Стихи
Опубликовано в журнале Урал, номер 12, 2021
Константин Комаров — поэт, литературный критик, литературовед. Выпускник филологического факультета Уральского федерального университета им. Б.Н. Ельцина. Автор литературно-критических статей в журналах «Новый мир», «Урал», «Вопросы литературы», «Знамя», «Октябрь» и др. Лауреат премии журнала «Урал» за литературную критику (2010). Стихи публиковались в журналах «Звезда», «Урал», «Гвидеон», «Нева», «Новая Юность», «Волга», «Бельские просторы», «День и ночь» и др. изданиях. Автор нескольких книг стихов. Участник и лауреат нескольких поэтических фестивалей. Живёт и работает в Липецке.
***
Облако — бесплотное, бесплатное
по небесной шелестит листве.
Очевидно лишь невероятное.
Бешенство осталось в большинстве.
Бьются рифмы в голове задраенной,
заросли сознанья заросли,
заоконный мир стоит задаренный —
замер и замёрз — с собой не слит.
Снов угодья превратились в ýголья,
их неведом и невидим блеск.
Мир домашний, доминошный, кукольный
выверен и вырван, словно лес
Смерть ведёт допросы депрессивные
под гранёный раненый стакан.
В крабах корабли мои красивые,
атомарный мат блестит в листках.
Сусло света вниз течёт невестою,
перегон сменяет перегной.
И на этот раз я вновь не выстою,
снова слово переплавив в вой.
***
Так щепетильный шёпот литер
пускает слово на спираль,
и ловит времени голкипер
его — упавшее с пера.
Звучит псаломный залп тревожный,
в кошмарах мошкары листы.
Кто жил безбрежно и безбожно —
толкутся в ступе пустоты.
И лунный клевер ливер ночи
заляпал, словно звук — пюпитр.
Пловец водою обесточен:
не чтоб топить, а чтоб попить.
И мозг со скоростью рапида
решает, что решивший прав
грант на сгрызание гранита
переварить, не переврав.
***
Солнце падает в окоём,
освещая черновики,
кто руки мне не подаёт —
я тому не подам руки.
Перхоть прихотей отряхнул
я уже с рукава души,
сел за стол на потёртый стул
и сказал про себя — пиши.
И на скользкий встал парапет,
чтобы тяжесть перенести.
Недотёпа-стих не допет,
и его не перевести.
Старость с тростью — оксид тоски,
отшумел детства гулкий шмель.
Никого не избег изгиб —
обертонов бетонных мель.
Вот и весь мой сбор полевой,
только смога лежат стога.
И налево — всё нулево,
и направо — нет ни фига.
Только паводков поводок
держит оспенный лик осин.
Вот с кем не был я одинок,
кто меня на себе носил.
И по радуге — рой подруг,
неизбежное воплотив,
переходит на старый круг —
в инфантильный инфинитив.
***
Чего тут думать — надо пробовать,
смотреть и множить наблюдения.
Преподавание — не проповедь,
предвиденье — не провидение.
Как будто вновь ты в детстве загородном,
где ельник пред тобой, как дольник,
где главный твой противник — папоротник
и брови брёвен хмурит домик,
где брызжется собою жимолость,
где дым — копеечный, копчёный,
где время из ограды вырвалось
и бродит, словно кот учёный.
Шутя, потушит меланхолию
монахом — махаон вчерашний,
и неба бронхи барахольные
старушечьим зайдутся кашлем.
В траве мелькают ноги босые,
мерцает месяц на фарси.
Одни леса тебе здесь боссами,
кричишь ты бесу — не форси.
Нет ни торгашества, ни зависти,
лишь лунный свет — льняной, густой.
Ни феминисток нет, ни травести,
а лишь сыпучий травостой.
И ты царишь здесь древним эллином
и прорастаешь, как зерно.
И облако — балтийским эллингом
стоит у пристани Зеро.
***
Бред бордовый. Кома.
Зевный зов вещей.
