до блаженного головокружения лекарственными ароматами. Все ей были рады, приглашали попить чаю и даже угостили пряником.
Счастливая, она выпорхнула за ворота госпиталя, как услышала хрипловатый голос за спиной:
— Мадмуазель, а вам камфора больше не нужна?
Ульяна резко обернулась и увидела перед собой незнакомца. Нет, вернее, уже знакомца — Петра Мальцева. На его скуластом лице была гримаса, отдаленно напоминающая улыбку.
Он был свежевыбрит, подстрижен, и даже сапоги были начищены. Правда, взгляд был по-прежнему пронзителен.
Девушка почувствовала жар на щеках — невольно вспомнилось злосчастное летнее купание…
Она опустила глаза и пробормотала:
— Нет, спасибо… Вы меня тогда здорово выручили…
— А-а, пустяки… — махнул рукой Мальцев. — Вы работаете в госпитале? Я что-то вас давно не видел. После того случая…
— Я батюшке помогала, а сейчас учусь…
«Про какой случай он говорит? Когда я разбила камфору или… Боже, как стыдно!.. Он надо мной изгаляется!!!» — Гимназистка покраснела еще гуще и ускорила шаг.
Лекарский ученик шел следом, не приближаясь, но и не отставая.
Ульяна не заметила, как добралась до базарной площади. Вернее, не она, а они вдвоем: она — впереди, он — сзади.
«Неужели он ко мне компанится? Тогда почему ничего не говорит? — терялась в догадках девушка. — Или просто так идет, по пути?»
Чтобы проверить, преследует ли ее лекарский ученик или просто так гуляет, Ульяна шмыгнула в мануфактурный магазин купца Сысолятина.
Там она настолько увлеклась свежим завозом шалей и косынок, что совсем забыла, зачем сюда зашла. Она приглядела себе одну премиленькую косынку и решила попросить батюшку, чтоб он ее купил к праздникам.
Размечтавшаяся, барышня выпорхнула из магазина и едва не упала в объятья лекарского ученика.
— Вы? Опять? — невольно вскрикнула Ульяна. — Вы что тут делаете?
Теперь смутился сам преследователь.
— Да вот… — промямлил Мальцев, глядя в сторону и, кажется, не зная, что сказать. И вдруг выдал: — М-м, хотел ткань на костюм купить.
— Ткань? На костюм? — почти вскричала гимназистка, настолько смешным и нелепым показался ей ответ.
Она никак не могла представить походного, лесного человека, почти лешего или водяного, одетым в двубортный сюртук.
— Н-да… хотелось бы это, знаете… обновить гардероб… — продолжал бубнить ученик лекаря.
Ульяна не выдержала и звонко рассмеялась.
Она смеялась так самозабвенно, что, когда приступ веселья отпустил ее, вспомнила про предмет насмешки и от стыда боялась взглянуть ему в глаза.
— Ой, простите меня, пожалуйста… — Ульяна подняла виноватые глаза и увидела, что Мальцев… улыбается. Конечно, не так, как все обычные люди, широко и открыто, а больше глазами. Более того, девушка даже почувствовала, что ученик лекаря любуется ею. Неужели она ему нравится? Удивительно…
— Ну, коли я вас так развеселил, то, может быть, вы поможете мне выбрать ткань? Я в этом ничего не понимаю… — произнес непривычно длинную фразу Мальцев.
***
Уже наступили легкие сумерки, когда ученик лекаря, держащий под мышкой отрез ткани, наконец-то довел Ульяну до дома.
Нет, они не выбирали ткань на сюртук несколько часов подряд! Более того, девушка еще в магазине заподозрила, что Мальцев вовсе не тот человек, каким кажется большинству окружающих. Например, выяснилось, что он великолепно разбирался в тканях, их расцветках и мог обойтись без ее советов…
Когда приказчик бойко разметал перед ним на прилавке все имевшиеся в магазине отрезы тканей, Мальцев вопросительно посмотрел на Ульяну. Дескать, ну, давайте, барышня, посоветуйте что-нибудь.
— Чего изволите-с, красавица? — стелился перед ней ловкий молодец в жилетке. — Смотрите, выбирайте! Если не нашли, то что желали, вот вам каталог. Закажите, и мы завезем вам ткань прямо по адресочку! Не стесняйтесь, спрашивайте-с! Пожалте-с…
Девушка растерялась: она никогда в жизни не задумывалась о том, какие ткани могут подойти для мужского костюма. Ульяна пощупала один материал, другой, третий… Кинулась от одного цвета к другому. Ей хотелось не оплошать и показать себя взрослой и знающей толк в материях перед этим странным человеком, но остановиться на какой-либо ткани она так и не смогла.
На помощь приказчику подскочил другой хват. Потряхивая льняными кудельками и вертясь вьюном, молодец просто пел:
— Ну как же так, любушка?! Окромя красоты и пользы, мы вам ничего не предлагаем… Посмотрите, какие отрезы — прямо из Парижу! А вот это — из немчурского Берлину… Обратите внимание, какой камлот, а? А каков кастор, шалона?! Вы с изнаночки, с изнаночки посмотрите-с… каков ворс, а? Козий пух-с!
Ульяна почувствовала, что ее взяли в оборот, без товара ей уже не уйти… Но что брать?!
Девушка готова была расплакаться под натиском приказчиков и убежать из магазина. На глазах ее уже выступили слезы, она обернулась назад, ища защиты у своего кавалера: Мальцев стоял у окна, скрестив на груди руки, и с улыбкой наблюдал за происходящим.
Увидев ее мокрые глаза, он шагнул к прилавку. Приказчики, не ожидавшие смены покупателя, вопросительно переглянулись меж собой.
— Из Парижу, говоришь, любезнейший? — насмешливым голосом спросил Мальцев приказчика постарше.
Он и его сотоварищ дружно закивали головами.
— Козий пух, да?
Опять согласное мотание кучерявых голов.
— А ну-ка, теперь тряхните не головами, а своей мануфактурой!
Старший нехотя отмотал ткань и осторожно тряхнул ею.
— Не кормит, знать, вас хозяин… Шибче! — командовал ученик лекаря.
Приказчик от души тряхнул мануфактурой. В воздухе повисла легкое облако пыли из ворсинок.
— Эх, полетела ваша козочка! Сдается мне, братцы, что придется вам цену слегка сбросить…
Ульяна была поражена. И этот человек сказал ей, что ничего не понимает в тканях?! Да он ведет себя как заправский торговец! Девушка во все глаза смотрела на это представление. После того, как Мальцев сбил с приказчиков прыть и сбавил цену, осталось только выбрать нужный цвет.
— Наш, торговый человек предпочитает «аделаиду», а господа «масаку». Есть «пюсовый» и «двуличневый». «Бланжевый» не предлагаем — слишком маркий-с… — уже спокойным, почтительным тоном, как с равным, разговаривали продавцы с учеником лекаря.
— Мне бы черный, — сказал Мальцев.
— О-о, понимаем! Парижский шик. Очень моден-с… Осталось немного — только для вас.
Ульяна кое-как дождалась, когда они выйдут из магазина.
— А вы обманщик! — выпалила девушка, едва за ними захлопнулась дверь. — Говорили, помогите, ничего не знаю, а сами…
— Не извольте гневаться… э-э… простите, бога ради, мы с вами так и не познакомились… — Мальцев остановился.
— Ульяна, — девушка слегка замешкалась: надо ли делать книксен при знакомстве, как учили в гимназии, или можно обойтись без него. Наверно, можно без него… с таким притворою-то.
— Петр, — охотно представился ученик лекаря.
— А по батюшке?
— Что ж вы меня так старите? Поверьте, я не такой старый, как кажусь…
Они побрели по улицам Темноводска, что называется, куда глаза глядят. Никто из них не спросил, куда они идут. Просто шли, украдкой поглядывая друг на друга. Когда их взгляды встречались, они невольно улыбались друг другу, словно каждый догадывался, о чем думает другой.
— Расскажите о себе, Ульяна… — попросил Петр.
Девушке было так непривычно слышать свое имя из уст этого необыкновенного человека. Оно даже как-то звучало по-особенному. Барышня пришла в замешательство, как будто ей предстояло отвечать урок, который она напрочь забыла или даже не выучила. Она часто завздыхала, не зная, с чего начать.
— Вы, наверно, учитесь в гимназии? — осторожно пришел ей на помощь Мальцев.
— Да… да… Последний класс…
— А вы уже совсем взрослая! — улыбнулся Петр.
— Скоро восемнадцать…
— У-у, это уже серьезно… Можно сказать, совсем большая!
Ульяне показалось, что ее собеседник надсмехается над ней, разговаривает, как с маленькой девочкой, и она не удержалась, чтобы не бросить ему:
— Ну, конечно же, не всем таким быть, как вы…
Девушка не договорила, но Мальцев сам догадался, что она хотела сказать:
— Старым, да?
— Я этого не говорила… — начала оправдываться гимназистка. — Я хотела сказать… ну, таким взрослым. Вот. А сколько вам лет?
— На днях тридцать стукнуло.
Ульяна поймала на себе чересчур внимательный взгляд Петра и догадалась, что он хочет увидеть, какое впечатление произвел на девушку его возраст.
— Не так уж и много! — как можно беззаботней сказала она, чтобы подбодрить ученика лекаря, хотя про себя подумала: «Да уж, я бы дала еще больше — лет тридцать пять!»
— А в новом сюртуке я буду выглядеть на двадцать пять! — чтобы сгладить напряженный разговор, пошутил Мальцев. — Хватит уж обо мне… Давайте о вас! Вы, наверно, учитесь на отлично?
— Все хорошо, французский только что-то не дается…
— Я вам могу помочь.
— Вы?! — на этот раз Ульяна уже не могла скрыть удивления. Ну, разбирается в тканях… Это еще можно как-то объяснить. Может быть, его батюшка торговал мануфактурой… Но французский язык?! Небось задавака!
Мальцев улыбнулся и неожиданно легко перешел на французский язык.
Это было длинное стихотворение, которое ученик лекаря прочел с какой-то задушевной и даже трогательной интонацией.
Барышня потеряла дар речи.
— Не удивляйтесь, Уля, я десять лет жил во Франции и вот научился лопотать по-тамошнему…
Девушка и вовсе остановилась. Вообще, кто такой этот человек?! Наконец ее озарило:
— А-а, я поняла… Вы — заграничник!
Она даже вспомнила слово, которым в Темноводске называли всех, кого хозяин отправлял на учебу за границу.
— Выходит, так… Заграничник.
Ульяне повезло: она прошмыгнула в дом чуть ранее отца, и он так и не понял, почему сегодня дочь так долго делала уроки…
VIII. Прогулки по пруду
Мальцев даже не заметил, как пролетели осень и зима. И вот уже вновь зачастило солнце, потемнели дороги, а в кустах звонко тенькали синицы, радуясь весне.
Петр познакомился с удивительным свойством времени, которое известно лишь влюбленным, — один и тот же час может тянуться бесконечно и быть короче воробьиного хвоста. С утра Петр шел на долгую службу в госпиталь, а вечером спешил к Ульяне, чтобы только увидеть ее и тут же расстаться. Так, во всяком случае, ему казалось…
Отец девушки, Михаил Лукич, если бы узнал, что Ульяна тайно встречается с учеником лекаря, пришел бы в гнев. И не только потому, что Мальцев ему не нравился, — для единственной дочери он построил в своих мечтах совсем иную судьбу. И на то у него были серьезные основания…
Прошлым летом, когда Ульяна помогала ухаживать за больными, он приметил, что дочь его приглянулась «самому» — главному врачу Луткову. Глаз у доктора при одном только виде Ульяны сразу становился медовым и слипался, голос — рокочуще журчащим, руки при этом норовили то по плечу погладить девушку, а то и приобнять или конфетку в карман фартука сунуть.
Михаилу Лукичу такой поворот дел ой как оказался по душе. Он даже сам при каждом удобном случае направлял дочь к главному за советом и радовался, что она задерживается в его кабинете все дольше и дольше.
Это могла быть хорошая партия! Лутков — человек обеспеченный, солидный, вдовец, ну и что из того, что старше на четверть века, зато надежный. Такой не забалует от молодой жены, и фокусов от него ждать не придется. Это вам не какой-нибудь Ванька Ветров!
Теперь главное уберечь Ульяну от разных ухажеров-молодцов, дождаться ее совершеннолетия и передать чистой и непорочной в руки Семена Никаноровича. Это непростая задача, Ульяна — девушка видная, парни на нее заглядываются, да и у самой, похоже, кровь загуляла. Наряжается по полчаса, не может мимо зеркала пройти, чтоб не взглянуть в него. Эх, жаль, что ее матушка умерла так рано, может, чего и подсказала бы. Что он, почти старик, понимает в этих девичьих делах?
Ульяна в свою очередь даже не догадывалась, что батюшка в мыслях уже сосватал ее за Семена Никаноровича. То, что главный врач к ней неравнодушен, девушка, конечно же, знала — такое невозможно не заметить. Ей было приятно внимание столь уважаемого господина, но не более. Все ее мысли и чувства последнее время были направлены на другого человека — на Мальцева. Жаль только, что батюшка строго-настрого запретил ей не только встречаться, но и думать о молодых людях. На вечерние гулянки он ее не отпускал, единственно к кому Михаил Лукич разрешал ходить в гости, так это к Оньке, да и то только потому, что дружил с ее отцом, известным в городе торговце мясом.
***
Мальцев ждал по вечерам Ульяну в условленном месте. Чаще всего это был скалистый крутой берег пруда. С него открывался замечательный вид: на другом берегу поблескивали купола собора на закатном солнце, слегка сносимые ветерком, тянулись к небу дымки над заводской окраиной, а сам пруд, затянутый льдом, был весь исполосован тоненькими нитями тропок, словно по снегу бегали мыши. У прорубей, где бабы полоскали белье, лежали груды розового сверкающего льда.
К приходу Ульяны Петр уже успевал протоптать весь снег возле валуна, у которого была назначена встреча. Он прислушивался к каждому треску веток, к каждому скрипу снега, порой его слух обострялся до того, что Мальцев слышал падение снежного комка с веток березы. Он успевал несколько раз написать палкой на снегу и тут же стереть имя возлюбленной, прежде чем Ульяна, раскрасневшаяся и запыхавшаяся, врывалась в снежное безмолвие.
У нее было удивительное свойство — ей всегда было что рассказать. Прочитанная книга, поселковая сплетня, что-то увиденное по дороге — все Ульяне было интересно. Пока девушка болтала о том о сем, Мальцев завороженно смотрел на нее. Он готов был слушать ее часами, лишь бы не умолкал этот милый звонкий голосок.
Иногда Ульяна замечала на себе этот внимательный взгляд и смущалась.
— Ой, что-то я совсем разболталась! Вы хоть меня останавливайте…
— Зачем же! Мне нравится вас слушать… Это так замечательно!
— Ах, увольте! Я, наверное, очень глупая, да? И вам стыдно за меня…
— Как вы можете такое говорить! — пылко восклицал Петр. — Наоборот! Когда вы о чем-то рассказываете, я завидую вам!
— Ой ли?
— Да-да! У вас живой ум, вам все интересно, вас все волнует! Разве это не чудесно?! А есть люди, которые при жизни уже умерли. Да им хоть собака заговори, они не удивятся. Скажут: «Не хватало еще, чтобы собаки говорили…»
Молодые люди рассмеялись.
— Вы не думайте, что я со всеми такая болтушка! В гимназии меня вообще считают ступнем…
Иногда Ульяна приходила на встречу с учебником французского языка, и молодые люди, выбрав самую безлюдную тропинку через пруд, брели по ней, громко штудируя глаголы.
— Как легко вы говорите на французском! — восхищалась гимназистка и вздыхала: — Мне так никогда не научиться!
— Моей заслуги в том нет — так сложилась судьба, что мне пришлось пожить на чужбине.
— Ах, как я хотела бы побывать! Мне кажется, там все другое… — мечтательно сказала Ульяна. — И люди все возвышенные, роскошно одетые, на улицах чистота, всюду цветы…
— Рай, да и только… — улыбнулся Мальцев. — Не хочется вас разочаровывать, но поверьте, там то же самое, что и у нас, в России. И извозчики ругаются, но только по-французски. Перевод вам был бы до боли знаком…
— Даже не верится… А медицина? Ведь вы ее там изучали…
— Конечно, там есть чему поучиться. Замечательные доктора, школы, но по результатам лечения французские госпитали мало чем отличаются от наших. Можно сказать, что обилие школ даже вредит больному, и зачастую бедолаги умирают от самого лечения, а не от заболевания. Некоторые европейские светила до сих пор проповедуют то, что больной, независимо от недуга, пренепременно должен — извините за цитату! — «потеть, и его должно слабить, он должен сморкаться и рвать, терять кровь и слюноточить…». Якобы вместе с выделениями из организма выходит болезнь. И поэтому лекарство, потребляемое больным, мало чем отличается от яда. Также в Европе широко практикуют при лечении опий. Дают его такими дозами, что потом человек уже навсегда становится ярым приверженцем этого зелия. Один известный врач и писатель отметил, что «почти все лекарства, бывшие в то время в употреблении, можно выбросить в море: это было бы лучше для человечества, но хуже для рыб».
— Вот вам и Европа… — Ульяна была поражена услышанным.
— И там также, кстати, увлекаются пиявками! Местные врачи шутят, что они пролили больше французской крови, чем все войны Наполеона.
Так в прогулках по замерзшему пруду и разговорах проходили их встречи. Все было невинно, они даже стеснялись взять друг друга за руку, пока однажды не случилось следующее…
Ульяна решила подкрасться незаметно и напугать ожидающего ее Петра. Она чуть ли не ползком по снегу добиралась поближе к нему и зашла со стороны пруда, то есть оттуда, откуда он ее не ожидал. Когда до Мальцева оставалось несколько шагов, девушка кинулась к нему с хохотом и визгом, но неожиданно споткнулась о корягу и просто рухнула на ученика лекаря. Они оба упали в снег и, обнявшись, покатились с горки…
Внизу они долго лежали, не в силах сдержать смеха. Потом неожиданно замолчали и увидели лицо друг друга так близко, что можно было рассмотреть снежинки на ресницах и бровях. Петр, улыбаясь, потерся о ее нос и осторожно поцеловал в губы. Ее губы, тугие от морозца, слегка дрогнули в ответ…
С этого случая их встречи уже были не так целомудренны, и разговорам они уделяли не так уж много времени.
***
С приходом лета Мальцев вновь стал наведывать к тому водоему, где оставил на зимовку пиявиц. Они благополучно перезимовали и чувствовали себя на новом месте вполне вольготно. К осени можно было ожидать потомства.
Мальцев написал обстоятельный отчет князю о проделанной работе и о том, что намерен на будущий год запустить пиявок еще в несколько водоемов.
Ульяна, не без помощи своего возлюбленного, успешно окончила гимназию, и Михаил Лукич тут же поспешил устроить ее в госпиталь.
Потускневшие глаза главного врача вновь заблестели, он даже купил себе новый яркий галстух.
IХ. Ну и подлец!..
Вчера вечером Кохановский вновь получил письмо. Да, да, оттуда и от самого…
— Матка боска, сколько можно! — застенал главноуполномоченный, обхватив голову ладонями. — Сначала пиявицы, а теперь эти… рыбы! Да что его там — в Италии! — рыбой не кормят?! Море — и какое! — под носом. Вместо того чтобы проводить свои дни с приятностию и милосердием, он изводит меня своими капризами!
Источник истерики — письмо, пришедшее из санкт-петербургской конторы. Оно лежало перед ним на зеленом сукне стола и портило настроение. Пану Антонию даже казалось, что от него исходит какой-то тошнотный запах.
Хозяин, узнав об успехах ученика лекаря в разведении пиявиц, предписывал ему, Кохановскому, щедро отблагодарить молодого человека от его имени и передать ему вырезку из французского журнала «Деба» со статьей некоего ученого человека Аллури о рыбоводстве и предложить Мальцеву заняться этим делом.
Нельзя сказать, что пан Антоний был исчадием зла и ему всенепременнейше хотелось сжить со свету бедного ученика лекаря. Отнюдь! При других обстоятельствам он охотно приблизил бы Мальцева к своей особе и, возможно, сделал бы правой рукой, но при нынешних обстоятельствах он скорее ему враг, чем помощник. Как можно держать возле себя человека, которому благоволит твой хозяин? Бог знает, что он может нашептать про тебя… А эта переписка через тыщи верст, эти посылочки, рекомендации, странные задания… Ох, тревогой веет от этих не поддающихся разумению чересчур доброжелательных отношений между вершителем судеб и жалким человечишкой!
Что творит, что творит князь… Надо закупать новое оборудование, а он… рыб желает разводить!!!
Антону Болеславовичу вспомнились слова князя о том, что ему ненавистны заводские дела, его влекут более тонкие материи. Точно! Сначала пиявицы, теперь рыбы… Эх, ваше сиятельство, вам бы Академией наук руководить, цены бы вам не было… Не будь в Темноводске этого малахольного Мальцева, кому бы он поручил это безумие?!
Перед сном Кохановский попытался прочесть статью этого Аллури, но безуспешно — плохое знание языка плюс обилие научных терминов остановило его на первом же абзаце. Рассмотрев со всех сторон рисунки рыб и икринок, пан Антоний отбросил статью на журнальный столик. Бог мой, неужели Мальцев прочтет это? Главноуполномоченный, кряхтя, поднялся с постели и побрел в свой кабинет. Там в шкафчике, на особой полочке, у него хранились разные фискальные бумажки на сомнительных людишек.
Кохановский нашел нужный листок. Это была рекомендация, с которой Петр Мальцев вернулся в Темноводск из-за границы. В графе, чему обучался, написано:
«Образован, владеет французским, итальянским и немецким языками. В течение девяти лет изучал медицину в Париже и Рейнфорд-на-Майне. В Коллеж де Франс прошел курс анатомии и физиологии рыб, свободно пользуется латинской терминологией. Знания имеет отличные».
Пан Антоний был подавлен. Таких, как Мальцев, лучше иметь в друзьях, чем во врагах.
— Ну и подлец… — тяжело вздохнул Антон Болеславович и, спрятав рекомендацию, отправился спать.
Да разве уснешь?!
***
Когда ученик лекаря осматривал ожог на ноге доменного, к нему подошел санитар. Через плечо взглянув на рану, он сказал:
— Иваныч, иди, тебя главный кличет…
Мальцев, не оборачиваясь и не отвлекаясь от дела, кивнул головой.
Когда Петр зашел в кабинет главного врача, Семен Никанорович сидел за своим столом и нюхал голубой конверт. Глаза его были прикрыты, а лицо блаженно расслаблено. Эскулап думал о чем-то блаженном либо мечтал, грезил…
Топот сапог грубо опустил его на землю. Смущенно откинув от себя конверт, он нахмурился и побарабанил пальцами по столу.
— Вызывали, Семен Никанорович? — спросил Мальцев.
— Н-да, вызывал… — Лутков, подперев кулаком щеку, некоторое время молча рассматривал стоящего перед ним ученика лекаря. — Петр Иванович, вы за госпиталем числитесь?
— За госпиталем, — осторожно подтвердил молодой человек, чувствуя за вопросом неожиданный подвох, какую-то мерзость.
— Вы — лекарский ученик, обучались за границей медицине. Так? — продолжал таинственную игру главный. Голос его был подозрительно вкрадчив — так осторожно подбираются лихоимцы ночью к одинокому прохожему.
— Так… — еще более опасливо согласился Мальцев.
— Так какого же черта лысого — о-о, прости господи! — вы не занимаетесь тем, чему вас обучали?! — наконец-то взорвался Лутков и стукнул ладонью по кипе бумаг, лежащих перед ним.
Белые птицы закружились по комнате…
Лицо Мальцева одеревенело от обиды и даже стало каким-то надменным.
