Рассказ
Опубликовано в журнале Урал, номер 3, 2021
Алина Пулкова — родилась в 1988 году в Холмогорском районе Архангельской области. Окончила Московскую медицинскую академию им. И.М. Сеченова. Печаталась в журналах «Дружба народов», «Кольцо А» и сетевом журнале «Лиterraтура». Работает в Санкт-Петербурге, в городской больнице.
Аптечный пункт, в который мне повезло устроиться, находился на Юго-Востоке Москвы, недалеко от железнодорожной платформы «Плющево». Ни диплома о высшем образовании, ни лицензии хозяин не потребовал — выходи и работай. Чем-то очень давнишним, сгинувшим повеяло от такой манеры трудоустройства. Десять тысяч рублей в неделю, удобно добираться электричкой от «Электрозаводской», зелёный спальный район, бездомная собачка у билетной кассы, которую я с первого же дня стала прикармливать, — меня всё устраивало. По вторникам и субботам я подменяла Марину, единственную сотрудницу аптечного пункта. Бухгалтер и юрист работали удалённо. Марина сама отпускала товар, делала заявки на поставку и убиралась. Ранней весной я пришла ей на помощь.
Наш с Мариной начальник — Вячеслав Валерьевич, бывший люберецкий бандит с дипломом финансиста из подземного перехода. Когда-то он тягал железо и был мускулист, теперь же располнел и сделался неповоротлив. Его аптечный бизнес скис, и Вячеслав Валерьевич накопил долгов. Поэтому он познакомился в «Одноклассниках» с незамужней молодой женщиной, замутил отношения и теперь втюхивал своей жертве проваливающийся в банкротство аптечный пункт. «Очень успешный проект!» — беззастенчиво врал крупный мужчина с джипом «Лэндкрузер» на «аватарке».
Марина давно жила в аптеке, хотя снимала жильё в Подмосковье и исправно платила арендную плату. У Марины просто-напросто не было сил по вечерам добираться до старой, печальной, с потемневшими обоями комнаты, которая немало перевидала мыкающихся провинциалов. Марина работала с Вячеславом Валерьевичем с двухтысячного года. В то время его аптеки находились у метро и приносили хорошую прибыль. Потом закон стал жёстче, проверяющие отказывались брать взятки, и Вячеслава Валерьевича то и дело штрафовали за неправильное хранение лекарственных средств, отпуск без рецепта, просрочку, нарушение санитарных норм. Аптечный бизнес, такой лёгкий и бесшабашный в девяностых, когда коробками продавали фальсификат, сбывали спирт, втридорога продавали подгузники для взрослых, закончился. Пришли холодные профессионалы, создали сети, и Вячеславу Валерьевичу пришлось уползи в глубь Москвы, спрятаться во дворах от нового, слишком правильного, дотошного, как должностная инструкция, предпринимательского мира. Повезло тем, кто успел сбежать от Вячеслава с деньгами. Припозднившиеся уходили ни с чем. Осталась одна Марина, несчастная женщина из Ульяновска, чей паспорт и трудовая книжка находились в заложниках у Валерьевича и которые он не торопился ей отдавать. Более того, Вячеслав Валерьевич рассчитывал продать аптечный пункт вместе с Мариной, чтобы не возвращать ей долги по зарплате.
«Ты меня не жалей, — говорила мне Марина, — я уже привыкла. Как-нибудь протяну. Сама виновата — слишком честная. Нужно было, как заведующая, деньги из сейфа — и тикать. И в милицию подать заявление о краже паспорта. Валерьевич ментов боится. Сходи лучше собаку покорми, коль такая жалостливая. Она теперь от станции приходит и у аптеки ошивается. Укокошит её хозяин!».
Я брала дешёвые сосиски, которые покупала в ближайшем супермаркете, и, приманивая дворнягу, уводила её к железной дороге. Сука недавно ощенилась под платформой, поэтому была тощая и голодная, как волчица. Искала еду, где могла, чтобы из сосцов текло молоко. Щенята ещё не выходили, и никому не было до них дела.
С обязанностями фармацевта я справлялась хорошо. Всего через пару недель самостоятельно отыскивала нужный препарат, знала, что хранится в холодильнике, а что — в подсобке, где — ампулы и растворы, а где — резиновые изделия, шприцы, ингаляторы. Сильнодействующие средства и список «А» лежали в сейфе в крошечном кабинете со старым компьютером. С него я отправляла электронные заявки оптовым поставщикам. Я вполне заслужила доверие Вячеслава Валерьевича, и он наконец отпустил Марину на выходной. Марина мечтала помыться и постирать бельё. Вечером она возвращалась. Сам хозяин покидал аптеку не позже шести, свистнув из кассы две-три тысячи рублей. Начинались самые напряжённые часы. Заканчивался рабочий день, посетители выстраивались в очередь.
