Опубликовано в журнале Урал, номер 12, 2021
Ксения Аксёнова
1. В каком возрасте вы начали сочинять стихи? Почему это произошло? Как вы относитесь к своим ранним опытам?
Рифмовать начала в первом классе — понадобилось сочинить стишок для участия в новогоднем конкурсе. Что-то вроде: снежок идёт и кружится, проворно мёрзнет лужица. К таким ранним опытам отношусь с юмором.
2. Назовите имена поэтов, русских и зарубежных, оказавших на вас наибольшее и благотворное влияние?
Пушкин, Тютчев, Баратынский, Мандельштам, Маяковский, Заболоцкий, Цветаева, Блок, Бродский, Казарин, Гандлевский, Меламед, Седакова, Чухонцев, Шестаков, Кабанов, Гандельсман, Кекова, Кенжеев, Перченкова, Лапшина.
3. Различаете ли вы поэзию и литературное (иное) стихотворчество? Какие факторы влияют в большей степени на появление из-под вашего пера поэтических/стихотворных текстов — онтологические и социальные или какие-либо иные?
Да, различаю. Поэзия, по выражению Бродского, — высшая форма существования языка. Стихотворчество в таком случае — может, и неплохая форма, иногда — очень хорошая форма, но не высшая.
4. Как вы относитесь к верлибру? Как бы вы определили прозопоэтический текст? Назовите имена поэтов, создающих верлибры, которые определялись бы как поэтические тексты. Пишете ли вы верлибры? Если да, то почему? Если нет, то почему?
В этом отношении я закоснелый фундаменталист. Русская поэзия как осмысленный непрерывный текст работает благотворнейше в силлабо-тоническом ключе. Это, на мой взгляд, обусловлено синтетичностью русского языка — именно разнообразие грамматических словоформ позволяет предельно широко использовать данный инструментарий поэтически. Аналитический же строй английского языка, к примеру, максимально поощряет поэтическую речь вне обязательной метрической составляющей.
5. Категория предназначение поэта сегодня забывается и наукой, и читателем, и издателем. Каково, на ваш взгляд, предназначение поэта? Попытайтесь дать определение таким забывающимся феноменам поэтического творчества, как вдохновение, пророчество, невыразимое, путь, предназначение (поэта), поэтическая гармония, тайная свобода, поэтическая свобода, энигматичность, эвристичность, экспериментальность, поэтическая энергия, духовность и др.
Наверное, сама поэзия и есть поиск Предназначения;
Вдохновение — голос времени;
Пророчество — подлинное откровение;
Невыразимое — то, о чём не стоит насвистывать, по словам Витгенштейна;
Путь — божественный промысел о поэте;
Поэтическая гармония — первое и последнее условие самого творчества;
Тайная свобода — «Любовь и тайная свобода. Внушали сердцу гимн простой…»;
Поэтическая свобода — просодия вне метрики, но внутри поэзии;
Энигматичность — загадка, не имеющая единственно верного ответа;
Эвристичность — изобретение нового и ценного;
Экспериментальность — единственный путь приобретения широких знаний;
Поэтическая энергия — сила хорошо сказанных слов;
Духовность — дух в мире и в человеке.
6. Назовите ваши любимые стихи, которые были созданы вами или другими поэтами.
Василий Жуковский — «Невыразимое», Александр Пушкин — «Элегия», Евгений Баратынский — «Болящий дух врачует песнопенье», Фёдор Тютчев — «Как дымный столп светлеет в вышине!», Михаил Кузмин — «Бегущая девочка», Андрей Белый — «Я — убежавший царь», Александр Блок — «Двенадцать», Велимир Хлебников — «Еще раз, еще раз…», Николай Гумилёв — «Жираф», Анна Ахматова — «Северные элегии», Борис Пастернак — «Снег идёт», Осип Мандельштам — «Сохрани мою речь навсегда…», Марина Цветаева — «Реквием», Владимир Маяковский — «Облако в штанах», Георгий Иванов — «Не о любви прошу», Сергей Есенин — «Чёрный человек», Владимир Луговской — «Алайский рынок», Николай Заболоцкий — «Прощание с друзьями», Александр Введенский — «Мне жалко, что я не зверь», Арсений Тарковский — «Первые свидания», Мария Петровых — «Не взыщи», Павел Васильев — «И имя твое, словно старая песня…», Давид Самойлов — «Из детства», Вениамин Блаженный — «Я мертвых за разлуку не корю», Алексей Решетов — «В эту ночь я стакан за стаканом… », Олег Чухонцев — «Что там? Босой и сонный…», Леонид Аронзон — «Зоосад», Иосиф Бродский — «Письма римскому другу», Елена Шварц — «Когда лечу над темною водой», Иван Жданов — «Область неразменного владенья», Игорь Меламед — «Бессонница», Ольга Седакова — «Неужели, Мария, только рамы скрипят…», Сергей Гандлевский — «На смерть И.Б.», Юрий Казарин — «Учится забвению Овидий», Владимир Гандельсман — «Сквозь тьму непролазную», Александр Кабанов — «Мой милый друг!», Сергей Шестаков — «Потемнели тени, остыл песок».