— Господин доктор, я не понимаю, о чем вы… Я извиняюсь, но вы меня только что отвлекли от перевязки больного, а не из шинка пьяным вытащили.
«Он еще и дерзит! Чистый истукан… идол дикарский… Такой возьмет ножичком и — чик!..» — промелькнуло в голове у Семена Никаноровича.
Час назад его вызвал к себе Кохановский и, путая польские ругательства с русскими, наорал на него за то, что работники госпиталя занимаются незнамо чем, но только не лечат больных. Лутков, не понимая, чем вызван гнев главноупономоченного, пробовал защищаться. Он попытался сказать о том, что госпиталь переполнен, кровати стоят в проходах, штат лекарей издевательски мал, а еще…
И тут Антон Болеславович швырнул на стол голубой конверт.
— Читайте, сударь!
Лист бумаги трепетал в руках доктора, но Семен Никанорович, путаясь в строчках и перечитывая некоторые из них дважды, все же одолел письмо князя.
Главному эскулапу стало обидно. Обожгло печень, нет, скорее это поджелудок. Так вот чем вызван гнев главноуполномоченного… Из-за какого-то заграничника-выскочки все его усердие на ниве врачевания взято под сомнение, а его самого, как нашкодившего мальчишку, едва не выпороли розгами?! Да пропади он пропадом, этот Мальцев!
И Лутков, вернувшись в госпиталь, поспешил всю свою обиду опрокинуть на виновника разноса. Он ему поведал обо всем — и о гневе Кохановского, и о письме князя с предложением разводить рыб.
— Каких рыб, господин хороший?! С пиявицами как-то еще понятно — благое дело для госпиталя… Но рыбы?! А после рыб кого вы будете разводить? Слонов?! Вы тоже здесь большой дока?!
— Я извиняюсь, Семен Никанорович, но я-то тут при чем? — тихо и, как показалось доктору, с издевкой спросил его подчиненный. — За пиявицами я не по своей воле поехал, по вашему указанию, да и с рыбами тоже не моя затея. Так и напишите князю, дескать, возражаете, чтобы я занимался разведением рыб…
Лутков даже поднялся над столом, пытаясь поймать взгляд Мальцева. Он так наивен и туп или же издевается над ним?! Кто же хозяину-то откажет?!
— Разрешите идти в палаты? — по-солдатски спросил ученик лекаря, глядя в угол кабинета. — Больные ждут.
«Обиделся, — понял Семен Никанорович и опустился в кресло. — Да-а, кажется, я переборщил с упреками-то».
После того как кипяток был выплеснут, Семен Никанорович слегка подостыл и даже почувствовал нечто вроде угрызений совести. С другой стороны, а в чем этот бедолага виноват? Попал между молотом и наковальней…
«Сейчас он возьмет и откажется возиться с этими… хладнокровными. Кохановский тогда меня со свету сживет — ему перед князем ответ держать! — Лутков, нахмурясь, озадаченно почесал загривок. — Эх, жизнь! Сейчас перед этим учеником еще придется унижаться… Вечером смородинной хряпну, иначе в могилу меня эти умники сведут!»
Мысль о настойке придала доктору сил, и он продолжил разговор с учеником лекаря в более миролюбивом тоне.
— И что же вы думаете делать, Петр Иванович?
— Что прикажете… — пожал плечами Мальцев. — Могу пойти дрова колоть. Я человек подневольный.
— Вы поймите меня, Петр Иванович, — медленно, подбирая нужные слова, заговорил главный врач. — Я очень высоко ценю ваше лекарское искусство, ваши обширные знания, и тем сложнее мне с вами расстаться. Но с другой стороны, над нами есть власть, хозяин, которого ослушаться мы тоже не можем. Стоит ему осерчать, как вы сами понимаете, не будет ничего — ни госпиталя, ни даже заводов, ну и, конечно, нас с вами на этой земле… Хм, я имел в виду в Темноводске. Поэтому, как мне ни тяжело придется без вас, я вынужден подчиниться — с завтрашнего дня вы работаете на заказ их сиятельства. Вам нужна какая-то помощь?
Невозмутимое лицо Мальцева дрогнуло. Доктору показалось, что это презрительная ухмылка победителя. Он вновь начинал раздражаться, хотел задать вопрос вторично, но Петр первым нарушил молчание:
— Мне нужно прочитать письмо, подумать…
Лутков взял со стола голубой конверт и, прежде чем передать Мальцеву, не удержавшись, медленно пронес его мимо своего носа — конверт благоухал, от него исходили ароматы совсем другой, сказочной жизни, где был горячий песок, сверкало бликами теплое море, горы тонули в дымке и слышался воркующий говор праздно гуляющих дам…
Ученик лекаря взял конверт так грубо, без всякого трепета, что показалось Семену Никаноровичу кощунством, святотатством, он поморщился, как от боли. Когда молодой человек был уже в дверях, врач спросил его:
— Слушайте, Петр Иванович, а как будет по-итальянски: «Я люблю тебя!»
Мальцев обернулся, удивленно посмотрел на доктора, потом хмыкнул:
— Тиамо! — и исчез.
Сказанное повисло в воздухе как радуга.
— Тиамо… — закрыв глаза, прошептал Лутков. — Как прекрасно!..
Ночью, во сне, Семен Никанорович сжимал в объятьях горячую хохочущую смуглянку. При свете луны поблескивали ее зубы и глаза. Доктор пытался ее поцеловать в жаркий рот, но итальянка — а это была она! — извивалась в его руках так резво, что его губы тыкались то в волосы, то в ухо, а то в подбородок. Когда мечтатель начал сходить с ума от страсти и хватать шалунью за груди и ягодицы, южанка неожиданно превратилась в скользкую холодную рыбу и плюхнулась прямо из рук в море…
— Ну и подлец этот Мальцев… — первое, что подумал проснувшийся и тяжело дышащий от пережитых волнений Лутков. Простынь под ним была мокрой, как будто он обтерся, выйдя из воды…
Х. Два простолюдина, три простолюдина…
Судьбу Мальцева простой не назовешь. В ней было много причудливых изгибов, причиной которых зачастую становилось странное стечение обстоятельств…
Даже то, что ему, учащемуся Горнозаводского училища, единственному из десяти заграничников, пришлось изучать медицину, виновен случай.
Когда секретарь доложил их сиятельству о том, что отроки уже прибыли во Францию, у него в то время скребло в правом боку после бурно проведенного вчерашнего бенефиса оперной примы. Что-то распирало изнутри и мешало дышать. Уф-ф… Он возлежал на своем ложе размером с небольшую комнату и вяло думал о том, что когда-нибудь надо прекратить издеваться над своим здоровьем.
— Господин князь, всех детей по их способностям мы уже распределили по лучшим школам. За обучение проплачено вперед…
— И куда же вы их запихали? — еле выговорил несчастный.
— Не извольте беспокоиться! Трое будут изучать геологию, пятеро склонны к механике, двух по просьбе управляющего направили познавать гидравлику, трое прекрасно чертят и рисуют — их отдали в художественную школу.
В этот момент резануло уже в левом боку. Князь застыл с мученической гримасой на лице. Французский доктор тут же услужливо протянул ему стакан с какой-то гадостью.
Заводчик с ненавистью посмотрел на него. Решение возникло мгновенно:
— Так! Кто из них самый способный?
— Петр Мальцев, ваше сиятельство! — вытянулся в струнку секретарь — когда-то он носил военный мундир.
— Вот его-то и направь изучать медицину… Лично буду спрашивать за его успехи! А то развелось тут всяких шарлатанов… — И князь запустил стакан с лекарством в угол комнаты.
А хотелось все-таки в лягушатника… Ну, да ладно, в другой раз.
Когда Мальцев успешно окончил курс медицины, судьба вновь взбрыкнула…
Собрались как-то в старинном кафе «Le Procope» на улице Ансьен-Комеди два известных в светских кругах человека — русский князь, хозяин Темноводских заводов, и знаменитый естествоиспытатель Жан Кост, профессор эмбриологии. В этой встрече не было ничего удивительного: их сиятельство не только кутил с парижской богемой, как о том часто и с пикантными подробностями писали в газетах, но и находил время для общения с людьми науки и искусства.
Как раз в тот день уважаемые люди обсуждали поездку на юг России — заводчик не жалел денег на различные этнографические исследования. Более того, в это путешествие он хотел отправиться лично. Спартанской жизнью в степях, здоровой пищей, отсутствием доступных женщин он хотел поправить свое пошатнувшееся здоровье. Именно это ему настоятельно советовали деды — Гриб и Ёлка последнее время не отходили от его ложа и терзали князя разными уральскими ужасами.
Кафе для встречи выбрал сам князь. Оно было довольно дорогим и очень популярным среди богемы, но не только по этой причине их сиятельство пожелал встретиться с профессором именно здесь: когда-то в этом самом кафе молодой и бедный Наполеон расплатился за обед своей треуголкой.
Ученый муж заказал салат, форель с пряностями и белого вина. Он был голоден и оттого слегка возбужден и даже задирист. Профессор, как мальчишка, прибежавший с улицы, отламывал хрустящие кусочки от принесенного, еще горячего багета и жадно проглатывал их. Князь, сидящий напротив и преисполненный меланхолии, искоса поглядывал на француза и завидовал ему — он не помнил, когда последний раз что-то съел с таким зверским аппетитом.
Их сиятельство не знал, что заказать, есть не хотелось, поэтому он попросил бокал розового вина.
— Князь, отведайте рыбки! В этом кафе ее готовят отменно, и кроме того, рыбу есть очень полезно. Как вы знаете, наши люди охотно питаются дарами моря, а как в ваших краях? Богат ли рынок рыбой?
— К сожалению, нет. Если говорить о соседней Сибири или Башкирии, там рыбы предостаточно, а в наших краях — бедны реки. Только в прошлом году я закупил для своих заводов десять тысяч пудов разной рыбы и отдал за это двадцать тысяч рублей серебром.
— Ого! — удивился француз и тут же похвастался: — А у нас вскоре рыбы станет еще больше!
— Неужто изобрели новый способ ловли? — скептически улыбнулся князь.
— Нет! Скорее, наоборот, — в самое ближайшее время в нашей стране появятся заводы, которые буду заниматься искусственным оплодотворением рыбьей икры. Вскоре мы заселим все реки Франции форелью! О, вот и мою рыбку несут!
Их сиятельство почти с ненавистью посмотрел на то, как Жан Коста набросился на принесенное гарсоном блюдо. Отпив вина, он не сдержался, чтобы не съязвить:
— Хм, интересно… А вы шагните еще дальше — сделайте заводы по искусственному оплодотворению женщин. Например, для нужд армии. А, каково? Вы не задумывались?
— Ах, князь! Ах, шалун! Все бы вам про женщин… А еще обвиняют нас, французов, в сладострастии! — Профессор шутливо погрозил собеседнику вилкой.
— Какие женщины, дорогой Жан?.. Здоровья на них уже нет, — князь вздохнул так кротко и невинно, что француз рассмеялся.
Когда первый приступ голода отпустил Жана Коста, он обтер губы салфеткой и, тоже отпив вина, продолжил разговор о рыбах.
— Напрасно вы так недоверчиво улыбнулись! За этими заводами, уверяю вас, большое будущее… Расскажу вам забавный случай… Два друга — Жозеф Реми и Антуан Жеэн..
— Я их могу знать?
— Вряд ли… Они простолюдины, к тому ж неграмотные, но смышленые…
— Да среди моей челяди тоже такое не редкость.
Князь в те редкие разы, что приезжал в Петербург или Москву, вел себя будто напыщенный европеец, а в салонах Франции и Италии сорил деньгами и буйствовал, как истинный русский. При нем нельзя было сказать дурного слова про Россию, чтобы не услышать в ответ дерзости.
Ученый муж знал об этой особенности князя, поэтому тут же согласился:
— Да, да! Русские — тоже очень сообразительны… И все же вернемся к нашим друзьям. Первый из них рыбак, а второй, кажется, трактирщик… Ну, так вот… Реми, тот, что рыбак, рассказал мне, как он додумался об искусственном разведении рыбы. Шел он однажды вдоль речки и увидел необычное скопление форелей в одном месте. Они копошились, и при этом некоторые из них выбрасывали икру, а другие белую жидкость в воду.
— Что-то мне это, дорогой Жан, напоминает! В нашем высшем свете я тоже часто наблюдаю эту возню…
— Ну, вот опять, князь!
— Прошу прощения…
— Продолжаю! Пометав икру, рыбы потихоньку успокоились и уплыли. Впечатленный увиденным, Реми пришел на следующий день на это же место. Там было все тихо, форелей он не увидел, но вдоль берега на травинках он обнаружил несколько икринок. Он сбегал домой и вернулся на берег уже с чистым стаканом, куда налил речной воды и насобирал икринки. Жозеф принес его домой и в течение нескольких дней наблюдал, что происходит с икринками. И вот чудо! — стали появляться маленькие рыбешки. Далее опыт его был прерван — кто-то из домашних по незнанию выплеснул содержимое стакана в окно…
— И что? — уже с некоторым любопытством спросил князь.
— Возможно, Жозеф Реми больше никогда бы не вернулся к своим опытам, если б его любимая речка через несколько лет не обеднела рыбой. Почему случилась эта беда, пытливый рыбак вскоре догадался сам: вдоль реки вырубили деревья, с которых в воду падали разные насекомые, бывшие любимой едой рыб. Кроме того, засуха погубила некоторые родники… Одним словом, чуткая, даже капризная форель полностью исчезла из реки.
— Я, кажется, догадываюсь, что сделал этот рыбак, — задумчиво сказал князь. — Он решил вернуть рыбу в реку…
— Браво, ваше сиятельство! Совершенно верно… — Коста похлопал кончиками пальцев, изображая аплодисменты. — Действительно, Жозеф со своим другом трактирщиком обошли соседние реки, выбрали из них те, на которых водится форель, дождались нереста, поймали несколько форелей — самцов и самок! — выдавили из них в ведро икру и молоки и — вуаля! — выплеснули содержимое в свою реку. Все просто и гениально!
— Сдается мне, уважаемый профессор, что на деле все не так просто, как вы рассказываете… Послушать вас, так достаточно с сотню таких простолюдинов, и они устроили бы во Франции сплошной рыбный день! — иронично подметил заводчик. — Я хоть и дилетантски, но интересуюсь наукой и знаю, что ничего просто так там не бывает. Скажите, где подвох?
— Совершенно верно — то, что сделали Жозеф и Антуан, — это только первая ступенька на пути к искусственному разведению рыбы. Эти ребята попытались разводить рыбу и в окрестных прудах и реках. Они выращивали мальков и запускали рыб туда, где их не было. Все вроде замечательно, вот только эффект от их действий был крохотный. Из сотен икринок выживали несколько штук. И вот тут за дело должны взяться мы, ученые! В нашем коллеже мы уже приступили к опытам по изучению этой темы… Так что вскоре мы будем рыбу сеять, как хлеб! Так выпьем же за это, князь!
Чем больше ученый рассказывал, тем менее ироничным становилось надменное лицо их сиятельства, тем большую заинтересованность он проявлял к рассказу Коста.
— Интересно! Я могу в ваш коллеж определить одного своего человечка? Добавлю к вашим двум простолюдинам своего. Пусть поучится. Для вас это не слишком обременительно?
— Что ж! Научим всему, что знаем.
— И сколько я должен буду заплатить?
— Ни франка! За знания мы денег не берем. Дело чести…
— Браво, профессор! Все бы так. Я, пожалуй, тоже закажу рыбки… Эй, гарсон!
И Мальцев, который к тому времени уже собирал свои нехитрые пожитки, чтобы отправиться домой, в Темноводский завод, был оставлен еще на год для изучения водных тварей в престижном заведении Коллеж де Франс на площади Марсуля-Бертло.
***
Придя домой, Мальцев спешно разделся и прошел в свою комнату. Зажег свечу, торопливо раскрыл конверт и достал статью…
— Аллури… Аллури… — задумчиво произнес он. — Нет, не помню. А вот еще одна статья! Та-ак, Жан Коста. Ну, этого-то славного господина я хорошо знаю…
Петр несколько раз прочитал письмо князя. Столь трогательное внимание их сиятельства сразило ученика лекаря, он провел безумную бессонную ночь и утром написал пылкое, полное преданности письмо хозяину, в котором заявил, что готов заняться искусственным разведением рыбы.
А с Семеном Никаноровичем они сговорились по-мирному: Мальцев продолжает лечить больных, а главный врач ему помогает с приборами, склянками для опытов и при необходимости освобождает от работы.
ХI. Выкамура
— И что ты думаешь, Онька? — после зависшего тягостного молчания спросила Ульяна. — Как такое возможно — сначала сама обходительность, галантность, а потом — р-раз! — и исчез.
— С мужчинами такое бывает… — со значением произнесла подруга. — Для тебя это удивительно, а я так даже брови не подниму. Ветродуи они… Разной всякоты тебе наобещает, ведет себя как завлекаша, а сам с другой гулеванит. Манихвосток в Темноводске много! Вот как со мной было… Сидит такой весь в усах колечками…
— Оня, погоди! Я к тебе со своей бедой пришла, а ты про какого-то прощелыгу рассказываешь…
— А что про твоего-то говорить — баской, да склизкой! — вот и все! Получил свое и в кусты…
Ульяна густо покраснела…
— Получил свое… Это что такое?
— А то не знаешь!
— Если ты намекаешь… на всякие мерзости, то ничего не было! Как ты могла такое подумать?! А еще подруга!
— Х-ха! А что я такого сказала-то?! Обычное дело… А за-ради чего все это?!
Ульяна была готова разругаться со своей лучшей подругой. Она ожидала, что Онька, как более опытная в амурных делах, объяснит ей, что происходит в их отношениях с учеником лекаря, а она гадостей наговорила…
Объяснение, которое предложила подруга, ей решительно не нравилось. Она нутром чувствовала, что тут что-то не так. Петр не был похож на человека, который побежит за девицами, которые подолом бельхают.
Да и когда ему было бегать! Теперь, когда они оба работали вместе в одном госпитале, им случалось в течение дня несколько раз встретиться в коридоре или в перевязочной. При посторонних они отводили глаза друг от друга — если бы кто-то прознал об их отношениях, это тут же стало бы известно батюшке. Кроме Михаила Лукича за Ульяной алчно следил доктор: он при каждом удобном случае приглашал ее к себе в кабинет и, посадив в кресло и угостив чаем с конфетами, терся вокруг нее. Он как бы рассказывал ей об оспопрививании или о повивальном деле, но при этом обволакивал ее патокой взгляда.
С одной стороны, Ульяне было интересно послушать то, о чем рассказывал Семен Никанорович, но с другой стороны, она чувствовала угрызения совести. Порой ей даже казалось, что она таким образом изменяет Мальцеву, поэтому после посиделок у главного врача ей непременно надо было увидеть Петра и хотя бы перекинуться взглядом, а еще лучше незаметно коснуться рукой.
Но последнее время Ульяна стала замечать, что с Мальцевым происходит что-то неладное… Раньше у ученика лекаря при виде нее глаза блестели, пальцы рук при прикосновении слегка подрагивали, а когда им случайно удавалось остаться вдвоем, он с блаженным видом слушал ее девичью трескотню.
Теперь же девушке стало казаться, что он избегает ее. Сначала она подумала, что Мальцев что-то прознал об ее уединениях с доктором, но потом поняла, что причина в чем-то другом.
Такие отношения были мучительны для нее, и она решила вызвать его на свидание, чтобы всерьез поговорить о том, что с ним происходит. Дождавшись, когда батюшка задержится до полуночи в госпитале, она незаметно передала записку Мальцеву, в которой предлагала вечером встретиться возле пожарной каланчи.
Когда Ульяна пришла на свидание, Петра не было. Ну, все! Это уже слишком… От расстройства девушка хотела тут же развернуться и уйти, тем самым наконец-то проучить Мальцева, но потом решила обождать — вдруг что-то случилось? — тем более что и сама успела соскучиться по нему. Через четверть часа ей уже начали помахивать пожарный с каланчи и предлагать «потушить ее пламя».
— Фу, какая пошлость! — фыркнула Ульяна и даже притопнула ножкой, хотя в глубине души ей польстило, что на нее обратили внимание. И пусть у него вместо головы медный таз, все равно он — мужчина. Пусть только сидит там, на своей верхотуре, и не спускается вниз.
Она уже собиралась уйти домой и порвать отношения с этим заграничником, как вдруг увидела его бегущим по тропинке…
Петр кинулся целовать ей руки — блестящая голова на каланче нехотя скрылась.
— Простите, простите, совсем забегался… Дел навалилось — ничего не успеваю!
— Ну и оставались бы там… где не успеваете. Что спешить-то… — Ульяна обиженно смотрела в сторону. Она даже хотела в отместку Петру помахать рукой пожарному, но тот уже исчез из вида.
— Простите еще раз… — Мальцев виновато пытался поймать взгляд девушки, но та упорно смотрела в сторону. — Работы у меня прибавилось…
— От чего ж? Моровая всех покосила, что ли? Да вроде такого не слышала… — Ульяне нравилось поддевать этого взрослого человека и чувствовать свою власть женщины над мужчиной. Это были новые и очень приятные ощущения.
— Больных, слава богу, не больше, чем обычно. Тут другая история… — нерешительно начал Петр.
Ульяна резко повернулась к Мальцеву, они впервые встретились глазами. Девушка почувствовала, что сейчас она узнает всю правду, и вполне возможно, что в этой «истории» будет замешана другая девица. Во всяком случае, смущенный вид Петра ни о чем хорошем не говорил.
— Какая такая история? — холодно спросила Ульяна.
— Понимаете, я от хозяина получил задание…
— Вы? От князя? Того, что в Париже? — Девушке показалось, что Петр издевается над ней, принимает ее за полную дуру. В самом деле «выкамура».
— А что такого? — теперь уже настала очередь обижаться Мальцева. — Мы не раз с ним встречались. Там… Он дал мне образование и теперь вправе спрашивать…
— Н-ну… не знаю… — смутилась Ульяна. — Все-таки князь… Париж…
— Ага… и я такой… — с грустным упреком продолжил за нее Мальцев.
Теперь оба молчали.
Ульяна поняла, что, пожалуй, обидела Петра. На самом деле он такой умный, хороший. Хозяин, наверно, это тоже заметил.
Девушка прильнула к Мальцеву, чмокнула в щеку и спросила:
— Так какое задание дал тебе их сиятельство?
***
С того самого дня, как Мальцеву передали письмо от князя, его полностью захватила идея разведения рыбы. Он достал свои старые тетради, оставшиеся от учебы в парижском коллеже, получил разрешение осмотреть все, что хранилось в богатейшей заводской библиотеке, оставшейся в Темноводске от одного из первых хозяев, известного коллекционера книжных редкостей.
Ученик лекаря не раз наведался на рынок, в рыбные ряды, где беседовал с торговцами: откуда они везут рыбу, по какой цене продают и хорошо ли покупают ее в Темноводске. Встречался Петр и с местными рыбаками, расспрашивал, какая рыба водится в местных реках и озерах, велика ли она и когда нерестится.
Из всех рыб, которые обитали в окрестных водоемах, самым привлекательным для опытов оказался налим. Нерест проходит на реках с галечным или песчаным дном, желательно с течением. Налим нерестится раньше всех на Урале и довольно продолжительное время — примерно с ноября по февраль. За год налимы вырастают до двадцати трех сантиметров, зрелая рыбина достигает длины одного метра и веса до полутора пудов.
Что ж, выбор рыбы для опытов был сделан. Теперь можно было приступать к работе, но тут без помощи заводской управы ему не обойтись.
И Мальцев записался на прием к главноуполномоченному по заводам.
Когда Антону Болеславовичу доложили, что его в приемной дожидается лекарский ученик, его даже передернуло: «Надо же, уже до меня добрался!»
