Ирина Колесникова — родилась во Владимире. Окончила филологический факультет Нижегородского государственного университета имени Н.И. Лобачевского. Автор поэтических сборников «Вслух о тебе» (2017) и «Между голосом и словом» (2019). Стихи публиковались в журналах «Урал», «Нижний Новгород», «Дети РА», «Новая Юность» и др. Живет в Екатеринбурге.

 

 

 

***

 

Я вся умещаюсь в короткую строчку.

(Быть может, рукой дотянусь до восьми.)

Запрыгну в неё, как в ночную сорочку,

и сброшу потом, как свою оболочку

земную, на память возьми.

 

О, чудо, она не покроется пылью,

и места в квартире почти не займёт,

и в смутные ночи хромого бессилья

откуда-то ляжет на тёплый живот,

 

на сердце больное, на хмурые мысли.

За проданным садиком возле огня

слова на веревках сырые повисли.

Небесной водой заливает их смыслы,

и радуюсь я.

 

 

***

 

черные

тридцать седьмого размера

почти новые

кожаные

на шнурках

дорогие

без каблука

внутри натуральный мех

и двойная стелька

модельные

на них должны были бы быть заломы

на левом стоптаться пятка

ты должна была в них обойти весь рождественский Рим

но ты перешла Рубикон

и выбрала другие

белые тонкие тряпичные

и ушла

где они совсем не нужны

сбрось их

иди босая

как это

пятками

по облакам

а чёрные положили в коробку

отнесли на почту

и отправили в кругосветное внучке

то ли на вырост

то ли на память

с подошвы мне на руки

несколько крупинок песка

и глины

камешек

и какой-то застывший

между прожилок резины

испуганный листик

молчаливые свидетельства

о том

что где-то/что в ком-то

остались твои следы

на земле

 

 

***

 

За тех, которые были до,

за всех, которых не будет после,

прости, если можешь, меня за то,

что я только голос, молчащий возле

твоей колодезной глубины,

твоей чистоты, и зеркальной речи,

и надвигающейся вины,

что ты не властен его сберечь, и

день надкушен, и боль близка,

но непривычна, хотя знакома,

как вздох полуночный у виска

и нарастающая истома.

 

 

***

 

сердечная

память

как

сердечная

недостаточность

с годами

только усиливается

 

 

может

и

усиливается

потому что недостаёт

времени

здоровья

денег

все как у всех

так просто

что становится

сложно забыть

свои идеалы

до которых

казалось

всего один светофор

и налево

а потом

пять минут пешком

и вот оно

ромашковое поле

Чёрное море

бабушкина дача

где все на своих местах

где впервые

чувствуешь

своё сердце

и учишь его

тебя слушаться

но оно не поддаётся

и говорит

лучше знает

куда идти

кого любить

кого помнить

 

 

***

 

Когда ты станешь голым и беспомощным

и без привычки, этого стыдясь,

прикроешься на лучший день отложенным,

не различая, хлопок или бязь,

костюмчиком, жена бы не напутала, —

в пакете перемешано белье.

Она тебя, как в колыбели, кутала

и пела: тут моё, тут не моё;

и страшная в тебя входила музыка,

и голоса мелькали из глубин

и звали растерявшегося путника

таким живым и вечным словом — сын.

Но ты молчал и руки туго складывал

к иконке из бумаги на груди,

и как умел, так эту ночь растягивал,

все не решаясь первым отойти.

 

 

***

 

Я на потерю выше стал.

Я вырос, руки я разжал,

и то, что отрывалось долго,

во мне теперь иного толка, —

я набираю высоту,

теряю этого и ту,

и в зеркале в глазах ребёнка

я вижу серую версту

и груз второго подбородка,

косую взлетную плечей,

как будто становлюсь ничей.

Как будто бы при свете дня

теряет кто-нибудь меня.

 

 

***

 

Меня привязывает время

к обычным суетным вещам,

к тому, чего я не умею,

едва ли важным мелочам:

земле, половнику, кровати,

браслету, зеркалу, плечу,

и длится времени объятье

так долго, сколько захочу,

и раньше прежнего темнеет,

горит высокое окно,

и кто-то в нем меня жалеет,

и кто-то любит все равно.