Опубликовано в журнале Урал, номер 10, 2021
Вячеслав Архангельский (1951) — родился в г. Мелекессе Ульяновской области. Служил в армии. Окончил отделение истории искусств Уральского госуниверситета. Занимался предпринимательством, курировал развитие малого и среднего бизнеса в Администрации Екатеринбурга. Кандидат экономических наук. Печатался в журналах «Урал», «Волга-ХХI век». Живет в Екатеринбурге. В настоящее время — доцент кафедры социальной философии Уральского федерального университета.
Бригада
Лето восемьдесят девятого года. Я руководил тогда производственным кооперативом. В основном делали кухонную мебель из соснового массива, и уходила она у нас «в лёт» — прямо со склада. Занимались мы и ремонтом помещений.
И вот как-то на меня вышла солидная контора, которой потребовалось срочно — за две недели — сделать офис для одной из своих служб, объединив несколько квартир на первом этаже старой, ещё сталинских времен, пятиэтажки в районе автовокзала.
Организация эта была полугосударственной, и потому мы с ней заключили официальный договор — всё «чин чином». Получили аванс на материалы, а дальше надо было работать — первым делом ломать стены и перегородки, чтобы расчистить площадку для отделочников — маляров, штукатуров и столяров.
Мои строители возиться в грязи и пыли отказались наотрез — не по чину им такое занятие. Пришлось подать заявку в бюро по трудоустройству: «На временную работу требуется бригада подсобных рабочих, оплата по договоренности».
Прошло несколько дней, и я даже занервничал, прежде чем ко мне в кабинет зашёл небольшого роста, но крепкий мужик лет сорока, серьёзный и немногословный.
— Вот, начальник, направление из трудоустройства, — и он подал мне бланк, на котором значилось название моего кооператива и номер заявки. В те времена ещё существовал «Союз нерушимый» со всеми его, как сейчас многие осознали, подлинными благами: бесплатным образованием и медициной, да и отлаженной системой устройства на работу.
Мужик сказал:
— Мы только что откинулись, со мной ещё четверо… Согласны на любую работу… Поиздержались — гульнули тут, да, видно, стоп-кран сорвало — всё спустили, даже пожрать не на что…
Кроме направления и справки об освобождении на руках, у него ничего не было. А у меня — сроки поджимают, выбирать не приходится.
— В общем, у вас бригада?
— Да вроде того, — кивнул мой собеседник.
— Тогда для вас есть временная работа, — и я тут же объяснил, что надо сделать: снести все стены и перегородки, убрать и вынести весь мусор. Расчёт сразу по окончании. По сумме мы, помнится, тоже сговорились — пятьсот рублей, «по стольнику на рыло», как смачно выразился мужик, но попросил аванс, хотя бы сотню — на пропитание.
Я подписал расходный ордер и завизировал направление из трудоустройства: «Приняты на временную работу». Уже в дверях он сказал:
— Спасибо, начальник. Мы не подведём. До тебя в трех конторах побывал — везде отказ — боятся, что ли… Нам только на дорогу бабки нужны, чтобы до места добраться… А я вроде как за главного — вместе почти семь лет на зоне отбухали…
Тут же вызвав прораба, поручил ему свозить бригадира на объект, показать фронт работ и выдать инструмент: кувалды, кирки, ломы и лопаты с носилками — всё, что требуется для такого рода деятельности, ломать – не строить…
— Бабло на кармане, начальник,— ко мне опять зашёл бригадир, — ещё одна просьба будет к тебе. Жить нам негде сейчас, разреши, мы там же и ночевать будем, порядок гарантирую.
Что делать, конечно же, я согласился, но только предупредил, что место там бойкое — автовокзал все же, народу много, милиция ходит, да и так, шпана всякая. «Понятно, с этими мы разберёмся»,— успокоил меня новый работник.
Прошло два дня, а на третий я решил заехать на объект и посмотреть, как там дела, всё ли нормально…
Пыль в помещении стояла сплошной плотной стеной и застилала глаза. Слышались глухие удары кувалды, шум осыпающихся с грохотом кирпичей и штукатурки, негромкие короткие возгласы: «Поберегись!», «Да отвали ты отсюда, — грохну ненароком…».
Ко мне навстречу вышел бригадир, весь, с ног до головы, обсыпанный мелкой бело-серой пылью, на лице — марлевая повязка, закрывающая и нос и рот.
— Вот сами изладили — дышать-то нечем — пылища… Кончай работу, перекур! — скомандовал он.
