Рассказ
Опубликовано в журнале Урал, номер 10, 2021
Владислав Пасечник — прозаик и литературовед, печатался в журналах «Вопросы литературы», «Новая Юность», «Урал». Лауреат премии «Дебют» в номинации «Крупная проза» (2011). Живет в Барнауле.
Алексей Саныч тих, прост и скуден, как и подобает язвеннику его лет. У него грустные серые глаза, в которых навеки застыла немая детская обида. При разговоре, впрочем, он всегда застенчиво отводит взгляд, да и заговаривает не со всяким, не «вдруг», а только по большой сердечной нужде.
Каждое воскресенье приходит он в Иоанно-Предтеченский храм и бродит по приходу, незаметный, словно полуденная тень. Всю жизнь проработал он честно дворником и благодаря стажу сделался законным владельцем служебной однокомнатной квартиры. Он не пьёт и не курит, этот диковатый человек, не смотрит телевизор и не читает книг. За полвека жизни ни разу не был он ни в кино, ни в театре, потому как считает все эти занятия недостойными и несерьёзными.
Воспитан Алексей Саныч в детдоме, и оттого приучен к состраданию и жалости незнакомцев. Сострадание и жалость, кажется, и составляют все его натуральные потребности. Если бы Алексей Саныч умел выражаться, как он говорил, «заумно», он бы сказал, что мир, лишивший его родительского тепла, ему в чем-то обязан. А потому и приходит каждую субботу и каждое воскресенье в храм. Цель у него, правда, вполне конкретная — Алексей Саныч ищет жену.
Он не знает ни одной молитвы, ни одного таинства, не постится, не исповедуется и не причащается. Иногда только может поставить свечку — если есть свободных пять рублей, — да пробормочет невнятно перед неизвестной иконой свою просьбу. На этом отношения Саныча с Богом и Церковью заканчиваются. Единственный, с кем он говорит свободно, — великовозрастный студент Антон, подрабатывающий при храме в выходные дни. Антон тучен и весел — полная противоположность Алексею Санычу. Обычно он подменяет в дневное время сторожа — по случаю вхождения оного в запой, или помогает в церковной лавке. Иногда они просто сидят с Алексеем Санычем на скамейке возле вахты и судачат о том о сем.
— Тяжко тебе, наверное, по дому хлопотать одному, — сочувственно говорит Антон, пряча улыбку.
Алексей Саныч в ответ нервно хихикает:
— Я и не хлопочу. Ничего по дому не делаю, так, пылью порастаю.
— Так ты не стираешь? — удивляется Антон. — Не пылесосишь? Полы не моешь?
— Нет, конечно. Это — женский удел. А ты?
— Ну… — Антон отводит взгляд. — Стирает машинка…
— А в машинку одежду ты сам забрасываешь?
— Нет. Моя девушка.
— Воот… — глаза Алексея Саныча подергиваются дымкой. — Вот и я об этом говорю.
Алексей Саныч разведен. Жена его оставила, утомившись пустотой и скукой его жизни. Прихватила она с собой дочь и кое-какие пожитки, о чем Алексей Саныч нисколько не сожалел. С дочерью он виделся раза три или четыре, а потом и вовсе забыл о ней, выплачивая, впрочем, исправно скудные алименты. Через несколько лет та пришла как-то к нему в рабочее время, когда он подметал, по обыкновению, улицу. На руках у нее был полуторагодовалый сын, розовощекий и лупоглазый.
— Ну здравствуй, папа, — сказала дочь тихо. — Вот внучок твой.
— Я работаю, — тихо ответил Алексей Саныч, сметая прах земной. — Подождите.
Дочь отошла чуть поодаль и тихонько заплакала. Ребенок тянулся к ее глазам, трогая пальчиками слезы. Алексей Саныч мел, он не отрывал глаз от привычного труда своего. Постояв так немного, дочь ушла и больше уже не возвращалась.
— Я знаю, что им нужно было… — уверял потом Саныч Антона. — На квартиру мою позарились. Я читал о таком… Сведут меня они с матерью в могилу и на моих костях будут радоваться.
Антон только фыркнул в ответ. Нужна, мол, кому твоя квартира.
