Ирина Богатырева. Согра. — «Новый мир», 2020, № 4–5
Опубликовано в журнале Урал, номер 3, 2021
Прежде всего хочу признаться, что мне жаль «Согру» Ирины Богатыревой. Попытаюсь объяснить. Сама журнальная публикация попала в рейтинг наиболее читаемых публикаций, составляемый «Журнальным залом». Но есть подозрения, что выход книжного издания останется без должного внимания. Возможно, я забегаю вперед, и книга Ирины Богатыревой спустя какое-то время станет востребованной, культовой, знаковой, и школьницы-подростки во всех уголках России будут носить амулеты «травины», как в «Согре». Пока же о романе Ирины Богатыревой удручающе мало отзывов. Хорошую статью написал о «Согре» Илья Кочергин, есть несколько отзывов на пользовательском сайте «лайвлиб», и… в общем-то все.
Но речь идет о хорошем романе, который достоин более серьезного отношения. При этом сюжета как такового в «Согре» нет. Ну, почти нет. Некая девочка Женя, четырнадцати лет, предпочитающая называть себя Жу, переживает глубокую депрессию после смерти матери. Новая женщина, с которой живет отец, предлагает отправить Жу к своей бабке Манефе Феофановне в глухую деревню куда-то на Север. Деревня находится в далеком заповедном краю. Здесь не берут телефоны, здесь немногочисленные местные жители рассказывают городской гостье всякие легенды и байки, здесь говорят на причудливом местном диалекте, а слово «согра» обозначает заросшие чахлым лесом болотистые пустоши, бесплодные и безлюдные, куда лучше не ходить — мало ли что случится. В стихотворении красноярского поэта Алексея Кутилова упоминается согра: «налево — согра, справа — ельник, разрыв-трава, трава-поклон». Да, деревня, где живет бабушка, называется Согрино.
Жу приезжает не одна, а вместе с братом, который ее постоянно троллит. Отправившись в город за симкой для мобильника, Жу заблудится в лесу, где и начнется ее постепенное выздоровление. И выяснится, что никакого брата не существует — это вымышленный собеседник, галлюцинация, отражение перенесенной травмы. И после всего пережитого в Согре (а из леса ее выводит, вестимо, сам леший, царь лесной) душевное равновесие девочки начинает восстанавливаться. В конце Жу срывает одежды, погружается в речную воду, и становится понятно, что это как бы метафора второго рождения — девочка обрела свою родину и никуда отсюда не уедет.
Пока не забыл: обращаешь внимание на то, как герои (местные жители) говорят, очень хорошо воспроизведена их грубая простая речь, со всеми местными словечками, это запоминается. В «Согре» вместо сюжета выстроена такая конструкция, где каждый персонаж что-нибудь рассказывает — причем рассказы все про маньяков, да пропавших детей, да колдунов, да прочую инфернальную публику, которая бродит в заповедных этих местах. Но все эти байки, побасенки, даже частушки, которые в молодости пела бабка Манефа, остаются в памяти. Получился такой убедительный этнографический (или даже антропологический) текст. Но «Согра» показалась мне интересной еще и тем, что в ней отражается сразу несколько интересных тенденций современной отечественной прозы.
Первый — мода на мистику. Даже шире того — мода на мистику как часть давней популярности жанра фэнтези. Сейчас многие пишут фэнтези, то славянское, как Андрей Рубанов в «Финисте — Ясном Соколе», то какое-нибудь совсем замороченное, как новый роман Шамиля Идиатуллина «Последнее время». Читатель любит такие путешествия в выдуманные миры. А писатели любят читателя немного попугать, рассказать о мистических совпадениях. Оно и понятно. Новое поколение писателей у нас выросло на книгах Стивена Кинга, на шоу «Битва экстрасенсов» да передачах «первого мистического» телеканала «ТВ-3». Мистика — это прежде всего неопасное проникновение неких не существующих в нашей реальности сущностей. Мистика — это даже весело. Персонажи волшебных сказок массово переселяются в книги современных молодых и маститых писателей. Нежить бродит по свету и забредает к нам на огонек.
В повести Евгении Некрасовой «Калечина-Малечина» за газовой печкой в обычной городской квартире живет настоящая кикимора. В книге Дарьи Бобылевой «Вьюрки» всякая нечисть и нежить осваивает окрестности подмосковного дачного поселка. В романе «Мертвые видят день» Семена Лопато сюжет вообще построен на том, что команда советской подлодки в полном составе оказывается на том свете, где встречается с немцами с потопленного ими корабля — и отправляется в путешествие (и это, кажется, первое такое мистическое прочтение истории Великой Отечественной в нашей литературе). Александр Пелевин в новом романе «Покров-17» отправляет героя, как в загробный мир, в закрытый и секретный военный город, а Артем Серебряков в романе «Фистула» переосмысляет миф о Минотавре, перенося действия в наши дни и насыщая его разными — мистическими, разумеется, — совпадениями. Пожалуй, достаточно примеров. В «Согре» Ирина Богатырева также работает с приемами мистического жанра, но делает это, должен признать, куда тоньше и деликатнее многих.
Вторая интересная тенденция — Север, Русский Север. Это тоже заметная сейчас тема в русской прозе. Чем дальше писатель смещает локации своего повествования от центров цивилизации, тем лучше чаще всего получается. Не будем даже приводить в пример писателей-сибиряков, герои которых живут в забытых богом таежных и тундровых поселках, заимках и прочих диких местах, — Михаил Тарковский, Виктор Ремизов, Василий Аксенов. У Дмитрия Лекуха в недавней книге «Летом перед грозой» группа друзей отправляется на рыбалку куда-то в карельские леса. На отдаленном северном острове живут герои романа «Рымба» Александра Бурковского, на Север бегут от эпидемии герои романа Яны Вагнер «Вонгозеро». Алексей Поляринов в новом романе «Риф» тоже активно использует «северный колорит», там одна из сюжетных линий связана с давними событиями в некоем вымышленном заполярном городке. В этом чувствуется какая-то коллективная тяга наших писателей к некоей подлинности, чистоте, честности, которую можно обрести, только удалившись куда-то далеко-далеко, на границу обитаемого мира.
Ну, и третья тенденция, я бы условно назвал ее «отшельнической» прозой. Герой должен пережить перерождение, оказавшись максимально далеко от других людей, — как Женя-Жу из «Согры» заблудится в лесу. В лесу же переживает свой персональный катарсис и Марта, героиня романа «Рюрик» Анны Козловой. Видимо, это такой сюжетный ход — когда герою необходимо оказаться в самом заповедном, безлюдном, диком и страшном месте, чтобы там, как в теории философа Хайдеггера о границе «ман», водоразделе между жизнью и смертью, снова обрести себя.
И это, конечно, сильно перекликается с нынешней житейской практикой — всеми этими «удаленками», «дистанционками» и самоизоляцией, вынужденным отшельничеством, отсекающим человека от привычного окружения, живых людей, городской суеты. И здесь «Согра» работает как своего рода наставление, что следует делать. Думаю, когда пройдут темные ковидные времена и люди снова потянутся в книжные магазины, они прочитают наконец-то роман Ирины Богатыревой «Согра» (в отдельном издании название изменено на «Белая согра») и оценят его по достоинству.