Он вскипел, и первым его желанием было сказать секретарю, чтобы гнал Мальцева в шею из приемной: «Ишь, лекари какие у нас завелись! Вместо того чтобы работать, пороги начальства обтаптывают! Надо будет сказать Луткову, чтобы он ему фитиля вставил…»
Выпустив пар, Кохановский подумал, что с этим хозяйским прихвостнем не стоит действовать так откровенно, лучше применить старый, проверенный в деле чиновничий способ отказа — с доброжелательной улыбочкой отправить его по всем канцелярским порогам — пусть изложит свою просьбу на бумаге, передаст ее главному врачу, тот — в канцелярию, а там уж — бог даст! — документ попадет и в его руки. Бумага не любит спешки, она, голубушка, вылежаться на нескольких столах должна, пройти через разные руки… Манеру взяли, через голову старших скакать!
Поразмышляв еще и посмотрев на эту ситуацию сверху, Антон Болеславович пришел к выводу, что лучше принять пиявочника и выслушать его. Разумнее знать, что он задумал, чем опять получить от князя письмо с указаниями. Не стоит лишний раз раздражать хозяина. Тем более что с продажей темноводского железа по-прежнему не все гладко. А ученика лекаря он потом в бараний рог согнет!.. При удобном случае.
— Ладно, зови этого… — буркнул Кохановский секретарю и подергал себя за и без того вислые усы, единственное, что напоминало ему о его любимой Польше.
Разговор был недолгим, и — странное дело! — Мальцев при личном общении понравился пану Антонию. Главноуполномоченный в меру сил противился этому чувству, но тем не менее не мог не отметить, как четко и толково ученик лекаря изложил ему суть своей просьбы. Ничего лишнего, и все понятно. Держался с достоинством, но без дерзостей.
Мальцев попросил денег на строительство балагана на берегу реки, где он будет производить опыты по разведению рыбы. К сказанному был предъявлен чертеж, и вся сумма рассчитана до копейки. Чтобы составить такую бумагу, конторским душам нужно было несколько дней и двух-трех специалистов, а тут сам… И кто — ученик лекаря!
Кохановский был так впечатлен — давно он не встречал таких грамотных работников! — что хотел предложить ему чашку китайского чая, но сдержался.
— Хорошо, будут тебе деньги. Строителей найдешь сам… Я вижу, ты и в этом большой дока…
Когда Мальцев, поблагодарив, по-солдатски четко развернулся и вышел из кабинета, Антон Болеславович загрустил: «Эх, побольше бы таких… рыбоводов!»
ХII. Путешествие в подводный мир
— Рыбу?! — удивленно спросила, почти вскричала Ульяна.
Она не знала, что ей сейчас делать — смеяться или обидеться. Петр, этот заграничник, явно над ней надсмехается. Принимает ее за наивную простушку. Да быть того не может, чтобы князь, живущий в Париже, хозяин десятка заводов, дал задание ученику лекаря разводить рыбу.
Нет! — она могла еще поверить в то, что их сиятельство велел ему заняться поисками железной руды, золота, ну или хотя бы придумать паровую машину, как эти рыжебородые отец и сын, чью фамилию она забыла… Тут еще как-то можно объяснить и понять хозяйский интерес, но рыбу… Похоже, что-то темнит ее ухажер.
— Не верите, да? — Петр взял Ульяну за плечи и от обиды даже слегка тряхнул ее. Она была единственным человеком, перед которым он раскрылся, доверился, и та сомневается в его словах.
— Отпустите…
— Извините… это я так… погорячился… — Мальцев виновато опустил руки. — Почему не верите? Совсем недавно по его указанию я разводил пиявиц…
— С ними все понятно — наш доктор говорил, что они на вес золота. Не для всякого больного их разрешал брать…
— Вот видите! Через несколько лет в темноводских водоемах будет в достатке этих кровососов. Я их расселю всюду!
Мальцев попытался обнять Ульяну, но та ускользнула от его рук.
— Послушать вас, так вы волшебник какой-то!
— Так я этому учился!
— Чему? Волшебству? — ехидно спросила Ульяна.
— Почти. Изучал подводный мир, а также искусственное разведение рыб. В Европе это сейчас очень модная тема. Поверьте, это уже наука!
Ульяна скорчила гримаску — теперь она точно знала, что ее дурят. О таком образовании она слыхом не слыхивала.
— Вам, Петр, наверно, нравится подшучивать надо мной… Вы считаете меня темной и недалекой… — начала она дрожащим от подступивших слез голосом. — Но даже я не верю в то, что обучают таким наукам. Вот!
Девушка сказала это так по-детски обиженно и даже притопнула ножкой, что Петр не смог сдержать улыбки.
— Вот видите — вы смеетесь надо мной! — вскричала Ульяна.
— Да нет же, нет! И в мыслях не было… — Мальцев вновь кинулся обнимать девушку. — Просто вы такая… милая, трогательная в своей обиде…
— Я не люблю, когда меня обманывают!
— Хорошо. Поговорим всерьез. Почему вы считаете, что подземный мир с его минералами можно изучать, а подводный — нет? Там такие же богатства!
— Хм, вода и рыбы?!
— Не только! Растения и минералы!
Судя по тому, как разволновался Петр, с какой страстью он кинулся защищать подводный мир, Ульяна поняла, что, пожалуй, он не разыгрывал ее, но все же просто так признать себя дурой ей не хотелось, поэтому напоследок она хмыкнула:
— Когда вы мне рассказываете про рыб, у меня перед глазами встают наши пацаны с удочками и… ничего более я не могу представить. Где тут наука — не знаю… И чего рыбу изучать — она либо есть, либо ее нет. Она сама знает, как и где разводиться. Поумнее некоторых задавак будет!
Это был уже явный камушек в огород ученика лекаря, но Мальцев его не заметил — у него появилась возможность поговорить о подводном мире, и он не хотел ее потерять…
— Совершеннейше с вами согласен, Уля! Многим людям очень далеко до рыб, да и вообще до животных. В жизни рыб столько интересного, они такие удивительные. У них мы можем многому поучиться.
Мальцев с вдохновением принялся рассказывать о разных рыбах.
— Жаль, если они исчезнут!..
— А с чего им исчезать, коли они такие разумные?
— Из-за человека. Это самое пустое и глупое существо из всех живых существ. Он вокруг себя все убивает. Человек ничего не ценит.
— Вы сейчас про войны?
— Не только. Человек убивает не только себе подобных, но и природу, животных, рыб. Ее стало меньше. Рыбный промысел мешает естественному воспроизводству рыб. Ее ловят во время нереста и на путях к нерестилищам… Это подло! Отлавливаются рыбы, уже готовые дать потомство. Рыбаки говорят, что в другое время ловить мало толку. Конечно, есть законы, запрещающие губительный лов. Но кто их исполняет? И рыбы с каждым годом становится все меньше…
— Вы рассказываете о рыбах так… — Ульяна задумалась, не зная, какое подобрать сравнение. — Как о своих друзьях, как будто вы жили среди них…
— О-о, Уля, вы сейчас назвали мою самую сокровенную мечту! Когда я начал изучать рыб в коллеже, я просто влюбился в подводный мир! Я понял, насколько он прекрасен и разумен. Вы сейчас надо мной будете смеяться, но я скажу вам правду: меня даже стала раздражать человеческая речь. В молчании я увидел больше гармонии, чем в словах. Слово — это только часть молчания…
— Я вас не понимаю…
— Просто молчание безмерно, а слово определенно… И чем больше слов, тем они мельче!
Ульяне вдруг стало стыдно. До нее стало доходить, что этот человек живет совсем в другом мире, подвержен другим, более высоким страстям, а она… Ей захотелось задать Петру какой-нибудь умный вопрос, чтобы он как-то оценил ее. И вот она придумала:
— А как тогда рыбы общаются меж собой? Может быть, они также болтают меж собой, как две торговки, просто мы не знаем их языка.
Мальцев улыбнулся.
— Может быть и такое. Мы на самом деле очень мало знаем о них, но даже первое знакомство с подводным миром поразило меня…
— Первое знакомство с подводным миром… Это что вы имели в виду? Вы жили под водой? — Ульяне показалось, что она удачно пошутила.
— Увы! Человек не может жить под водой, хотя сейчас ученые и придумывают разные подводные корабли. В будущем это будет возможно, но пока… пока я приучал себя погружаться на дно. Я изучал разные способы, как можно остановить дыхание. Знаете, Уля, когда долго находишься под водой, рыбы подплывают к тебе. Они очень любопытные и любят играть. Некоторым нравится колокольный звон, музыка, другим свет фонаря. Их можно погладить…
И только тут девушку озарило: она наконец-то поняла, что Мальцев делал тогда под водой — изучал рыб. Ой, а все-таки видел он ее или нет?
«Наверно, принял меня за большую рыбу!» — с улыбкой подумала Ульяна.
***
В сухой, солнечный день Мальцев, приторочив пару котомок к седлу, отправился верхом на лошади вдоль реки Темной. По приметам, известным лишь ему одному, ученик лекаря хотел найти место, где вероятнее всего налимы будут нереститься.
Часть пути, обдуваемый легким ветерком, он ехал не торопясь, любуясь разноцветными горами. Потом дорога сузилась до тропинки, местами приходилось, взяв лошадь за поводья, пробираться с ней сквозь густой лес.
За горой Медведь-Камень Мальцев попридержал лошадь. Ему понравилось место. Вода тут разгонялась и скакала по каменистому дну. Кажется, то, что нужно.
Петр наломал сухих веток и развел костер. Поставил котелок с водой на огонь, а сам прилег на траву. Лошадь неподалеку с хрумканьем щипала траву и меланхолически ее пережевывала.
Мальцев любил оставаться один в лесу, тут ему думалось легко и свободно — пение птиц и устремленные вверх деревья настраивали его мысли на возвышенный лад.
Время от времени он слышал над головой размеренные, свистящие взмахи крыльев пролетающих огромных воронов, видел плавно скользящие по земле тени парящих ястребов.
Когда вода в котелке вскипела, он бросил туда несколько веточек брусники. Пообедал вареными яйцами и ломтем хлеба, слегка присыпав их черной, каленной в печи солью. К чаю он набрал пригоршню перезрелых лесных ягод, пахнущих так удушливо ароматно, что могла закружиться голова…
Разувшись и сняв штаны, Мальцев зашел в воду, чтобы поставить в тихом месте небольшой бредень. Ему надо было убедиться, что здесь водятся налимы.
Теперь можно было и подремать пару часиков. Перед сном он смотрел на пробегавшие по небу облака, и одно из них напомнило Петру проплывавшую над ним по пруду Ульяну. Длинные волосы колыхались вокруг ее головы, как водоросли…
Проснувшись, Мальцев пошел посмотреть, кто попался в его бредень. После сна вода в реке показалась чуть ли не ледяной.
В бредне барахтались два ярких красно-зеленых окуня и крупный налим.
Улов порадовал ученика лекаря:
— Да, кажется, я не ошибся…
Дерзких окуней, уже успевших уколоть пальцы растопыренными плавниками, он отпустил сразу, а налима долго изучал, время от времени окуная его в воду.
— Ну, что, брат, до встречи на Рождество!
И, погладив его по скользкой голове, отпустил в воду.
ХIII. Странный заказ
— А водочку я люблю-у-у… — пропустив сивую бороду через горсть, пропел Андрей Аристархович. Почесал, помял пальцами кадык, сглотнул слюну. — Ох, люблю-у-у…Стаканчик бы сейчас выдержал… Да не один!
Потом вздохнул, словно качнул меха, и сказал:
— Но не буду.
Половой не уходил. Он нежно, как искупавшегося младенца, отер запотелый графинчик полотенцем и с надеждой посмотрел на Кукаретина.
— Расстегай к чаю не забудь, — подрядчик уже не смотрел на водку, а с хлюпаньем втянул с деревянной ложки горячие наваристые щи. Это было особое блюдо, подаваемое только такому уважаемому человеку, как Кукаретин, — Андрей Аристахович любил, чтобы в тарелке лежала сладкая мозговая косточка. Потом, если располагал временем, подрядчик просил, чтобы ему принесли железную миску, и он с грохотом выбивал из кости золотистый студенистый мозг. Посетители вздрагивали от этих ударов, но никто не возмущался…
В трактире знали вкусы Кукаретина и старались ему угодить, потому как на чаевые он не скупился.
Когда подавать Андрею Аристарховичу водку, хозяин заведения и половые — из старых, не новички! — тоже знали: у Кукаретина по-особому загорался прищуренный левый глаз. Он поблескивал лихостью и азартом, и тогда подрядчик мог выпить четверть сам и напоить полтрактира. Но если Кукаретин прятал глаза в брови, хоть шампань перед его носом поставь — не прикоснется!
Сегодня на раздаче был молодой, еще неопытный подавальщик: ему показалось, что он поймал в глазе посетителя вожделенную золотую искру, и он кинулся за водкой. Новичок думал, что удача улыбнулась ему, ан нет…
Впрочем, половой был недалек от истины — именно сегодня Кукаретин был на грани того, чтобы устроить себе праздник. Повод был, но невнятный, и Андрей Аристархович решил погодить, не пугать удачу…
***
С водкой у Кукаретина был тайный уговор: никогда не кушать ее, когда тебя гложет хандра. Андрей Аристархович по опыту знал, что закончится это плохо. Так, однажды ему показалось, что жизнь его больше ничем не удивит, и он за полгода просадил все свое богатство, жена умерла в печали, оставив его с малой дочерью…
Потом он полгода «выворачивал шубу» — так среди торговых людей называют состояние обнищания, когда приходится, надев всякое рванье и изобразив на лице недельный запой, встречаться с теми, от кого еще не отвернулась удача, и просить денег в долг или же перенести сроки возврата кредитов.
Андрей Аристархович прополз на коленях не одну версту, прежде чем смог вновь подняться на ноги, и его кошелек, как в былые добрые времена, засиял радугой. Деньги не боженька с небес на веревочке спустил — пришлось пахать денно и нощно.
Двухэтажный каменный дом и мастерские Кукаретин отгрохал себе в селе Лая, подальше от завода и соблазнов. Андрей Аристархович считался одним из самых крупных подрядчиков по постройке деревянных зданий в окрестностях Темноводска, а в самом заводском поселке он имел казарму, в которой проживали приезжие плотники, маляры, каменщики. У Андрея Аристарховича была хорошая деловая репутация и связи с сильными мира сего, поэтому он, обходя конкурентов, легко брал казенные подряды с торгов.
Больше всего в жизни этот могучий человек боялся такой малости, как скука, подобно тому как слон бежит в панике от крохотной мыши. Чтобы тоска не подточила его, Кукаретин окружил себя разного рода чудаками и балагурами, на худой конец людьми не то что со странностями, но с загадкой.
Так, к примеру, среди множества мастеров, которые работали на него, был такой скоморох по жизни плотник Трофим. Он делал не только лучшие тележные колеса в округе, но из продажи их устраивал целое представление, на которое сбегались все работники и прохожие…
Приезжал какой-нибудь приказчик в мастерские Кукаретина и спрашивал, где он может присмотреть себе колеса для телеги.
— А-а… это вам, господин хороший, к Трофиму! — отвечали, пряча улыбку в бороду, работники.
— А где он сам?
— Да на сеновале спит, кажись…
— Спит? А что ж не работает?
— Да вчерась отдыхать изволил, так как же седни-то работать?
— Ну, да… Так что, я зазря прикатил?
— Отчего ж! Вы крикните его, да погромче, он и появится…
Покупателя подводили к сараю, и он начинал кликать пьяницу:
— Трофим! Трофи-и-им!..
Когда приказчик уже терял голос и терпение и начинал ругаться: «Трофи-им! Где ты там, с-су… Трофи-им, спалю сарайку вместе с тобой!!!», дверь на сеновал распахивалась, и показывалась всклокоченная, с торчащей соломой голова колесника.
— Ну че? Кому я нужон?
— Спускайся! Хочу у тебя колеса купить…
— Не, лень! Я тебе отсюда их сброшу…
И мастер начинал швырять вниз новехонькие колеса. Они высоко подпрыгивали и раскатывались в разные стороны…
Покупатель в страхе отбегал в сторону, собравшийся народ гоготал.
Довольный Трофим неторопливо спускался по лестнице с сеновала, и рассерженный приказчик с удивлением замечал, что мастер вовсе не пьян, а просто весел и разбрасывался колесами для того, чтоб потешить народ и показать, насколько они прочны, ибо ни одно из них не треснуло от удара оземь.
Помощник Кукаретина Феоктист тоже был приближен к делам не за красивые глазки. Можно сказать, глаз у него не было совсем, так, узкие щелки, но их просвета ему вполне хватало, чтобы разглядеть прибыль там, где остальным виделись сплошные убытки.
Первые деньги он сделал из ничего. Из воздуха. Вернее, из воды. Неподалеку от базарной площади он развел костер, на котором кипятил воду в огромном котле. Кипяток он разносил по ближайшим трактирам — там собирались торговые люди и за решением сделки выпивали по сорок чашек чая. Самовары готовы были лопнуть от напряжения, но никак не справлялись с запросами чаевников. Так что феоктистовский костер горел с утра до глубокой ночи…
Все окружение Андрея Аристарховича было непростыми людьми. Чтобы подрядчик обратил на тебя внимание, нужно было вызвать у него интерес. Скучных и ленивых людей он не подпускал к себе…
И все же, несмотря на столь блестящее окружение, тоска нет-нет да и подкатывала к Кукаретину. Ему становилось страшно, ночами, глядя в потолок, он молился:
— Ой, упаси, Господь, запью ведь! Пронеси…
Последнее время предчувствие срыва становилось все более ощутимым. Он даже не скрывал своего дурного настроения от работников. Дело отлажено, деньги то ручейком, а то и речкой текли в кубышку… А что дальше? Чем жить, бляха медна? Скучно, хотелось нового дела…
Кукаретин уж собирался отправить дочь к дальним родственникам, чтобы она вновь не видела его падения на дно, как вдруг произошло нечто такое, что слегка взбодрило подрядчика…
***
Пару дней назад к нему приехал неизвестный человек, по виду приказчик, но не он: слишком строг и немногословен. Скорее военный, хотя одет без щегольства, по-походному.
— Петр, — просто представился приезжий господин. — Мальцев.
— Андрей Аристархович Кукаретин. Подрядчик, все строительные работы, — с достоинством назвал себя хозяин.
— Я хотел заказать у вас бревенчатый балаган. Вот рисунок…
Андрей Аристархович взял в руки лист бумаги. Чертеж был выполнен грамотно, и подрядчик понял, что заказ, по всей видимости, поступает от заводской конторы — только там такие мастера-чертежники.
— Хм, могли бы и на пальцах объяснить… — пробурчал Кукаретин. — Работа простая, пошто бумагу переводить…
— Согласен, — сухо ответил гость. — Избушка проста, но вот место, где ее надо установить, не совсем удобное…
Только сейчас подрядчик заметил, что к чертежу прилагается еще и рисунок вроде карты — река, гора, лес… На берегу стоит крестик.
— Это — река Темная. Вот тут она огибает Медведь-Камень. Здесь тихая заводь, а вот на этом месте мне нужен балаган. Теплый, с железной печкой и поленницей дров.
— Ишь ты… — усмехнулся Андрей Аристархович и спросил с ехидцей: — А вы какие предпочитаете — березовые?
Покупатель прищурил глаза:
— Березовые, знамо, пожарче… — И добавил, тоже чуть заметно улыбнувшись и дав понять этим, что насмешку он оценил: — Я бы сам заготовил, но боюсь, не до дров будет…
— А позвольте полюбопытствовать, отчего ж такая спешка? — непонятно чем, но Кукаретину эта немногословная персона была весьма симпатична. — Зверя бить будете али рыбалить приедете?
Гость на мгновение задумался.
— Скорее рыбалить…
— Всю рыбу хотите переловить? Нам хоть немного оставьте… — пытался пошутить подрядчик. Ему хотелось узнать о покупателе балагана как можно больше.
— Не переживайте, Андрей Аристархович. Вся рыба мне не нужна. Так, несколько штук.
— Жаба в руки! И зачем же из-за такой малости балаган собирать? — всплеснул руками Кукаретин — этот чудак ему нравился все больше. — Вы скажите, я и сам вам этих рыбешек за пару рубликов привезу?
Подрядчик всей своей коммерческой шкурой чувствовал, что за Мальцевым стоит какое-то таинственное и интересное дело, и ему захотелось в нем участвовать. Но, похоже, этот молчун абы кого с собой не возьмет…
— Ладно, поеду я… А балаган нужен мне десятого декабря. Не позже! Там в бумаге все прописано. Вот задаток…
— Все будет исполнено в аккурат — из чиковки в чиковку!
Судя по тому, как гость небрежно бросил деньги на стол, Кукаретин понял, что для этого человека главное — дело.
В запотелое окно Андрей Аристархович видел, как молодой человек легко вспорхнул на коня и неторопливо уехал.
Да-а, странный заказ!.. Человек скрылся за поворотом дороги. Уехал и… слава богу! — часть скуки увез с собой.
Кукаретин облегченно вздохнул. Жизнь уже не казалась ему такой пресной… И зачем ему все-таки балаган?
ХIV. Балаган на Темной
С октября до начала декабря Мальцев разрывался между работой в госпитале и изучением всего, что связано с жизнью рыб, и прежде всего налимов. Не хватало литературы, приходилось пользоваться теми записями, что он делал на лекциях в Коллеж де Франс. Тщательно подбирал необходимую посуду, приборы и одежду для поездки и зимовки на Темной. С большим трудом через Кохановского выпросил в заводской лаборатории микроскоп…
Вечером, когда выдавался свободный час или на душе делалось маетно, Мальцев шел к дому, где проживала Ульяна. Михаил Лукич перестал отпускать свою дочь даже к Оньке и вообще следил за каждым ее шагом.
На улице было уже темно, под ногами шуршали сухие листья, а иногда и сыпал мелкий дождь. Перетявкивались собаки, на далеком перекрестке слышался девичий визг и пиликающие звуки гармошки. Мальцев старался избегать толпы гуляк, чтобы не попасть под их пьяный кураж.
Еще не дойдя до дома, он чувствовал, как к нему подступает волнение от мысли, что его возлюбленная где-то совсем рядом, на расстоянии оклика. Присев в зарослях кустарника, ученик лекаря смотрел на движение света по ту сторону окон. Вот колыхнулась чья-то тень… Мальцев до боли в глазах всматривался в нее, пытаясь узнать родной силуэт.
Иногда желание увидеть Ульяну становилось таким невыносимым, что Петр нашаривал на земле мелкие камушки и швырял в окна. Девушка подходила к окну и, откинув шторку, стояла у подоконника, всматриваясь в темноту, — она знала, что на нее смотрит Мальцев. Если подозрительный отец не отгонял дочь от окна, они могли простоять так очень долго…
Когда Ульяне удавалось вырваться из дома хотя бы на четверть часа, они сидели, обнявшись, в кустах на трухлявом бревне, ощущая сквозь одежду еле уловимое тепло и стук другого сердца.
Они не знали, что сказать друг другу, — надвигающаяся разлука давила на них камнем.
***
— Ну, принимайте работу!
Мальцев только развел руками. Он никак не ожидал, что возле балагана его будет встречать сам Кукаретин. Широко улыбающийся подрядчик стоял у входа в избушку в распахнутой волчьей шубе и с непокрытой головой. Волосы искрились, не то тронутые сединой, не то прихваченные инеем — десятое декабря выдалось хоть и солнечным, но морозным.
Андрей Аристархович был живописен и напоминал какого-то театрального разбойника.
— Как вам, Петр Мальцев, избушка, а?
— Просто хоромы! Слов нет… — Ученик лекаря даже при желании не смог скрыть удивления, почти восторга от предложенного ему жилища.
Свежеструганные, подобранные одно к одному бревна слепили глаза своей белизной, пазы меж ними были плотно законопачены мхом, из трубы струился сизый огонек, а на коньке присела резная диковинная птица.
