Опубликовано в журнале Урал, номер 9, 2020
Алексей Вигоров — в 2005 году окончил магистратуру УрГУ им. А.М. Горького (ныне УрФУ им. Б.Н. Ельцина). Кандидат химических наук, старший научный сотрудник Института органического синтеза им. И.Я. Постовского УрО РАН.
Девяностые годы ХХ века явились переломными годами российской истории. Старая советская система ушла, и пришла новая система — постсоветская. Дискуссия относительно места и роли 90-х годов в жизни России не утихает. Кто-то называет 90-е годы святыми, кто-то — проклятыми. По моему мнению, личная оценка тем или иным человеком 90-х годов зависит, похоже, от возраста — в каком возрасте он застал эти самые 90-е годы.
Я ощутил наступление 90-х в августе 1991 года, когда услышал о путче. Ощутил, что времена меняются. Мне тогда было 9 лет, и я перешёл из 2-го класса в 3-й. Закончились 90-е для меня, наверное, во второй половине или в конце 1999 года, когда начал учиться на первом курсе университета. Путин уже был премьер-министром, началась Вторая чеченская война, а Ельцин сказал: «Я устал, я ухожу». Мне тогда было 17 лет. То есть мои 90-е — это почти весь период обучения в школе. Соответственно, моими проблемами были тогда не политические и не экономические, ибо политикой я тогда практически не интересовался, а еду покупали родители. Основными моими проблемами в 90-е годы были: учёба, отдых, хобби, развлечения, взаимоотношения с ребятами, личностные и межличностные проблемы, а в старших классах — выбор профессии. Ну, как у всех ребят, наверное.
Но моим 90-м годам предшествовали мои 80-е — я родился в мае 1982-го. Поэтому вначале о 80-х — чем они мне запомнились.
- Мои восьмидесятые
1.1. Где мы жили
Мы жили на окраине Свердловска, на ул. Ленинградской, в двухэтажном доме 1960 года постройки. Квартиру бабушке с дедушкой дали в 1972 году. Моя мать рассказывала, что отопление там вначале было котлом, который топили углём, а в 1975 году был капитальный ремонт, провели центральное паровое отопление, поэтому никакого котла я уже не застал. Но дровяные сараи во дворах были. Каждой квартире полагалась в таком дровянике каморка, и там хранили всякий хлам.
В 1976 году отец с матерью купили кооперативную квартиру в брежневской новостройке на ул. Онуфриева в Юго-Западном микрорайоне — панельный 9-этажный дом, где все балконы на одну сторону. За эту квартиру они долго выплачивали, но это была не современная ипотека, а как-то по-другому.
1.2. Мои родные
В детский сад я не ходил, мать предпочла, чтобы я сидел с бабушкой и дедушкой (её родителями). Дед Некрасов Степан Андреевич (1914–1989). Фронтовик с ранениями, двумя медалями «За отвагу». Дед работал в Свердловске на заводе и к моему рождению был уже на пенсии. Страдал радикулитом — последствия таскания миномёта на фронте. Бабушка Мария Алексеевна Некрасова (1923–1999). Труженик тыла. К моему рождению работала санитаркой в 1-й областной больнице, окончательно вышла на пенсию в 1983 году и стала со мной водиться. Мать Любовь Степановна Некрасова, 1947 г.р., на момент моего рождения была кандидатом наук (1977), старшим научным сотрудником ИЭРиЖ УНЦ АН СССР (ныне УрО РАН). Отец Юрий Леонидович Вигоров, 1942 г.р., тоже кандидат наук (1972), тоже с.н.с. того же института, только в другой лаборатории. Мать изучала кровососущих комаров, отец изучал грызунов, крыс в частности. Летом они выезжали на полевые работы, особенно далеко уезжал отец, в 70–80-е годы объездивший почти весь Советский Союз, от Калининграда до Курил.
Жил я, как правило, на Ленинградской, у бабушки с дедушкой, но иногда бывал на Онуфриева, в родительской квартире, окончательно я переехал жить в родительскую квартиру в 1990 году, когда уже 1-й класс окончил, так как к школе было ближе. Дед (отец матери) тогда уже умер, и мы частенько ходили в гости к бабушке, минут 40 спокойного шага было между квартирами.
Деда со стороны отца — Леонида Ивановича Вигорова — я не застал, он умер в 1976 году . Бабушка со стороны отца, Анастасия Яковлевна Трибунская (1914–1995), жила в общаге на углу 8 Марта — Большакова со своим сыном Борисом, мы ходили изредка к ней в гости. Но я общался с ней мало.