Понемногу развиднелось и постепенно, как на проявляемой фотобумаге, стала вырисовываться картина жутких разрушений — груды битых кирпичей вперемежку с кусками штукатурки, проломы в стенах.
— Как после бомбёжки! — невольно вырвалось у меня.
— Да ничего, мы всё вынесем, приберём — порядок будет, отвечаю, — заверил меня бригадир.
Его бригада — четверо чем-то похожих друг на друга коренастых мужиков сели прямо передо мной — кто на груды мусора, кто на подоконник, — распечатали пачку «Беломорканала», пустили её по кругу, перебрасывая один другому, закурили. Говорить особо было нечего, но я всё же сказал дежурные слова о том, что они молодцы, дело идёт, давайте и дальше так, не снижая темпов, чем раньше закончите — тем лучше…
— А мы и так тут до отбоя херачим, — сказал кто-то из мужиков.
— А как устроились?
— Да пойдёт. У нас тут подсобка есть — там и гужуемся…— И меня проводили в дальнюю комнату, очевидно оставленную напоследок. Там на полу были поставлены дощатые поддоны из-под кирпичей, на них постелены листы старой фанеры и сухой штукатурки, в изголовье лежали грудой рюкзаки и вещмешки. На импровизированном столе — эмалированный зелёный чайник, электроплитка и какая-то нехитрая снедь: консервы, чай-сахар, хлеб… «Мы привыкшие, наши бока ещё нары не забыли», — сказал кто-то за моей спиной, как бы предупреждая мой вопрос.
В общем, осмотром я остался доволен. По всему видно, что дня через три они закончат. Так оно и вышло.
Когда я приехал принимать работу, то увидел совершенно чистое и просторное помещение — ни соринки. Бригада — все приумытые и одетые в чистое — стояла в ожидании команды. Я поздоровался со всеми за руку и похвалил: «Одно слово — молодцы! Не подвели!» Расходный ордер и деньги у меня были при себе, и я тут же выдал их бригадиру, который аккуратно, не торопясь, расписался на бланке.
— Ну, спасибо тебе, начальник, что выручил… Теперь мы двинем до дому, до хаты, — сказал он и, немного подумав, добавил: — Сам понимаешь — немного не рассчитали мы свои силёнки… Свобода, она, понимаешь ли, дурит голову нашего брата-сидельца. Это как вроде ты спал-спал в четырёх стенах за забором с колючкой и вдруг проснулся, — а вокруг чистое поле, солнце и небо над головой — такое голубое и высокое, что аж дух захватывает! Но это тебе не понять, да и не надо… Мы и дорвались до воли… А сейчас всё — баста. По домам!
Когда прощались, бригадир, как бы между прочим, добавил:
— А мы тоже тебе, начальник, немного подмогли… Да не в смысле работы… Тут как-то под вечер завалились к нам какие-то местные фраера и стали нам гнать пургу насчёт того, что они тут крышуют, что это их территория, и надо бы отстёгивать им какую-то копейку… Так, мол, и передайте своему хозяину. Ну, мы, недолго думая, схватили, у кого что было под рукой, — и на них. Они — дёру! Руки в ноги — и бегом… Квартала два мы их гнали, да дыхалка стала не та — убежали они, видно, спортсмены… Правда, вдогонку мы их предупредили, что ещё раз сунутся — убьём… Больше они не показывались.
Офис заказчику мы сдали вовремя, с евроремонтом и всеми ему сопутствующими наворотами в виде импортных обоев и сантехники. Контора осталась довольна ещё и тем, как потом мне рассказывали, что к ним ни разу никто из бандитской здешней братии не заявлялся.
А бригада уехала. Надёжные были мужики, настоящие, какие-то очень русские. За что они отсидели, или «мотали срока», я не знаю, но то, что своё слово держали твёрдо, в этом я убедился доподлинно.
Пришлось мне много позднее слышать, как местные торгаши-ларёчники передавали друг другу и с восхищением пересказывали историю о том, как на глазах у многочисленного народа по улице позорно убегала шпана, наводившая на них ужас, и как за ними гнались пятеро мужиков с кирками и молотками…
То было самое начало, преддверие кровавых девяностых, и если бы тогда остановить и дать жёсткий отпор только набиравшей наглость бандитской шушере, мы бы не пережили того кошмара, который случился потом с нами и нашей страной.