Нет меня не дома —
нет меня вообще.
Кутерьма ироний.
Молот милоты.
Бродит Иерóним
по полям мечты.
Верный мир варёный
мне не по перу.
Слишком раздвоённый,
я лечу в Перу.
И лежит обломок
башни, в коей брешь,
как обмылок, тонок,
гладок, словно плешь.
Голым отторженьем,
что не описать,
платят отраженья,
чтобы обязать
нервный рой вибраций
превратиться в стыд,
чтобы амфибрахий
на столе застыл.
***
Дыханье осенью округло,
и звёзды сыплются, как искры,
все летние запросы в Гугле
лежат, как ржавые канистры.
И ловят зеркала не лестный
и не пригодный для братаний
туманный облик мой телесный —
туманней Великобританий.
Не тесны стены слов кротовых
для полновесного явленья.
И вдоволь отрыдались вдовы,
наметив молнии моленья.
Мерцают — белизны бледнее —
небесной контуры конторы,
и я невольно леденею,
разоблачив в себе в который
раз разбойничье сиротство…
Занёс осенний сон… Да что там…
И звук взыскует первородства,
но голос шёпотом заштопан…
***
Плавен мир мой и медлен
и тоскою согрет,
и стишка, а не пéтли
требует табурет.
Вне громадин-грамматик —
огонёчек в золе.
До упора мне хватит —
спать землёю в земле,
пару строк-виноградин
брать в полёт кочевой.
Тонет пусть — теплохладен —
теплоход речевой.
Мы друг другу — темница,
и в подвалах голов
в нетерпенье томится
разносол разных слов.
Их уже приводили
и провидели шквал —
и надземные шпили,
и приземистость шпал.
И снижается снежный
ураган рядовой
на — с Юпитером смежный —
наш Уран родовой.
И шепчу я осипло —
слогом пáрным, парн›м —
молодое спасибо,
замолкая под ним.
***
Проповедник здесь признан опасным,
проводник отчесал языком.
И всему населенью авансом
анонсирован райский райком.
Здесь невесты, как новость, глазеют
на белеющий в яме скелет,
но закрыта муз›ка в музее,
а у главного — белый билет.
На плечах здесь несут вёдра ветра,
все устали от вони войны.
И гуляет по комнатным метрам
немота — темнота тишины.
***
Свет незаёмный мой, земной,
я дорожу тобой до дрожи,
твоей иргой, твоей игрой —
и в‰деньем, и знаньем тоже.
Сыпучий осени исход
запомню, хоть в аду гори я,
где мимо мэрии идёт
помолодевшая Мария.
И сразу я стихи в фольклор
пошлю дорогою прямою,
и, словно бабушкин фарфор,
их безымянностью промою.
Звенит звено вослед лучу,
звучит грозою прозы небо.
И я, как Нобеля, вручу
тебе сияющую небыль.
И пусть ветшает каждый знак
и вешается, пьян, на строчку,
но жалости назреет злак,
желаний пробивая почву.
Крест говорит мне: аз воздам,
и ровно дышит карст полночный,
чтоб подсознаньем воссоздал
я снова этот свет молочный.
Створожен вторник в маасдам.
И точка станет многоточьем…
***
День добавит, а ночь — добивает,
кровь на рваных ладонях — равна,
респектую проспекту с трамваем;
словно Венички венчик — луна.
И фонарь, словно пращур, прищурен,
снов мишени — не меньше мышей.
Я — детектор, диктатор и дурень,
и расплылся мой рот до ушей.
Снег лежит утомившимся барсом,
сон кошачий к себе подпустив.
И сквозь тьму добираюсь я брассом,
допивая густой дижестив.
Всё заснёт, занесётся метелью,
и как раз лопнет мира каркас,
и артерий плескучих артелью
алкоритмы протянутся трасс.
И лечу я во мгле наудачу
за народный мороз, неродной.
И терплю вновь и вновь — неудачу,
просыпаясь в зевоте земной.