Мальцев прикатил к Медведь-камню на двух санях — в одних лежали с верхом одежда, продукты, кухонная утварь, оружие, на других — плетеные корзины с медицинской посудой и микроскопом.
К удивлению Петра, подрядчик сам взялся помочь занести в балаган содержимое саней и вообще стремился исполнить каждое его желание.
Ученик лекаря отправил возниц обратно в Темноводск, договорившись, что кто-то из них приедет через неделю — за это время может возникнуть в чем-то необходимость.
— Ну что, Петр, неужто одни останетесь? — удивился Кукаретин. — И не боязно? Зверь тут не робкий, да и лихие люди…
Мальцев пожал плечами: дескать, бойся — не бойся, а работу делать надо.
Такой ответ понравился подрядчику: дело — превыше всего.
Ученик лекаря заметил, что Кукаретин не просто помогает заносить вещи в балаган, а внимательно разглядывает каждый предмет. По его сосредоточенному лицу он догадался, что подрядчик пытается понять, что здесь будет происходить.
Наконец Андрей Аристархович не выдержал:
— Что-то вы на рыбака не похожи…
— А на кого? — усмехнулся Мальцев, обернув микроскоп одеяльцем и отставив его в угол комнаты.
— А кто вас разберет… Уж не золотом ли промышляете? — Кукаретин пытался поймать взгляд загадочного незнакомца.
— Что ж… От золота я тоже не откажусь. Если фарт будет, — с еле заметной улыбкой ответил Мальцев.
— Тьфу на тебя! Ну что ты темнишь, паря?! — начал сердиться подрядчик и даже не заметил, как перешел с почтительного выканья на «ты». — Я для тебя вона какие хоромы сварганил, хоть невесту сюда привози, а ты правду сказать не хочешь…
— Скажу, так ты ведь не поверишь? — продолжал улыбаться Петр. Обращение на «ты» с этим азартным мужиком ему тоже показалось более уместным.
— Х-ха, отчего ж? Уважишь мое любопытство и все! В контору поеду, некогда мне тут с тобой лясы точить… — обиженно фыркнул Кукаретин и даже надел шапку: мол, одно слово, и я уже в пути…
— Хорошо, твоя воля. Я буду изучать рыб, — сказал Мальцев и выжидательно посмотрел на собеседника.
Несколько секунд они смотрели друг на друга. Андрею Аристарховичу показалось, что парень издевается над ним:
— Да что ты городишь! Рыбу? Ты, мил человек, меня за дурня принимаешь, или я ослышался?
— Никак нет. Не ослышался. Рыбу.
— А что ж ее изучать-то? Поймал да на сковороду… Эка наука! У нас на селе таких ученых — каждый второй… От дела должон быть либо интерес, либо прибыль, а то что — торговали кирпичом и остались ни при чем.
Незнакомец вновь улыбнулся своей неуловимой как тень, улыбкой. Он явно что-то хотел ответить подрядчику, но промолчал.
Кукаретин понимал, что ему надо уходить: сдал балаган, получил деньги, что еще? Но Андрей Аристархович не мог найти в себе силы, чтобы просто так уехать. Он должен понять этого человека и его дело, иначе, вернувшись домой, в привычную жизнь, будет мучиться от желания узнать тайну странного заказчика. Чего доброго, запьет…
Подрядчик не знал, о чем еще спросить хозяина балагана, чтобы не натолкнуться на его все понимающую улыбочку, как неожиданно зимовщик сам задал ему вопрос:
— И что, местные мужички рыбку ловят?
— А как без нее, родимой! — с готовностью ответил Кукаретин. — Бабы потом ее на пироги пустят — вот и праздник…
— На что ловят-то?
— Кто как… Зимой чаще верши ставят…
— Хм… И много ловят?
— В старину телегами возили, а теперь так — с ведерко…
Андрей Аристархович заметил, что его ответ слегка расстроил рыбака. «Небось, рассчитывал весь базар рыбой завалить… Ан нет!» — слегка позлорадствовал подрядчик в отместку за то, что Мальцев не хотел раскрыть тайну своего появления под Медведь-Камнем.
Потом он вспомнил, что в первую встречу Петр сказал, что ему нужно всего несколько рыб. Хм, ради нескольких рыбин такие хоромы себе заказал? Не слишком ли накладно? Можно было на базаре щучек купить или мужиков попросить порыбалить, они бы за водочку черта морского притащили…
У Кукаретина разболелась голова от невозможности разгадать тайну. Ему стало совсем ничего непонятно, когда он услышал, как ученик лекаря вполголоса пробормотал: «Вот так мы рыбу и губим…»
— Ох и мутный ты, господин хороший, как стакан в дрянном шинке! — в сердцах сказал Андрей Аристархович. — Все загадками говоришь…
Мальцев в первый раз без улыбки посмотрел на подрядчика. Подошел к нему и, скинув рукавицу, протянул руку для пожатия.
— Дорогой мой Андрей Аристархович, я вижу, вы человек пытливый, дотошный… Будет время, заезжайте завтра, поговорим, рыбку половим, а сейчас мне, простите, некогда…
— Вот так по-благородному ты мне сказал: «Пошел вон, Аристархыч!..»
— Ладно, ладно, не говорил я такого и не думал… Жду завтра!
На том и расстались. Теперь оставалось дождаться только завтрашнего дня. Рыбалка всем языки развязывает.
Андрей Аристархович даже готов был выпить с этим человеком — он знал, что теперь не уйдет в загул…
***
На следующий день Кукаретин проснулся, как назло, рано. Он даже не стал открывать глаза в надежде, что сон вернется к нему. Но этого не случилось… Мысли, которые он вечером перед сном прогнал из своей головы, тут же наполнили ее. И все они были о злосчастном Мальцеве. Хоть сейчас вели запрягать лошадь и езжай к нему! А куда поедешь — окна в его кабинете едва только выделились серым пятном из кромешной темноты.
Мальцев, верно, сейчас спит в своем балагане, хотя истинные рыбаки предпочитают именно эти утренние часы.
«Ну и пусть себе рыбачит… Мне-то какое дело? Да пусть хоть всю рыбу выловит! — пытался Андрей Аристархович погасить в себе жгучее желание прокатиться к Медведь-Камню. — Что, у меня дел нету?! Да кто я ему — мальчик на побегушках, что ли? Приеду к обеду… на полчаса. Посмотрю, что да как, и домой…»
Так, убеждая себя не ездить к странному заказчику, Кукаретин даже не заметил, как оделся…
Он даже не стал дожидаться чая, а прыгнул в беговушки и покатил на Темную.
Приехал он как раз вовремя — Мальцев в распахнутом полушубке, без шапки долбил лед под полынью.
— Бог в помощь! — крикнул издалека Андрей Аристархович.
— И тебе не хворать, добрый человек! — Петр стряхнул с груди ледяную крошку.
— А я думал ушицы похлебать, а ты еще до живой воды не добрался… Чего вечор делал-то? Каленку затопил и спать завалился? А может быть, ты, как медведь, решил тут в спячку залечь?
У Кукаретина было хорошее настроение, и он готов был шутить напропалую.
— Пойдем, чаем меня хоть напоишь, да я помогу тебе лед долбасить… Не одному же тебе кожилиться!
Пока Мальцев растапливал железянку, Андрей Аристархович с любопытством оглядывал, как Петр обжил его балаган. Удивило его большое количество разных склянок и посудин, каких-то приборов. Нечто похожее Кукаретин видел, когда попал в заводскую лабораторию: «Да, кажись, не врал паря! Рыба нужна ему точно не для продажи…»
Хозяин налил плюющегося кипятка из носатика в глиняные кружки, насыпал в миску сухарей, наложил в блюдце варенья.
— Да, брат, на такой еде ты долго не протянешь… — усмехнулся Андрей Аристархович. — Ничего, в следующий раз я тебя горячей кулебякой угощу — моя Машка, дочь, маковка-в-маковку готовит, как мать-покойница… Пальцы сгложешь!
Мальцев только улыбнулся. Кукаретин понял, что в мыслях он далеко от сухарей и даже кулебяки. Такому все равно, что есть, и Андрей Аристархович умолк. Он уважал думающего человека.
Скоро, не более чем за час они выдолбили довольно просторную прорубь.
— Ну что, можно и вершу бросать… — сдвинув с запотелого лба мохнатую шапку, сказал подрядчик.
— Вечером брошу, а сейчас посмотрим, познакомимся, кто тут живет… — Петр, взяв из рук Кукаретина топор, ушел в балаган.
— Ишь ты!.. Познакомимся… Рыбак Емеля! — хмыкнул Андрей Аристархович.
Мальцев вышел из балагана, что-то неся в руке. Это оказался колокольчик, из тех воркунов, что вешают в конскую сбрую.
— Андрей Аристархович, вы сможете некоторое время постоять тихо и не разговаривать? — загадочно спросил Петр.
— А я что, на свистуна похож? — попробовал обидеться Кукаретин.
— Да нет же… Сейчас увидите!..
Мальцев, склонившись над прорубью, стал позванивать воркуном.
«Ишь, чудит, паря!» — подумал про себя Андрей Аристархович.
Ноги в катанках затекли, он хотел осторожно переступить, как вдруг увидел нечто такое, от чего ему стало не по себе: вода в проруби взвихрилась, пошла кругами, и Кукаретин ясно различил темные рыбьи спины…
Петр, присев на корточки, осторожно погладил их.
«Свят… свят… свят! Да что же это такое? — и Андрей Аристархович незаметно для Мальцева перекрестился. — Водяной, прости Господи…»
ХV. Я спасу вас!
Последнее время Луткову казалось, что господь в наказание за грехи нарочно придумал для него такую скверну, как Мальцев. Он надкусывает робкие побеги мечтаний и покушается на его место под солнцем. Семен Никанорович долго терпел то, что ученик лекаря в любой момент мог сместить его с поста главного врача, так теперь он покушается на зарождающуюся из тайных грез личную жизнь — на днях старушка сиделка шепнула ему на ухо, что дочка Михаила Лукича скоро выйдет замуж.
— Замуж? — сделал удивленное лицо Лутков.
Доктор именно сделал такое лицо, а не удивился. Он был уверен, что старая сплетница намекает на то, что ей известна душевная привязанность доктора к Ульяне.
«Интересно, она одна такая догадливая, или уже весь госпиталь об этом знает?» — подумал доктор и как можно равнодушнее спросил:
— И кому же такая красавица достанется?
— Знамо кому… — самодовольно хмыкнула старуха. — Петру Ивановичу.
Теперь Лутков не делал удивленное лицо — таким оно получилось само. И не просто удивленное — если судить по тому, как испуганно отшатнулась от него сиделка! — оно было взъяренным.
— За Мальцева?! — вскричал доктор.
Старуха поняла, что она сболтнула что-то лишнее, и стала оправдываться: дескать, про свадьбу она ничего не знает — додумала сама! — но только видела несколько раз, как молодые целовались в кладовке.
— Я не знаю, как у нынешних, но в наше время если поцеловал тебя парень — все! — прямая дорога в церковь, под венец…
Луткову казалось, что его разорвет от злости. И тут Мальцев! Наш пострел везде поспел.
Нет! С этим Мальцевым пора что-то делать. В госпитале им двоим не работать.
Он, дворянин, пусть даже не из богатых и знатных, человек с университетским образованием, должен терпеть обиды от какого-то ученика лекаря, крепостного?! Да его отца и деда пороли розгами, загоняли в шахты, а он, ишь, хвост распушил!
И Ульяна тоже хороша! Другая давно бы уже смекнула, с кем ей будет хорошо, кто ее оденет в шелковые платья и украсит каменьями…
***
С этого дня Семен Никанорович поставил перед собой цель — избавиться от Мальцева и заполучить себе в жены или в любовницы — как получится! — Ульяну. И сейчас, пока Мальцев морозит свой французский зад под Медведь-Камнем, лучшее время начать против него войну. Будет знать, как гадить своему начальнику!
Прежде всего он написал главноуполномоченному письмо, в котором предлагал после рыбной эпопеи отправить старшего лекарского ученика смотрителем госпиталя в самый отдаленный завод князя. Там завод и сам госпиталь поменьше — Мальцев справится. А прежнего лекаря надо увольнять — он совсем спился, берет за лечение деньги и пристает к женщинам…
Подумав, Семен Никанорович вычеркнул фразу о распутстве лекаря — а вдруг пану Антонию кто-то донес и о его посягательствах на Ульяну. Вместо Мальцева Лутков просил прислать лекаря попроще, ему не нужен такой грамотей.
— И вообще, по моему разумению, лекари не должны знать более фельдшерских обязанностей, относящихся к перевязке и присмотру за больными… — так доктор окончил свое письмо, опасаясь, как бы управа не прислала еще одного претендента на его кресло.
Письмо главного врача вызвало у главноуполномоченного какую-то странную ухмылку. Луткову показалось, что пан Антоний знает об истинных причинах его недовольства учеником лекаря, поэтому он поспешил отвлечь Кохановского от этих мыслей.
— Понимаете, у нас сто двадцать коек! Тяжелых больных привозят не только с заводов их сиятельства, но и с приисков и даже деревень. Мы же не можем выставить крестьянина, у которого, к примеру, оторвало палец, за дверь только потому, что мы лечим лишь заводских рабочих? — Лутков так проникся ролью народного целителя, что у него даже задрожал голос. — А что делает Мальцев в то время, когда мы спасаем человеческие жизни? Он разглядывает рыбьи икринки!
— Ну, знаете, Семен Никанорович, вы того-с… извольте не перегибать палку! — сказав это, Антон Болеславович поймал себя на мысли, что он как-то незаметно впервые встал на защиту ученика лекаря. — И не забывайте о том, что рыбами он занялся не по своей воле… Такое распоряжение свыше…
Пан Антоний воздел глаза к потолку и увидел в углу паутину.
«Совсем народ обленился…» — подумал он и не удержался, чтобы не поддеть надоедливого доктора.
— Впрочем, если вы разбираетесь не только в тройной ухе, но и в искусственном размножении рыбы, я могу поменять вас с Мальцевым местами… Как вы? Приедете румяный, крепкий, с бородищей до пупа… Как вам мое предложение?
Лутков вылетел из кабинета.
***
Семен Никанорович понял, что в борьбе с Мальцевым пан Антоний для него уже не союзник.
«Ничего-ничего!.. — злобно шипел Лутков. — Вы, любезный Антон Болеславович, и не заметите, как и вас он скинет с тепленького местечка! Еще неизвестно, о чем они с князем переписываются…»
И тогда доктор, выражаясь языком военных, решил сменить направление главного удара.
Он должен завоевать сердце Ульяны! Или хотя бы добиться понимания, что Семен Никанорович — свет в окне, ее благодетель, которому она должна быть благодарна. А насколько благодарна, он потом ей объяснит!
Лутков решил не откладывать свои захватнические планы в долгий ящик и, как только у него появилось свободное время, попросил пригласить Ульяну к себе в кабинет.
Пока она не пришла, Семен Никанорович несколько раз сменил выражение лица и позу, в которой он должен встретить девушку. Образ сурового начальника может ее испугать, благодетеля — расслабить, привести к вольнодумству и пренебрежению, обеспеченного обожателя — нет, еще рановато, можно спугнуть. Доктор настолько извертелся в кресле, что едва не свалился с него.
И как только в дверь осторожно постучали, Луткова озарило — на первых порах он должен стать отцом родным для девушки, строгим, но заботливым и всемогущим.
Как только девушка возникла на пороге, доктор на какое-то время вышел из образа.
— Здравствуй, Уленька… — сладко проблеял он и, тут же вспомнив про задуманный образ, сбросил с лица плутовскую улыбку, посуровел и даже помрачнел.
— Доброе день, Семен Никанорович… — несколько испугавшись промелькнувших перемен в лице доктора, похожих на судороги, пролепетала девушка.
— Присаживайся, пожалуйста, — сказал каким-то загробным голосом Лутков.
Ульяна осторожно присела на краешек стула, поняв, что разговор будет неприятным.
— Милая барышня, вы у нас в госпитале уже несколько месяцев, и я вполне доволен вашей работой… — голосом, не предвещавшим ничего хорошего, начал доктор. — Но финансовое обеспечение госпиталя таково, что я не могу больше обеспечивать вас работой. Как ни прискорбно мне сообщать вам это, но нам придется расстаться…
Лутков хотел сделать после сказанного длительную паузу, означающую то, что он сам опечален сим фактом, но молчание уже через несколько секунд было прервано мокрым всхлипыванием, как будто кто-то пил из блюдечка горячий чай.
Это было слишком даже для закаленного в людских страданиях сердца Луткова.
Спектакль был сорван.
— Уленька, не плачьте!.. — выхватив из кармана носовой платок, доктор кинулся к девушке.
Он пристроился на стоящий рядом стул и принялся вытирать катящиеся по девичьему лицу слезу. Они были удивительно крупными и прозрачными, и, как показалось Семену Никаноровичу, переливались радужным светом, как драгоценные камни.
Лутков еле сдерживался, чтобы не расцеловать это милое лицо с мокрыми глазами, слипшимися ресницами, покрасневшим носиком и припухлыми сочными губками.
— Не плачьте, не плачьте, я спасу вас!.. — вскричал доктор от переизбытка чувств. — Я знаю, что надо делать! Вот, слушайте… Как известно, их сиятельство заинтересован в размножении человеческого рода…
Девушка вскинула горестно склоненную голову и испуганно-недоумевающе посмотрела на утешителя. Слегка отодвинулась от него и ладонями отерла лицо.
Лутков удивился происшедшим переменам в настроении девушки, потом до него дошло. Он даже рассмеялся:
— Ха-ха! Я не успел договорить фразу, как вы сразу отпрянули от меня. Глупышка, что же ты подумала, а? Вздор какой-нибудь? Я хотел сказать, что князь чрезвычайно заинтересован в увеличении числа своих душ, поэтому взял под личную опеку акушерское дело на своих заводах. Он повелел собрать всех повивальных бабок, проверить их искусство родовспоможения и тем, кто выдержит экзамен, ежегодно выплачивать жалованье до пятидесяти четырех рублей серебром и пятидесяти копеек за каждого успешно принятого младенца. И это не считая восемнадцати пудов провианта! Каково, а?
Заплаканная Уля слушала доктора, согласно и обреченно кивала головой и никак не могла понять, зачем Семен Никанорович рассказывает ей о повивальных бабках.
Слезы высохли на девичьем лице, когда доктор наконец-то вышел на то, ради чего и был затеян рассказ о размножении рода человеческого.
— И вот главное! У меня есть указание найти грамотную женщину и отправить ее обучаться в Санкт-Петербургский повивальный институт за счет заводовладельца. Вернувшись, она возьмет руководство над всеми повивальными бабками. Кроме того, в управе был поставлен вопрос об открытии в Темноводске отдельного родильного дома на шесть штатных мест. Правда, местные жители предпочитают рожать дома, увы! — еще сильны закоренелые предрассудки и предубеждения низшего класса…
— Для чего вы мне все это рассказываете? — тихо спросила Ульяна. — Мне уже завтра не приходить в госпиталь?..
Голос девушки вновь дрогнул.
— А я, душа моя, неспроста тебе это рассказываю… — доктор осторожно погладил гостью по плечу. — Я готов замолвить перед главноуполномоченным словечко, чтобы тебя отправили в столицу на учебу…
— Меня?.. — Ульяна не верила ушам своим — только что она едва не осталась без любимого дела, и вдруг — чудо! — поездка в петербургский институт.
— Да-да, тебя! Я окажу протекцию… — Семен Никанорович счел, что после услышанного девушка уже не откинет его руку, и слегка приобнял ее.
Ульяна, пораженная новостью, даже не заметила, что находится в объятьях доктора.
Его потрясывало от сдерживаемой страсти. Ее нежная шейка, румяные после слез щечки были так близко…
— Надеюсь, ты будешь мне благодарна… — почти простонал доктор в ухо девушке.
В дверь постучали.
Лутков и Ульяна словно очнулись, он от похоти, она — от грез о своем будущем.
ХVI. Приватная жизнь людей и налимов
Работа на Темной началась…
Мальцев поставил на ночь вершу. Утром извлек из нее несколько окуней, чебаков и двух налимов-самок. Всех рыб он отпустил обратно в воду, только из одной самки слегка выдавил икру.
Икру он дотошно изучил через микроскоп и подробнейшим образом описал в тетрадь строение икринок и особенности их оболочек.
Икра оказалась недозрелой, поэтому необходимо было подождать еще пару дней или поймать самку, у которой икра была уже готова к оплодотворению.
Ученик лекаря вновь поставил на ночь вершу. Долго при ярком свете луны бродил по льду, ощущая, как там, в воде, кипят нешуточные страсти, и размышляя о том, как сделать так, чтобы оплодотворение икры оказалось успешным. В коллеже им рассказывали, что искусственно оплодотворить икру молоками — это только часть дела, причем не самая сложная. Основная закавыка рыбоводства в том, что исход этих трудов весьма и весьма ничтожен — один к десяти, да и то появившиеся рыбешки живут недолго.
Причина неудач таилась в самом строении икринки. Их окутывала оболочка с одним-единственным крохотным отверстием. Именно в него должен войти живчик. Икринка, оказавшись в воде, способна к оплодотворению самое короткое время — пальцы на руке не успеешь сосчитать.
Живчик должен успеть попасть в икринку, иначе оболочка, втянув в себя воду, разбухнет, и тогда — все! Отверстие в икринку закрыто. С живчиками тоже не все ладно — в воде они живут одну-две минуты и погибают…
«И какой толк от рыбоводства, если путем неимоверных усилий будут выведены несколько рыбешек? — усмехнулся Мальцев. — А ее должно быть столько, чтобы Темноводск не нуждался в покупной рыбе!»
Он поднял голову, посмотрел на висевшую над ним луну, и ему захотелось по-волчьи завыть…
***
Желание повыть у него появлялось еще не раз.
Мальцев не мог придумать иного, более плодотворного способа осеменения икры, чем тот, которым пользовалась Европа. Это самая большая беда. Остальное можно считать просто неприятностями. За неделю ему не удалось ни разу поймать одновременно созревших для выведения потомства самца и самку. То у самки икра незрелая, то у самца молоки. А время шло, через месяц нерест пойдет на убыль…
— Тьфу, на тебя, Петруха! — не выдержал Кукаретин угрюмо-сосредоточенного вида Мальцева. — Нельзя же так убиваться… Посмотри, какая со мной краля приехала! И как вычичинилась!
Прикативший поутру подрядчик вытолкнул поперед себя упиравшуюся девушку в цветастой шали. Она хихикала и прятала лицо за поднятый ворот шубки.
— Да будет вам, батя!
— А что? Чего лицо прячешь? — грохотал Андрей Аристархович. — Все утро мне прожужжала — когда поедем к этому чудо-рыбаку? Когда поедем… Пирогов тебе испекла и прочей всякоты!
— Батюшка! — вспылила девушка. — Ведь вы сами сказали испечь!
Девушка убежала куда-то за балаган.
— Дочка моя, Машка… — улыбаясь, сказал Кукаретин. — Ух, горячая девка! Чуть что не по ней, сразу: «Батюшка!!!»
— Зря вы ее так… — Мальцеву было неудобно — вроде как из-за него пострадала девушка.
— Да ничего! Она это так… Перед тобой, — подрядчик успокаивающе похлопал ученика лекаря по плечу. — А пироги это я попросил ее испечь! Думал порадовать тебя… У-у, как зарос! Бабай бабаем… Иди освободи стол! Праздновать будем… Маша, выходи, прости старого дурака!
Кукаретин приобнял и чмокнул в щеку вернувшуюся дочь, и она несколько раз метнулась к саням, быстро накрыла на стол в балагане. Пироги, завернутые в овчины, были еще теплыми.
Мальцев даже развел руками от удивления, увидев на своем столе, где вкуснее пшенной каши ничего не стояло, сразу столько яств. Пироги, соленья, жареная картошка, балыки, и над всей этой роскошью возвышалась бутылка беленькой и шкалик с какой-то красной настойкой. «Это для Маши…» — догадался Петр.
