Павел Терешковец. В бреду: Псевдобиографический роман. — «Волга», 2021, № 3/4
Опубликовано в журнале Урал, номер 11, 2021
Похоже, мы присутствуем при рождении новой прозаической тенденции, традиции — создание литературных произведений, вдохновленных самоизоляцией, локдауном, карантином, описывающих героев в непривычных обстоятельствах, запертых в четырех стенах. Началось это еще весной прошлого года, когда в России вышел роман Паоло Джордано «Заражение»: Италия только-только входила в локдаун, люди еще не осознали, насколько изменилась их жизнь, и «Заражение» выглядело если не грозным предостережением, то довольно интересным литературным экспериментом. Однако мода на «тексты про самоизоляцию» стремительно достигла России. В романе Алексея Слаповского «Недо» сюжет строится вокруг приезда к писателю дочки его полузабытой провинциальной знакомой, и вот объявлены «нерабочие дни», и она уже не может никуда уехать, и приходится как-то выстраивать отношения. А поход в ближайший супермаркет приобретает масштабы целой партизанской операции. Михаил Визель написал великолепное исследование «Пушкин. Болдино. Карантин», в котором обнаружил множество любопытных сближений между пушкинской «болдинской осенью» (случившейся из-за того, что поэт не смог вернуться в Петербург из имения, поскольку в России ввели карантинный режим) и современными реалиями. Виктория Токарева последнюю книгу «Ничем не интересуюсь, но все знаю» посвятила исключительно обстоятельствам своей дачной самоизоляции: о чем говорят по телевизору, какие мысли посещают писателя, оказавшегося в полудобровольном заточении…
На мой взгляд, наиболее изящно обыграл «ковидную» тему Иван Шипнигов в романе «Стрим», который стал финалистом премии «Национальный бестселлер», номинировался в рукописи, но почти сразу обрел издателя. В «Стриме» один из героев, владелец многочисленных бизнесов, чувствует недомогание, диагноз не назван, но мы догадались, — потому что вскоре его подчиненные будут обсуждать, что «сгорел за неделю», и не введут ли теперь у них локдаун.
Все это к тому, что на наших глазах зарождается новый жанр не жанр, но такая своего рода «ковидная проза», всевозможные «записки из самоизоляции», «будни локдауна»… И эта мода будет только нарастать — потому что ковид никуда не делся, нам обещают то ли четвертую, то ли уже пятую волну коварного вируса. Поэтому недостатка в произведениях, действие которых происходит в четырех стенах, где герои не могут выйти из квартиры, отправиться в путешествие, да просто совершить прогулку, не ожидается. Современная русская проза только приступает к масштабной ковид-рефлексии, и на этом пути нас ждет еще немало открытий чудных.
Павел Терешковец написал роман «В бреду», снабженный странным жанровым определением «полуавтобиографический», где главный герой также оказывается заперт в собственной квартире. Он патетически восклицает: «Кто знает, может, пандемия продлится ещё месяц, а может, и год, и даже пятилетку. Будет, как в восемнадцатом году с испанским гриппом… Не дай бог, конечно, а то я ж в своей квартирке-то и двинусь».
Автор сидит в своей квартирке, делать ему, в общем, нечего. Потому что ни в редакцию пойти, ни в творческую командировку отправиться, ни даже погулять в собственное удовольствие не получается. «Только в парк или на почту», — признается главный герой, убивая время самыми причудливыми занятиями. То сидит весь день, пялясь на солнце и пытаясь одновременно разобрать буквы в газете («хороший был день, насыщенный»). То предается меланхоличным размышлениям, демонстративно не интересуясь новостями внешнего мира, — «если бы я читал или смотрел новости постоянно, так меня б давно грусть заела, я бы давно стал меланхоличным и безэмоциональным». На телефонные звонки не отвечает, гостей не принимает.
Собственно, весь роман — это такая растянутая экспозиция, где в кадре один человек, и то он почти не двигается — ест, спит, пересказывает сны, предается мечтам и размышлениям. При этом «полуавтобиографическому» герою не чуждо некоторое щегольское самолюбование — «конечно, я страдал. От своей безукоризненности, от своего совершенства мне хотелось закопаться поглубже в землю, где теплее». Или в другом месте — «хочется, чтобы тебя окружали достойные люди, как в голливудских кинолентах». Но герой не предпринимает попыток превратить эти дни вынужденного творческого простоя во что-то практическое, реальное, да просто интересное. «В бреду» — редкий случай довольно большого литературного произведения, в котором почти ничего не происходит с главным героем, он в финале остается таким же, каким мы увидели его при первом знакомстве, так же лежит, размышляет, жалуется, жалеет себя и сравнивает — разумеется! — с Обломовым. Хотя не находит сил даже на то, чтобы перечитать известный роман: «Кстати, главный герой «Обломова» мне с первых строк был симпатичен, отличный мужик: напряжённо мыслит и ничего не делает. Я начинал читать эту книгу, но слог, конечно, староват у Гончарова и плесенью покрыт. Поэтому я дочитал где-то до шестой страницы и отложил книгу в сторону, но закладку всё-таки сделал. Думал, когда-нибудь дочитаю».
Тут самое время порассуждать о том, как другие люди использовали время «нерабочих дней». Кто-то начал читать, кто-то стал больше общаться с членами семьи (говорят, локдаун вызвал небывалую волну разводов — супруги, занятые работой, теперь оказались один на один, и брак не вынес такого испытания). Кто-то создавал смешные инсталляции для сообщества «Изо-изоляция». Кто-то избрал такую же стратегию, что и главный герой «В бреду»: лежать, ничего не делать, ни с кем не общаться, бесконечно жалеть себя. Я все ждал, что в романе Терешковца наступит какой-то катарсис. Ну, главный герой встряхнется, скажет себе: «да хватит уже валяться без дела» — и займется чем-то более продуктивным. Но нет, не происходит катарсиса. Помнится, Бунин, когда молодой Катаев читал ему рассказ про декоратора, спросил раздраженно: когда ваш чертов декоратор начнет писать декорации? Вот и от героя романа «В бреду» ждешь, что вот сейчас он начнет набрасывать какие-то замыслы, сюжеты, стирать и набирать новые тексты… Но — увы. Вернее, там придумано изящнее: герой что-то сочиняет, прикидывает, шлифует, а в финале тупо смотрит на экран планшета, где «белая, ослепительно, начисто белая страница с одним лишь многоточием вверху, мистически нависавшим над бледной пропастью: «…». А ниже было — пятьдесят тысяч не напечатанных слов».
Что-то в этом есть, согласитесь. Интересный прием. Писатель, который не пишет, герой, который никуда не двигается (только в собственном воображении), текст, который превращается в многозначительное многоточие. Наверно, в этом заключался и замысел «В бреду» — не столько показать человека, которому и скучно, и грустно, и некому руку подать, сколько превратить его сидение в некую метафору «карантинного» творчества вообще. Мне кажется, у Павла Терешковца это получилось.