Стихи
Опубликовано в журнале Урал, номер 12, 2021
Кира Османова (1982) — филолог, поэт, переводчик, эссеист, преподаватель высшей школы. Автор книги стихотворений «Нет синонима» (2021). Автор публикаций в периодических изданиях «Семь искусств», «Prosōdia», «Зинзивер», «Южное сияние», «Формаслов», «Бельские просторы», «День и ночь» и др. Живёт в Санкт-Петербурге.
***
Солнце бросает щепки
На дорожку в зябнущем садике.
Вот оно — ощущенье,
Что тебя простят обязательно.
Строго наказан вправду,
Потому как было и есть за что.
Там, за кустами, — грабли,
И секатор спрятан под ветошью.
Божие инструменты —
Для особых замыслов Божиих.
Было дурное лето,
Но какая осень хорошая!
Листьев любовный шелест,
Гладь воды как старое зеркало.
Господи, неужели,
Неужели больше не сердишься?
***
Вечно искать образец: на кого похож? кому подобен якобы?
Клёкот колючий в кроне куста: «Как кто? Как кто?»
Я ли по принципу сходства задуман кем-то, сложной формой я ли был
(Той, за которой суть исчезает)? Мнимый толк…
Всё потому, что мне нравится слово… предположим, слово «ягоды»
Больше, чем сам крыжовник, как есть, — на вид, на вкус.
И утверждение «я — как ты» (прежде гордо так звучало), «я — как ты»
Стало теперь неправдой. И стих трепливый куст.
***
Сколько бы ни было их — дружелюбных, гневных,
Тех, кто вокруг да около, —
Все уйдут.
Бог, как рыбак, временами бросает невод
В реку свою глубокую,
В суету,
В юркий поток неразумных, которым вечно
Кажется, что в их общности —
Высший смысл.
И до последнего веришь в такие вещи
(Истовей верить хочется):
«Есть лишь “мы”».
«Мы» трепыхаются, ртами хватают воздух,
Думают: вот очутятся,
Где светло,
Да и останутся так же — друг друга возле,
Каждого каждый — чувствовать.
Но улов
Будет в итоге совсем не таким богатым
(Правда, что — всем предвиденьям
Вопреки).
И остаётся лишь пара секунд, пока ты
Помнишь — чужие выдохи,
Плеск реки…
И наконец выбираешься из постели,
Долгим кошмаром скомканной, —
Морок, стыд.
Ни одного человека на самом деле
В солнечной этой комнате —
Только ты.
***
Ничего, ничего.
Как запретное в скважине ключевой
Удаётся увидеть во всех подробностях, чётко
(Вот она, правда!), —
Так и смерть, так и смерть,
Как бы ни был ты юн, как бы ни был смел,
Появляется вдруг, вопреки разумным расчётам, —
Что тут исправишь.
И тогда-то как раз
Из разодранных туч выпадает грязь
И на город летит и на веки, лбы налипает…
Ну и погода!
И смигнёшь: как же им,
Недолюбленным здесь мертвецам моим,
Быть приходится — там? Неужели впрямь — не любая
Буря проходит?
Посмотри же наверх.
Ничему, кроме собственных глаз, не верь:
Там у них на небесных полях — осеннее действо —
Сбор урожая.
И какие плоды
Из земли, сохраняющей все следы,
Вынимают работники, ход событий чудесный
Не нарушая?
Шепотки да смешки.
И случается, рвутся у них мешки,
И бывает, трофей отряхнув от комьев приставших,
Кинут — кто дальше.
Буколический спор.
Чуть поодаль рыжеет сосновый бор.
Кто ушёл молодым — тот с тех пор не сделался старше.
Боязно даже.
Удивительно то,
Что из всех трудолюбцев моих никто
Так не жил, как поля убирает: споро, с азартом,
Сам себе равный.
Переход-перепад:
Будешь рыть-разрывать да трясти-трепать,
То есть, собственно, станешь причиной странных осадков.
Вот она, правда.
И мои мертвецы
Выпрямляются, ловкие молодцы
(И сейчас же в игольчатой кроне ближней из сосен
Слышится шорох);
Так они и стоят —
Утомлённые, между взрыхлённых гряд,
Улыбаются, щурятся на подножное солнце.
И хорошо им.
***
Любая прогулка по осени — это попытка черновика.
Вот ветка озябшего дерева выгнута странно — как кочерга;
Вот лист фиолетовый: сбоку — надорванный край, коричневый крап.
Шагаешь с трофеями этими робко, как будто ты их украл,
Поскольку немыслимо: разве подобные вещи можно вот так
Бесхитростно взять и присвоить у всех на глазах? Меж тем неспроста
Ты всё примечаешь, ты здесь — собиратель, а что там будет поздней,
И будет ли… Осень — взыскательна. Лучше бы просто свыкнуться с ней.
Но всё-таки страх, что поймают с поличным, тебя с пути не собьёт.
На каждой картинке увиденной ты выделяешь — только своё.
Как в детстве, бывало, внезапно притихнешь, с собой вступая в игру:
Разглядывать примешься комнату — вот кочерга у печки в углу,
Игральные карты в разводах чернильных лежат рубашками вверх.
И, чтоб удержать эту данность (а после — понять), запомнить навек,
Ты пишешь (потом расшифруют, а нынче — хватаешь вверенный миг).
И после тебя остаётся всего ничего — один черновик.
***
И ни для постоянства, ни для силы
Не поступало данных вводных.
Какую изумительную сизость
Спускает нынче небо в воду!
И эта гладь, что кажется спокойной,
Повсюду золотом расшита.
А обещали скверную погоду,
Но, видно, всё-таки ошиблись.
