Интервью с племянницей Бориса Слуцкого Ольгой Ефимовной Фризен
Опубликовано в журнале Урал, номер 2, 2021
Виктор Ткачев (1994) — окончил Высшую школу телевидения МГУ и Институт филологии и истории РГГУ (специальность «кино и театральная критика»). Режиссёр документального кино и документально-поэтических зарисовок о ХХ веке. Пишет прозу. Автор книги «Новый органон для драматургии».
* Фрагмент книги «XX век Бориса Слуцкого», которая в ближайшее время выходит в ИД «Автограф» (Екатеринбург).
Это интервью я записал, кажется, в 2014 году для своего документально-поэтического фильма о Борисе Абрамовиче, а через несколько лет снова отправился в Тулу для второго интервью. В третий раз я собирался поехать к ней весной 2020 года. К сожалению, этой же весной пришлось провожать Ольгу Ефимовну в последний путь, 11 марта ее не стало.
Борис Абрамович с рождения называл Ольгу Ефимовну любимым родственником, и она всю жизнь отвечала взаимностью. Последнее публичное выступление Ольги Ефимовны Фризен было в день столетия Бориса Слуцкого. Сдерживая слезы, она так заканчивала свою речь: «Я учитель по образованию, была классным руководителем, и однажды мальчик из моего класса, уже окончивший к тому времени школу, Саша Чусов, человек, далекий от поэзии, пришел ко мне в гости. Увидел сборники Слуцкого, спросил, кто это, я ему ответила. Он попросил почитать, и я, естественно, дала ему книгу. Через некоторое время он позвонил и сказал: «Ольга Ефимовна, знаете, есть поэты на день, на два, на год. Он поэт на всю жизнь». Вот я надеюсь, что он поэт на всю жизнь».
Без ее воспоминаний биография и образ поэта Слуцкого непредставимы не только благодаря сохранившейся информации, но главным образом из-за ее отношения к своему дяде. Это отношение позволяет видеть в Борисе Слуцком не только великого поэта, но прежде всего доброго человека, как известно, помогавшего даже тем, кто отплатил ему неблагодарностью. В одном из последних интервью Ольга Ефимовна сказала: «Для меня дядя Боря самый родной, близкий, самый любимый и очень добрый человек».
О театре
Во время каникул я бывала в Москве у дяди Бори. Мне вручались билеты в театр, и я отправлялась на весь день гулять; маршрут назначался на каждый день: сегодня ты идешь в Третьяковскую галерею, завтра в Пушкинский музей, послезавтра на выставку, в театр…
Какие театры Борис Абрамович любил?
Часто бывал в «Современнике» и на «Таганке», и я с ним неоднократно посещала «Современник». После спектаклей к нему приходили артисты на застолья, хорошо помню там Лилию Толмачеву, Валентина Никулина, Владимира Заманского. Было очень весело: все ели, выпивали, много шутили. Мне, провинциалке, это было очень интересно.
Дядя Боря считал «Таганку» и «Современник» выдающимися театрами, а Любимова — выдающимся режиссером, но говорил, что не понимает, как актеры с ним работают, потому что он мог быть грубым во время репетиций. Дядя Боря также был хорошо знаком с Ефремовым. Ко всему прочему, он еще был в художественном совете «Таганки» и «Современника». Театр он любил и хорошо знал его. Особенно ему понравился театр «Берлинер ансамбль»; когда они были в Москве, дядя Боря на каждый спектакль ходил. И потом он много переводил Брехта, у него даже стихотворение очень хорошее есть, «Перевожу Брехта». Брехт ему очень нравился. Елена Вайгель, жена Брехта, отдавала его стихи дяде Боре для переводов. О спектаклях «Берлинер ансамбль» он говорил, что это замечательные спектакли, и я тоже их видела во время гастролей в Москве, хороший театр действительно. Настоящий. <…>
Знаю, что один раз был Высоцкий у него (с ним тогда ещё и Самойлов) — всю ночь они слушали его песни. А потом, когда Владимир Семенович приезжал к нам в Тулу на выступление, сказал со сцены, что в нашем городе живёт хороший поэт Борис Слуцкий.
О литературе
Языки учил в детстве, историей интересовался все время, с детства и до самой смерти. А литературой продолжал интересоваться и во время болезни. Когда у меня появился Пикуль, сказал: «Да. Борзописец». То ли это был роман «Пером и шпагой», то ли «Битва железных канцлеров», точно не помню.
Про Лимонова говорил, что это настоящий писатель. Он его знал лично, рассказывал, что Лимонов единственный писатель, уехавший за рубеж, который жил литературой, то есть не был политически ангажированным. <…>
Пушкина читал постоянно, Тютчева тоже. Как-то сказал: «Тютчев, наверно, третий поэт». Кто второй, не спросила. Первый — Пушкин. Может быть, имел в виду Некрасова.