Об устройстве на работу во время карантина
Началась эта история после того, как мне позвонили из управления персоналом, а по-старому — из отдела кадров университета, и сообщили, что я прошел конкурсный отбор на должность доцента кафедры философии. Ну, положим, об этом я уже знал давно, но даже не мог представить, что последует дальше после данной новости, лестной для моего самолюбия.
А последовало вот что. Бесстрастным голосом телефонного робота сотрудница кадров тезисно перечислила основные вехи того пути, что мне предстояло пройти, прежде чем меня зачислят в штат.
Итак, первым делом надо зайти на сайт универа, скачать в электронной форме образец заявления о приеме на работу, а потом заполнить его. Причем обязательно напечатать первую и вторую страницы на одном листе с двух сторон. После этого необходимо собрать подписи и согласования у целого ряда начальников, начиная с завкафедрой и кончая директором института, а затем пройти инструктаж по охране труда и пожарной безопасности и обязательно получить визу от специалиста по гражданской обороне. Но и это ещё не всё: нужно будет также согласование от дирекции образовательных программ. И только потом принести заявление в кадры для того, чтобы они выписали направления на медосмотр и психиатрическое обследование, которые необходимо пройти и, получив заключение, сдать опять-таки им, кадровикам. «Если будут вопросы — звоните», — так же ровно и бесцветно завершила свой спич сотрудница.
Может быть, в обычное время такие новости несколько разнообразят жизнь, но в условиях, когда половина населения города сидит дома в самоизоляции, а другая половина — работает удаленно, причем категория 65+ (к коей отношусь и я) вообще находится на жёстком карантине, — сделать всё обозначенное выше становится трудновыполнимым делом. Тем более когда ты не имеешь возможности выйти на улицу, кроме как по острой необходимости: в аптеку за лекарствами, в ближайший магазин за продуктами, вынести мусор, можно также прогулять собаку на расстоянии не дальше ста метров от дома. Как вы справитесь с поставленными задачками — ваша проблема, но сдать все документы дóлжно до конца июля, то есть на всё про всё — три недели…
С первым пунктом программы я справился успешно: заполнил бланк заявления, указал свои данные, поставил сканированную подпись и отослал дальше «по команде» — заведующей кафедрой, чтобы и она могла поставить свою закорючку.
Но не тут-то было. Сначала я услышал от учёной дамы в летах, что «можно вас, вернее нас, поздравить с успехом в конкурсе на должность доцента, и как нам (точнее, им) повезло с включением такого уникального специалиста и учёного в славный коллектив кафедры, и о том, какие заманчивые перспективы маячат на горизонте в плане научной карьеры»…
Как человек скромный, я упускаю из повествования все восторженные эпитеты, прозвучавшие в мой адрес, и сразу скажу, что за всеми этими разговорами завкафедрой забыла небольшую частность о том, что бланк заявления надо распечатать на одном листе с двух сторон. Она, конечно, поставила свою подпись и отправила письмо по электронке дальше — директору института, предупредив, что на этой неделе той не будет на месте, а вот на следующей она появится, и можно будет позвонить и узнать о дальнейшей судьбе моего заявления. Правда, при этом никаких контактов она не сообщила, и мне пришлось через справочную разыскивать номера телефонов.
В дальнейшем в течение нескольких дней я безуспешно пытался по ним дозвониться, но они безмолвствовали. Как потом выяснилось — все сотрудники работали удаленно, сидя дома.
И вот настал момент, когда завкафедрой позвонила мне и торжественно сообщила, что заявление передано директору института. «Слава богу, — подумал я, — наконец-то лёд тронулся!» А радость была преждевременной — два-три дня я бесполезно пытался дозвониться до приёмной директора — телефоны молчали, хотя с тупым упорством, для меня не характерным, набирал методично все номера утром, в обед и вечером.
Тогда я нашёл на сайте адрес электронной почты директора института и написал прямо, без обиняков, о себе и своих мытарствах. Руководящее лицо оказалось женщиной интеллигентной и отозвалось практически сразу. Не без иронии и даже некоторого ехидства констатировала, что моё заявление ей «на глаза не попадалось», но она обязательно этот вопрос «возьмёт на контроль», и если до конца текущей недели ничего не прояснится, то сама «лично всё решит». Я даже порадовался такому настрою, что вселило в меня малую толику оптимизма. А зря, — нет, и ещё раз — нет!