Просверкивают солнечные нити,
Здесь в самом деле много света!
А испугался бы — и не увидел,
Не разрешил себе всё это.
Вот лодку мимо детскую проносят
(Лубок приморского пошиба).
И жизнь случилась — вопреки прогнозам,
Такая, что ещё пожил бы,
Такая, что, преодоленья кроме,
Ещё в ней счастья было столько!
И этот человек у сизой кромки,
Теперь — невозмутимый, стойкий,
Окажется, как есть, без атрибутов.
Совсем один, прикрыться некем.
И чем же всё закончится — как будто
Заведомо водой и небом.
***
Растерянный, уставший до предела,
Не попадаешь в повседневный ритм.
А этот город без предупрежденья
Через тебя свободно говорит.
Вдруг выросшие башни-великаны:
Глядишь на них — и чувствуешь родство,
Как будто сам — бессменно вертикальный,
Как будто сам — до странности — не свой,
Негабаритный, неуместный явно,
Из фантасмагорического сна.
С самим собой столкнёшься на стоянке —
И дальше пошагаешь, не признав.
Ты от себя давно куда-то делся.
А всё же думать станешь по пути,
Что столько было планов, самых дерзких,
Однако не сработал ни один;
И что не обретённые уменья
Обретены не будут никогда:
Играть на музыкальном инструменте,
Печь пряничные чудо-города,
Косить траву чудовищем железным
Играючи. Но ты уже без сил,
И в мороке, что кажется болезнью,
Садишься в подмигнувшее такси.
Вот ты, кого без памяти любили,
Сейчас один, не свыкнешься никак,
И видишь сквозь стекло автомобиля
Фрагмент из сна, последний кинокадр:
Газон, как перестеленная скатерть,
Кафе-киоск, как пряник расписной.
И незнакомец — тот, на самокате, —
С чехлом виолончельным за спиной.
***
Ты — жадный, всегда недохваленный.
Вскипает в тебе это варево:
из гадостей, в твой адрес брошенных,
и сплетен, случаем подслушанных;
бросить эту кухню лучше бы —
что в ней хорошего?
Ты — здорово переиначенный.
Попробуй пока без горячего,
пока довольствуйся припасами
дежурными, обыкновенными:
текстом (в юности навеянным) —
выспренным, пасмурным;
рефреном «Не маленький, справишься!».
Стряпня ни к чему эта, право же.
А холод помогает выдюжить
(что не единожды отмечено).
Как ни спорь, нехватка вечная
мастерской выдержки
травмирует — так или иначе.
Кипит. Проливается. Выключи.
***
До чего рутинная жизнь, до чего знакомая гладь…
Движенья привычные, взгляды — вряд ли волненье выдадут.
Не заметят даже и те, у кого намётанный глаз,
Что ты беспокоишься — просто так, без причины видимой;
Что в тебе принятия нет, ты подвержен страхам любым,
Как будто всегда существует место — счастливей, правильней,
Безопасней, лучше, чем то, где сейчас приходится быть,
Но, как бы ни силился, в место это нельзя отправиться.
Обещал себе помолчать — но такая вдруг маета!
Не вытерпишь: что, говори, тебя постоянно мучает?
«Почему я здесь, а не там? Почему я здесь, а не там»?
А где это «там» — объяснять не нужно ни в коем случае.
***
Вот наконец настанет день искомый,
На представленья и забавы щедр.
Вдруг в городе услышишь птичий гомон,
Казалось бы — откуда он вообще?
Экспромт, опровергающий рутину, —
Довольно выразительный приём.
(«Довольно выразитель…» Как противна
Теперь такая речь — она о чём?)
Зачем впустую умничать, зачем мне
Хотеть недосягаемых высот
И постоянно нагружать значеньем
Любой обыкновенный эпизод?
Ведь, может, я задуман как беспечный,
Нестрогий зритель — только и всего.
Какой-то рядом человек щебечет,
А я стою — и слушаю его.
Сонет
Ты похоронен очень далеко,
Где сухо, солнечно, где жить да жить бы,
Где лес ошеломит размахом шибким,
Где до большой реки подать рукой.
Тебе — моя любовь и мой укор.
Я до сих пор идеей одержима,
Что это всё — какая-то ошибка,
И верить в смерть — назваться дураком.
Ты слышишь, я оспариваю гибель.
Звучнее гул деревьев-великанов —
И ты знакомый голос распознай:
Так, непредотвратимой вертикалью
Я вырастаю над твоей могилой —
Счастливая поющая сосна.
***
Замечаешь такое редко
(Собственный взгляд не остр):
Перекинули через реку
Башню — и вышел мост.
Так пытливости нужной учит
Тот, кто от глаз укрыт.
Геометрия многозвучна —
Вслушивайся в углы.
Равно всматривайся смиренно
В музыку этих мест.
Вертикальное измеренье.
Dominus tecum est.
***
По сегодня неясно:
как это речью выразить можно,
как эти звуки трудными стали,
как, неужели ты сокрушённый —
а вышел, выходишь, выйдешь из тайного сада.
Даже неба боялся.
В сад проскользнул ребёнком тревожным
(день завершился, взрослые спали),
вверх не смотрел, смотрел на крыжовник,
ужасно хотелось ягод — тугих, полосатых.
И не верится даже:
ты не один, конечно, страдалец,
косноязычный, дышишь в потёмках, —
пу́гало одаль, платье в заплатках, —
а будто один, ничью не принявший опеку.
Что действительно важно —
мстительный куст, проколотый палец,
сизое небо в кровоподтёках,
хочешь заплакать — да не заплакать, —
о том не расскажешь ни одному человеку.