Из поэтов XX века ему интересен был Заболоцкий, Эренбург, естественно. Ещё Цветаеву знал очень хорошо, Мандельштама. У него дома даже висели их фотографии.
Книги из Харькова здесь сохранились?
Нет, из Харькова ничего нет. <…>
Интересный эпизод, как собирал книги в Харькове с папой (имеется в виду Ефим Абрамович Слуцкий. — В.Т.). У него есть стихотворение «Я на медные деньги учился стихам», и это не метафора; бабушка давала деньги на завтраки, которые он тратил на книги. Папа под его началом тоже не тратил деньги на еду, они вместе ходили в книжные лавки. Дядя Боря собирал книги, а папина задача состояла в том, чтоб пролистать книгу — искать, нет ли пропусков в страницах. У него в Харькове была собрана хорошая библиотека, во время войны вся пропала. <…>
Больше всего интересовался Французской революцией. Петр Захарович [Горелик]1 вспоминал, что [в школьные годы] Слуцкий рассказывал ему про Конвент, про Робеспьера, про Марата. Это он знал очень хорошо. <…>
Дедушка мой [Абрам Слуцкий] после войны (кажется, после смерти Сталина, переезжали с Конного базара на новую квартиру), когда надо было сдавать книги, понес к букинистам собрания сочинений Ленина и Сталина. У него их не взяли, так он устроил им скандал, сказал: «Как это так, вы классиков не берете, кого же вы тогда берете!» <…>
У него [Б. Слуцкого], кстати, была собрана великолепная библиотека и за время войны: Цветаева, Ходасевич, наши эмигранты, но и с ней пришлось расстаться. <…>
О Сталине
До вас не дошли его рассказы о Сталине?
О Сталине ничего не рассказывал, потому что, как мне кажется, дядя Боря меня щадил и не рассказывал ничего такого, что могло бы навредить. Даже его стихотворение о евреях я услышала не от него, а от Стаса Сальникова, который работал в краеведческом музее. <…>
До смерти Сталина настроение у дяди было скверное. Папа рассказывал, что когда приезжал в Москву, то выходил от него совершенно больным. Борис Абрамович был политически ангажированным человеком, знал, что происходит в стране, все рассказывал папе. Но папа говорил, что было ужасно тяжело смотреть на то, как дядя Боря переживает все события.
У Бориса Абрамовича есть стихи на эту тему.
Я кипел тяжело и смрадно,
Словно черный асфальт в котле.
Было стыдно. Было срамно.
Было тошно ходить по земле.
Отцу говорил о депортации евреев, потому что не сомневался, что это будет. Узнать он это мог от Эренбурга. Да к тому же дядя окончил юридический факультет, у него было много знакомых юристов. Но в 53-м году Сталин умер, и стало немножко легче.
О Татьяне Дашковской
Татьяна по образованию была инженер. Дядя Боря ее часто называл «второгодница», когда хотел поддеть. Во время войны она с матерью жила за границей, во Франции, кажется. Поэтому Лувр она знала замечательно, а физику и химию совершенно не понимала. И когда приехала в Москву, была оставлена на второй год.
Немножко работала, потом занималась хозяйством, печатала его стихи на машинке.
Семья ее дворянского происхождения: мать танцевала с последним русским царем, а отец был купцом. Они скрывали свое происхождение, тетки даже скрывали знание иностранных языков. По Волге долго ходила баржа «Борис», в его [Борис Дашковский] честь названная. Дядя Боря шутил: «Я советскую власть должен любить хотя бы из-за Тани, потому что мне никто не разрешил бы даже приблизиться к ней».
Когда они встретились, я не могу сказать, что она была сильно образована, а потом постепенно стала хорошо разбираться в литературе, поэзии.
Она родилась во Франции?
Нет, она родилась в России, просто ее родные работали в торгпредстве. Во время войны она жила где-то за границей. По-моему, во Франции. Отец рано умер, о нем я ничего не знаю.
Какие у них были отношения?
Более гармоничной пары я не знаю. Они друг к другу очень хорошо относились и всячески поддерживали: Таня печатала его стихи, старалась повкуснее накормить, хотя вначале совсем не умела. Потом научилась и делала это с удовольствием. И он ее поддерживал: когда ездил за границу, покупал ей интересные подарки. Вместо того чтобы на выделенные ему деньги купить пять платьев, он шел в магазин и покупал какое-то одно, дизайнерское.
Когда они еще не были женаты, дядя Боря приехал из Югославии с подарками. Папа его встретил, и они вместе поехали домой, где была и Таня. Папа тогда сказал: «Может, неудобно при ней распаковывать чемоданы?» А дядя Боря ответил: «Не беспокойся, я ей привез в пять раз больше, чем тебе».
Татьяна Борисовна была очень интересная женщина, сейчас бы ее назвали моделью. Когда мы с мамой были в Москве, дядя Боря пригласил нас в ресторан «Берлин» познакомиться с Таней. Для меня, девочки-провинциалки, ее внешность была чем-то невероятным: стройная, высокая, через всю голову коса, голова поднята высоко, из-за чего люди считали, что она гордячка.