— Это просто чудо какое-то…
— А что, только ты можешь чудеса творить?! Мы с Машкой тоже не лыком шиты!
Кукаретин чувствовал себя сегодня в ударе. Он готов был горы свернуть. Даже Медведь-Камень. Сегодняшним посиделкам с Мальцевым он придавал большое значение.
Во-первых, он почувствовал в себе достаточно сил, чтобы выпить водочки. Он знал, пока рядом с ним Мальцев, он не уйдет в запой — с такими людьми не скучно. Во-вторых, он неспроста привез сюда Машу. Дочь его засиделась в невестах, и лучшего жениха, чем ученик лекаря, Андрей Аристархович не видел. Да и вообще он хотел привлечь в свое окружение такого толкового и грамотного человека. Одним словом, нынешнее застолье, по задумке Кукаретина, должно объединить всех в семью…
— Ну, давайте, первую за знакомство! — сказал подрядчик и поднял свою рюмку с водкой.
Он очень боялся, что Мальцев вдруг откажется пить (ведь он его совсем не знал!), но ученик лекаря выпил охотно, даже с удовольствием и жадно накинулся на еду.
Маша едва пригубила настойки, еду на вилку нанизывала кокетливо, по крохотному кусочку и все поглядывала на молодого человека. Кукаретин хорошо знал свою дочь и с удовольствием отметил про себя — Петр ей понравился.
Водка оказалась весьма кстати. Ну и, конечно, все, что прилагалось к ней. Мальцев давно так вкусно и сытно не ел. Он почувствовал, как с него спадает напряжение и истерия по поводу неудач. Легкое опьянение позволило ему взглянуть на неприятности по-другому, более легко, как на нечто проходящее.
И окружение ему показалось очень милым. Быстроглазая Маша чем-то неуловимо напомнила ему Ульяну, а Кукаретин — бывалец, толковый мужик. И добрый — кто ему бы еще такой праздник устроил?!
Обычно молчаливый, погруженный в свои мысли Мальцев, охмелев, неожиданно ощутил сильное желание рассказать о том, чем он тут занимается и что у него не получается. Он слишком долго носил в себе эти мысли о рыбоводстве, что они уже не вмещались в его голову…
И Андрей Аристархович очень кстати спросил его, как продвигаются дела.
— Если честно, Аристархич, через пень-колоду…
Опрокинув в себя очередную рюмку, Петр начал свой рассказ об икринках и молоках.
Он так увлекся изложением сути оплодотворения икринок, что не сразу заметил: Маша покраснела, как свекла, и стыдливая улыбка блуждает по ее губам. Ученик лекаря сначала подумал, что подбросил чересчур много дров в железянку, потом — что кровь ее взыграла от наливки, и лишь к концу своего рассказа догадался — для девушки подробности оплодотворения икринки звучали неприлично.
То, что он мог выглядеть в глазах Маши пошляком, сильно смутило Мальцева, он тоже покраснел и пробормотал:
— Я, кажется, какую-то ерунду несу… Извините!
Кукаретин сидел и, подперев щеку кулаком, смотрел на молодых: «Эх, какие же вы еще юные и чистые…»
Неловкое молчание за столом затянулось, и Андрей Аристархович под рюмочку решил рассказать занятный случай, происшедший недавно в одной из лавок на базаре.
— Знаешь лавку купца Матюшина? Ну тот, что тканями торгует? Ага… Зашел к нему один ухарь, долго копался в отрезах, выбрал самую дорогую ткань, а вместо расчета достал из сапога нож и говорит: «Доставай все деньги из конторки и сиди тихо! Вякнешь слово, тут же прирежу…» Пока малый дрожащими руками отсчитывал деньги, в лавку зашел сам хозяин. Ну, Матюшина знаешь, медведь такой… Но шельмец тоже оказался не промах и не робкого десятка. Да еще с куражом! Он взял мел, которым торговцы чертят по ткани, и ткнул им в жилетку Матюшина — как раз напротив сердца! Вот сюда, говорит, я воткну нож, если будете звать на помощь. Матюшин молча взял горсть мелков со стола, сжал их в своей лапе в порошок и посыпал им голову злодея, плечи, а остальное швырнул ему на грудь. Лихоимец оторопел… Он не ожидал такой дерзости от своей жертвы. А Матюшин между тем вынул из-под тканей тяжелый железный метр…
Они выпили еще одну бутылку беленькой и сердечно расстались. Кукаретин блаженно растянулся на охапке сена в санях, Маша взяла в руку вожжи. На прощанье она помахала Петру вышитой узорами варежкой…
***
Мальцев проснулся, как от толчка. Вокруг была густая темнота, и лишь крохотное окошко, прорубленное в стене, еле обозначилось желтоватым светом. Петр почувствовал себя лежащим на дне проруби. Шум и хмельное кружение в голове напоминало движение воды.
Даже не верилось, что в его зимовье совсем недавно были люди, звучал девичий смех…
К ночи избушка остыла, и ученик лекаря, повертевшись на своем топчане, устеленном еловыми ветками, все же поднялся и, кряхтя и тяжело отпыхиваясь, подкинул в железянку дров. Берестяной лоскуток крутнулся от поднесенного огня.
Стало веселее.
Укутавшись в старый тулуп и глядя на бойко потрескивающую печь, зимовщик попытался вернуться в прошедший вечер. Было в нем нечто такое, что сильно взволновало его, а потом, после очередной рюмки, куда-то улетучилось. Помаявшись немного, Мальцев вспомнил: когда Маша наклонилась над ним, чтобы поднести кусок пирога, он уловил от ее волос знакомый запах. Это была камфора, вернее, камфорное мыло!
Пока горела печь, ученик лекаря грезил о своей возлюбленной, причем в своих любовных фантазиях он был гораздо смелее и успешнее, чем в жизни.
Утомленный сладкими мечтами, Мальцев уснул, и ему приснился странный сон: будто бы стоит он голый в поле, а на груди у него точка, вроде кто углем пометил. И видит он, что в него летит стрела, и должна она вонзиться в эту самую черную метку на груди. В ужасе ученик лекаря хотел увернуться от нее, но не смог, потому что тело его вдруг раздулось и превратилось в огромную икринку, а стрела — в живчик…
ХVII. Лоб в чешуе
Прошло еще несколько дней, в течение которых Мальцеву так и не удалось поймать созревших для оплодотворения самца и самку налима. Тогда Петр пошел на хитрость: всех пойманных рыб он поместил в ивовую клетку и опустил в воду — пусть зреют.
И вот наступил день, когда рыбы были готовы для опытов. Медлить было нельзя — самки могли вот-вот сбросить икру.
С утра светило яркое солнце, и зимовщик счел это добрым знаком. Он, человек не суеверный, несколько раз постучал по дереву, боясь сглазить.
Мальцев хорошо протопил каленку, еще одну охапку дров положил перед печью — чтобы потом не отвлекаться на хождение к поленнице. Навел порядок в балагане, плотно покушал остатками вчерашнего застолья, помолился на маленькую иконку и, трижды перекрестившись, принялся за дело…
Петр сбегал к проруби и достал из клети двух созревших налимов.
— Ну, родные, не подведите… — ученик лекаря пошептался с каждым из них и даже погладил их по мокрой спине.
Принеся ведро с рыбой домой, Мальцев застелил пустой обеденный стол простыней. Теперь он напоминал операционный, да и сам рыбовод своей сосредоточенностью и четкими движениями был похож на хирурга. Вот он водрузил на стол чистый фаянсовый таз с водой и осторожно выдавил туда из рыбы икру. В чистой тарелке он смешал молоки с водой и тут же опрокинул их в таз.
Мальцев замер в ожидании чуда. Через некоторое время несколько икринок приобрело опаловый цвет — оплодотворение произошло.
Петр опустился на стул — то, что он увидел, огорчило его. Проведенный опыт был не более успешным, чем те, что они проводили в коллеже. Конечно, что-то получилось, но это совсем не то, что нужно. Этим не накормишь Темноводск…
В этот день Мальцев еще несколько раз проводил опыты, колдовал над столом, разговаривал с рыбами, вечером — с луной, но так и не добился ничего такого, чем можно было бы обрадовать князя.
По ночам тоже стало неспокойно. Каждое утро он натыкался на свежие волчьи следы вокруг избушки, а однажды обнаружил человечьи. Их было двое. Они потоптались за поваленной елью, борясь с соблазном войти в балаган, и ушли, решив не рисковать. Кажется, беглые…
***
Страхи отступали, как только по краю ночного неба проступала синяя полоса. С раннего утра Мальцев был охвачен исследовательским остервенением. Он работал ровно столько, сколько позволяло освещение, но и после того, как в балаган заползали густые сумерки, ученик лекаря продолжал трудиться над записями, весь обставившись горящими свечами. Все маленькие успехи, а также неудачи он описывал подробнейшим образом. Перед тем, как глаза его совсем смыкались, он успевал набросать на бумаге образ любимой…
Время нереста подходило к концу, на счету был каждый день. Мальцев оброс пегой бородой и настолько извел себя, что начал забывать, ел ли он сегодня или нет. Его рассеянность однажды отразилась и на опытах. Не ведая, что творит, он слил молоки в икру, не смешав их перед этим с водой. Мальцев кинулся к ведру, но оно оказалось пустым. Подхватив его, рыбовод выбежал из балагана нараздевку к проруби, но ее уже успело сковать льдом. Топором он кое-как пробил лед и зачерпнул воды из Темной.
Когда Мальцев подбежал с ведром к тазу с икрой, она почти вся была… опаловой. Он не поверил в удачу, подумал, что это лучи солнца окрасили икру в такой цвет. Ученик лекаря уткнулся в нее носом и долго изучал ее, потом распрямился и только смог произнести любимое ругательство Андрея Аристарховича:
— Бляха медна…
Петр никогда не сквернословил, но это невинное ругательство вырвалось у него от переизбытка чувств. Там, в Европе, ученые в роскошных условиях изучают икру, пишут книги о рыбоводстве, читают лекции, и все равно никто из них никогда не добился почти полного оплодотворения икры. Он, старший ученик лекаря, в балагане, за стенами которого трещит мороз, в одиночку смог сделать то, о чем мечтают все эти ученые головы. И самое обидное, никто в этот момент даже не пожмет ему руку и не похлопает по плечу!..
Мальцев один в один еще раз повторил опыт с другой икрой, и так же она почти вся оплодотворилась. Значит, это не была случайность. Смешивать икру с молоками нужно без добавления воды. Ученые всего мира смешивали ее в воде, то есть так, как происходит в природе. Вода, казалось бы, естественная среда обитания рыб, но при этом мешает оплодотворению. Возможно, он единственный в мире человек, которому известна эта тайна природы.
Ах, как хорошо, если бы сейчас рядом с ним была Ульяна — она могла бы гордиться им!..
***
А Ульяне в это время было совсем не до Мальцева…
Доктор понимал, что, пока нет соперника, ему дана прекрасная возможность вовсе избавиться от него и заполучить девушку в свои сети.
Он целые дни напевал ей о ее прекрасном будущем. К себе в помощники он призвал Михаила Лукича, который и без его зова мечтал стать тестем главного врача. Вдвоем они потихоньку склоняли девушку к мысли, что доктор — лучшая партия для нее.
Вскоре у этой компании появился еще один союзник — Анисья.
Едва ей исполнилось восемнадцать лет, как она тут же выскочила замуж за купчика — сына друга отца, толстячка с усиками и манерами. Счастливая, вернее, самодовольная Онька приходила теперь к подруге чуть ли не через день и за чаем напевала про прелести семейной жизни. Порой она так увлекалась пикантными подробностями, что Ульяна не выдерживала и замахивалась на скабрезницу полотенцем.
— У-у, молчи, гармониха!..
— А что?! У тебя, думаешь, будет по-другому? — хохотала подруга. — Знаешь, как любо-любо, когда он в тебе, как рыба, бьется! От сухой любви проку нет…
Анисья рассказала, что они с мужем в постели стараются вовсю, так как родители с той и другой стороны обещали скинуться на каменный домишко для молодых, как только у них появиться первенец.
Проводив подругу домой, Ульяна оставалась в растрепанных чувствах. Она ловила себя на том, что в чем-то завидует Оньке. Ей тоже хотелось чувствовать рядом с собой надежное мужское плечо, ходить с ним по магазинам, по рынку, украшать свой дом. Она впервые всерьез задумалась о ребенке, и его ей тоже захотелось. Когда у нее все это будет и с кем? А вдруг она останется одна — и без мужа, и без ребенка?
Она начинала сравнивать доктора с Мальцевым, и, как не крути, первый более подходил для планов о счастливой жизни. А где сейчас ее Петр? Почему не рядом? Ишь как старается для князя…
Под утро ей приснился сон, будто плывут они с Петром на огромной рыбине, а на берегу стоит их сиятельство и машет им рукой…
***
А у Мальцева на ледяном берегу наступили жаркие дни! Оплодотворить икру — это только часть дела. Надо ее сохранить и вывести мальков. Как это сделать, ученик лекаря продумал заранее и подготовился.
Он занес в дом несколько небольших камышовых корзин. Дно устлал ветвями пихты, поверх них насыпал речного песка и гальки. Сверху осторожно уложил опаловую икру. Все это вновь прикрыл ветками, так чтобы никто не смог полакомиться икрой.
Корзины он отнес к проруби и, перекрестясь, опустил их в воду на веревках.
Только он закончил эту работу, раздался звон бубенцов-воркунов. Приехал развеселый Кукаретин. Он еще издали махал рукой Мальцеву. В углу саней с корзиной в руках сидела Маша.
— Здорово в избу! О, да, кажись, у тебя, друг любезный, дела пошли лучше? Улыбаешься! Надо же… Может, и выпьем бесогончику за встречу?
— Отчего же нет-то? — Мальцев на самом деле почувствовал, что хочет выпить, а еще больше поесть — за сегодняшний день у него маковой крошки во рту не было.
— Вот это ответ! — обрадовался подрядчик. — Слушай, а к тебе кто-то, кроме нас, приезжает? Еду хоть привозят? Сидишь тут, зубами цокаешь…
Только тут Мальцев вспомнил о том, что уже третью неделю к нему никто не приезжал из госпиталя. О нем, кажется, забыли.
— Да-а, давненько не навещали… — пробормотал он. — Забыли, наверно, про меня…
— Во! Без нас с Машкой ты бы пропал — кость да жила! Все, зимогор, веди в балаган… А какие Маша пироги испекла — объеденье! Погоди, что это? Да у тебя весь лоб в чешуе! Похоже, паря, ты уже сам в рыбу превращаешься… Вечером посмотри в других местах — нет ли там чешуи и плавников. Ха-ха! Иди уже, голодай… Скидавай все со стола — пировать будем!
ХVIII. Рыбный день
Для князя не было ни одной хорошей новости.
Часы в кабинете уже дважды взболтнули тишину, а на листе бумаги, лежащем перед паном Антонием, так и ничего не появилось, кроме витиевато набросанных слов «Их сиятельству князю…».
За окном свисали с крыши огромные, сверкающие на весеннем солнце сосульки. Вначале Кохановский считал срывающиеся вниз капли, но вскоре это занятие его стало раздражать. Во-первых, потому что они стали капать чаще, а во-вторых, капли словно отсчитывали его жизнь. Кап-кап-кап — и все! Антон Болеславович попытался отвлечь свое внимание на что-то другое, но глаза и уши упорно продолжали следить за падение капель. Как-кап-кап… бряк-бряк-бряк о карниз.
Пан Антоний взъярился и, вызвав секретаря, велел распорядиться, чтобы сосульки немедленно сбили над его окнами.
Секретарь удивленно посмотрел на главноуполномоченного, но ничего не сказал, а лишь согласно склонил голову.
Закрыв окно шторами, Кохановский решил взять себя в руки и не устраивать женские истерики.
«Быть такого не может, что ничего хорошего не произошло! — успокаивал себя главноуполномоченный. — Сейчас, сейчас вспомню…»
Пан Антоний прошерстил все заводские дела, от продажи железа за границей до закупки европейского оборудования вместо местных самоделок, и нигде не нашел ничего такого, что могло вселить оптимизм. Более того, вместо прежних, уже привычных неприятностей появились новые…
Для нужд завода срочно требовался запасной пруд. Прежнего уже не хватало.
Кохановский привлек к этому делу лучших французских топографов, они облазили все окрестности и развели руками — все ближайшие реки находятся ниже уровня реки Темной и их воды не могут быть подняты вверх. Получив деньги за то, что их потревожили, они уехали домой, оставив пана Антония с головной болью, где достать для завода воды.
Правда, на днях он получил письмо от одного местного устроителя мельниц. Он предлагал своими силами сделать запасной пруд с плотиной, за что просил вольную для своих детей. Антон Болеславович всегда поражался наглости и самоуверенности местных умельцев, и этот мельник туда же. Ведь, наверное, прекрасно знает, что ученые мужи тут все лето кормили комаров своей благородной европейской кровью, но так и не смогли найти способ заставить течь воду в гору. А тут на тебе — «прошу дозволить мне…». Письмо-то хоть сам писал или грамотея какого сыскал?
«А с другой стороны, — размышлял пан Антоний, — чем он рискует? Да ничем! Деньги господские не будут потревожены, а вдруг… получится, а? Надо будет разрешить…»
Это была бы хорошая новость для графа, но не будешь же писать о том, что еще не сделано? И тут главноуполномоченный вспомнил, что было еще какое-то дело, связанное с водой и которое очень интересовало хозяина. Поизучав с четверть часа расписной потолок, Кохановский вскричал:
— Мальцев!!! Тьфу, как же я про него забыл…
Пан Антоний забил в колокольчик так, как будто хотел поднять людей на тушение пожара.
— Луткова ко мне! Срочно!!!
Вот кто может спасти его!
Через час доктор стоял перед ним.
Осмотрев эскулапа от аккуратно зачесанной плеши до начищенных до блеска сапог, Кохановский хмыкнул:
— Друг любезный, уж не женились ли вы ненароком, а?
Лутков не ожидал такого вопроса.
«Вот сволочи, уже донесли!..» — подумал нехорошо о своих работниках доктор и, слегка смущаясь, пробормотал:
— Да надо бы, а то потом поздно будет…
— То-то я смотрю, вы сущим франтом вырядились! А галстух, галстух как переливается — огонь… Небось, краля подарила? — надсмехался над Лутковым Антоний Болеславович.
— Сам купил, — чуть ли не виновато ответил Семен Никанорович, а про себя отметил: «Слава богу, мои тут, кажется, ни при чем… Зачем же он вызвал? Да еще так срочно…»
Доктор на самом деле напрасно грешил на госпитальных — то, что главноуполномоченный заподозрил его в жениховстве, виноват был сам главный врач — с появлением в его жизни Ульяны он стал одеваться у лучшего в Темноводске портного, у самого Льва Когана.
— Дорогой Семен Никанорович, а вы в предсвадебных хлопотах случайно не забыли про Мальцева, а? — вкрадчивым, не предвещающим ничего хорошего голосом спросил пан Антоний. — Может быть, его там уже давно волки съели, а? Что молчите, господин доктор?
Конечно же, Лутков не забыл о своем сопернике, но по другой причине, хотя желание напрочь вычеркнуть его из своей и Ульяниной жизни было большим. Он даже последний месяц не отправлял к нему на Медведь-Камень продукты — что впустую лошадь гонять! Пусть этот умник своей рыбой питается…
Кохановский по затянувшемуся молчанию, с большим трудом перешедшему в нечленораздельное меканье, понял, что доктору ничего не известно о лекаре.
— Та-ак… — пан Антоний нервически забарабанил пальцами по столу. — Вам было поручено всячески помогать нашему рыбоводу, а вы изволите амуры крутить! А что, если его лихоимцы давно уже жизни лишили или под лед свалился? Угадайте, что скажет их сиятельство, узнав об этом? Думаю, что следующую зиму вы будете встречать в его балагане…
Обиженный Семен Никанорович засопел так громко, как будто бы у него был насморк.
«Ишь какой заботливый! Сначала сам хотел, чтобы его волки задрали, а теперь переживает, как бы этот проклятый ученик на льду не поскользнулся… Что вообще происходит? Откуда такой фавор? Неужели князь опять письмо прислал? Ох, как же мне надоел этот выскочка!..»
— Одним словом, завтра после обеда я должен знать, что с Мальцевым и как продвигаются его опыты. В подробностях, а лучше в письменном виде! Не от вас, разумеется, а от него. Все, я вас больше не задерживаю… — главноуполномоченный поднялся из-за стола, надменный, как памятник самому себе.
Шаркающей походкой, с опущенной головой Лутков направился к двери. Он был похож на павлина с ободранным хвостом.
В приемной его ждал сюрприз. Впрочем, так эту неожиданность можно было назвать с большой натяжкой — в кресле скромненько сидел… Мальцев. Он зарос рыжеватой, торчащей в разные стороны бородой, а на коленях держал стеклянный сосуд с водой, прикрытый сверху полотенцем. В банке что-то мельтешило, вроде стайки комаров.
«Все-таки получилось…» — обреченно подумал Лутков и молча указал Мальцеву на дверь в кабинет главноуполномоченного…
***
Мальцев спас пана Антония. Он принес хорошую новость.
Она плавала в банке и ничуть не обращала внимания на вытаращенные на нее четыре глаза.
Кохановский оставил сосуд с эмбрионами в покое и вернулся в кресло. Теперь ему все нравилось — капающие сосульки и даже Мальцев.
— Ну, что ж, друг мой, срочно пиши их сиятельству отчет, и завтра я отправлю его князю. Да и постарайся поживописнее, с фейерверком и с перспективами…
Мальцев провел бессонную ночь, составляя своему научному покровителю подробнейшую записку об опытах с налимьей икрой. Памятуя о наказе пана Антония, он сделал вывод, что искусственное разведение рыб можно с успехом применять в реках и озёрах близ Темноводска, а при нужде и большом желании разводить не только местные виды, но и такие рыбы, которых нет на Урале. Например, акклиматизировать стерлядь, выведя её на месте из привезённой оплодотворённой икры. Ученик лекарь окончил свой отчет предложением устроить на реке Темной рыбный завод.
ХIХ. Умная голова с грустными мыслями
Зима была утомительной для князя Тe-Vo. Здоровье пошаливало, сердце, надорванное страстями, брякало, как кусок железа на крыше в ветреный день. Особенно мучительны и пугающи были головные боли по ночам. Даже старина Париж не спасал князя, он сам, казалось, весь прогнил от сырости, а его мостовые покрылись каким-то ржавым, осклизлым налетом.
Потягивая у потрескивающего камина коньяк, их сиятельство пытался представить, а какая зима там, в Темноводске, и воображение рисовало картинку, похожую на ледник, в котором хранятся продукты. У князя тут же начинало ломить суставы, и он кутался в плед по самый нос. При этом ему делалось даже немного стыдно от того, что он, объездивший полсвета, так и ни разу не побывал в тех краях, где деды Гриб и Ёлка начали путь их рода к славе и роскоши. Он, рожденный во Флоренции, по делам и за развлечениями порой наведывался в Москву и Петербург, видел, что такое русская зима, слышал, как скрипит снег под полозьями, но там, в Уральских горах, это, говорят, нечто невообразимое — не только извозчики ездят с сосульками под носом, но и птицы замерзают на лету!
«Да, да, надо пренепременно съездить в этот Темноводск… следующей зимой!» — успокаивал свою совесть князь Тe-Vo и в конце февраля велел закладывать лошадей и багаж — эту весну он решил встретить в тепле, во Флоренции…
К приезду князя были готовы: едва его экипаж вкатил в кованые ажурные ворота виллы, как грянул оркестр. Целая армия челяди высыпала на площадь перед главным зданием.
