Уильям Шекспир. Сонеты / Перевод Аркадия Штыпеля
Опубликовано в журнале Урал, номер 2, 2021
Уильям Шекспир. Сонеты / Перевод Аркадия Штыпеля, с параллельным английским текстом. — М.: Карьера Пресс, 2021.
Первый полный перевод сонетов Великого барда был издан в России в 1880 году Николаем Гербелем, в 1914 году вышел перевод Михаила Чайковского — брата композитора. В 1948 казалось, что Самуил Маршак закрыл тему, переведя корпус сонетов из разряда переводов в самостоятельное произведение русской культуры, впоследствии разобранное бардами-шестидесятниками на песни. Сейчас интернет наполнен всевозможными версиями «полных переводов», и избыток этот отвращает. Чем же держит «версия» Аркадия Штыпеля? Тем же, чем привлекли сонеты первых слушателей: холодной усмешкой, пронзающей бурю выставленных чувств.
Подростком я был помешан на песнях Евгения Сусорова, певшего под псевдонимом Эжен д’Альби, но в своей памяти подменял некоторые слова, которые мне казались «непоэтичными», и только спустя десятилетия признал авторскую правоту: именно наглядно-грубое «точное» слово и создавало поэзию, а не красивость. По тому же пути шёл А. Штыпель, сохранив в сонетах векселя, расписки, кредиты и прочий мирской словарь. Весь этот быт соединил разрозненные реплики в последовательное высказывание, превратил сборник в последовательный сериал. Но что ещё более важно, в переводе Штыпеля проступили оммажи античным авторам — Горацию и Катуллу, которых в иных переводах я не видел.
Столько копий преломлено над тем, «а был ли Шекспир», кем были два адресата сонетов, связывала ли Шекспира и адресата-мужчину любовная связь или только дружба; и обладал ли в итоге Вильям «Смуглой леди» или только, как Дант, издалека следил за своей Беатриче? На самом деле это не важно, это ничего не даёт нам в понимании сонетов. Красота их в сочетании игры и искренности, в сочетании скорби и смеха, они похожи на пируэты шпаги, восхищающие и убивающие. И Аркадий Штыпель оформил каждый сонет как единый жест с точкой укола в финале.
Традиционно сонеты делят на три части: с 1-го по 126-й обращены к мужчине, с 127-го по 152-й — к женщине, два финальных рассматриваются как позднее дополнение. В обработке А. Штыпеля книга сохранила цельность: Горациева беседа с мужчиной-меценатом перешла в катулловские подначки к женщине, с которой меценат явно состоял в связи, более того, этот любовный треугольник повторялся, поскольку в 42-м сонете по поводу (явно) другой дамы автор проговаривается:
«Уж раз мы с другом — навсегда одно, / Ей лишь со мной любиться суждено». Переводчик старается максимально точно сохранить сюжет, показывая не проявления чувства, а его развитие.
В первых сонетах Бард любуется меценатом, настаивая на том, что он должен оставить по себе наследника, чтобы сохранить красоту, которую он несёт в мире. «Школярское перо» скорее «погребает», чем «являет» эту красоту. И если кровь продолжится, то в будущем останутся и живое воплощение, и стихотворение как метафизический слепок. В знаменитом 21-м сонете напрямую оговаривается, что любовь эта тайная, от неё не будет прока, но 25-й сонет утверждает её как основу жизни: «А я вот счастлив — я люблю, любим, / Непоколеблен, непоколебим». Тайна не тяготит, оттого Шекспир играется с ней настолько, что в переводе Штыпеля 66-й сонет выглядит вийоновским. Возможно, французские цитаты щедро проросли и в оригинале.
Далее вопросы любви переходят в вопросы бессмертия, творческой, а не любовной ревности, доходят до потлача, желания уничтожить адресата, чтобы величайшее счастье обернулось величайшим горем: «А ты, душа, всю муку разом вызнай, / Чтоб все невзгоды, те, что впереди, / Одною стали бесконечной тризной». Хвала обращается хулой, доходит до гротеска и карикатуры. Мы видим, что перед нами трагик и комедиант одновременно: «А лилий гниль зловонней сорняка». И внезапная автоцитата в 96-м сонете из 36-го: «Не надо: всё твоё — оно моё, / Включая честь, так не пятнай её» — пронзает корпус текстов, словно разворачивая движение страсти в обратную сторону, отражая всё произошедшее. Чувства «стремятся к небесам, ведущим в ад».
Возлюбленный превращается в божество (благодаря стихам ставшее выше Времени), но поскольку не подобает молиться на человека, то молитвой становится молчание, и именно это молчание воспевается. Любовь обязана дойти до абсолюта, когда уже и познал её, и отринул, необходимо нечто третье, невозможное. И возвышением любви становятся измена, предательство. И вот тут я подхожу к тому, ради чего я пересказываю генезис чувства.
В знаменитом 130-м сонете каждая строка — злость и желчь. Оттого так сияет финал, что срабатывает христианская доктрина: «Любовь долго терпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; всё покрывает, всему верит, всего надеется, всё переносит». Ни в одном переводе не чувствовалась пародия на сонеты Петрарки. У А. Штыпеля тоже нет хохота, но есть горький вздох, который вывод подаёт с доброй улыбкой:
Ни грудь не снег, ни губы не коралл,
Ни взгляд не ярче солнечных лучей,
И ниспадает не шелков обвал,
А проволока черная кудрей.
Ни на ланитах розы не горят,
Ни алые, ни белые, и хоть
Какой ни проливайся аромат,
Лишь запах плоти источает плоть.
Мне слушать говорок ее в охотку,
Но музыка звучит куда нежней.
И пусть я не видал богинь походку,
Подруги шаг намного тяжелей.
Зато она прелестнее стократ
Всех тех, кому сравненья грубо льстят.
Именно через эту улыбку снимаются «я, мне, моё», метания от одного объекта любви до другого, обида и жажда — и открывается, что «в любви неправда истины верней». Да, мы выдумывает объекты своей любви, но разве от этого они становятся для нас хуже? Всё, что мы любим, — наше:
Я клялся — любишь, клялся, что верна ты,
Воображал, что ты — добро и свет,
Терзал глаза в неведенье утраты:
Пусть видят то, чего в помине нет.
А бедные глаза — что с них возьмешь —
Своею клятвой подтверждали ложь.
Вроде бы смыслы одни и те же, но законченная история открывается именно в переводе А. Штыпеля. Читатель же получает не сборник стихотворений, а заново открытую пьесу. И античная виньетка в конце — два сомнительных сонета — два полотна занавеса, завершающие представление.