Константин Комаров
1. В каком возрасте вы начали сочинять стихи? Почему это произошло? Как вы относитесь к своим ранним опытам?
Сочинять начал где-то лет в тринадцать, хотя к языковому креативу был склонен с раннего детства. Из самого раннего помню строфу из «пейзажной лирики»: «Птицы клином пролетели, / На тропинках тает снег, / Вдаль, вздохнув, ушли метели, / Уступая путь весне». Ещё была длинная философичная баллада по мотивам пушкинской «Телеги жизни» и комическая история о встрече двух котов — дикого и домашнего. Потом увлёкся Маяковским и недолгое время подражал ему, сочиняя что-то вроде «гремит по миру Революции конь пролетарскими копытами». Слава богу, вовремя понял самоубийственность подобного подражания. Все эти опусы порастерялись по тетрадкам и ныне, похоже, безвозвратно утрачены, о чём не жалею, а то — как говорил Маяковский о своих подростковых стихах, написанных в тюрьме, — «ещё, чего доброго, напечатал бы».
К опусам этим отношусь скептически, потому что воспринимал в то время стихотворство как хобби, а поэзия такого не прощает. Но с другой стороны, это был необходимый разгон, трамплин туда, где «строчки с кровью убивают» и «дышат почва и судьба».
Замечательная антология Юрия Казарина «Первое стихотворение» наглядно демонстрирует, что феномен первого стихотворения представляет собой не один текст, а парадигму (первое написанное, первое опубликованное, то, которое сам автор считает первым и т.д.). Но я могу выделить текст, с которого начался как поэт и ещё бессознательно ощутил, каким «колоссальным ускорителем сознанья» (Бродский) является стихотворение. Случилось это на уроке алгебры в девятом классе.
На небо слили бочку дегтя,
А может, это был мазут.
Лучами острыми, как локти,
По небу звёзды проползут.
И в воздух, пахнущий редиской,
Пролив промасленный свой свет,
Слепой прожектор лунодиска
Нечаянно сойдёт на нет.
Именно это стихотворение считаю отправной точкой и первой вехой своего поэтического пути. О нём я даже написал небольшое эссе, опубликованное в журнале «Дружба народов» — https://magazines.gorky.media/druzhba/2020/4/na-nebo-slili-bochku-dyogtya.html
А вообще есть сермяжная правда в известной сентенции Самуила Маршака: «Тот, кто ещё не начал, — не поэт, / А кто уж начал — тот не начинающий».
2. Назовите имена поэтов, русских и зарубежных, оказавших на вас наибольшее и благотворное влияние?
Владимир Маяковский — отдельно, люблю его неизменно и верно. Он очень многому меня научил. Гавриил Державин, Александр Пушкин, Николай Некрасов, Фёдор Тютчев, Александр Блок, Осип Мандельштам, Марина Цветаева, Николай Заболоцкий, Леонид Губанов, Сергей Гандлевский, Ольга Седакова, Юрий Казарин, Уолт Уитмен, Шарль Бодлер, Поль Верлен, Эмиль Верхарн, Артюр Рембо, Данте Алигьери, Шекспир, Иоганн-Вольфганг Гёте, Фридрих Ницше (тоже поэт!).