Нельзя назвать совсем благополучным микрорайон Москвы, примыкающий к железной дороге. Сброда, являвшегося в аптеку поживиться, кто чем, было предостаточно. С утра первыми забегали мужчины с покрасневшими грустными глазами, старательно скрывающие запах перегара одеколоном или кофе. Чихали мне в окошко громко и звонко: «Аллергия, береза цветёт, ты же понимаешь». Девки-наркоманки с опухшими кистями рук появлялись около одиннадцати. Одна стояла на стрёме на крыльце, другая выпрашивала «терпинкод». По закону, я могла отпустить две упаковки кодеиносодержащего средства и только по рецепту. В нашей аптеке закон не соблюдался, выручка решала всё. Я закрывала кассу на ключ, клала его в карман халата и шла в кладовку за «терпинкодом». В это время, несомненно, наркоманка обшаривала рукой всё, до чего могла дотянуться из окошечка. Однажды ей посчастливилось украсть у Марины утреннюю выручку! Получив «терпинкод», девки тут же его сжирали и, притворно стыдясь, возвращали пустые пачки: «Дети увидят». Наркоманы — актеры второго сорта: играют человеческие эмоции плохо и по привычке, потому как давно их не испытывают. В одну из смен мне пришлось перевязать руку бомжу. Он попросил самый дешёвый трубчатый бинт, но я-то видела — дела плохи. Без перчаток, стараясь не прикасаться к гноящимся язвам, я наложила новую стерильную повязку и зафиксировала её сеточкой. Бомж всыпал мне в ладонь грязные, перепачканные землёй монеты и удалился. Я пулей бросилась к раковине.
В десять вечера я закрывала аптеку. С чёрного хода слышался скрип двери — это приходил Маринин любовник. Тихий семейный мужчина с лысиной и животом что-то разглядел в задерганной фармацевтше. Он проводил с Мариной ночь на надувном матрасе в опустевшей парикмахерской, которая до недавнего времени служила основным подсобным помещением аптеки. Валерьевич сдал просторную подсобку в аренду своей предыдущей пассии, взяв ренту за полгода. О, мы долго наблюдали эту Вячеславову интригу!
Энергичная пергидрольная блондинка чуть за пятьдесят отремонтировала арендованное помещение: выкрасила стены, натянула потолки, сменила рассохшиеся оконные рамы на стеклопакеты. Ей помогала дочь — хорошенькая, молоденькая выпускница колледжа. Возбуждённые подготовительной деятельностью, они думать забыли о Валерьевиче, о его кабаньей подлости. Над чёрным ходом аптеки, который теперь преобразился в парадный вход, растянулась вывеска: «Парикмахерская «Светлана». Мы открылись!» Накануне парикмахерша привезла красивые зеркала со сложными, выполненными из цветного стекла рамами. К каждому зеркалу идеально подходили белоснежная тумба и кожаное кресло. Обещались скидки в будние дни на стрижку и покраску волос для пенсионеров.
На следующий день после торжественного открытия парикмахерской произошла ссора между её владелицей и Вячеславом Валерьевичем. Валерьевич внезапно задрал стоимость аренды в два раза и потребовал дополнительных денег. В противном случае он угрожал сменить замки, а зеркала и тумбы вывести. «Зеркал! Зеркал тебе, скотина, захотелось!» — орала взбешённая парикмахерша. Она сорвала одно из них со стены так, что хрустнул отламываемый крепеж, и швырнула об пол. Грохот разбившегося тяжелого предмета заставил нас с Мариной, до того увлеченно слушавших ругань за стеной, вбежать через тесный коридор в парикмахерский зал.
Вдоль стен и по потолку скакали солнечные зайчики. На полу, ослепляя глаза, перемигивались освещённые солнцем осколки зеркала и кусочки разноцветного стекла. Угрюмый великан Валерьевич страшно возвышался среди этого сверкающего великолепия. Парикмахершу трясло от ярости. Две жирные полосы потёкшей туши пересекали её скулы, щёки и даже шею и чёрными кляксами заканчивались на декольте. Она не собиралась сдаваться без боя. Матерясь и разбрасывая вокруг себя полотенца и расчёски, швыряя то в стену, то в Валерьевича дорогие косметические флаконы, она проклинала «бандита» и «свинью», грозилась отомстить. Тот стоял молча, сжав кулаки. Наоравшись, парикмахерша выбежала вон. Вячеслав Валерьевич последовал за ней, кинув через плечо: «Ничего не убирать!»
