Опубликовано в журнале Урал, номер 5, 2021
Свою книгу «Шестое чувство», изданную в 2000 году в Москве, я начала словами: «Земную жизнь пройдя до края…» Потому что я ощущала этот загадочный край, край — у Бездны.
Ряд мыслителей (Тимур Зульфикаров и другие) полагает, что человек является в мир из Бездны. И сам становится Бездной.
Я различаю три Бездны: Бездну рождения, Бездну жизни и Бездну последнего полёта — навсегда…
Бездны, Бездны. Мы окружены Безднами. Бездны Жизни, Памяти, Смерти, Бессмертия и Вечности. Но говорю, твёрдо веря, что каждое из этих понятий — Бездна. И Память, заменяющая понятие Вечности. Благодаря памяти существует Вечность в человечьем мире. Жизнь, Память — Вечность — Бессмертие… Эти Бездны невидимыми нитями связаны друг с другом.
Иосиф Бродский как-то написал: «Бессмертия у смерти не прошу…»
Что значит эта странная фраза? Какое бессмертие может быть у смерти?!
Но христианин знает, что во время смерти освобождается душа из плена тела и воспаряет в небеса. Она бессмертна.
Бродский от всего этого отказывается?
Смерть — и только? Без сих великих последствий?
Не может быть! Бродский не легкомыслен. Или смысл его фразы шире христианской философии, и он имеет в виду не только бессмертие не видимой никому души, но и ещё что-то вещественное, материальное — память, мысль, тексты, в конце концов — всё это сбережённое в потомках?
Но давайте обратимся к Пушкину.
Он незадолго до своей смерти, которая, — он знал, — его не минует (причём — очень скоро…), написал:
Нет, весь я не умру — душа в заветной лире
Мой прах переживёт и тленья убежит —
И славен буду я, доколь в подлунном мире
Жив будет хоть один пиит.
Бессмертие после смерти, которого не просит Бродский, у Пушкина неминуемо: душа умчится, быть может, в небеса, но на земле он, Пушкин, будет жить в памяти и творениях новых поэтов, чтущих его. Это материальное продолжение его жизни. Пушкин шире и как-то глубже верил в своё бессмертие, нежели Бродский. Бродский от бессмертия отказывался. Но этот отказ, я полагаю, — был лишь позой. А мысли Бродского колебались в его вышеупомянутом уже стихе: «— Пусть время обо мне молчит…» И здесь же: «— Звони, звони по мне, мой Петербург, мой колокол пожарный!»
Задумываясь о проблеме бессмертия после смерти и то ли вступая в диалог с Бродским, то ли просто размышляя о смерти, переходящей в бессмертье, я, во-первых, вспоминаю поэта последней четверти XX века и первого десятилетия XXI-го, петербуржца Евгения Каминского, не сомневающегося в метаморфозах, коими держится жизнь, и в том числе в главной метаморфозе, что смерть — это жизнь, пусть в несколько иной форме:
…Наверно, в статусе ином,
но с прежней жаждой,
посмертно проступив в земном —
в травинке каждой.
А это и есть смерть, перетекающая в бессмертие, хотя «бессмертия у смерти не прошу», — говорил Бродский.
Всё это, конечно, философично и довольно проблематично, хотя и утешительно. Но, может быть, и совсем неубедительно.
Однако пока человек мыслит, метаморфозы «Жизнь–смерть–бессмертие» его волнуют глубоко и постоянно.
У меня, наверное, нет собственной уверенной философии жизни, смерти и бессмертия. Бессмертия и вечности.
Но говорю, твёрдо веря, что каждое из этих понятий — бездна. И Память, заменяющая понятие Вечности, — тоже…
И вот еще что. Продолжая сказанное Каминским, приведу своё стихотворение на тему бессмертия с эпиграфом из Бродского:
Метаморфозы
Бессмертия у смерти не прошу.
Иосиф Бродский.
Бессмертия у смерти не прошу.
Оно придёт, как и у всех: вот ветер
бессмертно так шуршит по камышу,
по волосам живущих, по столетью!
Я Бродскому всё это расскажу:
что мы надышим караваны облаков,
из них падём лавиной — ливнем в грозы!
Зачем просить! Вся жизнь — метаморфозы:
в бессмертье смерть
перетекает так легко,
как в водопад стиха
цветаевская проза.
Бессмертным умершим я задаю вопросы,
и слышу голоса из мглы веков,
и снова караваны облаков,
и дождь, и град. Мы выпадаем в росы.
Бессмертие. Я не прошу его, но мир таков:
не верит ни в пророков, ни в богов,
и вертят круг его одни метаморфозы!
Иосиф Бродский пишет: «Бессмертия… не прошу», а оно, по словам Евгения Каминского, упрямо предстаёт «в травинке каждой».
И хочется верить, что вертят круг жизни именно они, они — метаморфозы!