Имён зарубежных поэтов могло бы быть больше (Лорка, Рильке, Целан, Элиот, Оден и др.), но я отдаю себе отчёт в правоте слов Василия Жуковского о том, что «переводчик в прозе — раб, переводчик в стихах — соперник». Не зная язык оригинала (а я, к сожалению, языков особо не знаю), ты читаешь не Верлена, а, например, стихи Пастернака по мотивам Верлена…
Также есть ряд поэтов (например, Хлебников или Боратынский), которых я очень люблю, но которые непосредственно на мою поэзию не повлияли или повлияли опосредованно, хотя степень опосредованности бывает очень разной. Надо понимать, что любой список подобного рода в достаточной мере условен. Но у каждого поэта такой «пантеон» есть, потому что его не может не быть.
3. Различаете ли вы поэзию и литературное (иное) стихотворчество? Какие факторы влияют в большей степени на появление из-под вашего пера поэтических/стихотворных текстов — онтологические и социальные или какие-либо иные?
Различаю. Причём у этого различения есть два периода. Сначала различал бессознательно, интуитивно, чувствовал, что это разные вещи. А после того, как прочёл книгу Юрия Казарина «Поэзия и литература», различаю уже сознательно, ибо полностью разделяю все 37 дифференцирующих тезисов, приведённых в этой книге. Сейчас уже могу с большой степенью безошибочности определить, к какой сфере относится тот или иной конкретный текст. Есть и субъективные критерии различения, важнейшим из которых является наличие/отсутствие «ряби», проходящей по позвоночнику. Люблю стихи, на которые спинной мозг отзывается раньше, чем головной, и ориентируюсь на такую «лирику спинного мозга».
На создание стихотворения в моём случае влияют прежде всего факторы онтологические — чувствуется некий бытийный запрос, типологические параметры которого очень трудно зафиксировать и описать. Социальные факторы практически не влияют, потому что стараюсь отразить в стихах вещи надсоциальные и внесоциальные. Инструментарий поэзии может быть вещным, но цель её — вечность. Ещё очень важен звук — многие стихи разворачиваются у меня из рифмы, которую я считаю понятием не узкопрофессиональным, а философским, онтологическим, и — используя строчку поэта Евгении Извариной — убеждён, что «созвучий невезучих в мире нет».
4. Как вы относитесь к верлибру? Как бы вы определили прозопоэтический текст? Назовите имена поэтов, создающих верлибры, которые определялись бы как поэтические тексты. Пишете ли вы верлибры? Если да, то почему? Если нет, то почему?
В современном литературном процессе, в поэтической критике я известен как главный ненавистник и ниспровергатель «актуального» русскоязычного верлибра. Очень много писал и пишу о его негативной роли в современной поэзии. Но всегда подчёркиваю, что верлибр как жанр и этот конкретный извод верлибра — две большие разницы. Сам по себе верлибр требует особой виртуозности исполнения, ибо за отсутствием рифмы обнажаются, акцентируются все остальные стиховые компоненты. Поэтому верлибр подвластен только большим мастерам. Мастеров этих единицы (Уитмен, например). У русского верлибра нет канона, наш национальный гений (Пушкин) создал канон именно силлабо-тонического рифмованного стиха. Сам русский язык, его словообразовательная мощь «заточены» под рифму. Об этом прекрасно свидетельствует, например, «Книга о русской рифме» Давида Самойлова. Поэтому подавляющее большинство современных верлибров — это имитация, подделка, дурная проза в столбик. Подлинные верлибры в истории русской поэзии можно пересчитать по пальцам («Она пришла с мороза раскрасневшаяся…» Блока, «Ещё раз, ещё раз…» Хлебникова, «Александрийские песни» М. Кузмина, несколько других; из современных — Андрей Тавров), всё это — исключения, подтверждающие правило, единичные случаи. А один длинный, мутный верлибристический текст, который создают представители «актуальной поэзии» (легион Дмитрия Кузьмина), ничего общего с поэзией не имеет. В cети много моих развёрнутых размышлений с привлечением текстовой конкретики на тему верлибра. Их довольно легко найти.
Мне нравятся «Стихотворения в прозе» Тургенева или «Одно лето в аду» Рембо. Очень увлекательно наблюдать, как проза вбирает в себя поэзию (романы Саши Соколова), или как поэзия растворяет в себе «прозы пристальной крупицы» (лирика Бориса Слуцкого). Но в целом я за чистоту жанра. Проза есть проза. Поэзия есть поэзия. Это кардинально разные виды словесного творчества, и более того — способы мышления.