Чтобы известить непосредственное начальство, позвонил завкафедрой и сообщил о своих закулисных действиях. Узнав об этом, она немного вздрогнула и в течение рабочего дня выяснила, что заявление мое было отправлено на почту сотрудника то ли заболевшего, то ли взявшего отпуск, — не суть, то есть в дирекции института действительно ничего не знали. Тогда, предприняв героические усилия, завкафедрой пишет новое заявление, на котором, с моего согласия, ставит (вернее, срисовывает) мою подпись, и сама относит в дирекцию. Ну что ж — пусть так — всё вперёд…
А дальше-то что? Все инструктажи и согласования требуется проходить очно — лицом к лицу с ответственными за это людьми. И когда директор института любезно соизволила поставить на заявлении свою визу, мне всерьёз пришлось обеспокоиться своей экипировкой для выезда «в люди». Респиратор — на лицо, перчатки — на руки, антибактериальные салфетки — в карман. Чтобы добраться в универ, до своего распечатанного и подписанного заявления, я вызываю такси и вдобавок надеваю темные очки.
Меня подвозят к входу в альма матер, где на двери крупными буквами значится, что заведение это «ЗАКРЫТО НА КАРАНТИН».
Но я смело зашел внутрь, подошёл к вахте, где скучал одинокий охранник, и забрал свое заявление из папки, лежавшей на столе перед ним. После этого, как объяснили накануне в деканате, мне предстояло перебраться в другое здание, где располагались отдел охраны труда и все прочие службы, у коих надлежало получить инструктаж и соответствующие согласования. Я рванул туда, полный надежд.
Но и тут картина похожая — охрана в масках, на входе измеряют температуру, поднося прибор к запястью, заставляют обеззаразить руки раствором и только потом начинают с тобой разговаривать. Хотя говорить особенно не о чем: сегодня пятница и уже никого на месте нет, приходите после выходных, с утра, только надо принести письменное заявление от вашего руководства, чтобы дали разрешение на вход в здание. «Вообще-то,— оторвавшись на секунду от экрана своего смартфона, молвил один из вахтёров, — можно и по-другому — вызвать сопровождающего, имеющего право работать в условиях карантина».
В понедельник в девять утра я уже был на месте. Но, как оказалось, теперь можно пройти лишь инструктаж по технике безопасности, а по ГО и ЧС — только после обеда, то есть после двух часов пополудни и не раньше.
Женщина неопределенного возраста спустилась ко мне на вахту, держа в руках какие-то гроссбухи. «Подпишите вот здесь и здесь… А тут поставьте своё ФИО и должность, сегодняшнее число и подпись», — раскрывала она передо мной один за другим принесенные журналы. После этого она аккуратно расписалась на моем заявлении и шлепнула штампик, на котором значилось название отдела охраны труда, — вот и все дела.
В четырнадцать ноль-ноль я уже прохаживался у знакомой по утреннему визиту металлической рамки на вахте и стоящей напротив её проёма, прямо по центру, работнице в одноразовой противовирусной голубенькой накидке и маске аквалангиста, измеряющей всем входящим температуру прибором, похожим на пистолет из фантастического фильма про инопланетян. Очень скоро выяснилось, что сотрудник для инструктажа прибудет только через час, так как находится не в этом здании.
Всё бы ничего, да вот только на улице +34 по Цельсию, и надо где-то перекантоваться, а целый час на таком пекле — испытание не для слабаков. Но довольно быстро я справился и с этой проблемой, решив перекусить в единственном открытом неподалёку заведении, работающем «на вынос».
Горячий кофе, обжигающий пальцы сэндвич или сосиска в тесте (но без жгучих приправ — мой желудок их не переваривает) и нещадно палящее солнце над головой — ибо столик всего один, и тот не под навесом, — всё это придавало действу поедания такой знакомый мне среднеазиатский колорит. Явственно напомнило о тех годах, когда я жарился под немилосердными лучами среднеазиатского солнца — работа была такая…
Сотрудник гражданской обороны уже поджидал меня на проходной и сразу приступил к делу — расписка в двух журналах и его автограф на моем заявлении заняли не больше двух минут. К тому же, видно в качестве бонуса, он проставил отметку о согласовании и за пожарную безопасность, наверняка согласовав это совместительство со своим начальством.
У меня на руках было еще и направление на психиатрическое обследование, и, чтобы успеть, я вызвал такси и помчался на другой конец города, в медгородок, где находилась нужная клиника.