1.3. Детские впечатления второй половины восьмидесятых годов
Детские впечатления 80-х годов — проезд 3, 5 и 6 копеек на трамвае, троллейбусе и автобусе соответственно. Люди сами покупали билетики и пробивали их компостером. Контролёры были редки. Жёлтые «Икарусы» (много гармошкой). Фронтовики на 9-е Мая на Широкореченском кладбище, улица с приятелями и гуляние на улице до темноты. Помню прогулки с родителями в Юго-Западном лесопарке и поездки на электричке в пригороды Свердловска. Родители иногда ставили палатку, разводили костёр. Автомобиля у нас не было. Сада-огорода тоже вначале не было.
Запомнились поездки в санатории и на курорты. Получить путёвку на летние месяцы было трудно, поэтому мы ездили в санатории зимой. В 1987 году в Цхалтубо и в 1989 году в Евпаторию. А летом ездили с родителями на юг дикарями. В 1985 году в Оренбургскую область, в 1987 году — в Голубицкую, на Азовское море. Снимали комнату и жили недели 3–4. Отдельные обрывки впечатлений сохранились в памяти до сих пор.
Деньги у родителей в 80-е годы были, в Академии наук платили тогда неплохо, сначала 150–180 р/месяц, затем 300 р/месяц. Но мы не шиковали, у нас это было как-то не принято, ну и товары были в дефиците. Телевизор тогда у нас был чёрно-белый, холодильник «Бирюса». Был проигрыватель грампластинок, которые сейчас называют винилом. На моей памяти (конец 1980-х) родители купили магнитофон «Россия М-311С». Знакомые давали нам послушать кассеты. Слушал я тогда Визбора, Бернеса, Высоцкого (с грампластинок), немного Талькова (с кассет). Было много грампластинок со всякими детскими сказками, детскими песнями, а также два фильмоскопа с диафильмами. Отец любил слушать классическую музыку (с пластинок), но я её так и не полюбил.
Мультфильмы по телевизору показывали мало, да и программ (каналов) было всего две или три. Мы отмечали в программе телепередач в газете интересные передачи, чтобы не забыть посмотреть. Торопились с улицы, чтобы успеть на «Спокойной ночи, малыши!» или на другие мультики. На улице ссорились с ребятами из соседних домов, но драк не было, не помню я уличных драк от слова «вообще». Мы — мелкотня 6–7 лет — задирались на ребят постарше, 8–9 лет, иногда они нас обижали, например, отбирали наши игрушки.
По улице перед окнами время от времени текли канализационные воды — из-за засоров переполнялись колодцы, и вода начинала подниматься в унитазе. Дед пробил дырку в стенке колодца рядом с домом, и канализационные воды текли по улице, для них было сделано подобие русла. Приезжала аварийная машина, прочищала засор, и все становилось хорошо. Потом всё повторялось.
Помню взрыв на станции Свердловск-Сортировочный осенью 1988 года. Я спал на Ленинградской на диване под окном. Что-то бахнуло, я, кажется, слетел с дивана. Стёкла уцелели. Было темно, и в окне на тёмном небе было видно красное зарево. Когда рассвело, то из окна был виден столб дыма. Как только утром стал ходить общественный транспорт, моя бабушка Маня поехала к своей сестре бабушке Ире на Сортировку (Сортировка — название микрорайона вдоль железной дороги от станций Свердловск-Сортировочный до площадки ВИЗ). Баба Ира жила недалеко от места взрыва, в трёхэтажной «сталинке». Дом устоял, только одну из стен её квартиры оторвало. Бабу Иру и других лишившихся жилья разместили сначала в гостинице, затем быстро-быстро выстроили несколько панельных шестнадцатиэтажек на Новой Сортировке и расселили пострадавших от взрыва туда. А ту «сталинку», где бабушка Ира жила до взрыва, не стали сносить и отремонтировали. Мы с родителями тогда ездили на Сортировку пофотографировать разрушения, но нам не разрешили. Кажется, какой-то милиционер заставил отца засветить плёнку или просто запретил фотографировать. Напечатанных фотографий с повреждёнными взрывом домами я у отца никогда не видел. У отца был фотоаппарат «Зенит», отец сам проявлял плёнку и печатал фотографии, так многие в СССР делали. Цветные фото в 80-е годы делали только в фотоателье, куда меня водили фотографироваться раз в год. А фотографические киоски, где можно было купить цветную фотоплёнку, проявить её и напечатать цветные фото, я помню только года этак с 1995-го. Именно с 1995 года в наших фотоальбомах появились цветные фото.
В первый класс я пошёл осенью 1989 года. По прописке на Онуфриева я должен был пойти в какую-то из школ Юго-Западного района, но родителям удалось записать меня в школу № 39 с углублённым изучением французского языка, между Автовокзалом и Южной. С Ленинградской туда нужно было ехать довольно долго на трамвае, поэтому я после 1-го класса переехал жить в отцовскую двухкомнатную квартиру на Онуфриева, оттуда до школы надо было ехать 15 минут на троллейбусе. Во 2-м классе — осень 1990-го — меня приняли в октябрята.