Сам верлибры, разумеется, не пишу. Написал парочку в далёкой юности, ради интереса, и навсегда это дело забросил, потому что нет того энергийного ощущения соподключённости к чему-то большему, чем ты сам, того нефильтрованного и опасного кайфа (не случайно Бродский сравнил стихотворчество с употреблением наркотиков), который дарует традиционная рифмованная поэзия. Поэзия для меня намертво связана с рифмой как с мотором стиха и непревзойдённым катализатором смысла.
5. Категория предназначение поэта сегодня забывается и наукой, и читателем, и издателем. Каково, на ваш взгляд, предназначение поэта? Попытайтесь дать определение таким забывающимся феноменам поэтического творчества, как вдохновение, пророчество, невыразимое, путь, предназначение (поэта), поэтическая гармония, тайная свобода, поэтическая свобода, энигматичность, эвристичность, экспериментальность, поэтическая энергия, духовность и др.
Предназначение поэта — выразить невыразимое. О том, с какими рисками и психосоматическими и духовными метаморфозами связано исполнение этого предназначения, прекрасно поведал Пушкин в стихотворении «Пророк».
Вдохновение. Это слово мне не очень нравится, уж слишком большим количеством пафосных и пошлых коннотаций и контекстов оно обросло. Но если определять это трудноуловимое состояние, то я бы воспользовался стихами Мандельштама:
Люблю появление ткани,
Когда после двух или трех,
А то четырех задыханий
Придет выпрямительный вздох.
Вдохновение — это духовное выпрямление. Но я бы предложил альтернативное — неблагозвучное, но сущностное — понятие — «выдохновение», ибо поэзия, на мой взгляд, — это больше про катарсический выдох, чем про накопительный вдох.
Пророчество. На пророчества поэт оказывается способен благодаря той самой «перепрошивке» телесно-духовного состава личности, описанной в гениальном пушкинском стихотворении. Обновлённая кардинально чувствительность — способность слышать «и гад морских подводный ход, и дольней лозы прозябанье». Или увидеть далматинца в берёзе. Тотальное обновление зрения, слуха, тактильности. Благодаря этому дару (и кресту) поэт может как с пугающей точностью предсказать обстоятельства собственной гибели (Лермонтов, Рубцов), так и улавливать тончайшие, глубинные онтологические нюансы. Это обострённая до предела интуиция. По сути, пророчество — это один из главных инструментов разрешения родовой задачи поэзии — выражения невыразимого.
Невыразимое. На то оно и невыразимое, что прозой его не выразишь. Ответом на этот вопрос должны являться шедевры мировой лирики.
Позволю себе здесь развёрнутую цитату из недавнего выступления Ольги Седаковой: «Да, стихотворение, которое дает миру быть, дает ему быть таким, как он есть (а это те стихи, которые обычно называют «великими» или «бессмертными»), рождается не из того, что оно что-то из наличного «отражает», «борется» с ним или его «восхваляет», — или же, наоборот, «сочиняет», «выдумывает нечто совершенно небывалое, не похожее на всё, что вокруг. Стихотворение способно — не надеюсь выразиться более внятно — исчезать перед миром. Обратиться в чистое внимание. Оно умеет открыться, забыть о себе — и дать простор миру, для которого наша обыденность обыкновенно не оставляет места. Какому миру? В.В. Бибихин хорошо сказал: «такому, какой он есть, — незримому, новому, отрешенно царящему в покое». Откуда же мы знаем, что мир такой? Вечно новый и невидимый? И — добавлю от себя — бесконечно бережный и готовый служить? Мы не знаем этого раз и навсегда. Мы узнаем это каждый раз, когда является стихотворение. Когда внимание (которое Nicolasde Malebranche назвал «естественной молитвой души») открывает в слове его внутреннюю музыкальность, его связь не только с тем, что оно называет, но со всем миром.
«Звездам числа нет, бездне дна», — как сказал старинный русский поэт. Вот такие стихи мне всегда и хотелось писать. Других писать не хотелось и не хочется.
<…>для меня поэзия — это внимание в словах; в словах, в словах открывающих, связанных между собой связью, подобной музыкальной».
Путь. Это честное художественное отражение и преображение судьбы поэта в его поэзии. Путь может быть чётко концептуализирован, как у Блока в его «трилогии вочеловечения», или размыт и трудноопределим, может быть сплошным, пунктирным, зигзагообразным. Но в любом случае — это необходимый составной элемент самостоятельного и самодостаточного художественного мира поэта, отпечаток в стихах его духовной эволюции.