В душном, тесном коридорчике перед окошком регистратуры топтался народ — человека два-три, стояли они почти прижатые друг к другу, и ни о какой социальной дистанции в полтора метра даже речи быть не могло, но маски на лице присутствовали у всех. Когда подошла моя очередь, вконец измученная регистраторша со злорадной ноткой в голосе сообщила, что, прежде чем проходить обследование здесь, необходимо представить справку из психдиспансера по месту жительства о том, что я не состою у них на учёте…
Вот так-так! Дайте мне справку, что я не псих, чтобы ещё раз подтвердить, что так оно и есть, после проведения обследования уже в этой клинике. Это чисто по-нашему, по-российски! Невольно вспомнилось классическое райкинское: «Дайте мне справку, что вам нужна справка, что им нужна справка».
Требуемый документ я сумел выправить в тот же день и получил его даже бесплатно, потому что у меня было «направление из государственного образовательного учреждения», а без оного пришлось бы платить в кассу психдиспансера аж триста восемьдесят целковых.
Итак, доступ к процедуре обследования был открыт, и те испытания, что мне предстояло пройти, напоминали по своей мелодике и темпоритму некую песню — протяжную и заунывную.
Во-первых, беседа с психиатром, состоящая из кучи вопросов на трех страницах объемистой анкеты, в основном касающихся отношения к алкоголю, потере памяти, бессоннице, паническим атакам и разного рода фобиям.
После этого следовала процедура ЭЭГ — энцефалограмма головного мозга, когда на тебя, как на кандидата в отряд космонавтов, надевают резиновую шапочку с датчиками и идущими от них к прибору разноцветными проводками. Затем заставляют закрыть глаза и посредством ярких вспышек галогенных маленьких лампочек на консоли перед лицом пытаются определить, как твой мозг будет реагировать на эти раздражители.
Завершала обследование обычная электрокардиограмма, что в условиях необычной клиники стало не совсем простым делом, так как аппарат, очевидно, не выдержавший такого напряжения от учащенного ритма многих человеческих сердец, банально сломался — что-то в нём перегорело. Пришлось ждать, пока разыщут замену и привезут, а за это время народу возле кабинетика накопилось прилично — одновременно со мной тут проходили медкомиссию по устройству на работу две большие группы — на мясокомбинат и птицефабрику. Причём тесной компанией, сплошной стеной, стояли заматерелые мужички какой-то одной из этих организаций. Весь их вид и настрой ясно сигнализировал всем окружающим: «Никого не пропустим! Даже не пытайтесь!» Особенно упорствовали двое. Один, повыше и поспокойнее, авторитетно сказал: «Я вообще — первый. Аппарат на мне и сломался». Другой — мелкий, дёрганый и злобноватый мужичонко – тут же начал организовывать свою кодлу: «Сейчас идём мы двое, а все остальные — вставайте за нами».
Более молодым и не таким нахрапистым я объяснил, что также вторично стою в очереди, и когда в первый раз подходил — никого здесь не было, что полностью соответствовало истине, и что за первыми активистами пойду именно я и никто другой. Те уважительно кивнули и, несмотря на подначки со стороны мелкого и желчного мужичка, что давайте, мол, заходите, — расступились, пропуская меня вперёд.
Обследование закончилось. Я сдал листок направления со всеми отметками в регистратуру, где мне, опять-таки не без доли ехидства, сказали, что результат будет через три дня — рабочих дня и не раньше, а о готовности звонить по телефону. Регистраторша была в своей обычной «рабочей форме» — отменно груба и хамовата.
Когда я позвонил в обозначенный срок, то получил в ответ: «Ещё не готово, вы у нас не один такой». Прошло пять дней, и наконец я услышал: «Приезжайте после часу».
Этот листочек бумаги с подтверждением моей вменяемости я запомню надолго. Вывод о том, что «противопоказания к работе в качестве доцента кафедры философии отсутствуют», засвидетельствовали своими подписями члены комиссии: врачи-психиатры Сорокин, Петров и Бабушкина. Вот именно так и не иначе, один специалист подобное заключение дать не может — только трое. А если к этому присоединить и справку из психдиспансера, то получается синклит из четырех врачей.
Да, таких людей можно смело рекомендовать не только в преподы, но даже в чиновники. Мы — ребята с крепкой психикой и устойчивыми реакциями на стрессовые ситуации, способные контролировать не только себя, но и других, порой совершенно неуправляемых личностей, к каковым сейчас относят не только студентов, но и наиболее активную часть нашего населения.