В первый день князь не смог обойти свои немалые владения, по землям которых протекала река, было несколько прудов, парков, летний театр, музей с редчайшими произведениями искусства, церковь, зоопарк с дикими животными, оранжерея с тропическими растениями и фабрика по производству шёлка с садом тутовых деревьев. Что-то было еще, но князь не помнил…
Все флорентийцы от мала до велика знали русского барина, а его знаменитую виллу меж собой называли вторым государевым дворцом — «secondareggia».
Еще несколько лет назад, когда их сиятельство впадал в кураж, он по ночам гонял с уханьем и свистом с флорентийскими красавицами на лихой русской тройке по освещенным факелами садам. Светские синьорины визжали, как деревенские девки! Пир длился неделю, две, и его участники теряли ощущение времени, путали день с ночью, имена свои и чужие, и к концу торжеств их, грязных и выпотрошенных, как рыб, уже ни на что не способных, развозили по домам.
Сейчас князь был уже не тот, да и здоровье не позволяло ему кутить несколько дней, поэтому, отметив свой приезд лишь с близкими друзьями, он на следующий день вызвал управляющего виллой, чтобы узнать, как дела в его княжестве.
Эх, лучше бы он, как в былые времена, гонял с красотками по парку, чем задавал такие вопросы! То ли у львов и тигров несказанно вырос аппетит, или же садовники поливали его орхидеи старинным вином из фамильных погребов, но только денег, которые князь выделил на ведение флорентийского хозяйства, не хватало. В том году этой суммы было достаточно, а в этом уже нет. Управляющий разводил руками, расстроенно цокал языком и жаловался на то, что цены на все сказочно подскочили. Князь пытался поймать его взгляд, но всякий раз итальяшка уводил свои черные глаза в сторону. Они ускользали, как маслины от вилки.
Более всего расстроил хозяина его любимчик Христофор, которому он доверил шелкопрядильную фабрику. Он вложил в производство шелка более миллиона лир, купил семьдесят паровых котлов, около пятидесяти станков, на фабрике трудились две сотни женщин. Сад из сорока тысяч тутовых деревьев обещал хорошую прибыль. И что?! Фабрика каждый год приносит ему лишь убытки. При этом соседние ломбардийские землевладельцы процветают — они опутали Англию своим шелком! Их фабричные станки приводит в движение вода — все как в старину, а у него дорогие паровые машины! У их текстильщиков зарплата в два раза ниже, чем у таких же рабочих во Франции, а он своих ткачих, нанятых из беднячек, старался не обижать. Где благодарность и справедливость?!
Самым досадным было то, что упадок дел на фабрике ничуть не портил настроение Христофору! Он пришел, как всегда, в хорошем расположении духа, от него попахивало вином, на морде с отвисшими брылами топорщилась синяя щетина трехдневной давности, а у грязного воротничка на шее сиял кровавый засос.
Христофор с блуждающей на лице плутовской улыбкой рассказал как последнюю — очень смешную! — городскую сплетню о том, что фабрика в упадке, и тут же предложил прокатиться на яхте с гостьей Флоренции, оперной примой из Вены. Дескать, она много наслышана о «русском медведе» и хотела познакомиться как можно ближе.
При этом Христофор недвусмысленно подмигнул заводчику как приятелю. Мол, я все устрою.
Князь Тe-Vo пошарил глазами по столу, думая, чем же запустить в эту наглую рожу. Полупудовая серебряная чернильница с подставкой из хрусталя показалась ему слишком легкой. Когда его взгляд остановился на кинжале, висящем на стене и посверкивающем драгоценными камнями на рукоятке, в дверь постучали, и вошел секретарь с подносом, на котором лежало несколько писем.
Хозяин ткнул пальцем в стол и махнул рукой, что означало: оставь поднос и проваливай. Все еще борясь с желанием зарезать Христофора, князь искоса взглянул на поднос — верхним лежало письмо от Мальцева. Заводчик почувствовал, как прилив ненависти стал отпускать его…
Он взял письмо в руки.
— Так как же, ваше сиятельство, с яхтой? Синьора вся в нетерпении, уже дрожит от страсти… — донеслось откуда-то издалека — князь в мыслях был уже в Темноводске.
— Пошел вон, каналья! — рявкнул он в пустоту…
Письмо из Темноводска не просто обрадовало князя Тe-Vo, оно вернуло ему веру в человечество, которую такие подонки, как итальянский управляющий и Христофор, едва сегодня не украли. Оказывается, еще остались люди, которым можно доверить дело и которые не оценивают каждое движение своего порочного тела в лирах и рублях.
«Отправить бы этого бездельника и сластолюбца Христофора в Темноводск, запрячь в сани, и пусть бы катал своих шлюх по лесу! М-м-м… Нет! — это слишком роскошное наказание… На рудник! В кандалах! В паре с управляющим! Да! — и пристегнуть к ним этого усатого шляхтича с его двенадцатью процентами от прибыли, которой никто не видел!» — мысленно расправившись со всеми мазуриками, их сиятельство тут же кинулся строчить полное благодарности письмо Мальцеву.
Когда князь устало откинулся в кресле и прикрыл глаза, ему привиделись две знакомые тени — деды одобрительно кивали головами.
***
— Не понимаю, не понимаю, как он сделал такое… — пробормотал Жан Коста, читая отчет Мальцева об опытах с налимьей икрой. — Вот тут Пьер пишет, что температура была минус двадцать пять градусов, прорубь леденела… Скажите, как вообще можно работать на таком морозе! Вы понимаете, что он совершил не только научный подвиг — Пьер сделал открытие! Мы все следовали природе, все опыты производили в воде, а тут ишь как все просто оказалось! Эх, надо было этого парня в нашем коллеже оставить!.. Может быть, согласитесь нам его отдать, а, князь?
Их сиятельство был доволен произведенным эффектом. Нет, неспроста он, прихватив отчет Мальцева, вновь вернулся в Париж! Его человек сделал то, что не смогли все ученые мужи Европы. Он — на льдине, в одиночку, они — в своих коллежах и университетах, в лучших лабораториях…
— Князь, вы меня слышите? Может быть, уступите нам Пьера? Нам есть о чем с ним поговорить… — профессор стоял, прижав к груди как драгоценность отчет Мальцева.
— Экие вы, европейцы, люди! — не без надменности хмыкнул Тe-Vo. — Все о себе печетесь… В России тоже нужны умные головы. Пусть поработает на благо отечества, ну и на мое тоже, разумеется…
— Жаль, жаль… Вы уж его как-то отблагодарите… От меня лично и от моих коллег передайте наши восторги, — слегка погрустнел Жан Коста.
— Да уж не обижу!
Отчет Мальцева был зачитал в парижском научном обществе, где поверг ученых в завистливое недоумение: как, сидя в медвежьей берлоге, можно сделать открытие мирового уровня. Упоминание про медвежью берлогу сначала вызвало у их сиятельства удивление, но потом он догадался: Медведь-Камень они приняли за медвежью берлогу. Тe-Vo не стал их переубеждать — так история выглядела еще привлекательней.
***
Мальцев не знал, какой ажиотаж вызвало его открытие в среде парижских рыбоводов, но даже если бы и что-то долетело до Темноводска, он все равно не придал бы этому должного значения.
Петру было совсем не до лавров — он почувствовал, что за время его отсутствия что-то произошло в их с Ульяной отношениях. Она словно сторонилась его, и, даже когда они шли по госпитальному коридору навстречу друг другу, девушка, опустив голову, в последний момент шмыгала в какую-нибудь ближайшую дверь.
Когда ему все же удавалось на несколько минут остаться с ней с глазу на глаз, он лепетала что-то про осторожность и приличие. С работы и в госпиталь она ходила под ручку с отцом.
Мальцев подумал сначала, что это батюшка зажал ее в ежовые рукавицы, но потом заметил, что не только он…
За ним всюду чуть ли не по пятам следовал главный врач, возникал в самых неожиданных местах, стал с ним холодно-надменен и сверх меры загружал работой.
Мальцев никак не мог поверить в то, что это заговор.
Работа в госпитале стала превращаться для него в муку.
Он совсем бы затосковал, если б к нему в гости не наведывался Кукаретин. Он, как всегда, привозил с собой целую корзину яств.
— Эх, Петруха, не грусти! Не грызи зуб — плюнь ты на этот госпиталь. Давай рыб будем разводить и продавать на рынке. Коптильню поставим, часть засушим — и в трактиры, под пивко! А еще лучше, женись на моей Машке, мы с тобой таких дел наворочаем…
ХХ. Посылка из городу Парижу
Наступило лето, которое Мальцев встретил с унылым выражением лица. Когда жизнь совсем стала ему не мила, небеса сжалились над бедным учеником лекаря. Нет! — Ульяна не кинулась в объятья Петра, моля его о прощении за временное помутнение разума и чувств. И Лутков не прекратил свои преследования и не явил чудеса благосклонности…
Поддержка пришла совсем с другой стороны.
Его отчет об опытах с икрой был опубликован в «Хозяйственной газете», еженедельном прибавлении к журналу «Труды императорского вольного экономического общества». Следом — еще две статьи о научных подвигах ученика лекаря: одна — в «Пермских губернских новостях» — «Опыт искусственного размножения рыбы в Темноводском заводском округе», другая — в Казани, в «Записках императорского экономического общества», под названием «О пиявочном заведении Петра Мальцева».
Но истинный звездный час темноводского старшего ученика лекаря, крепостного человека Петра Мальцева, пришелся как раз на середину лета. Именно в это время он получил посылку от своего покровителя, где находилась почетная золотая медаль парижского общества акклиматизации животных и растений и письмо заводовладельца: «…Я счастлив передать Вам эту замечательную награду общества, которое состоит из наиболее известных представителей естественных наук, и надеюсь, что это послужит Вам толчком для продолжения Ваших опытов, сохраняя Ваши убеждения, что всякий человек, который умножает один из источников питания, данных нам провидением, оказывает громадную услугу своей стране!» А далее совсем уж бесценный подарок от князя: «…Я недавно подписал акт, освобождающий Вас. Вы найдете тут, надеюсь, доказательство, что Ваши труды были достаточно оценены. Итак, поздравляю Вас, любезный Мальцев…»
Статья темноводского рыбовода была опубликована в Париже, а опыты с икрой освещались в российских газетах и даже в журнале Министерства внутренних дел.
Бедный ученик лекарь не успел еще прийти в себя от свалившегося на него счастья, как вновь посылка из Парижа. Их сиятельство прислал подборку книг с рисунками и инструкциями знаменитых французских специалистов, занимающихся искусственным оплодотворением рыб.
***
Лутков был напуган таким триумфом своего подчиненного. Он понимал, что достаточно ему на этом гребне успеха щелкнуть пальцами, как ему будет освобождено кресло главного врача госпиталя. Надо же, чуть ли не мировая знаменитость!
Семен Никанорович запаниковал внутри, хотя внешне не подавал виду. Он опасался, что его паника передастся Ульяне, которая в последнее время заметно потеплела к нему. Доктор очень надеялся, что общими усилиями с ее отцом им удалось убедить девушку, кто лучший жених.
Теперь Ульяна, хоть и вся обмерев, позволяла ему иногда чмокать в щечку. Подарки она принимала более охотно. Правда, девушка беспрестанно спрашивала его о том, когда же он направит ее на учебу в Петербургский институт, и это не нравилось Луткову. Слишком очевиден был корыстный интерес, а ему хотелось уже более искренних чувств. Ему казалось, что он уже это заслужил.
После того как успехи ученика лекаря всколыхнули весь Темноводск и Мальцева князь сделал свободным человеком, доктор пришел в замешательство — он не знал, как теперь с ним общаться. Если раньше он преследовал его по всему госпиталю, кружился над ним, как ворон, теперь Лутков прятался мышкой. Говорить ему какие-то приятности, исторгать похвалы — это было выше сил, а продолжать загонять его в угол он уже боялся. Мальцев мог нажаловаться на него Кохановскому, с которым у них, наоборот, складывались чуть ли не приятельские отношения. Хитрый поляк, кажется, смекнул, что с Мальцевым лучше дружить.
После триумфа рыбовода круг неприятностей вокруг доктора стал сжиматься. Мало того что сам главноуполномоченный встал на защиту ученика лекаря, но и даже Михаил Лукич, кажется, тоже стал призадумываться, в те ли руки он отдает дочь. Да и Ульяна тоже как-то погрустнела в последнее время и даже перестала спрашивать о Санкт-Петербурге. Что поселилось в ее русой милой головке, какие там бегают тараканы?
***
А между тем Мальцев, потерпев фиаско в отношениях с Ульяной, всю свою страсть направил на работу. Нет, не на госпиталь, потому что ему было тягостно видеть, как Ульяна уходит от него, а на рыбное дело.
Он решил открыть под Темноводском рыбный завод. Мальцев продумал его устройство и набросал план. Кроме различных построек для работников нужны были три проточных бассейна с галечным, песчаным и илистым дном для выдерживания различных рыб. Необходим был также пруд для выращивания искусственно выведенной молоди.
Пан Антоний сразу же поддержал его идею и предложил написать об этом совместное письмо князю — он давно заметил, что если работать с везунчиками, то тень успеха непременно ляжет и на тебя.
Заводовладелец не заставил себя долго ждать с ответом. Он велел дать денег и ни в чем не чинить препятствий Мальцеву.
Местный архитектор тут же приступил к проекту завода.
Уже через месяц в двадцати пяти верстах от Темноводска, на реке Маке, начали рыть котлованы и свозить бревна. Кохановский подстегивал копщиков — надо было успеть вырыть до морозов.
Мальцев дневал и ночевал там.
ХХI. Мыши
Увы, пану Антонию так и не удалось отвлечь внимание князя от заводских дел. Он не просто потребовал подробнейшего отчета о проделанной работе, а грозился приехать и лично пройтись по всему своему хозяйству. Тон письма был раздраженно-язвительный. Таких угроз еще не поступало в адрес главноуполномоченного. Хозяин даже назвал дату возможной инспекции — середина осени.
Значит, осталось три-четыре месяца…
И что он мог показать князю? Разрушить и закрыть многое из того, что имелось на заводе, у него более или менее получилось, а вот внедрить новое, что задумывалось при назначении на эту должность, Кохановский так и не смог. Завод напоминал квартиру, из которой вывезли старую мебель, но новую еще не завезли. А во всем виновато проклятое русское упрямство! Эти сибирские приказчики объявили ему партизанскую войну. У русских на этот счет богатый опыт — сам Наполеон, бог войны, на этом погорел.
Антон Болеславович понял, что времени уговаривать и церемониться с людьми уже нет — либо он к приезду князя сможет показать европейские нововведения, либо их сиятельство прогонит его с завода как шелудивого пса. Тут даже отцовская сабля не поможет.
Был еще один путь к спасению, но пан Антоний оставил его на самый крайний случай, ибо не был уверен в его благополучном исходе. Если, к примеру, в своих тайных отчетах третьему отделению намекнуть на то, что князь весьма охотно и щедро вкладывает уральские денежки в европейскую политику, спасая то одних авантюристов, то других, то можно, таким образом, на некоторое время отвлечь внимание заводчика от темноводских неприятностей. Да, такое возможно… как и то, что князь легко прознает, откуда сквозит, — у него всюду связи и свои люди. Почему не быть им и в жандармерии? Хозяину даже не надо будет увольнять бедного пана. Достаточно сообщить польским революционерам о его прошлом, и все… Весь Урал и Сибирь заселена участниками битвы за свободную Польшу, они до сих пор скрежещут пожелтевшими зубами и пытаются найти виноватых в поражении…
Нет, хозяина лучше пока не трогать. Но делать что-то надо!
Кохановский решил найти самого опасного врага среди заводских служителей и уничтожить его в назидание всем. Устроить показательную казнь, и тогда все вокруг затрепещут. Он должен сломить сибирское упрямство шляхетским! Тогда наконец-то можно будет ввести на заводе тот порядок и ту технику, которую он посчитает нужной.
Своим злейшим врагом он счел Егора Корякина — управляющего по технической части. Да, это был очень толковый специалист. Так же, как Мальцев, обучался за границей, только горному и металлургическому делу. Весьма преуспел в этом.
Сам князь когда-то рекомендовал ему Корякина так:
— На этого человека вы всегда можете положиться! Он в мельчайших подробностях знаком с технической частью и вообще в этом отношении, может быть, самый способный человек на Урале. Вы еще увидите, как Корякин похвальной живостью и замечательной легкостью приводит в действие вещи и людей…
Их сиятельство не приписывал управляющему лишних достоинств. Он на самом деле легко поднимал людей на действие, только вот на какое, князь об этом не сказал и, вероятно, не все знал о своем любимчике.
На первых порах пан Антоний пытался не то чтобы задружиться с местным гением, но оказывал ему явную благосклонность. А что в ответ? Он словно не замечал протянутой ему руки и продолжал вести себя так, как будто он самый главный на заводе. Мало того что Корякин обладал непомерным самолюбием, он еще и не соблюдал точного распорядка, продолжал самовольно управлять заводом и не составлять о своих действиях отчетов.
Поговаривали, что он еще и брал взятки! Это, по мнению Антония Болеславовича, был не самый смертный грех — а кто не берет, если дают?! К таким особенностям подчиненных пан Антоний относился с пониманием. Но и тут у Егора все не по-человечески! Ладно бы брал деньги, золото, драгоценные камни, так он, сукин сын, предпочитал, чтобы ему подносили диковинные тропические растения и попугаев!!! А где взять на Урале попугаев?! Они ж на елках не сидят. В этих краях легче самородок сунуть на лапу или каменья изумрудные, но попугаев…
И Кохановский терпел несколько лет этого орнитолога!
На деле Егор Корякин оказался еще опаснее, чем предполагал Антон Болеславович. После того как главноуполномоченный заявил, что введет на заводах свои порядки, тот в открытую заявил, что отказывается выполнять указания самодура, а намерен поехать в Париж и обо всем доложить хозяину. Такой наглости и прыти от управляющего по технической части пан Антоний не ожидал…
Он накатал и спешно отправил главе третьего отделения записку о том, что служащий завода Егор Корякин должник и вообще неблагонадежный человек, поэтому отпускать уральского якобинца на европейские просторы весьма и весьма опасно.
Чтобы окончательно добить смутьяна и показать служащим свое могущество, Кохановский, даже не согласовав свои действия с заводовладельцем, приказал уволить Корякина «за беспорядки по прежней должности и вообще за вредные для заводов действия».
Свой приказ он решил огласить на совете приказчиков. К этому событию, которое по накалу страстей должно соответствовать театральному действу, главноуполномоченный готовился тщательно. Несколько жестов, означающих неизбежность наказания и железную волю правителя, пан Антоний отрепетировал дома перед зеркалом. В этой роли он сам себе понравился и даже услышал далекие аплодисменты.
Вольнодумец должен быть низвержен и вид иметь жалкий и недоумевающий. Все свидетели этой сцены правосудия будут трепетать от страха и радоваться, что не их коснулась карающая десница главноуполномоченного…
На деле получилось все наоборот. Не успел пан Антоний дочитать свой приказ, как Корякин молча поднялся со стула. Глаза Егора сузились, как будто он не мог разглядеть, кто это такой, что за ничтожество сейчас прогоняет его с работы. Управляющий по технической части, теперь уже бывший, медленно двинулся в сторону Кохановского, поигрывая в руках тяжелой щегольской тростью как дубинкой. Пан Антоний понял, что дальнейшее пребывание в кресле может плохо кончиться — его прибьют, как муху газетой.
В страхе он резко вскочил из-за стола, хотел кинуться к дубовым, под потолок, дверям, но тут же повалился на бок от резкой боли в груди…
***
Пану Антонию не спалось. Ломило левую сторону, было маетно.
В тишине он услышал, как мышь точит какой-то сухарик. Хрум-хрум, хрум-хрум… Откуда она взялась на втором этаже этого роскошного каменного дома, где несколько служанок с утра до вечера вылизывают каждый угол?
Эх, стать бы сейчас мышкой! Сидел бы в уголке, тихонько грыз свой сухарик и был бы доволен этим. Это человеку надо столько, сколько он не осилит. Ради невозможного готов потерять самое дорогое. А потом сидеть и скулить… Нет, лучше быть животным. Или рыбой. Кстати о рыбе. Неспроста Мальцев занимается всякими тварями. И госпиталь ему не нужен, потому что придется общаться с такими хитрованами, как Лутков. Надо будет пообщаться с этим рыбоводом, может, тоже плюнуть на все это хозяйство и заняться разведением какой-нибудь живности. Смотреть в их преданные глаза и трепать за уши…
Больному неожиданно вспомнилась забытая история из детства, когда он с дедом поехал в охотничий домик. Они бывали там не часто, поэтому за время их отсутствия лесная живность облюбовала этот дом под себя. На чердаке с потолка густо свисали вязаные чулки осиных гнезд, под карнизом поселились птицы, в доме разгуливали мыши, и даже под полом кабан с семейством устроил себе лежбище.
Маленький Антоний был поражен наглостью лесных жителей, он предлагал деду очистить дом от квартирантов, но старик, выбив трубку о ладонь, сказал:
— Ты не прав, внучек… Не они к нам заселились, а мы у них в гостях. Это их лес… Гости не должны вести себя как хозяева.
Здесь, на уральском заводе, Кохановский пытался вести себя как хозяин, но он так и остался гостем, причем незваным и нелюбимым. Местный люд, как мыши, шуршал вокруг него, это был их лес. У них свои законы и образ жизни. Они так и не подружились и даже не поняли друг друга.
Он все свои силы потратил на борьбу с ними, надорвал здоровье. У Антона Болеславовича было такое чувство, что здесь, на Урале, он пытался обучить медведей ходить на задних лапах. Зачем? Да, при нем они пытались выполнить его желание, а стоило ему только отойти в сторону…
Как глупо все получилось! Зря он прогнал этого Корякина. И сам ничего не сделал, и ему помешал…
Опять эта мышь скребется. Или не мышь, а сам Егор. Хочет сквозь стены добраться до него. Что же так свербит в левом боку, а? Может, это мышь прогрызает его насквозь?.. Как больно! Боль становилась все сильнее и обширнее, словно на пана Антония набросилась уже стая мышей…
ХХII. Неведение и неучтивость
Неожиданная смерть пана Антония привела в замешательство верхушку заводского управления и породила множество слухов и сплетен. Поговаривали даже, что его убил Егор Корякин, он якобы дотянулся до беспокойной головы главноуполномоченного своей знаменитой тростью. Кое-кто даже утверждал, что в трости был спрятан кинжал и, дескать, им Егорка прирезал бедного поляка. Одним словом, народная молва превратила инженера Корякина в башибузука.
Пока на заоблачных верхах — в Петербурге и в Париже — решался вопрос о том, где будет похоронен Кохановский и кто будет назначен на освободившееся место, Лутков решил воспользоваться этой неопределенностью и избавиться от Мальцева.
Несмотря на то, что Уля сделала явный выбор в его пользу, доктор не забывал, что истинные причины его успеха вовсе не в ее любви к нему. Девушка ради того, чтобы иметь возможность заниматься медициной, решила отказаться от своего возлюбленного. Ее манили невероятные перспективы, которые обрисовал ей Семен Никанорович. Нет, он не обманывал наивную девушку, но со смертью Кохановского будущее могло оказаться не столь радужным. Новый главноуполномоченный может счесть планы своего предшественника ненужными и неразумной тратой денег.
Что скажет «новая метла» об обучении Ули в Петербурге, доктор не знал, но вот уволить под шумок Мальцева из госпиталя можно попытаться.
Поговорив с Михаилом Лукичом, чтобы в тот день он попридержал Улю дома, Лутков послал человека на реку Маку, на строящийся рыбный завод, за Мальцевым, который вовсе перестал появляться в госпитале.
