Игорь Сахновский. Стихотворения
Опубликовано в журнале Урал, номер 4, 2021
Эпиграфом ко всей этой книге стихов можно поставить строчки самого поэта, безвременно покинувшего этот мир:
…вот вся моя надежда не истлеть
в подвалах времени, в каменоломне страха…
«Возвращение» — так называется одно из программных стихотворений Игоря Сахновского. Однажды осознав страх забвения, поэт пытается преодолеть его своей поэзией, которая для него является возвращением в мировую культуру. Это чувство творения прописано символически легко и образно выпукло. Вся общественная Эйкумена приветствует лирического героя в его рождении творцом. И творец, восхищаясь и создавая свой идеальный мир, окидывает внутренним взором целую земную вселенную. Это переживание себя творящим похоже на ощущение себя любимым и растущим ребёнком. Качание в колыбели возрожденья было чувством сродни колыханию морем острова Крита. Выходили, «благоуханной прелестью даря», из моря жёны. «Девочка Европа» шла по «краю Средиземного котла», «сверкал глазными яблоками бык, / отфыркиваясь влажно и влюбленно». И всё это событие было похоже на античный греческий праздник. Автор, сквозь призму книг и путешествий, даёт свою интерпретацию античной культуры, «детства человечества», где творчество является пробным камнем рождения личности.
В свете этого открытия праведная и совестливая жизнь героя видится ему теперь лишённой такого творческого полёта. Реального, исторического древнего грека автор сравнивает не с творцом, а с догматическим учителем. Любовь он винит за то, что она растрачивается, балансируя на грани целомудренности и разврата.
Прости, любимая, за то,
что от любви не ждал совета, —
ей нравится сквозь решето
просеивать избыток света;
То, что давала насовсем,
отнимет, клятвенно обманет,
в дугу согнёт, пока не станет
смертельной нежностью ко всем.
Здесь определяется конфликт лирического героя И. Сахновского с любовью-радостью (что характерно для традиции античной культуры) и любовью-долгом (что присуще христианской традиции) — и не-любовью, развратом (об этом стихотворение «Древняя баллада» и стихотворение про половецкий полон).
Так в открытии тайн античного творчества и причащении к ним преодолевается обращение к ветхозаветному и новозаветному законам христианской религии, с их страхом перед богом-отцом и проповедью всеобщей, братской, внеличностной любви ко всем. Герой возмущается этой растрате света, идущего от чувственной любви, предназначенного одному человеку, и отсвету от неё, предназначенному очень малому количеству избранных людей. Автор сопоставляет человека и море, человека и стихии. Человек оказывается ничтожен перед ними. Но когда-нибудь человеку предстоит стать самому их частью. У Сахновского все стихи — это разбушевавшиеся стихии: природные или человеческие.
Но самой земле человек не нужен. И поэтом заново осмысляется горькое ощущение покинутости человека на земле.
Каждой жилкою глубоководной,
каждым всплеском просоленных глаз
это море свободно от нас,
это мы от него не свободны…
Автора волнует тема ограниченности человеческих возможностей и тема меры свободы и несвободы человека. Свобода обретается только в росте собственной души. Так же осознаётся и абсолютная несвобода человека от природных стихий, как и от моря человеческих страстей. Поэт проецирует тему стихий на человеческие взаимоотношения, где реку и море, как мужчину и женщину, соединяет «заветное устье» — некий найденный ключ взаимоотношений.
Женщина определена поэтом как стихия. И у нее герой не ищет поддержки и счастья. Сахновский пишет не о любви и счастье, а о жизни со стихиями, в том числе со стихией страсти, расколотой и разломленной в хаосе мирозданья.
Утренний свет, не делимый на части,
Рвём по горячему шву.
— Ты проживи без любовного счастья…
Тысячу раз проживу…
Одна из болезненных тем книги — бегство от обыденности любовных отношений. Тема не встречи с живой душой когда-то любимой женщины, тема Орфея и Эвридики слышится в одном из последних стихотворений поэта.
…Гарью тянет от слова «гараж»…
Между хлебным и воинской частью
успеваешь подумать, что счастье
не случайней, чем этот пейзаж,
где, светлее слепящего блика,
перекрёсток, как пойму ручья,
переходит твоя Эвридика,
не твоя, не родная, ничья.
Образ творчества предстаёт у Игоря Сахновского в виде игры на волшебной тростниковой дудочке, которая сродни дудочке Пана. Эта дудочка творчества — любимая собеседница автора. Она-то и худая, и воздух-то её, то есть мысли, темен. И сама-то она желторота. Но ей поэт исповедуется в самых сокровенных движениях души.
Тишина мира тоскует по певцу-поэту и по мелодии его дудочки. Собственно, всё творчество человека, полагает поэт, состоит в борьбе с безъязычием природы и с безвременьем.
Талант Игоря Сахновского испытывает всех, и близких и чужих, высокими критериями требований и оценок. Его поэзия критична и самокритична. Это поэзия исследователя. Иногда это живые встречи, иногда вычитанные у классиков сюжеты, как, например, сюжет Кнута Гамсуна о вдове лейтенанта Глана. Поэт в стихах о человеческом дне, о гарнизонных нравах требует духовного качества жизни, соотносимого с высокой общечеловеческой планкой, выбираемой им. Поэтому он безжалостно сдёргивает с обывательского быта позорные занавесочки.
В стихах И. Сахновского часто сталкиваются временные пласты — культура советского прошлого и культура настоящего, которую питает миф о возвращении к корням и истокам. Начиная с библейских времен и с Древней Греции, касаясь язычества Руси, заканчивая натурфилософией советских поэтов и дворовым шансоном, поэт стремится выявить всё человечески ценное.
Но как соединить несоединимые вещи? Как прорваться сквозь разгул разных стихий и страстей к воспарению своей собственной души? Как в своей единственной жизни не пропасть в каменоломнях страха? И. Сахновский не всегда может ответить на этот вопрос. В «Возвращении» и в других стихах этой книги автор подобен человеку, оказавшемуся на льдине и пытающемуся зацепиться хоть за что-то, когда всё вокруг превратилось в осколки.
Но спасти героя от смертного страха могут простые и человечные вещи. Это и родимая девочка, которая символически-иносказательно превращается в тонкое деревце, им посаженное. И престарелый отец, который учит, уходя в темноту, — «стыдиться боли». Это и мать, которая пишет из больницы письма-напутствия. И та горькая и страдающая любовь, от которой он так долго добивался понимания, тоже помогает ему устоять и выстоять.
…Из одиночества, из чёрных подворотен
враждебности и полумёртвых зим —
что буду помнить? Как я был свободен
от страха смерти; как неуязвим.