Чтобы понапрасну не терять времени в ожидании заключения о своем психическом здоровье, в один из дней я решил пройти медицинский осмотр, благо направление у меня уже было. Прохождение медкомиссии хотя и заняло всего полдня, но терпения потребовалось не меньше. Правда, в центре «Здоровье», куда меня направили, механизм приема посетителей отработали достаточно чётко.
Сначала полчаса стоишь в живой очереди на улице, соблюдая положенную дистанцию, чтобы попасть внутрь клиники. На входе — обязательное измерение температуры и бахилы на ноги. Затем попадаешь в небольшое помещение с четырьмя окошками регистратуры, мерцающим на стене экраном монитора и аппаратом по выдаче талончиков посередине.
Получив свой номер (закрепившийся в моей памяти навечно — «Б-022»), долгое время стоишь, а затем, если повезёт и освободится место на банкетке, сидишь — глазеешь на экран и слушаешь бесстрастный мужской голос робота, объявляющего очередной номерок с указанием кабинета, куда следует немедленно отправиться.
Прошло не меньше сорока минут, прежде чем дошла очередь и до меня. Регистраторша в окошке номер 3 взяла мое направление, попросила паспорт и, мельком на них взглянув, тут же стала довольно бойко набирать текст на компьютере. Как оказалось, она выписывала направления на анализы и разного рода обследования. Получилась приличная стопка разнокалиберных бумажек. На мой немой вопрос: «А что с ними делать?» — последовал лаконичный ответ: «Не беспокойтесь, вас вызовут, молодой человек, — смотрите на монитор».
Спасибо, конечно, за комплимент о моём возрасте, но, видно, и тут все особо не заморачиваются, работают на автомате, не вникая в содержание предъявляемых удостоверений личности. Если в свои 68 лет ты ещё молодой — это очень даже лестно, но я всё же уточнил и в ответ услышал: «Да вам никак не больше пятидесяти». Ладно, пусть будет так, тем более что расхожим «молодой человек» ко мне обращаются постоянно и в трамвае, и в магазине.
День стремительно разогревался, сотрудницы центра закрыли все окна и включили кондиционер — стало заметно прохладнее, народ оживился, заговорил, словно очнувшись от сонной, душной одури, и даже я взял в руки смартфон и начал азартно выискивать слова в сплошь заполненной буквами табличке игры «Буквоед».
Но тут меня вызвали: «кабинет 213» — для этого надо подняться на второй этаж. Поскольку я немного запаздываю, прямо передо мной в кабинет невролога проскальзывает какой-то шустрый парнишка. Вот тут отлаженная система дала сбой, или и здесь также сработал принцип: «кто не успел, тот опоздал», в общем, получился фальстарт. Хотя иногда всё же очередь ускоряется, и ты не успеваешь выйти от одного врача, как тебя уже поджидает следующий. Но чаще случаются задержки минимум на полчаса, а один раз вызов прозвучал почти через час — грешным делом, я даже подумал, что обо мне совсем забыли, — робот просто выбросил мой номер из своей перегруженной памяти.
Всё бы ничего, да вот только среди разного возраста пациентов, проходящих медосмотр, встречается и совсем зелёная молодежь, причем не нашего, а китайского происхождения, — это будущие студенты университета, также обязательно проходящие медкомиссию. В основном — небольшого ростика, худенькие девчонки-подростки, непрерывно суетящиеся и постоянно что-то обсуждающие на птичьем своём наречии. Уже одно то, что нынешняя зараза пришла именно оттуда, из их мест, заставляет невольно сторониться этой публики и поправлять маску на своём лице.
Да и среди наших соотечественников встречаются экземпляры, щеголяющие с открытыми лицами, а также сидящие по двое на одной банкетке, не особенно заботясь о соблюдении дистанции. Хотя на сиденье каждой из этих лавочек приклеен знак запрета — красный перечеркнутый круг с соответствующей надписью. А одна шустрая дамочка вообще бесцеремонно уселась рядом и на моё замечание ответила: «А у меня спина болит». Развязная манера общения и настырность, граничащая с наглостью, выдавали в ней не лучшего представителя сферы услуг или торговли. Мне пришлось встать и уйти куда подальше.
Встречи с врачами были по-деловому краткими, как и разговоры с ними: «Разденьтесь до пояса, сейчас мы вас осмотрим (послушаем, простукаем, измерим давление и прочее)… Жалобы есть? Нет? Хорошо…» Затем что-то быстро записывают в компьютере, ставят свою подпись на обходном листе, и ты — свободен! Главное при этом — не жаловаться. Стоит только робко что-нибудь вспомнить (и это большая ошибка), как тут же тебя подвергают дополнительному осмотру и «допросу с пристрастием».