Поэтическая гармония — совпадение поэта с самим собой и равенство стихотворения самому себе, когда оно не кокетничает, не уничижается, не пытается казаться больше или меньше себя, а просто стихийно происходит, являет себя как духовное со-бытие. Соразмерность звука и смысла; мысли, образа и музыки. Причём на формальном, внешнем уровне выражение поэтической гармонии может выглядеть крайне трагично и дисгармонично. Поэтическая гармония — сердцевина стихотворения, его ядро.
Тайная свобода. Собственно контекст соответствующего блоковского стихотворения («Пушкинскому дому») даёт лучшее определение этому поэтическому дару. Классе в восьмом мне как-то попала в руки книга «250 программных произведений для заучивания наизусть». Название это я воспринял как призыв и вызов и выучил книжку от и до. Там были далеко не только стихи из школьной программы. Эта книга стала определяющей для моей юности, потому что я стал постоянно крутить выученные стихи в голове, пропитался ими и стал ощущать, что они создают вокруг меня нечто вроде защитного купола или кокона, оберегающего от пошлости, мелочности, лицемерия, низости, которыми напичкана наша несовершенная человеческая реальность.
Подобная сопричастность к концентрированной подлинности, пороговые состояния, чреватые обретением себя в бытии и бытия в себе, прикосновением к фактуре бессмертия, формовка глубинного личностного самостоянья как в акте чтения, так и в акте поэтического письма — всё это я могу назвать тайной свободой, дарующей важнейшие откровения и прозрения.
Поэтическая свобода всегда — тайная, интимная, так что — см. выше. Только надо помнить, что свобода не означает вседозволенности, а означает осознанную ответственность за свой дар. Ведь поэзия — это когда «выигрывает тот, кто проигрывает» (Сартр).
Энигматичность. Это тайна, загадка, которая всегда присутствует в стихотворении как в словесном чуде. Не примитивная прямолинейность, а «последняя прямота». Не пошлая упрощенность, а «неслыханная простота». Это прямо не сказанное и несказáнное, бережно упрятанное меж строчек. Ключ, шифр, опознаваемый только интуитивно. Ведь если взглянуть на пушкинское «Я вас любил…» чисто технически — ну что там такого необычного. Затёртые образы, бледные рифмы, потрёпанный сюжетец. Что делает его шедевром? Энигматика пушкинской игры, его светоносного протеического артистизма.
Эвристичность — это фундаментальная новизна поэзии. Основные поэтические темы — это «последние вещи» и «проклятые вопросы»: жизнь смерть любовь. И нулевая метатема — сама поэзия. Каждое стихотворение помимо прочего и о себе самом, о своём со-творении. Поэтому только стихами можно попробовать понять, что есть поэзия. И на частые упрёки о том, что у меня слишком много стихов о стихах, зачем писать их, ведь в мире так много интересного (почти дословная цитата из одной сомнительной критикессы), ответствую — писал, пишу и буду писать.
Тем у поэзии мало, но потенциал раскрытия каждой из них беспределен. Стихи, по словам Хлебникова, похожи на кристалл, в котором бесконечно и разнообразно, как лучи света, дробятся смыслы. Если после или в процессе создания стихов хочется воскликнуть «Эврика!» или «Ай да сукин сын!» или записать в дневник «Сегодня я — гений», значит, с удельным весом эвристичности всё в порядке (это, разумеется, касается поэтов, а не графоманов, которые, как известно, «гениальны» по умолчанию).
Экспериментальность — не синоним «авангардности». Душная, замкнутая на себе «авангардность» может на деле обернуться замшелым, косным консерватизмом, претенциозной графоманией. Примером тому — вышеупомянутый «актуальный» верлибр.
Маяковский дал поэзии чудесное определение: «каждый день по-новому любимое слово». Вот это ежедневное обновление своей любви к слову и есть инвариантная и фундаментальная поэтическая экспериментальность, создающая неповторимость интонации, индивидуальность ракурса, «лица необщее выраженье». А уж частное её проявление может быть в большей или меньшей степени авангардным или традиционным. Два локальных примера — метафора Маяковского и метонимия Пастернака.