И вот здесь, в бывшей парикмахерской, после погрома сметя осколки к стене, расстелила надувной матрас Марина. Она накрыла его полосатой простыней и синтетическим пледом. На матрасе Марина и её любовник тайно ото всех совершали короткое усталое соитие и забывались сном. В окно ночью бил свет фонаря, и на полу вдоль стены сверкали безразличные к происходящему куски разбитых зеркал.
Пролетела весна. Тянулось жаркое, бестолковое московское лето. В сотый раз перекладываемый асфальт мягко дымился, окуривал дворики между панельными пятиэтажками. Со стороны Выхино приближалась гроза. Как всегда, я возвращалась домой, торопясь к электричке. Навстречу мне из-под железнодорожной платформы вылезли два подросших щенка. Бездомная мать родила их здесь, когда ещё лежал снег, и им удалось выжить. Я сдружилась с собачьим семейством. Суке я дала кличку Найда, совершенно распространенную для тех мест, откуда я родом. Щенята покусывали мои пальцы, когда я гладила их, а Найда радовалась, виляя хвостом. Едкий запах псины пропитывал мои ладони. С большим аппетитом собаки съедали дешёвые сосиски. Так-то они побирались по помойкам. Ещё дворники-таджики могли кормить. Щенятки мои, щеняточки! Плохо кончают беспризорники.
Плавно подходила вечерняя электричка. Время позднее, но еще не вылезли мрачные типы с дурными намерениями. Оставив позади «Выхино» и нависающую грозу, электропоезд катился в центр, к Казанскому вокзалу. Моя остановка «Электорозаводская», и я ещё буду бродить по летним переулкам, пока страх перед выпрыгивающими из-за гаражей гостями столицы не погонит меня домой.
Последний мой рабочий день начался с неприятности. У Вячеслава Валерьевича попала в больницу маменька. Что-то с сердцем. С раннего утра он и Марина выбирали для старушки лекарства. Валерьевич отвлёкся на минуту, чтобы выдать мне расчёт. Нельзя сказать, чтобы Валерьевич был совсем дрянным боссом: каждую неделю я получала свои деньги. Валерьевич любил вести со мной разговоры «за жизнь». Он чуял, когда люди ему врут. Мне приходилось проявлять чудеса интуиции, чтобы избегать спорных тем. Валерьевич уважал чистоту. Ему нравилось, когда я надраивала полки в холодильнике или стекла витрин. А вот за обнаруженный на рабочем месте учебник Валерьевич как-то раз меня сильно отчитал: «Учиться будешь не за мои деньги», — и заставил вымыть пол. Я засуетилась и споткнулась о ведро, разлив широкую грязную лужу. Быстро-быстро я стала промакивать воду тряпкой и отжимать её в ведро, наполняя аптеку переливчатыми звуками. Босс был тронут моей покорностью и даже пристыжен, потому что вдруг признался, что диплом о высшем образовании он купил, а «не помешало бы полистать книжку-другую».
Когда коробка с лекарствами была собрана, Валерьевич подозвал Марину, схватил её за борта халата своими огромными кулаками, притянул и прошипел в лицо: «Чтобы за два дня с аптекой ничего не случилось. Отвечаешь головой». Со мной он не попрощался. Как только машина хозяина скрылась за углом, Марина убежала курить. Последние дни она волновалась больше обычного. Сделка по продаже аптечного пункта почти состоялась, оформлялись документы. Будущее сулило Марине долгожданное освобождение, но вернёт ли Валерьевич трудовую, заплатит ли деньги? Марина перестала спать и ходила с зелёным лицом.
Вечером Марина попросила меня задержаться в аптеке до одиннадцати, любовник пригласил её в кафе на «романтический ужин». Завтра Валерьевича не будет, и она сможет отоспаться и открыть аптеку позже. Я согласилась и отпустила напарницу.