Так отоларинголог (ухо-горло-нос) — женщина в возрасте, услышав, что в детстве мне удалили миндалины (гланды), выспрашивала уже с дотошностью: «Как сейчас, горло не беспокоит? А что у вас с носом? Аденоиды? А, тоже удалили, хорошо…» — ну и дальше в то же духе.
У дерматолога-венеролога помимо всего прочего пришлось выдержать не совсем приятную процедуру взятия анализа на простатит. Терапевт спрашивал о наследственных и хронических заболеваниях, а нарколог о пристрастии к спиртному, в лаборатории взяли кровь из вены для двух анализов — биохимического на наличие онкомаркеров и отдельно на антитела…
Заканчивался четвёртый час моих хождений по кабинетам, и тут опять почти полчаса мой номер «Б-022» не появлялся на экране. Но что-то все-таки щелкнуло в электронной памяти, и робот ровным мужским голосом пригласил меня опять в регистратуру к окну номер три. Неужели всё?! Конец моим мучениям…
У меня забрали всю кипу бумажек, к которым я добавил несколько бланков анкет, которые заполнил в перерывах между визитами к врачам. Тут были и опросы о состоянии здоровья пациентов категории 65+, а также отдельные листочки с вопросами о контактах с больными вирусной инфекцией. А еще договор на оказание медуслуг в двух экземплярах, а также согласие на обработку персональных данных с указанием всех моих контактов: домашнего адреса, телефонов и электронной почты. «Ждите сообщения, срок подготовки заключения — три дня», — таков был заключительный аккорд.
Но, видно, мои результаты были довольно сносными, потому как эсэмэска пришла чуть ли не на второй день, где значилось, что можно прийти после обеда и получить заключение.
Результат в виде «Паспорта здоровья» меня вполне устроил — я был отнесён к III группе «А», всего же их четыре, последняя — это уже хроники или безнадежно больные. Так что мне ещё повезло, в заключительном диагнозе значилось: «гипертоническая болезнь II степени и опасность обострения ССЗ (сердечно-сосудистых заболеваний)». В общем, для преподавательской работы вполне пригоден.
Паспорт мне выдали на руки, а вот справку с заключением надо приложить ко всем остальным документам и передать в кадры — ура! Держитесь, студиозы!
После того как все бумаги наконец были выправлены, я позвонил в управление персонала и департамент философии — оставалась маленькая, последняя закавыка — согласование моего заявления у директора образовательных программ. Даже на то, чтобы выяснить, кто это и его координаты, ушло полдня. Но телефоны не отвечали. Тогда я решил подключить работников департамента — договорился о встрече, пришел и передал свое заявление, чтобы они согласовали у себя там, внутри закрытой от внешнего мира бюрократической структуры. Потом, правда, выяснилось, что даже им, людям, допущенным в здание универа по специальному списку, не удалось разыскать неуловимого руководителя этих самых «образовательных программ».
Кадровичке я обо всем поведал по телефону, но она, к моему удивлению, сказала, что сама добудет эту последнюю визу на листе согласования. Так что можно приносить все подготовленные документы и справки, коих накопилась приличная кипа, едва уместившаяся в пластиковой прозрачной папке с кнопкой. К тому же я чуть не забыл заполнить ещё несколько бланков: личный листок по учету кадров, анкету и справку о персональных данных, а также согласие на обработку оных. Ну и конечно, заверенные копии трудовой книжки, дипломов, паспорта и разных там Снилсов.
И вот настал тот благословенный и как никогда жаркий день — в тени +38 градусов, — для Урала почти рекорд за последние полвека. Но я настроен решительно. Оделся должным образом: легкая хлопчатобумажная рубашка навыпуск, шорты, на ногах — открытые сандалеты, на голове — белая бейсболка. Да и средства защиты от инфекции не забыты: лицо закрывает респиратор «Алина» и темные очки, руки защищают синие гигиенические перчатки, в кармане лежит пачка бактерицидных спиртовых салфеток.
Вызываю такси, сажусь в машину, прошу водителя надеть маску, звоню в универ и предупреждаю, что выехал и через полчаса буду на месте. Пока звонил, очки снял и положил на сиденье — так они потом и уехали вместе с угрюмым водилой «в даль светлую». Это, как я подумал, стало некой небольшой платой за удачу в главном и основном деле, а может, и таксист наворожил, уж больно недобро он на меня взглянул, когда нехотя доставал из кармана, а потом надевал на свою мрачную физиономию одноразовую голубенькую маску.