Жилой микрорайон Юго-Западный застраивался в 1970-е годы, до этого, по словам отца, там были болота и коллективные сады. Микрорайон застроен брежневскими панельными 9-этажками с вкраплениями панельных 12- и 16-этажек. «Каменные джунгли». Во двор на Онуфриева гулять я не ходил, и приятелей в тамошнем дворе у меня не было. Все мои дворовые знакомства остались во дворах на Ленинградской, где дровяники, гаражи, частный сектор, колонки для воды.
Во второй половине 80-х годов гражданам СССР разрешили покупать дома в сельской местности без прописки, и родители летом 1989 года (перед моим 1-м классом) купили у знакомых старенький дом в деревне Талица, за 120 км от города на запад по Московскому тракту. Мы туда ездили или на автобусе Свердловск — Красноуфимск, или на поезде — вначале на электричке до Дружинино, затем на рабочем поезде Дружинино — Красноуфимск. Дорога занимала несколько часов. Лето и деревня мне очень-очень нравились.
Дефицит продуктов питания второй половины 80-х годов я помню плохо, я его как-то не отразил. Помню талоны, колбаса у нас на столе была довольно редко, как-то мы без колбасы обходились. Но мне было на это по фиг! Я вообще об этом не думал, так как что-то поесть было всегда. Супы, каши. Мясо иногда бывало, возможно, с рынка. Где родители и бабушка с дедушкой его доставали — я не знаю, но хорошо помню, что иногда крутили из мяса фарш и делали пельмени.
Мой отец тогда был человеком с активной гражданской позицией, например, весной 1989-го, когда были выборы в Совет народных депутатов СССР, туда баллотировались Л.С. Кудрин и академик Г.А. Месяц, то отец расклеивал агитацию за Кудрина, мы с отцом тогда на Химмаш ездили распространять эти листовки.
- Мои девяностые
2.1. Впечатления о путче 1991 г. Перемены 1991–1992 гг.
Кролики. Летние месяцы в деревне
Путч августа 1991 года. Мне 9 лет. Каникулы после 2-го класса. Нахожусь на Ленинградской, какие-то свои детские планы — надо сбегать туда, сюда. И вот, значит, путч. Чего-то по радио объявляют. Это уже позднее утро было. Мы с матерью в тот же день стартанули на электричке в деревню. На случай, как я сейчас понимаю, боёв или беспорядков в городе. Но тогда родители мне ничего такого не говорили. Через пару дней отец приехал, привёз ворох газет с новостями. Помню, что путчистов посадили, министр внутренних дел СССР Б.К. Пуго застрелился. Путчисты воспринимались однозначно негативно. И вот в общем-то все впечатления. На митинги, которые были у нас в Свердловске, мы не ходили.
Перемены стали чувствоваться в конце 1991 года. Был упразднён Советский Союз и объявлено о создании СНГ. Отец привёз из деревни печку-буржуйку и положил её на балконе на Онуфриева. Бабушкину квартиру на Ленинградской обокрали — выставили окошко и залезли, решёток тогда ни у кого не было.
В конце 1991 года мы купили две пары кроликов. Стали держать их в городской квартире на Онуфриева. Кролики жили в деревянных ящиках. Вонь, сор и тараканы. Отец соорудил в коридоре стойку, на которой стояли эти самые ящики с кроликами, пол в ящиках был решётчатый (из толстых прутьев), и кроличья моча стекала по жёлобу в ведро. Мы ходили в лесопарк, приносили кроликам сухую траву, ветки, варили им кашу из перловой крупы и картошку. Я всё это не воспринимал как трудности, а наоборот, как увлекательное приключение — мне нравилось возиться с кроликами, тем более что родители-биологи с детства мне привили интерес ко всякой живности, например, водили меня в виварий у них на работе. Весной 1992 года мы вывезли кроликов в деревню и осенью забили на мясо.