Иногда, имея в сердце к тому душевный подвиг, помогал Алексей Саныч в храме по части хозяйства — переносил со склада в иконную лавку разную церковную снедь, собирал черешню в приходском саду, а по случаю зимнего сезона разгребал снег. Трудился он всегда «во славу Божию», иными словами, бесплатно. Поварихи, правда, иногда звали его в трапезную — откушать супчика да погрызть засушенных просфор с чаем. Прежде он этим не брезговал и чинно сиживал, бывало подолгу, за столом с поварихами, рассуждая с ними о насущных делах. Одна из них, одинокая баба средних лет, имея, видно, к Алексею Санычу сердечное тепло, напросилась к нему в гости и, увидев весь творившийся в его квартире непорядок, пришла в оторопь. Прошлась по полу метлой, перестирала все гнусное его исподнее и обещалась наведаться снова, в следующую седмицу. Алексей Саныч проводил ее подозрительным взглядом и с той поры в трапезной не показывался и ни с какой из поварих больше не заговаривал.
— Ты бы хоть ее в кино сводил или в кафе… — укорял его Антон по-дружески.
— В кино? Это деньги на нее тратить? Ей уж под пятьдесят! Старовата для меня.
— А тебе какую нужно? — дивился Антон.
— До сорока хотя бы, не старше.
— Ну, у тебя и запросы, однако!
Саныч молчит, прокручивая в голове своей невеселые думы.
Стоит заметить, что больше всего из порученных дел нравилось Алексею Санычу мести приходские дорожки, убирая всяческий сор с дешевой, неровной брусчатки. Ведущую к храму аллею и тропинки вычищал он с особым рвением. Это послушание он исполнял с особым прилежанием, так аккуратно, что и прихожане, и причетники, и даже священнослужители останавливались порой и любовались его работой.
— У кого крест, а у кого метла… — произнес как-то иеродьякон, засмотревшись на то, как трудится дворник.
Иеродьякон был плюгавый, белобрысый монах невысокого роста и, несмотря на свои молодые годы, никакого интереса к женщинам не имел.
— Кому и метла — крест… — отозвался Алексей Саныч без умысла.
— А хотите, анекдот расскажу? — спросил иеродьякон, присаживаясь на скамью.
Дворник неодобрительно зыркнул на него, но смолчал и мести перестал.
— Помирает мужик и попадает, значит, на небо, — иеродьякон, кажется, и не заметил его неодобрения. — Видит — очередь к жемчужным вратам, а перед ними апостол Петр. Подходят к нему такие вот мужики, а он их об одном только спрашивает: «Был ли женат?» Кто отвечает — да, мол, был, того сразу в рай, кто говорит — нет, мол, не был, владыко, того сразу в пекло, на муки вечные и скрежет зубовный.
Алексей Саныч против воли навострил уши. Иеродьякон продолжал:
— Ну, так что, приободрился наш мужичок, подходит к апостолу Петру, а тот его: «Ну, что, был женат?» Тот: «Еще бы, владыко, аж два раза!» Апостол мрачнеет челом и говорит: «Ну, все — тебе в ад». Мужик: «Как же, за что?» А святой Петр ему: «В рай берут мучеников, а не идиотов!»
Закончив свой рассказ, иеродьякон звонко и заливисто рассмеялся. Алексей Саныч, напротив, побледнел.
— Кто же рассказал вам эдакую пакость? — спросил он.
— Кто-кто… Владыка наш! — мотнул головой монах.
От этих слов все тело Саныча пробила дрожь, пальцы его разжались, и метла упала на клумбу пионов, изрядно помяв цветы.
— Аккуратнее работай, подвижник, — улыбнулся иеродьякон и поднялся со скамьи. По причине жаркой погоды скамья, сложенная из березового бруса, замироточила, и со спины подрясник священнослужителя был покрыт ровными полосами елея, но он, кажется, не заметил этого. Саныч покачал головой, поднял метлу с помятого куста и вернулся к работе. «Я, выходит, грех задумал, — сказал он про себя. — Архиерей такими шутками шутить не станет!».
Таким образом и жил Алексей Саныч долгое время. Но вот случилось чрезвычайное: наступил престольный праздник. Весь приход оживился, царит страшная суета — все ждут епископа. Алексей Саныч тоже встревожен — не спал с ночи, готовился к встрече с архиереем. Тяготит его старая забота — жёлчь выедает опустошенное недугом нутро. «Ничего, благословит меня владыка — и все как-нибудь устроится», — говорит он себе снова и снова, прохаживаясь по неумытой квартире.
Литургия, особенно долгая и торжественная, а за ней молебен вконец истощили нервы Саныча. Он уже не дрожит, но горит каждой клеточкой своего существа, жёлчь подтачивает его изнутри, отдаваясь острой болью то в левой, то в правой стороне.