Я противник схоластического разделения-расчленения единого организма стихотворения на форму и содержание, но условно можно сказать, что эвристичность — это сказать о новом (высветить суггестивной вспышкой новый аспект, новую сторону вечных поэтических тем), а экспериментальность — сказать по-новому.
Поэтическая энергия — это совокупность движущих сил стихотворения. Для меня особо значимыми точками её концентрации являются рифма и метафора («скоропись духа» поэтической личности, по определению Пастернака). Поэтическая энергия носит интерфизический характер, объединяя в себе потоки энергий физического и метафизического свойства. Она вкладывается в стихотворение поэтом и центростремительно или центробежно «разгоняется» самим стихотворением: «Поэт издалека заводит речь, поэта далеко заводит речь» (М. Цветаева).
Стихотворение — это порождение не только души и духа поэта, но всего его телесного состава, продолжение пишущей руки и артикуляционного аппарата. Роль телесности в поэзии не стоит недооценивать. Это я очень хорошо понял, написав диссертацию о текстуализации телесности у Маяковского. О Маяковском Цветаева говорила, что «после чтения его стихов надо много есть, восстанавливая силы». Рецептивная энергия, затраченная читателем на сотворческий диалог с поэтом, тоже входит в понятие поэтической энергии. Каждый индивидуальный акт восприятия неповторимо перераспределяет внутристиховые энергопотоки. Стихотворение, таким образом, в каждом акте прочтения похоже на кардиограмму — и поэта и читателя.
Духовность. Дух, как известно, дышит, где хочет, поэтому этот феномен родственен феномену поэтической свободы. Собственно, это само стиховое дыхание, «голос» стиха» (по Мандельштаму: «Мы только с голоса поймём, что там царапалось, боролось»). Наличие этого дыхания убеждает, что стихотворение — живой организм, что метафора есть «цветок, распускающийся на полях зрения» (Ф.Г. Лорка).
Духовность поэзии обеспечивает читательский катарсис от соприкосновения с ней. Духовность — фундамент поэзии. Поэтому «духовны» все настоящие стихи, а не только узкий сегмент так называемой «духовной поэзии» (стихи на религиозно-церковную тематику, псалмы и т.д.). Не стоит путать широкое философско-эстетическое понимание духовности с узкой жанровой трактовкой.
Ещё раз акцентирую, что духовность реализует себя в поэзии в плотной органической связи с телесностью. У Маяковского, например, много концентрированной физиологии, но бездуховной его поэзию никак не назовёшь.
Важно подчеркнуть, что все перечисленные феномены вычленяются поодиночке только аналитически. Непосредственно в поэзии они тесно переплетены в единый пульсирующий и искрящийся молнийный шар, в «чистое вещество поэзии» (Ю. Казарин). Если эта шаровая молния попадает в тебя или, по слову Мандельштама, «наплывает» на тебя, ты выходишь из стихотворения новым, изменившимся, не таким, как входил в него, а это в свою очередь — один из самых наглядных признаков столкновения с поэзией как таковой.
6. Назовите ваши любимые стихи, которые были созданы вами или другими поэтами.
Из своих: «Смотрели и не моргали…», «Детское», «Пространство сумерек кромсая…», «Три звёздочки на небе в ряд…», «Наплевать, что слова наплывают…», «Из прохудившегося крана…», «Я никогда к тебе не прикоснусь…», «Так любят начинать со слова «так»…», «Безветрие. Подайте бури мне…», «Пространству не нужен рупор…», «Как из куска холодной магмы…» и др.
«Стихотворения, созданные другими поэтами» — удачная формулировка. Чужими их назвать язык не повернётся, потому что осознаются они тоже своими — в том смысле, что многократно прожиты, о-своены и читательски при-своены.
Если предоставлять полный список, то, боюсь, он сможет конкурировать с гомеровским списком кораблей… Поэтому поступлю так: выберу у любимых поэтов (страшный, мучительный выбор!) по одному особенно драгоценному стихотворению. Зарубежных поэтов не включаю по причине упомянутой выше невозможности прочесть их в оригинале.