Прожили они 18 лет, из них 11 Татьяна болела. Она прекрасно знала, что ее заболевание неизлечимо, и он прекрасно знал это, но делал все, чтобы продлить ее жизнь. Она даже лечилась во Франции у врача, который лечил Помпиду, у него было такое же заболевание.
После смерти Тани еще три месяца он писал стихи. Много написал не свойственных ему лирических стихов, которые за душу берут даже людей, далеких от поэзии. А потом, как он говорил, сошел с ума. Но с ума он не сошел, потому что ум оставался светлый, а интеллект был на уровне — с каким бы вопросом к нему ни обратиться, на любой мог ответить. Но вот депрессия… Жить не хотел.
О болезни
Девять лет болел и из них четыре последних года жил у нас в квартире. Его приглашали к себе жить и Горелики, и Евтушенко. Евгений Александрович много сделал: он привозил дефицитные лекарства из-за границы. Очень помогала и Евгения Самойловна Ласкина: ее квартира была штабом помощи Борису Слуцкому.
Когда жил с нами, то не раз обращался ко мне с просьбой достать яду: «У тебя много знакомых врачей, достань мне яду. Ты же понимаешь, что всю жизнь я умел делать два дела: писать стихи и переводить стихи. Сейчас я этого делать не могу, мне незачем жить». Были иногда такие хорошие минуты, когда казалось, еще чуть-чуть, буквально маленький толчок, и он войдет в свое прежнее состояние. Но этого не случилось.
Приехал в Тулу Булат Окуджава, позвонил ему, хотел проведать. Дядя Боря отказал, сказал, что приходить не к кому, а на следующий день нас с мамой за Можай загнал: «Накрывайте на стол, сейчас Булат придет». Я ему говорю: «Дядь Борь, он не придет, вы ему запретили приходить», но он думал, что Окуджава придет. Сейчас, как я понимаю, его не надо было слушать, надо было просто пускать всех, кто хотел его проведать.
Приезжал еще Дмитрий Антонович Сухарев2, читал здесь лекции на биофаке. Дядя Боря к нему очень хорошо относился, но всегда отказывал во встрече. А если бы Дмитрий Антонович его не послушался и пришел к нам, ничего бы страшного не было. И посидели бы, и поговорили.
Дядю интересовала литературная жизнь. Он говорил, что ничего не читает, но газеты читал и в общем литературной жизнью интересовался. Юру Болдырева, когда тот к нам приезжал, он все расспрашивал, как там, в Москве, какие новые книги выходят. <…>
Петр Захарович Горелик всегда, когда бывал в Москве, приезжал сюда с женой. Они дружили с детства, а с Ириной Павловной с юности. Они его звали к себе в Питер пожить. Я всегда говорила, что ему нужно не такое общество, как наше. Что мы можем? Повкуснее накормить, почище одеть, но ему нужны были те, с кем он мог бы общаться. Петр Захарович говорил: «Наше общество то же самое, что и ваше», — близкие люди, родные, можно сказать. В общем, он никуда бы не поехал. Хотя я думаю, что уговорить его было очень трудно. Наша единственная ошибка была в том, что мы соглашались с ним и не допускали к нему людей. А надо было… Но все ведь задним умом сильны…
Потребность в общении у него оставалась. У нас была дача рядом с дачей моего учителя литературы Владимира Борисовича Машкевича, достаточно образованного человека. Как-то дядя Боря пришел к нему, долго беседовал, гуляли по дачному участку. Потом сказал мне: «У тебя был очень хороший учитель литературы». <…>
Это было после его дня рождения. Мы отмечали, а на следующий день он ушел гулять. Обычно гулял примерно час, но в этот день не пришел вовремя. Мама начала звонить папе на работу, папа сказал, что дядя Боря скоро придет. В общем, когда он не пришел еще через час, папа приехал домой, и мы начали обзванивать все больницы. Нашли его в психиатрической больнице в Петелино. Оказывается, он бросался под трамвай. Водитель трамвая его за шкивратку, вызвал «скорую», и в эту психиатрическую больницу его привезли. Там он действительно сказал, что он поэт Слуцкий, а ему ответили: «У нас тут и Наполеоны бывали». Мы приехали в больницу, папа хотел его забрать домой. Но врач сказал: «Во-первых, он сам не поедет, во-вторых, я его сейчас не отдам». Он действительно не хотел ехать, потому что психологическое состояние было слишком тяжелое, не совместимое с жизнью.
1 П.З. Горе́лик (1918–2015) — советский военный деятель, командир бронепоезда «Коломенский рабочий», литературовед, специалист по творчеству Бориса Слуцкого.
2 Дмитрий Сухарев (1930) — ученый, литератор, поэт, один из родоначальников авторской песни и составитель ее «Антологии».