Вот на паперть выходит архиерей в сопровождении свиты иподьяконов. Он уже разоблачился, надел простой клобук. Панагия на его груди переливается, словно слюда. Алексей Саныч бросается ему наперерез, протягивает руки.
— Благослови, владыко! — бледнея, давит он сквозь зубы.
— И на какое дело тебя благословить? — окидывая его с ног до головы пристальным взглядом, спрашивает архиерей, смешливый, не старый ещё человек с длинной густой бородой.
— Жену себе ищу, да вот не посылает Господь никого… — стонет Алексей Саныч.
— А лет тебе сколько?
— Пятьдесят три…
— Ну и куда тебе жениться? — удивляется архиерей. — Тебя жена твоя, пожалуй, отравит!
Алексей Саныч пятится от владыки спиной, выкатывает глаза, губы его дрожат — не то от обиды, не то от страха. Слова епископа гудят в его ушах пифийским предсказанием.
Архиерей между тем и думать забыл про нелепого человека. Его в трапезной ждёт накрытый стол и куда как более приятная компания.
Саныч, потрясённый, бежит в сторожку, чтобы передать Антону слова епископа. Но сторожка пуста и заперта на ключ. Тогда садится он на скамейку, свешивает руки долу, опускает голову. «Отравит! — бормочет он себе под нос. — А ведь владыка просто так не скажет. Отравит! Господи! За что мне такие испытания?!»
Прошло некоторое время, и Антон приходит с послушания. Выслушав Саныча, он только пожимает плечами:
— Наш владыка остер на язык. Чего только от него не услышишь! Я уже за ним и записывать подумываю… Издам потом сборник премудростей, назову, пожалуй, «Ахинея от архиерея». Как тебе название?
— Как так можно! — возмущается Алексей Саныч. — Про предстоятеля нашего — и так! Его устами Господь глаголет!
— Епископ он, а не пророк, — хмыкает только Антон.
Алексей Саныч отстраняется от него, машет руками. Потом, словно бы ужаленный какой-то страшной мыслью, вскакивает со скамьи и быстрым шагом идет к приходским воротам.
Вот он вышел на проспект, затем свернул на улицу, где живет, на скамейке сидит пизантского вида человек. Он трет свою жесткую рыжую щетину замозоленной лапищей и поглядывает по сторонам.
— Эй, мужик! — говорит он Алексею Санычу, утвердив на нем взгляд своих слюдовых глаз.
— Да я так-то и не мужик, — отзывается тот.
— А что — пидор? — ухмыляется рыжий, проверяя свою щетку.
— Нет, конечно, — Алексей Саныч невольно дергает плечами. — А что не так?
— Да все вроде так, — хищно обнажилось два ряда желтых зубов. — Курить есть?
Алексей Саныч замирает.
— Я не курю и вам не советую, — говорит он.
Глаза рыжего округляются, в глазах его видно дьявольское удовлетворение:
— А ты кто, сука, такой, чтобы мне советовать?!
Поняв, что угодил в переплет, Алексей Саныч бежит, как не бежал никогда. Рыжий не отстает. Они пробежали три квартала, прежде чем Алексей Саныч уперся в бетонный забор. Рыжий ударил его два раза в живот и один раз — по ребрам. Алексей Саныч упал на спину и растерял себя.
— То-то же, — ухмыльнулся рыжий и пошел своей дорогой.
Очнувшись, Алексей Саныч восстановил себя на ногах и побрел домой. Дома — очевидная разруха.
Алексей Саныч идет в ванную комнату и чистит зубы. Вдруг живот его сводит судорога, и он снова падает — на сей раз от удара трескается кафель. Потом поднимается, выпрямляется перед раковиной и выблевывает в нее несколько кровяных сгустков.
«Такого раньше не было», — отметил он про себя и, выйдя из ванной, тут же рухнул на рассохшуюся софу, та скрипит жалко — порвалась какая-то важная пружина, но Алексею Санычу уже не до того.
Он видит небо в розовых, голубых и лазурных тонах. Есть там и такие цвета, что он не видел никогда в жизни. Алексей Саныч видит архиерея в сияющей мантии и жемчужном омофоре. Архиерей добрый, ласковый, понимающий — не то что прежде. В правой руке его, там, где полагается быть грозному посоху с головами змиев, метла — совсем новенькая, густая.
— Ты много трудился, — говорит сияющий епископ. — И, право, не следует оставлять тебя в бессмысленном состоянии. В рай ведет много дорог. И все их нужно иногда расчищать.
Алексей Саныч, улыбнувшись, крестится и, взяв у архиерея метлу, принимается за работу.