Итак, мои не мои стихи:
Владимир Маяковский — «Про это», Михаил Ломоносов — «Вечернее размышление о Божием величестве…», Гавриил Державин — «Река времён в своём стремленье…», Василий Жуковский — «Море», Иван Тургенев — «Утро туманное, утро седое…», Николай Языков — «Пловец», Евгений Боратынский — «Последний поэт», Александр Пушкин — «Пророк», Михаил Лермонтов — «Выхожу один я на дорогу…», Николай Некрасов — «Мы с тобой бестолковые люди…», Фёдор Тютчев — «Тени сизые смесились…», Иннокентий Анненский — «Среди миров, в мерцании светил…», Николай Гумилёв — «Заблудившийся трамвай», Эдуард Багрицкий — «ТВС», Сергей Есенин — «Чёрный человек», Борис Пастернак — «Сестра моя — жизнь и сегодня в разливе…», Осип Мандельштам — «Стихи о неизвестном солдате», Алексей Кручёных — «Дыр, бул, щил, убещур…», Борис Поплавский — «Смерть детей», Анна Ахматова — «Реквием», Марина Цветаева — «Читатели газет», Илья Сельвинский — «К вопросу о русской речи», Михаил Светлов — «Рабфаковке», Александр Блок — «Поэты», Николай Заболоцкий — «Прощание с друзьями», Александр Введенский — «Элегия», Даниил Хармс — «Из дома вышел человек…», Велимир Хлебников — «Мне мало надо! Краюшку хлеба…», Николай Клюев — «Погорельщина», Михаил Кузмин — «Где слог найду, чтоб описать прогулку…», Николай Асеев — «Синие гусары», Георгий Иванов — «Хорошо, что нет Царя…», Василиск Гнедов — «Поэма конца», Саша Чёрный — «Обстановочка», Павел Васильев — «И имя твоё, словно старая песня…», Максимилиан Волошин — «На дне преисподней», Давид Самойлов — «Сороковые, роковые…», Иосиф Бродский — «Горение», Дмитрий Кедрин — «Кофейня», Ярослав Смеляков — «Рассказ о том, как одна старуха умирала в доме № 31 по Молчановке», Леонид Мартынов — «Вода», Николай Рубцов — «Видения на холме», Константин Симонов — «Майор привёз мальчишку на лафете…», Борис Слуцкий — «Лошади в океане», Михаил Кульчицкий — «Мечтатель, фантазёр, лентяй, завистник…», Семён Гудзенко — «Перед атакой», Юрий Левитанский — «Иронический человек», Леонид Губанов — «Стихотворение о брошенной поэме», Леонид Аронзон — «Как хорошо в покинутых местах..», Евгений Евтушенко — «Любовь революционера», Андрей Вознесенский — «Ностальгия по настоящему», Наум Коржавин — «Вариации из Некрасова», Белла Ахмадулина — «Влечёт меня старинный слог…», Алексей Прасолов — «Я услышал: корявое дерево пело…», Ольга Седакова — «Всё и сразу», Елена Шварц — «Второй раз о нежелании воскресать», Сергей Гандлевский — «Мне нравится смотреть, как я бреду…», Алексей Цветков — «Несло осенними пожарами…», Юрий Казарин — «Шёпотом дождь поёт…», Елена Лапшина — «Мне говорили: «Всё без толку…», Александр Кабанов — «Я начинался с музыкою вровень…», Аркадий Застырец — «Нафталин», Алексей Решетов — «Дельфины», Майя Никулина — «Уездная тоска — и вдруг — и в кои лета…», Борис Рыжий — «Благодарю за всё. За тишину…», Елена Исаева — «Джемма — жена Данте», Екатерина Перченкова — «Ненадёжное небо какое, малиновый звон…», Владимир Гандельсман — «Сквозь тьму непролазную, тьму азиатскую, тьму…», Сергей Шестаков — «Говори, говори со мною…», Вадим Месяц — «Навсегда распрямляется тёмный лес…», Виталий Кальпиди — «В южноуральской далёкой стране…», Денис Новиков — «Одиночества личная тема…», Дмитрий Пригов — «Вот я курицу зажарю…», Александр Ерёменко — «Я добрый, красивый, хороший…», Иван Жданов — «Когда умирает птица…», Алексей Парщиков — «О, сад моих друзей…», Арсений Тарковский — «Первые свидания»…
Останавливаю себя волевым усилием. Всё равно не назвал многих и многие. Что ж, пусть этот список будет разомкнут в неисчерпаемость Поэзии…
Благодарю за точечные и глубоководные вопросы, позволившие оцельнить, высветить, акцентировать и проговорить важные для меня вещи.