В прохладном и сумрачном вестибюле университета тихо и практически никого нет, кроме высокого охранника в черной форме с надписью над грудным карманом «ЧОП» и небольшого ростика женщины, то и дело что-то возмущенно выговаривающей в адрес «стража ворот». Но вот появился я, и вахтёр приступил к исполнению своих обычных в эту пору обязанностей: измерил мне температуру пистолетом-градусником — 36,6, заставил побрызгать на руки раствором из дозатора, укрепленного тут же на стойке, и начал искать мою фамилию в длинных списках-разрешениях на проход в здание. Но я его остановил — не нужно, сейчас ко мне подойдут, мне только передать документы.
Я позвонил в кадры и доложил, что уже ожидаю внизу. На фоне этих забот до меня не сразу дошёл смысл патетических восклицаний и агрессивных нападок, с которыми обрушивалась на охранника возмущенная женщина: «Почему вы не пропускаете меня?!» — «Наденьте маску, проверим температуру и, если вас внесли в списки, — проходите, пожалуйста…» — охранник на удивление был невозмутим. «Я не могу дышать в маске, у меня порок сердца! Я задыхаюсь! Вы что — это не понимаете?!» — «А у меня распоряжение — без маски никого не впускать». – «А если вам дадут приказ стрелять в таких, как я, вы и его выполните?!» Дамочка всё не унималась, переходя на крик, лицо побелело, темные глаза гневно сверкали. При этом она нервно теребила ремешок своей черной сумочки на плече и ходила туда-сюда, как заведенная, покачиваясь из стороны в сторону.
Судя по всему, противостояние длилось уже довольно долго и перешло в критическую фазу. Но интеллигентный чоповец на провокации гневной женщины не поддавался и спокойно, как заведенный, повторял свою мантру о распоряжении, о требовании соблюдать карантинные нормы…
«Да таким, как вы, только дай власть — ни перед чем не остановитесь, никого не пощадите — ни женщин, ни стариков! Дадут приказ расстреливать — не моргнув глазом выполните!» — При этом она глянула в мою сторону — подтвердите, мол, что это так. К старикам она, очевидно, отнесла мою персону — других претендентов на это звание поблизости не было.
Но тут показалась моя спасительница в лице суровой тети из отдела кадров. «Так, давайте посмотрим, что вы тут мне принесли… Это есть, хорошо… Так, и это в наличии… Здесь свою подпись пропустили — поставьте. Справка о медосмотре есть, о психиатрическом обследовании — вижу… Копия трудовой — здесь, паспорта и СНИЛС — тоже. Хорошо. Ну а где у вас копия ИНН, нет также двух фото «три на четыре». Тут и я не выдержал: «Вы же мне об этом не говорили?!» — «Вот перечень документов — смотрите», — и кадровичка показала мне небольшой листочек, на котором мелким шрифтом был пропечатан длиннющий список требуемых бумаг, там значились и фотографии, и идентификационный номер.
«Давайте сделаем так — я их принесу в следующий раз», — тут же предложил я. Сотрудница управления по персоналу почему-то не возражала и сразу согласилась: «Ладно, принесете, когда будет готов приказ…» О своём заявлении я также заикнулся, клятвенно заверив, что завтра прямо с утра его принесут из департамента и передадут лично ей в руки.
Утомленная духотой и разморенная жарой, массивная по габаритам, кадровичка только махнула рукой и отчалила, медленно удаляясь темным коридором пустующего университета.
Когда вышел на улицу, то даже дохнувший в лицо зной я счел легким и ласковым прикосновением — «Ура! Наконец-то свобода! Я сделал это», — как патетически выкрикивают в финале герои американских блокбастеров.
И то сказать, ведь завершилась моя почти месячная эпопея по устройству на работу всего-то в качестве «внешнего совместителя» на четверть ставки доцента. А если бы мне пришлось оформляться на «постоянку» — даже страшно представить, какие бы ещё мытарства выпали на мою долю… В бланке заявления присутствовали и такие пункты, как «о допуске к государственной тайне и конфиденциальной информации», об отсутствии судимости и родственниках за границей — всего того, что досталось нам в наследство от анкет приснопамятного советского прошлого, от родимых пятен которого, наверное, мы ещё долго не избавимся…
Может быть, в своем рассказе я что-то слегка и преувеличил или утрировал, но если и так — то немного — самую малость.