Сдав выручку, не стала сидеть в аптеке, а пошла в магазин, решив напоследок побаловать щенят колбасой. От магазина я повернула направо, к железной дороге. Темнело рано, хотя ночи были ещё теплыми. Во дворах сумерки разгоняли новенькие фонари с белыми лампами, железнодорожная платформа щедро поливалась фотонами с осветительных мачт. Единственным местом, куда могла спрятаться перепуганная электричеством ночь, была ниша под платформой. Там же обитало собачье семейство. Я насторожилась: до моего слуха не доносилась привычная возня щенят. Проникнув внутрь ниши, я увидела то, что никогда бы не хотела увидеть. В ямке, служившей спальным местом суке и щенкам, стояла лужица крови, а рядом лежала Найда с размозжённой мордой. Она дышала со свистом, тяжело и невыносимо жалко. Щенята светились двумя парами глаз из темноты. Я на время потеряла контроль над собой: заколотилось сердце, руки затряслись, пропала речь.
Я гладила собаку по спине, ища в себе силы успокоиться. Я даже не подумала, что она могла укусить. С трудом подавив панику, я принялась осматривать собачью голову. Кости верхней челюсти были раздроблены, правый глаз заплыл или отсутствовал. Между глазом и челюстью я разглядела круглое глубокое отверстие, как от пули. От моего неловкого движения Найда заскулила, потом принялась хрипеть. Кровь ручейком стекала с морды. «Подожди, подожди, скоро пройдёт», — успокаивала я собаку. Вряд ли сука выживет. Умрёт, мучаясь и теряя кровь.
Я побежала в аптеку. На этажерке в подсобке я отыскала ампулы с бензилпенициллином и физраствором. Подумав, захватила по упаковке ампул димедрола и анальгина. Что ещё? Я остановилась в проёме двери, несколько раз промахнувшись по выключателю. В тишине гудела, а потом сбрасывала затянувшийся монотонный звук писклявой каплей люминесцентная лампа. Я считала капли: раз-два-три. На полке у самого выхода стопкой лежали картонные пачки с синей полосой. Досчитав до десяти, я сняла верхнюю пачку.
У платформы кругом — ни души, касса закрылась. Я перетянула жгутом переднюю лапу собаки. Мне приходилось наблюдать, как папа делал уколы лайкам, заболевшим чумкой. Он единственный в таёжном поселке брался их лечить. Молодой специалист, самоуверенный. Внутривенные инъекции я делала на практике в училище. Последовательно вскрыв пять ампул, я набрала лидокаин в десятикубовый шприц. Сука не двигалась, только хрипела. Шерсть мешала, пальцы давили наугад. Вроде бы вена. «Ну же, коли, не тяни!» — подбодрила я себя. Игла с хрустом вошла под кожу. Найда чуть не сорвалась с места, но я заранее прижала ей шею ступней. «Тише, девочка, больно не будет», — я аккуратно потянула поршень шприца на себя. Показалась тёмная кровь. Попала. Я ослабила нажим на шею, сука притихла. Я не хотела, но посмотрела в её оставшийся глаз. Черный зрачок и густые ресницы. Кроме страха и боли — ничего. «Прости меня, бездушное существо, постарайся уйти быстро и тихо. Так надо», — и я спустила прозрачную жидкость в собачью вену. Лидокаин сработал: рёбра пару раз поднялись и опустились навсегда.
Завтра тело обнаружат дворники. Если не завтра, то мёртвая псина всё равно даст о себе знать. Хорошо, что меня здесь уже не будет. Я подобрала жгут, пустые ампулы, шприцы и ушла. Мне в спину, как назло, завыли щенки.
Незадолго до полуночи в аптеку ввалилась пьяная Марина. Она скреблась в дверь, не в состоянии попасть ключом в замок. Я открыла ей. «А, так ты тут!» Марина как будто забыла, что просила меня остаться.
В руке Марина держала потрёпанные пёстрые гвоздики. «Представляешь, он больше не может врать жене. Она чем-то больна, и он принял решение». Марина расплакалась и ушла в парикмахерскую. Там грохнулась на диван. «Марина, я пойду. Электричек больше нет, и метро скоро закроют. Ещё собака эта беспризорная, у станции, ну… как…»
Марина направила на меня пьяные, сильно перекрашенные глаза. «Тут люди хуже собак твоих живут: без дома и без любви. Ни одна тварь руку помощи не протянет».
Я отвернулась. Маринино лицо, казалось, уплывало вместе с макияжем, плотным и искусственным, как маска. Ничего, кроме одиночества, под маской не было.
«Давай я заберу».
Я показала на гвоздики, зажатые у Марины в кулаке. Марина швырнула их мне, словно только и мечтала от них избавиться. Я заново собрала их в жалкий букет. Пока не увянут, пёстрые гвоздики будут разделять со мной собачий траур. Лучших цветов, чем цветов расставания, для этой цели мне никогда не найти.