В оборванце доктор с трудом узнал своего лекаря. Он был весь не то прокопчен, не то загорел на солнце до черноты. Старый, рваный пиджак, рыжие от глины сапоги. Взгляд угрюм. Впрочем, Мальцева и в обычное время балагуром не назовешь…
«Не уважает… — с неприязнью подумал доктор. — Хоть бы для приличия помылся и улыбнулся…»
Разговор происходил с глазу на глаз, поэтому Семен Никанорович решил обойтись без политеса.
— Петр Иванович, будем откровенны, мне решительно не нравится ваше отношение к работе…
— К какой работе? — глухо спросил Мальцев.
— Ага! Даже так… — начал вскипать доктор. — Нну-с, хорошо, напомню вам, что у вас одна работа — в госпитале!
Ученик лекаря пожал плечами.
— Я не против вернуться в госпиталь, только без письменного указания на то их сиятельства я не смогу этого сделать. У меня есть его личное указание до Рождества открыть завод.
— Завод построят и без вас! — уже перестал сдерживать себя Лутков. — С завтрашнего дня вы возвращаетесь в госпиталь. И без всяких возражений!
Мальцев вышел из кабинета, так ничего не ответив на докторское указание и даже не попрощавшись.
Луткова такой «ответ» вполне устраивал. Вернее, он не ожидал другого. Он даже знал, что завтра Мальцев не придет в госпиталь, поэтому сел заранее строчить на него донос.
***
Подряд на строительство рыбного завода взял Кукаретин. В этом ему помог Мальцев. Это было удачное содружество, потому как между ними возникла если не дружба, то большое уважение друг к другу. Желая ускорить строительство, Андрей Аристархович нанял дополнительных рабочих из ближайших деревень, а чтобы они не тратили время на обед, пристроил кашеварить свою дочь Машу. Впрочем, тут был еще один умысел: он хотел, чтобы между ней и Мальцевым возник взаимный интерес.
Подрядчик в развевающемся на ветру плаще стоял на высокой куче песка и из-под ладони смотрел, как рабочие копают котлован под пруд. Позади его плотники тюкали топорами, собирая сруб.
— Э-э, да ты совсем, брат, плохой! Дохлять… — вместо приветствия сказал Андрей Аристархович подъехавшему на завод Мальцеву. — Темная пора наступила?
— Да-а… — махнул рукой Петр. — Вероятно, меня уволят из госпиталя. Их сиятельству нужен завод, а доктору необходим лекарь. Князь далеко, а Лутков рядом.
— А это что за хайдула сибирская?
— Главный врач госпиталя.
— Всего-то? Хе! Да не посмеет он тебя тронуть! Я, знаешь, среди этих чернильных душ столько потерся, что изучил всю их жалкую сущность. Все они боятся потерять свое место и шага не ступят без повеления сверху. Хоть каменья сверху вались… Уж поверь мне! Или…
— Что или? — встревоженно переспросил Мальцев.
— Или тут другая причина, — продолжал рассуждать Кукаретин, стряхивая стружку с брюк. — Ты, случаем, его за что-то живое не зацепил? Только в таком разе чиновник может пойти на риск. Что молчишь? Похоже, я прав? Зацепил? Когда вас за сучок задело?
— Он девушку у меня увел, — угрюмо сознался Петр.
— Ёшь твой корень! — всплеснул руками Андрей Аристархович. — Значит, такая девушка, и переживать не стоит…
Мальцев сверкнул взглядом.
— Ладно, ладно… — примиряюще поднял руки подрядчик. — Это я так… сдуру сказал. Чтобы тебя успокоить. А вообще мир на одной девушке клином не сошелся.
После этой многозначительной фразы Кукаретин, как бы невзначай, бросил взгляд на хлопотавшую возле котлов Машу.
***
Выждав на всякий случай пару дней, Лутков отнес рапорт на блудного сына медицины в канцелярию исполняющего обязанности главноуполномоченного господина Павла Николаевича Шилова.
Это был человек престарелый — про таких в народе говорят: «Пора костям на место», или еще грубее: «Гроб за задом волочится». Павел Николаевич отдал всю свою жизнь заводам и теперь желал как можно дольше продержаться на хозяйском обеспечении. У него была большая семья. Шилов точно знал, что на этой должности его не утвердят, поэтому ему было важно за то короткое время пребывания на горячем месте не наделать глупостей и не разозлить петербургскую контору, а при возможности еще и отщипнуть напоследок кусочек с барского стола.
Павел Николаевич долго думал, какую вынести резолюцию на доносе Луткова. Уволить Мальцева он не решился — он был наслышан о приязненных отношениях князя и такого маленького человечка, как Мальцев (даже фамилия у него такая ничтожная!), но и оставить без внимания нарушение заводского порядка он не имел права. Кроме того, старик не понаслышке знал, что симпатия начальства — вещь непостоянная, сегодня ты в фаворе, а завтра — под забором.
Павел Николаевич ломал голову до самого вечера, что написать на рапорте Луткова, а перед уходом домой старательно вывел на бумаге оригинальную запись: «Невежество имеет в русском языке два значения: неведение и неучтивость. Если Мальцев не понимает, то он подлежит вразумлению».
Это был шедевр чиновничьей казуистики. Резолюцию можно было трактовать как угодно. Кроме того, опытный шаркун Шилов умышленно не указал в ней, как и кто будет учить уму-разуму строптивца, а добровольца прижимать к ногтю хозяйского фаворита не нашлось.
В декабре Мальцев написал князю отчет о том, что рыбный завод запущен.
ХХIII. Новый
Петербургская контора больше не стала искать нового главноуполномоченного на стороне, а решила взять человека своего, то есть уже проверенного в уральской промышленности.
Темноводские заводские чиновники, прознав, что теперь над ними встанет не кто иной, как сам полковник корпуса горных инженеров Николай Адольфович Крафт, приуныли. Он был известен не только как умница и создатель нового вида доменных печей, но и человек крутого нрава, дотошный в делах и, что самое неприятное, хорошо знакомый со всеми кознями, творимыми местными царьками на уральских заводах. Как инженер и как руководитель он прошел испытание на многих предприятиях, и на каждом из них Николай Адольфович совершил какое-нибудь новаторство и уволил, а то и отдал под суд за растрату несколько человек.
Одним словом, темноводским чернильным душам был повод для беспокойства, когда февральским вечером во двор заводоуправления лихо вкатило несколько саней с людьми в дорогих шубах и шинелях с золотыми эполетами.
Гостей ждали уже часа два и истоптали весь снег вокруг конторы. Можно сказать, во дворе собрался весь цвет Темноводска — хозяева фабрик, приисков и магазинов, интеллигенция, полиция, конечно же, заводские чиновники и просто любопытные. Стояли кучками, согласно званию, достатку и интересам.
День хоть и выдался солнечный, но все равно промозглый, как это бывает в конце зимы. Многие из мужчин и даже некоторые дамы уже успели приложиться к заветным фляжкам с коньяком и мудреными настойками. Отдельные компании, особенно из интеллигенции, уже веселились вовсю. Кого-то в санях даже отправили домой спать, чтобы не портил картину.
Одетые во все черное, похожие на старых воронов, управляющие княжескими заводами стояли отдельной группкой среди колонн на крыльце управления. Шевеля мохнатыми бровями, они недовольно, а может быть, с завистью косились сверху вниз на галдящий люд. Иногда они заходили внутрь здания и припадали бледно-розовыми ладонями к горячему пузатому боку печки-голландки.
Неподалеку толклись комариной стайкой чиновники помельче рангом и, глядя на свое начальство, старались сохранить на своем замерзшем лице скорбное выражение. Они пришли засвидетельствовать свое почтение перед свежеиспеченным главноуполномоченным и при случае — а вдруг! — пока не поздно, доказать, что и они не последний винтик в управленческом механизме.
Приезд Крафта разочаровал всех собравшихся в тот вечер у крыльца главной конторы…
Полковник стремительно вкатил во двор, народец только успел всплеснуть руками и вскрикнуть, как Николай Адольфович со свитой уже вошел в здание. Многие из толпы даже не поняли, кто из них новый хозяин.
Представление закончилось, не успев начаться.
— Эх, господа, зря мерзли! — хохотнул один из денежных воротил, одетый в бобровую шубу до пят. — Предлагаю продолжить встречать главноуполномоченного в трактире у Кузьмича. У него новая арфистка — прелесть как хороша! Да окромя того, вчера отменную буженину завезли… Кто со мной?
Это было интересное предложение.
***
— Эй, водяной! Ты там живой? — раздался крик с улицы.
Мальцев грустно улыбнулся. Это приехал на рыбный завод Андрей Аристархович. А кто еще может приехать? Не Ульяна же…
Бывший ученик лекаря, набросив на плечи старый тулупчик, вышел из балагана, который они перевезли с Медведь-Камня сюда, на берег реки Маки.
Кукаретин приезжал на рыбный завод утешать своего молодого друга не только словами, но и делом…
После смерти Кохановского о Мальцеве словно забыли. Рыбный завод был построен, Петр уже занялся оплодотворением икры, но никто из заводской верхушки не интересовался его делами. Денег на разные мелочи также не отпускали, а после отказа возвращаться в госпиталь ему перестали выдавать и жалованье.
Если бы не Кукаретин, который завозил ему еду, а то и помогал людьми, строительными материалами, ни завода, ни самого рыбовода не было бы на Маке.
— Ты теперяча, Петруха, свободный человек! Хотя выглядишь как заяц драный, — подшучивал над ним Андрей Аристархович. — Ни хозяина над тобой, ни работы, ни денег…
— Ага, — эхом отзывался Мальцев. — Добавьте к этому: «и ни подруги».
— Ну, знаешь, поверь старому человеку, эта беда самая поправимая, — Кукаретин выкладывал на стол еду из корзины. — Либо старая вернется, либо новую найдешь. И не жги мне спину взглядом — я знаю, что говорю.
— То-то вы второй раз так и не женились, — не удержался от едкого замечания рыбовод.
— Тут, Петруха, совсем другая история! Шевели мякиной-то… На руках у меня Машка была, маленькая, а вдруг ее новая женка обижать будет? Это мы сейчас с тобой, как два плесня, ходим, а как только выдам дочку замуж, так пущусь во все тяжкие. Эх, держись, девки!
— Ну-ну…
Простая, но очень сытная еда и бутылка добротного самогона, заткнутая липовым пыжом, на полчаса отвлекли мужчин от беззлобных препирательств.
Раскрасневшиеся и расслабленные, они вышли веселыми ногами из балагана. Долго стояли в расстегнутых тулупах и благостно щурились на заходящее солнце. Уже пахло весной. Вокруг них с веселым теньканьем скакали яркие желтогрудые синички. С вершин елей, как стражи на башнях, перекаркивались вороны.
Тайга грядами уходила вдаль, а в нее белой лентой врезалась река Мака. На правом берегу ее были видны заснеженные валы возле выкопанных прудков и несколько свежерубленых строений, соединенных меж собой извилистой тропинкой.
— Эх, тишина — ни жухнет, ни ухнет! — расчувствовавшийся Андрей Аристархович набрал в горсть слегка подледеневшего на солнце снега и с кряканьем отер им разгоряченное лицо. — Пошли, покажешь свое хозяйство…
Это был традиционный обход завода после того, как приходила первая благость от выпитого.
Подрядчик дотошно расспрашивал Мальцева, что да как. Ему было интересно любое новое дело, а кроме того, с каждым разом он все глубже и глубже проникался идеей разведения рыбы и пониманием того, что это может приносить неплохую прибыль.
Осталось только убедить худосочного безумца распрощаться с заводскими чиновниками и заняться собственным делом. Казалось бы, выгода очевидна, но у Мальцева на этот счет был свой ответ:
— Я понимаю, что так будет лучше для всех. Управе, этим толоконным лбам, не нужны лишние хлопоты, я им как кость в горле. В госпиталь я уже и сам не пойду — тяжело видеть… сами знаете что…
— Вот! Сидишь тут, мухами загаженный, и что?!
— Да то! Перед их сиятельством неудобно. Он меня выучил на свои деньги, я десять лет жил за границей, он дал мне вольную… Князь думал, что я завалю его заводы рыбой, а я раз — и на свой карман стал работать. Хорошо это?
— Думаю, что их сиятельство на твое обучение отдало не последние деньги. Ты, Петруха, как солдат, — получил приказ и ничего вокруг не видишь.
— Ну, вот такой я. Правда никак не могу перешагнуть через это… — оправдывался Мальцев.
— Хороший ты человек, Петруха, только уедешь когда-нибудь под зелену сосну из-за своей порядочности… Или надеешься в рай на семи лошадях въехать? Ладно, пойдем в избу, плеснем на каменку! Там еще полбутылки осталось…
***
Если в окрестностях Темноводска, в коих находились Кукаретин и Мальцев, жизнь, как и всегда, протекала тихо и размеренно, то в самом поселке, а особенно на заводе, она бурлила, как раздольная река, вдруг стиснутая двумя горами.
Возмутителем спокойствия был новый главноуполномоченный. С неукротимой энергией порой до позднего вечера он перетряхивал многострадальный Темноводский завод, а также медный рудник с золотыми приисками и находил разного рода беспорядки, головотяпство, а порой и преступную халатность. Под некоторыми чиновниками уже задымились кресла, а за окном их кабинетов замаячили сибирские просторы.
Многим показалось время правления заводами паном Антонием раем небесным. Они были готовы локтем креститься, лишь бы вернуть его.
У Николая Адольфовича была дурная манера возникать внезапно и задавать неудобные вопросы. Отвечать надо было быстро и коротко. За месяц службы Крафт переполошил всех. Его неожиданного прихода ожидали как конца света.
Приказчики головы сломали, как им задобрить, чем замаслить неугомонного полковника. Они послали смышленых гонцов в те края, где Николай Адольфович успел оставить след своей кипучей деятельности. Им хотелось прознать о слабостях Крафта, но пережившие его правление как моровое поветрие только сочувственно вздыхали и советовали почаще ходить в церковь.
И все же пытливые приказчики заметили у главноуполномоченного одну человеческую слабость! Николай Адольфович никогда не расставался со своей круглой лаковой табакеркой, якобы подаренной ему самим императором. Стоило ему задуматься, как он тут же доставал ее из кармана мундира, запускал в нутро крепкие пальцы с коричневыми ногтями, заправлял крупную щепоть в одну ноздрю, потом в другую, на несколько секунд замирал с блаженным выражением лица и разражался таким богатырским чихом, что у его свиты подгибались коленки и головы вжималась в плечи.
Чиновники скинулись и заказали в Москве с дюжину самых разнообразных табакерок — и черепаховых, и серебряных, украшенных драгоценными камнями, из слоновой кости и фарфора. Под разными предлогами приказчики пытались вручить Крафту подарки, но он чихал на них в прямом и переносном смысле. Да еще и пригрозил привлечь за взяточничество.
Даже чужой табак, пусть даже самый ароматный, настоянный на розовом масле, Николай Адольфович отказывался принимать, а нюхал свой, на бергамоте.
***
Семен Никанорович знал, что рано или поздно Крафт нагрянет в его госпиталь, и ему придется держать ответ. Все дни служащие наводили порядок, совсем забыв о больных. Санитарки вымыли даже стены в коридоре, а на улице дворник гонялся с метлой за каждой снежинкой.
Безнадежных и выздоравливающих доктор отправил домой, первых — умирать, а вторых — набираться сил на родных хлебах. «Дома и стены помогают!» — сказал в напутствие Семен Никанорович.
Как ни готовился Лутков к приезду Крафта, все равно это случилось внезапно. В коридоре раздался громкий чих, и доктор едва успел выпроводить из своего кабинета раскрасневшуюся Ульяну, которой он перед этим объяснял, что надо делать при переломе ноги. В качестве примера девушка кое-как согласилась использовать свою собственную ногу, правда, не поднимая платья.
Главноуполномоченный со свитой обошел весь госпиталь, заглянул в лаборатории, в аптеку. Все это время он молча выслушивал доктора, неопределенно хмыкал на все его объяснения, а в завершение предложил пройти в кабинет и там поговорить с глазу на глаз.
К тому времени Лутков уже подуспокоился. Ему показалось, что Крафту все понравилось, во всяком случае, он ни за что не зацепился вопросом. Значит, при благоприятном течении разговора можно будет порешать и вопрос с Улей.
Но беседа с главноуполномоченным приняла совсем другое направление, нежели то, на которое рассчитывал доктор.
— Недурной у вас госпиталь, Семен Никанорович. Такой и в губернском городе не всегда встретишь. Не то что на других заводах. Там стены падают, а их бревнами подпирают — приделывают к старой жопе новые ноги… — задумчиво произнес Крафт, сидя в кресле доктора.
— Да, да! Папенька их сиятельства — царствие ему небесное! — при котором делался проект больницы, так и сказали архитектору, чтобы было не хуже, чем богадельня на Литейном в Санкт-Петербурге… — заискивающе заметил Семен Никанорович, скромно улыбнувшись на народное словцо, употребленное главноуполномоченным.
— А как у вас с людьми? — Николай Адольфович поковырял ногтем налипший на канделябр воск. — Неужели тоже все замечательно?
— М-м, так я, конечно, не скажу…
Доктор замешкался, не зная, когда удобнее сказать, что хочет отправить Ульяну на обучение в Петербург. Вроде главноуполномоченный настроен благожелательно, сам спрашивает о делах…
— Говорите, говорите, не робейте.
Семен Никанорович уже раскрыл рот, чтобы высказать свою просьбу, как вдруг в его голову влетела горячая мысль, что сейчас прекрасная возможность уволить Мальцева. Про Петербург он расскажет потом, а вот сейчас, кажется, самый момент свезти счеты с этим дерзким рыбоводом.
— Людей не хватает, Николай Адольфович! Но даже и с тем малым количеством мы могли бы исправно лечить больных, если б некоторые из лекарей относились к работе добросовестно. Даже слово «недобросовестно» тут будет слишком мягким — они просто не ходят на работу, а контора, извините, закрывает на это глаза!
— Что?! Не ходят на работу? И вы это терпите? — голос у Крафта стал таким жестким, что Семен Никанорович тут же понял, почему последнее время с прилавков аптек стали исчезать успокоительные капли.
— Виноват-с! — перешел на дребезжащий тон доктор. — Я писал об этом возмутительном случае исполняющему обязанности главноуполномоченного господину Шилову, но он не предпринял никаких мер.
— Та-а-ак… — еще более зловеще протянул Крафт. — Как фамилия этого бездельника?!
— Мальцев, ваше превосходительство, — пролепетал Лутков.
— Мальцев? Хм-м… — Николай Адольфович словно споткнулся на бегу. — Мальцев… Мальцев… Прошу прощения, а этот человек имеет какое-то отношение к разведению рыбы?
Возникла пауза. В напряженной тишине стало слышно, как по коридору кто-то прошел, беззаботно шлепая тапками. Каждый их удар словно приходился по щекам доктора.
Лутков понял, что некстати вспомнил про ученика лекаря. Эх, слишком рано…
— Господин доктор, вы что, уснули? Так имеет ваш гуляка хоть какое-то отношение к разведению рыбы или нет?
— Имеет… — обреченно сознался Семен Никанорович.
— Хм-м, тогда я ничего не понимаю! Если это тот Мальцев, о котором я думаю, он — замечательный человек! Ученый! Я давно мечтал пожать ему руку… Князь мне много рассказывал про его опыты с икрой… — Взволнованный главноуполномоченный вышел из-за стола и, подозрительно посмотрев на доктора, крепко взял его за плечи.
«Сейчас будет бить…» — подумал Лутков, чувствуя, как ноги завихлялись в коленях.
Крафт, глядя ему в глаза, сказал с укоризной:
— И этого человека вы, милостивый государь, хотите уволить? Не стыдно, а? Ай-ай-ай…
ХХIV. Я здесь, мсье…
Однажды апрельским солнечным днем на рыбный завод прискакали почетные гости — полковник со свитой с десяток человек.
Николай Адольфович никак не мог поверить, что этот скромно одетый, щурившийся на солнце человек с лопатой в руках и есть всемирно известный ученый.
Чтобы развеять свои сомнения, полковник, не слезая с лошади, спросил незнакомца по-французски:
— Вы кто будете, мсье?
Человек продолжал недоуменно таращиться на возникшего неизвестно откуда полковника с его французским.
«Нет, это не Мальцев, — убедился Крафт и уже по-русски спросил недотепу:
— А не скажешь ли, братец, где я могу увидеть господина Мальцева?
На обветренном лице человека не дрогнул ни один мускул.
«Так он еще и глухой! — с досадой догадался полковник и крикнул свите:
— Господа, найдите мне Мальцева! Он должен быть где-то здесь…
Люди главноуполномоченного, крутнувшись на горячих лошадях на месте, рванули в разные стороны…
— Не надо никого искать. Я здесь, мсье… — неожиданно произнес по-французски тугоухий.
— Это вы?!
Мальцев продемонстрировал полковнику и его свите свое налимье хозяйство, рассказал об успехах по разведению пиявок, чем привел гостей в полный восторг.
Николай Адольфович велел занести в балаган кожаную дорожную сумку, притороченную к седлу одной из лошадей, и они распили с рыбоводом по рюмке дорогого коньяка, привезенного полковником из Парижа. Остатки напитка он оставил Мальцеву и, к удивлению свиты, дал ему понюхать своего табачку — такое было впервые. Мужчины чихнули хором, и перед расставаньем Крафт предложил рыбоводу при необходимости обращаться к нему в любое время дня и ночи.
Свершилось чудо. Жизнь Мальцева с приездом главноуполномоченного вновь поменялась в одночасье…
***
Лутков, прослышав о фаворе Мальцева, чуть не прожег в животе дырку едкой желчью.
Полковник вызвал к себе Луткова и, не церемонясь в выражениях, объяснил ему, кто такой Мальцев для завода и как к нему надо относиться. Более того, Крафт, поняв, что Лутков строил Петру разные козни, теперь самого загнал в опалу.
Он засадил к нему в канцелярию невзрачного человечка, который с утра до вечера перепроверял всю госпитальную бухгалтерию. Об этом кроте в очочках ходили легенды: Крафт всюду возил его с собой, и на счету у этого бумагокопателя было несколько доведенных до удара управляющих и не один закованный в кандалы расхититель.
Шельма аптекарь, узнав о человеке Крафта, тут же уволился, сославшись на расстроенное здоровье, а проверяющий каждый вечер возникал в кабинете у Семена Никаноровича со скорбным выражением лица и бесцветным голосом спрашивал, где три литра спирта или несколько пузырьков с опиумом.
Доктор понял, что еще немного, и его попросят освободить кресло. Это в лучшем случае. Естественно, о какой-либо поездке в Петербург сейчас говорить с Крафтом бесполезно.
Ульяна, кажется, уже почувствовала, что обещания Семена Никаноровича стали какими-то неуверенными, а если она еще и узнает, что ее бывший возлюбленный обрел вес при «крафтовском дворе», то не исключено, что девушка задумается, правильный ли она выбор сделала.
Оставалось одно — ускорить события! Пока все это не произошло, надо женить ее на себе или же сделать так, чтобы обратной дороги у нее не было. Это в Питере или Москве ни один жених не вспомнит о чести невесты, а здесь, в Темноводске, — честь передается будущему мужу вместе с девушкой. К этому вопросу в поселке, как и сто лет назад, относились со старообрядческой суровостью и щепетильностью.
Лутков уже хорошо изучил Ульяну и знал, что если между ними произойдет близость, то она уж точно не вернется к Мальцеву.
***
Петр несколько месяцев не появлялся в госпитале. Ульяна уже смирилась с тем, что этот человек навсегда останется в ее прошлом, но неожиданная встреча с ним всколыхнула былые чувства.
Ее бывший возлюбленный стоял возле заводской управы вместе с самим господином Крафтом. Великолепная свита почтительно стояла на некотором удалении полукругом.
Ученик лекаря что-то рассказывал главноуполномоченному, а тот внимательно слушал его. Со стороны можно было подумать, что разговаривают два приятеля, случайно встретившиеся на улице.
