Опубликовано в журнале Урал, номер 3, 2021
- Ноябрьский номер «Знамени». «Выхожу один я на дорогу…» Александр Агеев продолжает развивать идеи «Конспекта о кризисе». Один из источников кризиса в том, что:
«Дело подменялось словом, а слово обессмысливалось, превращалось в магическое заклинание».
Через два года он напишет:
«Чем больше я думаю о судьбе города, в котором родился и прожил 35 лет, тем больше убеждаюсь, что магия имени всё-таки существует и что, манипулируя именем — человека ли, города ли (в этом веке повезло, кажется, только рекам), — можно реально переменить их участь».
Аналитическая статья не признаёт магии, а бытовой очерк допускает? Диктат жанра? Но, чтоб заниматься литературой, следует предполагать обратный путь: от магического заклинания — к слову и делу. Желательно без уголовщины и обращений по начальству.
Когда Агеев пишет о родном городе, оба раза звучит тема «магии имени». Отняв у Иванова «Вознесенск», обрекли его тем самым на вечную «поселковость». Магия тут втройне. «Вознестись» — это быть взятым на небо заживо, поэтому название «Вознесенск» было вознесено (rapt), восхищено.
— Королева в восхищении, — гнусил за спиною Азазелло.
— Я восхищен, — вскрикивал кот.
Недавно смотрел сериал «Хороший человек». Действие происходит в «Вознесенске». Мент-маньяк (Никита Ефремов) похищает девушек. Реализована метафора «вознесения» как похищения (rape).
Четвёртая магия в том, что Иваново делало текстиль, а Агеев — тексты.
Лет через 10 культурологи будут путать Александров Агеевых, как путают Толстых. Один из них, член подпольного «союза писателей» Москвы, занимался записью и распространением русского рока. Он на свой манер повторяет мысли Агеева из «Конспекта о кризисе»:
«Мы сначала-то не знали же, что так всё получится. Мы думали, что мы как жуки-дровосеки — подтачиваем большое дерево, а оно вдруг раз — и упало. Когда мы осознали уже, большая ответственность пришла — размеры бедствия мы испытали сильно. Не то что испугались, но как-то приятно, что чего-то получилось, потому что отнять такие два жирных пирога — у фирмы «Мелодия» и Минкульта было задачей не из легких» (Александр Агеев. Как мы давали рок-н-ролл).
Вот вам человек устной культуры с немного нелогичной речью. Также человек цельный. Его захватывает и несёт: он начинает если не сам играть, то записывать (один из первых записал Башлачёва), устраивать концерты. А что именно захватывает и несёт, не суть важно. Рефлексия не нужна. Полная противоположность «нашему» Агееву. Трудно искать кота в чёрной комнате, особенно когда он вооружён и очень опасен.
«Конспект о кризисе» вышел в 1990 году, прошло 30 лет, нужен комментарий. Исчезло слово «спекулянт», «стройная модель» вызывает иные ассоциации, «рок» в первую очередь — рок-музыка, и надо лезть в словари, чтобы понять, что рок — это Кризис с большой буквы.
Кризис — божий (не путать со Страшным) суд, также известный как «ордалия», — когда ведьму сажают в воду, человек, чтобы доказать свою невиновность, берётся за раскалённое железо, или — в духе русской литературы — поединок, дуэль. Чуть масштабировать — война и мир. Ещё чуть-чуть — война и война.
Критику хочется решать проблемы гражданина и человека на творчестве ранних Black Sabbath или Rolling Stones. А они на музыке не решаются. Потому что музыка сама — по Шопенгауэру — воля, свобода и хаос. «И плевать, — пишет в дневнике Агеев. — Слушая Led Zeppelin, думал, что всё это ей — русской литературе — поделом».
Уж не Stairway ли to Heaven слушал Агеев, прежде чем переселиться к людям верхнего мира, в Москву?
Был ещё один Александр Агеев. Тоже рожал трагедию из духа музыки. Ученик иконописца, любитель «Метлы» и Led Zeppelin, один из «тверских волков», предположительно застрелил летом 2002 года Михаила Круга. Иконопись и хэви-мэтл — то же напряжение между аполлонизмом и дионисийством, как у Агеева.
Убить Круга — это всё равно что убить Джимми Хендрикса. (Обстоятельства смерти Хендрикса, кстати, недавно резко прояснились. Лондон, отравление — тут не может быть двух мнений о том, чьих рук это дело.)
Александр Агеев-2 говорит, что весь «русский шансон» придумал его товарищ по «союзу писателей». Один создал, другой законспектировал, третий привёл в исполнение.
То ли дело рэп: несколько сэмплов и читать. То же критик: берёт несколько текстов, ищет связь (контекст) и наговаривает поверх них, вот как я сейчас.
Кстати, читаю «Эпоху распада» Артёма Рондарева и всем люто рекомендую. Агеев бы этой книге «Голод» посвятил, и не один. Читал про хип-хоп и думал о параллелях с критикой. Критические баттлы у нас уже есть. Будем надеяться, что новые критики быстро вырастут из DJ-ев в MC, станут выпускать мёрч и футболки. Есть же ресторан у Александра Гаврилова.
Но для этого «в развитой литературе рецензий должно быть минимум в пять раз больше, чем рецензируемых текстов». Рецензия должна «не превращаться в гербарий, а нести свой контекст в себе». Тут «гербарий» — камень в огород ботаников, выковыривателей изюма. «Контекст в себе» кажется парадоксом, «контекст» — это вроде бы «около» или «вокруг».
«Контекст в себе» — это как «внутренняя свобода», вещь в себе. Агеев использует ту же фигуру, которая привела Блока к «тайной свободе», которая тоже восходит к самопародийной свободе Канта встать или не встать со стула прямо сейчас.
Поди поноси свой контекст в себе.
При слове «контекст» вспоминаю редкий глагол «обчитать» из эссе Оруэлла «Записки рецензента» — «обчитать по возможности всё сразу». Я понял его как «обчитать вокруг», т.е. познакомиться с контекстом, «чтобы не сделать какой-нибудь чудовищный ляп». Потом это слово пропало и вот всплыло в смысле «обчитать кого-то на рэп-баттле».
Для себя я всегда переводил «найти контекст» как «поставить в связь». Недаром связистом был Лотман. У меня любимое из Лотмана — как он бегал с катушкой под огнём. С детства помню рассказ, связист держит концы провода руками. Но бывало и по-другому: командир резал провод, чтоб не идти в заведомо самоубийственную атаку.
Сейчас похожая ситуация. Тысячи потенциальных критиков стоят, держа провода в руках. А провод перебили командиры. Потому что не время ещё для атаки.
«“Великая” литература — это попытка осуществить в себе связь всего, стать стройной моделью…» «Конспект» — это и есть искомый контекст-в-себе. Жаль, что жанр конспекта не состоялся, в отличие от жанра записей и выписок. «В итоге мы живем как бы в огромном складе слабо структурированной, а потому бесполезной информации».