Уля спряталась за дерево и оттуда наблюдала за Мальцевым.
То ли тень от такой вельможной особы, как Николай Адольфович, легла на ученика лекаря, а может быть, и сам Петр за время разлуки возмужал, но только теперь он вовсе не походил на того человечка, собравшего на себе пыль всех дорог, каким он впервые встретился Ульяне на госпитальном дворе. Сейчас он выглядел очень уверенно и даже солидно.
Девушка невольно залюбовалась им, даже на какое-то мгновение размечталась о будущей встрече наедине, но вовремя опомнилась и, склонив голову, чуть ли не бегом покинула площадь перед заводским управлением. Нет, нет! Так нельзя, сначала предать одного, потом другого… Надо уезжать, и как можно скорее! Это невыносимо…
Ульяне было так стыдно за себя, что всю ночь она проплакала и наутро пришла в госпиталь с опухшим лицом и поникшим взглядом.
Лутков, увидев ее, понял, что пора действовать…
В ближайший воскресный день доктор отправил всю прислугу домой до утра. Он пригласил Ульяну к себе в гости. Семен Никанорович и раньше зазывал девушку к себе, но она отказывалась. Нынче он придумал такую причину, что был уверен в успехе дела, — к нему пришла из Москвы посылка с медицинской литературой. Лутков знал, что это очень сильный соблазн для Ульяны. И не ошибся…
Перед тем как распечатать посылку, он предложил ей полакомиться свежим бисквитным пирожным, которые по его просьбе испекли в местной кондитерской.
Девушка чувствовала себя очень скованно, отвечала только «да» или «нет» и даже ни разу не улыбнулась, хотя доктор едва не вывернулся наизнанку, пытаясь ее развеселить байками из жизни студентов-медиков.
Когда Семен Никанорович понял, что ее сегодня не склонить к близости или хотя бы к любовным шалостям, он прибег к последнему средству — к пузырьку со снотворным.
«А что мне остается делать?» — неизвестно кому задал Лутков вопрос, отсчитывая капли в чашку девушки…
Через полчаса Ульяна, почувствовав неладное, попыталась встать с кресла, но не смогла…
«Кажется, уснула… — доктор, сидя в кресле напротив, пристально вглядывался в ее лицо. Его лихорадило.
— Уленька… — дребезжащим голосом проблеял Лутков, пытаясь окончательно убедиться в том, что девушка уснула.
Гостья не шелохнулась.
Семен Никанорович, трусливо оглядевшись по сторонам — как будто кто-то еще был в кабинете! — поднялся с кресла и плотно закрыл тяжелые шторы.
В комнате стало сумрачно. Лутков еще простоял с минуту, смотря на поникшую в кресле девушку, похожую на брошенную куклу. Потом, сняв пиджак и швырнув его на диван, направился к Ульяне. Он ступал на цыпочках, стараясь, чтобы не скрипнула ни одна половица. Когда на улице прогрохотала телега, доктор даже присел от неожиданности и страха.
Семен Никанорович опустился на колени перед креслом, на котором спала девушка.
— Уля… — вновь позвал он ее, чтобы убедиться, что она спит. Доктор осторожно тронул свою жертву за руку, осмелев, слегка потряс ее и затем, не в силах сдерживать страсть, кинулся жадно целовать пальцы…
Его дрожащие руки уже скользили по ее телу. Вскинув подол платья, нижние юбки, доктор припал губами к ее голым, уже по-женски округлившимся коленям — на одной из них был прелестный шрамик! Семен Никанорович устремился дальше, вверх по ногам, туда, где они были мягки, а кожа удивительно гладка. Ему казалось, что он уже чует сводящий с ума запах девичьего естества, его ноздри хищно раздулись, как вдруг в соседней комнате что-то со звоном упало на пол…
Лутков в ужасе отпрянул от девушки чуть ли не в дальний угол, потом метнулся обратно к ней, спешно опустил задранное до бедер платье — голые ноги, казалось, светились в темноте! — плюхнулся в соседнее кресло и тоже прикинулся спящим.
Полуприкрыв глаза, он лихорадочно соображал, что происходит в соседней комнате. Закрыл ли он входную дверь в дом? Вроде да, хотя мог и забыть. Вернулась кухарка-дура? Вряд ли, она и в обычные дни не проявляла рвения к работе. А может, это папаша выследил их? Нет, нет! Он и так спал и видел доктора в своих зятьях. Тогда кто? А вдруг… Мальцев пришел его убить? Фу, чушь какая-то! Бульварный роман…
Семен Никанорович сквозь веки смотрел на дверь и ждал, что сейчас кто-то войдет в кабинет, но никто не появлялся. Прошла целая вечность…
Доктор осмелел, поднялся с кресла, оглядел одеяние Ульяны, все ли прилично, и, распахнув шторы, как можно непринужденней вышел из кабинета.
Никого, если не считать толстого кота, который, прижав уши, доедал куриную ножку. Рядом лежала разбитая тарелка. Доктор вспомнил, что от этой курицы он отказался утром, а эта бестолковая кухарка не забрала ее со стола.
«Дуру уволю, а кота придушу!» — решил доктор, возвращаясь в свой кабинет.
Там его ждал сюрприз — Ульяна проснулась… Она по-прежнему сидела в кресле и растирала ладонями виски. Взгляд ее был испуганно-растерянный, как у человека, неожиданно переместившегося из одного места в другое.
— Ну, вы, Уленька, и напугали меня! — быстро нашелся Семен Никанорович. — Что-то вас после чая разморило… По ночам, душа моя, спать нужно, а не грезить о разных амурных делах!
— Ой, извините, я не знаю, что со мной произошло… И голова что-то разболелась…
Вместе с пиджаком Лутков надел на себя образ радушного хозяина.
— Сейчас все пройдет! Ведь я же доктор… Накапаю вам чего-нибудь от боли, а какие я вам пирожные купил — объеденье! Вы так ничего и не попробовали…
— Нет, нет, я, пожалуй, пойду…
Доктор не стал больше уговаривать девушку остаться, тем более, что у самого от пережитых волнений сердце едва трепыхалось.
«Фу, слава богу, кажется, она ничего не поняла… — облегченно подумал Лутков, глядя в окно на удаляющуюся девушку. — Какие же все-таки милые и доверчивые эти простушки!.. Однако сердце надо подправить, а то, чего доброго, умрешь на молодухе-то…»
ХХV. Сквозь сети
Мурлыча навязчивый мотивчик модной оперетки, доктор после утреннего обхода шел в свой кабинет. На лестнице он неожиданно повстречался с Мальцевым.
— О, какая неожиданная встреча! Мое почтение! Глазам своим не верю — стоя на верхней ступеньке, кривлялся Лутков. — Что случилось? Никак захворали, а? Продуло, небось, на своем заводишке…
— Да полно вам, Семен Никанорович… Я здоров. Вашими молитвами, доктор, разумеется, — усмехнулся Мальцев.
— Тогда я вообще ничего не понимаю! То вас в госпиталь палкой не загонишь, а тут вдруг сами пришли…
— Мне нужно переговорить с Ульяной, — сухо сказал ученик лекаря.
— С Уленькой? Хм-м… А что вам с ней разговаривать?
— Извините, доктор, но это вас не касается.
— Ошибаетесь, касается. Может быть, вы не знаете, но Ульяна Михайловна моя невеста, и я против, чтобы она с вами встречалась. Вот так-с. И не ищите ее! В самое ближайшее время она уезжает в Петербург, в повивальный институт на учебу… Не только вам грамотными быть. Всего хорошего, будьте здоровы!
И опереточная мелодия проплыла со второго этажа на первый и затерялась где-то в госпитальных коридорах…
Сразу после госпиталя Мальцев ускакал на Маку, но любимое дело не принесло ему успокоения. В голове стучало молоточками: «Ульяна Михайловна — моя невеста… Ульяна Михайловна — моя невеста…»
Он два дня терпел этот перезвон, а на третий вновь примчался в Темноводск. Не переговорив с Ульяной, он отсюда не уедет.
Мальцев был полон решимости бороться за свою любовь. Он уже понял, что идти в госпиталь бесполезно — доктор сделает все, чтобы помешать встрече с Ульяной.В сундук запрёт, но не даст увидеться! Остается последнее, то, на что он ранее не решался, — поговорить с отцом возлюбленной.
Но и там его ждала неудача.
На стук в ворота неторопливо вышел Михаил Лукич и, даже не услышав вопроса, угрюмо ответил:
— Зря вы, Петр Иванович, ноги стаптываете… Уехала дочка.
Он не обманывал — еще вчера Михаил Лукич по просьбе доктора отвез Ульяну в деревню к родственникам.
Петр догадался, что Лутков опередил его — подготовил отца девушки к встрече с ним.
— И куда же она уехала?
— Далеко…
Тяжелые ворота закрылись, клацнула задвижка.
Михаил Лукич из-за задергушек на кухне долго смотрел на Мальцева, потерянно стоящего у забора. Хорошо, что Ули на самом деле нет дома, а то бы он мучился сейчас — разрешить им встретиться или нет. Больно уж жалостливый у него вид. Поговаривают, что этот чудак в последнее время в большом почете у нового начальства — тогда получается, что и он неплохая партия для дочки.
«Охо-хо, кто знает, где выгадаешь, а где проиграешь! Погонишься за двумя зайцами и… — вздохнул Михаил Лукич и перекрестился на икону. — Господи, вразуми…»
***
Сведя слова отца и доктора в единое, Мальцев решил, что Ульяна уехала в Петербург, на учебу. Семен Никанорович, испуганный его приходом, похоже, поспешил с отправкой девушки в столицу.
Мысль, что он навеки потерял возлюбленную, разрывала душу Мальцеву. Он даже забросил свой заводишко. Ученик лекаря либо валялся дома на кровати, либо бродил по улицам Темноводска, — он никогда не думал, что в поселке столько девушек, похожих на Ульяну — походкой, смехом, прической, одеждой… Эта схожесть сводила его с ума.
Иногда Петр заходил в магазин, где они покупали ткани ему на сюртук, — это был один из самых счастливых дней в его жизни. Сюртук оказался чем-то похож на него самого — Петр вышел в нем в люди пару раз, а затем обнове выпало забвение в сосновом нутре сундука, среди таких же, как и он, невостребованных тряпок.
В магазине Мальцев делал вид, что присматривается к тканям, а на самом деле пытался в подробностях вспомнить тот день. Вот здесь стояла Ульяна… нет, чуть далее… Он — здесь. Приказчики те же самые, только у того хвата с льняными кудрями волосы почему-то теперь уже не вьются. Завивал, небось… А в остальном все то же самое и те же речи скороговоркой:
— Разлюбезные, подходите, не стесняйтесь! Атласы помпадур! Гризет красный! Креп китайский! Товары из Польши! Франции! Англии! Лучших Санкт-Петербургских торговых домов! Покупайте-с, господа!
Мальцева обожгло слово «Санкт-Петербургских». Это город его счастья! Туда сейчас движется его возлюбленная… А почему тогда он здесь?! В дорогу!
Только сейчас, в магазине, Петр впервые подумал о том, что он может тоже поехать в северную столицу, найти этот злосчастный институт, встретиться с Ульяной… И тогда еще неизвестно, кому она достанется! Да, да! Это единственная возможность вернуть любовь. Погруженный в свою работу, он даже не думал, что может сорваться с места и кинуться в погоню. Он — свободный человек!
Приказчики, заливающиеся звонкими соловьиными трелями, поперхнулись и недоуменно переглянулись меж собой, когда давно стоявший у прилавка молодой человек с угрюмым лицом вдруг всплеснул руками, как будто что-то вспомнил, и с радостным воплем выскочил из магазина.
Зазывалы кинулись пересчитывать ткани, но пропажи не обнаружили…
***
Еще не добежав до дома и слегка охладившись встречным ветром, Мальцев снизил высоту и дерзость своей мысли. Если вначале, еще в магазине, он хотел только забежать домой, взять деньги, документы, пару белья и мчаться на почтовую станцию, то теперь он придумал, как сделать свой отъезд официальным, чтобы в будущем, уговорив Ульяну стать его женой, вернуться в Темноводск, на свой рыбный завод. Как не крути, а идея князя накормить жителей поселка рыбой его тоже увлекла.
— Ничего, ничего, переживешь! — это Мальцев мысленно разговаривал уже с доктором. — А то ишь, приноровился чужих невест уводить!
На следующий день старший лекарский ученик Петр Мальцев, облаченный в новый сюртук и даже свежевыбритый, возник в приемной главноуполномоченного.
На его счастье, господин Крафт оказался на месте и принял его с большою охотою. Мальцев предоставил Николаю Адольфовичу два письма их сиятельства, в которых он писал о том, что Петербургский и Казанский университеты сочтут за честь встретиться с темноводским рыбоводом и выслушать его доклад об искусственном оплодотворении икринок.
Крафт с чувством пожал руку Мальцеву.
— Рад! Сердечно рад! — Николай Адольфович пододвинул Мальцеву кресло. — Всегда испытываю гордость и удовольствие, когда в нашем краю, который в столицах считают чуть ли не варварским, происходит то, что не по силам их холеным разнеженным умам! Столичные чиновники вспоминают о нас только тогда, когда им нужны наши металл, золото, пушнина… Ну, ничего, мы им еще себя покажем! Поезжайте немедленно и утрите нос этим напыщенным индюкам! Надеюсь, завод вы оставляете в надежные руки? Хотя что я спрашиваю!.. Иначе и быть не может — ведь это ваше детище…
Мальцев был ошеломлен — он никак не ожидал, что так легко ему выпишут двухмесячную командировку в Петербург.
***
— Не скажу, что я рад твоему отъезду, Петруха, но за заводом присмотрю, все, что надо сделать, сделаю… — во время всего сумбурного разговора Кукаретин упорно смотрел на сверкающую гладь запасного пруда и ни разу не взглянул в глаза Мальцева.
— Вижу, вижу, дорогой мой Аристархыч, что вы недовольны моим решением, но, право, не поехать за Ульяной — выше моих сил…
— Ехай тогда, что тебе еще сказать… — Голос подрядчика глух и лишен каких-либо чувств — произнесены были лишь слова — нет! — скорее буквы.
Когда Мальцев, пожав руку Кукаретину, уже направился к своей лошади, Андрей Аристархович не выдержал и сказал с горечью:
— Думаю, Ульяна не та девушка, из-за которой стоит ломать столько дров…
Мальцев в мыслях уже подъезжал к Петербургу, поэтому просто не услышал своего товарища…
Нещадно светило солнце — вот уж неделю стояла такая жара, что даже птицы притихли в лесу, а грибы превратились в сухую труху.
Мальцев ехал вдоль реки, лошадь истово махала хвостом, сгоняя со своего крупа серых жирных слепней. Самому Петру они тоже доставляли немало неприятностей — кусали потную спину, кружились вокруг лица. Несмотря на то, что ко всем божьим тварям Мальцев относился с любовью, даже к змеям, полюбить слепней он не мог. Кроме всего прочего, он считал их самыми тупыми и алчными среди насекомых. Даже комар и тот чувствует, когда его прихлопнет человеческая рука, и чаще всего улетает, а слепень будет пить кровь, пока не превратится от удара в мерзкую лепешку.
Петр проехал еще только половину пути до поселка, но тело уже все зудело от едкого пота и укусов насекомых, лошадь косилась на него безумным вопрошающим взглядом, поэтому он решил искупаться в реке. Берега все густо заросли камышом и осотом, пришлось терпеть до того места, где река входила в лес. Там вода была прохладней и чище.
Напоив и искупав лошадь, Мальцев не мог отказать себе в удовольствии не просто поплавать, но и, как в прежние времена, заглянуть в подводный мир реки. Местные жители поговаривают, что именно здесь и проживает речной царь. Находились даже те, кто видел его и до сих пор с ужасом вспоминает эту встречу. Во всяком случае, тут они уже не рыбачат.
Плавая вдоль и поперек реки, Петр с улыбкой вспомнил эту народную байку: «Что ж, пора и мне с водяным познакомиться! Как-никак работаю на увеличение его царства… Может, и он хочет меня наградить?»
Мальцев набрал воздуха и нырнул как можно глубже. Несмотря на то что он был опытным и умелым пловцом, ему так и не удалось достичь речного дна. Лишь с третьей попытки он коснулся гигантской коряги, лежащей на дне…
Вокруг кружились хороводом стайки рыб. Петру показалось, что под корягой что-то шелохнулось. Воздух был уже на исходе, но любопытство оказалось сильнее страха. Мальцев крутнулся вокруг коряги, но неизвестный притаился в своей норе…
Пловца уже разрывало от желания глотнуть воздуха, он ринулся вверх, но вдруг почувствовал, как кто-то цепко держит его сзади. Это было так неожиданно, что Мальцев со страха хлебнул воды… Еще какое-то время он в отчаянии бился, пытаясь отцепиться от корня, вокруг которого намотался подол рубахи, но подводный мир не отпускал его…
ХХVI. Больше все…
Вторую неделю хлестал дождь, превратив все дороги и даже тропки вокруг госпиталя в грязевые реки. Даже в калошах нельзя было пройти, чтобы не испачкать брюк. Люди старались идти по траве, вдоль дороги, но с каждым днем им приходилось отступать все дальше и дальше в сторону от наступающих луж. Вскоре вся площадь перед госпиталем казалось перерытой стаей кабанов и залитой водой.
Доктор стоял у окна, курил в приоткрытую форточку и смотрел, как мужичок, матерясь на всю округу, пытается протащить лошадь с телегой к воротам госпиталя. В телеге кто-то лежал на соломе. У старой лошади ноги разъезжались в разные стороны, она тряслась со страха и боялась сделать шаг, а сам мужик, скачущий чертом вокруг нее, уже несколько раз падал в лужу.
Семен Никанорович вспомнил, что опять не отправил письмо Крафту о необходимости отсыпать камнем дорогу к госпиталю.
«Куда ж я его сунул?» — Лутков, осторожно положив чадящую папироску на пепельницу, принялся рыться в бумагах на столе.
В это время в кабинет, как всегда без стука, вошел Тимофеич, угрюмый человек с бакенбардами, похожими на огромные спутанные клубки черно-белых ниток. В руках у него была пухлая книга. Вытянув шею, Тимофеич, как собака, понюхал воздух и поморщился — в госпитале и вообще в Темноводске не одобряли новомодного увлечения курением папиросок.
Доктор заметил недовольство старика и поспешил сам выразить к нему свою претензию:
— Что ты за дремучий человек, Тимофеич, а? Когда я научу тебя стучаться, прежде чем открыть дверь?
Вошедший пошевелил бровями. Что это означало, доктор так и не понял.
— Ладно, говори, зачем пожаловал?
— Что будем делать с Мальцевым, Семен Никанорович? Он у меня все еще в отпуске числится, а ведь давно уже вернуться должен. Нигде не объявлялся. Где его леший водит… Убег куда? Может, объявить в розыск?
Семен Никанорович некоторое время молчал, потом, слизнув с губы прилипшую табачную крошку, сказал строго:
— Ты, Тимофеич, знай свое место! Не нам это решать. На то начальство есть.
И указал пальцем на потолок.
— А мне-то что делать? Что в документах писать? Непорядок! — не унимался старый крючкотвор.
Доктор молча подошел к окну, взял папироску и глубоко затянулся. Мужик за окном все еще пытался дотянуть телегу до госпитальных ворот.
Полюбовавшись блеском обручального кольца на руке, Семен Никанорович принял решение:
— Да вычеркни его, и все дела! Будто и не было… Без него спокойней. Не нужна нам эта… рыбья морда. Да-с.
***
Через год, когда в Темноводске стали забывать о Мальцеве, Андрей Аристархович обратился в заводскую управу с просьбой продать ему заброшенный рыбный завод — после исчезновения лекаря там никто не появлялся, если не считать мальчишек и бродяг. Кукаретин написал о том, что хочет раскатать строения на бревна, и предложил выгодную цену.
Считатели заводского имущества поскребли под бородами и дали добро, решив поиметь с паршивой овцы хотя бы шерсти клок. Не сегодня, так завтра кто-нибудь подожжет мальцевские балаганы, и вместе с дымом и искрами улетят в небо хозяйские денежки.
Продав рыбный завод, счетоводы облегченно вздохнули и даже перекрестились. Больше они ничего не хотели знать об этом непонятном прожекте с разведением рыб на Урале.
В отличие от заводских чиновников, Кукаретин был совсем иного мнения о начинании Петра Мальцева, и рыбный завод он купил вовсе не на бревна…
Поручив вести свои дела одному из своих самых толковых приказчиков, он с дочерью и с несколькими мужичками перебрался на реку Мака.
Всю осень они колотили топорами и стучали молотками, возвращая заводу первозданный вид. Пришлось даже пострелять из ружей, прогоняя лихих людей, желавших устроить тут схрон.
Зимой, когда у налимов начался нерест, Андрей Аристархович с Машкой занялись рыбьей икрой. Подрядчик был толковым мужиком, он хорошо запомнил все, что ему показывал и рассказывал Мальцев. С третьей попытки вся налимья икра окрасилась в кремовый цвет…
— Ну вот, Петруха, и все дела!.. — вздохнув, сказал Кукаретин и вытер полотенцем руки. — Хороший я ученик?
К ночи ему стало совсем тоскливо…
Стараясь не шуметь, он поднялся со своей лежанки и, одевшись, вышел из балагана. Луна светила так ярко, что на реке была четко видна прорубь. Ледяные глыбы по ее краям тускло посверкивали, а сама она казалась черной манящей дырой в бездну.
Кукаретин не дошел до проруби половину пути, как услышал позади хрумкие шаги.
Это была Маша в наспех наброшенном полушубке.
— Батя, ты куда? — голос ее был встревожен.
— Спала бы ты, дочка…
— Ага, уснешь тут… Куда ты пошел? Ночь на дворе…
Андрей Аристархович неловко потоптался на месте, повздыхал, а потом жалобно попросил:
— Пойдем, Машка, Петруху помянем, а?
Девушке хотелось спать, но она боялась, как бы отец не поскользнулся в темноте и не упал в прорубь, поэтому она согласилась.
— Ладно, пойдем. Я сейчас оденусь и соберу что-нибудь поесть…
С тех пор как они перебрались на реку, ее отец несколько раз ходил поминать своего друга. Маша уже хорошо знала, что для этого надо прихватить из балагана…
Через четверть часа отец и дочь сидели на чурбаках на краю проруби. У их ног стояла корзина с едой и бутылкой водки. Освещать луне поминальные посиделки помогала керосиновая лампа.
— Ах, Петруха, Петруха… — держа стакан с водкой в руке, говорил куда-то в пустоту Андрей Аристархович. — Зачем ты поехал в столицу? Ничего там хорошего нет… И князюшка о тебе больше не вспоминает — разумом, говорят, сердешный тронулся. Все про какие-то елки да грибы лепечет — на родину, небось, хочет вернуться. Откуда в этой Италии грибы? Жидковата она для грибов-то… Эх, Петруха, остался бы здесь, взял бы в жены мою Машку. Лучше девки тебе не найти! А мы бы втроем такие дела завертели, не жизнь была бы, а пряник медовый!..
— Батя, ты так убиваешься, как будто видел его могилу! — Маше было тягостно смотреть на страдания отца, и она пыталась поднять ему настроение. — А вдруг он живой? Приедет вдруг и скажет: «Ну, как там мой рыбный завод?»
— Не, нет у нашего Петрухи могилы… Уплыл он… К своим. Ему там лучше. Больше все… Вот, смотри!
Опрокинув в рот водку, крякнув, он взял в руки колокольчик и потряс им над водой.
Одинокий печальный звон раскатился над снежными просторами, освещенными луной.
Вскоре на поверхности темной воды показалась чья-то тень. Она медленно проплыла по кругу проруби. Перед тем как уйти на дно, рыбина мощно взмахнула хвостом, и невидимые жгучие брызги окатили сидящих на льду Андрея Аристарховича и Машу…