Тогда же, в 1992 году, стал ощущаться рост цен. Появились новые деньги (старые деньги с Лениным были в ходу до второй половины 1993 года). Помню лето то ли 1992-го, то ли 1993 года — прихожу в деревне в магазин за хлебом, а хлеб — чик — раза в полтора дороже! Я офигел и то ли вообще не стал покупать, то ли купил только одну булку. Вообще поход за хлебом в магазин в деревне, где у нас была дача, — это целый ритуал. Хлеб привозили из соседнего села с пекарни после обеда. В первой половине дня хлеба не было. В обеденный перерыв (он был в магазине с 13 до 15) у магазина собирался народ — местных побольше, дачников поменьше. Иногда хлеб задерживался, и мы ждали до 16:00–16:30, но, как правило, к концу обеденного перерыва хлеб уже был. Мне, пацану, тусоваться в очереди было нетрудно — всё равно делать нечего. Местные деревенские брали хлеба помногу, так как не только сами ели, но и скотину им кормили. Дачникам продавали не более двух булок в одни руки, а если хлеба привозили мало, то по одной булке, а изредка вообще отказывали, но, в принципе, мы из-за этого не расстраивались. Но в целом хлеба хватало. А когда отец или мать приезжали в деревню из города, то везли в рюкзаке по 3–4 булки хлеба. Вообще, едучи в деревню, родители всегда нагружались, как ишаки. Я жил с бабушкой летом в деревне с 1989-го по 1995 год, в 1996 году бабушка была уже слабая и в деревню летом не ездила, в конце 1996 года бабушка слегла, больше уже не ходила, постепенно угасала и умерла в возрасте 75 лет в феврале 1999 года, когда я 11-й класс заканчивал. Старшая сестра бабушки — баба Зоя (Зоя Алексеевна Мурзина), — жившая в Каменске-Уральском, умерла в 2017 году в возрасте 96 лет, а младшая сестра — баба Ира (Ираида Алексеевна Мальцева) — 1926 г.р., жива до сих пор. Они все — труженицы тыла. У бабы Зои муж погиб на фронте под Харьковом, второй раз она замуж не выходила.
Но возвращаюсь к летним деревенским воспоминаниям. Деревня оставила неизгладимый след в моей памяти. Можно сказать, что лучшие моменты моего детства связаны именно с деревней.
Я рано пристрастился к рыбалке. В деревенском пруду рыба не клевала. Там жили караси и запущенные туда карпы, которые выросли до размеров поросят, но не размножались, так как копаный пруд весной не разливался. Ниже плотины в ручье клевал гольян, какая-то рыба из вьюновых с усиками, а также король тех ручьёв — хариус. Я тогда интересовался рыбами и даже хотел стать ихтиологом, но родители меня отговорили, так как ихтиологи с их работы (ИЭРиЖ) ездили на полевые работы на север, возились там в холодной воде и потом болели всякими артритами, остеохондрозами.
Поскольку во дворе в «каменных джунглях» на Онуфриева у меня не было приятелей, то я ждал летних каникул как манны небесной, чтобы в деревне бегать с приятелями — с другими дачниками и с местными. Межличностных конфликтов в детстве в деревне особо не было. Конфликты с ребятами в деревне начались в юношеском возрасте, когда мне лет 16 уже было (1998). Некоторые местные ребята относились к дачникам довольно заносчиво, тем более что многие местные были между собой в родстве. В клубе (Дом культуры деревни Талица), где мы тусовались, в начале 90-х была кинобудка, но к концу 90-х от неё ничего не осталось. Был бильярдный стол с выщербленными шарами, которые при попадании в лузу падали с грохотом на пол, сеток не было. Кий натирали мелом об потолок. С ребятами 14–17 лет тусовался вернувшийся из армии парень лет двадцати. Он разводил нас — дачников — чтобы мы покупали водку. Мы доставали где-то деньги, покупали пару бутылок, это всё выпивалось на 10–15 человек. Один раз мой друг, тоже дачник, Лёха Пухлый выпоил страждущим водку, не дождавшись прихода дембеля, за что получил от дембеля по морде. Водка тогда стоила 24 рубля 50 копеек (это было первое лето после деноминации, лето 1998 года). Водку продавали в любое время суток, но ночью приходилось ехать в соседнюю деревню. Для местных ребят с мотоциклами это была не проблема.
Работать в огороде меня в моём детстве особо не заставляли. Я помогал родителям и бабушке. Но именно помогал, а не вкалывал как проклятый. У нас были большие плантации садовой земляники («виктории»), варили десятки литров земляничного варенья. Выращивали почти весь спектр овощей. Хорошо росли смородина, облепиха.
В деревне я научился обычным деревенским делам — рубить дрова, растапливать печь, ходить с вёдрами за водой на колодец, копать грядки, полоть, поливать и т.д.
В деревне было тогда два коровьих стада — совхозное и местных жителей. Постоянного пастуха не было, пасли коров сами местные жители по очереди. Подростки помогали взрослым пасти коров. А совхозные коровы жили в коровнике, мы как-то с отцом ходили туда, году в 1996-м, наверное. Там были доильные аппараты, трубки и т.д. Всё это пришло в запустение позже, сейчас вместо совхозного коровника одни руины.
Совхозные поля в 90-е годы пахали, сеяли какие-то зерновые. Но кажется, что это делали как бы по инерции. А сейчас поля вокруг деревни Талица заросли молодым лесом.
Первые годы после покупки дома в деревне (1989—1991) воры к нам туда не лазили. Но после 1991 года воры начали лазить регулярно каждый год. Просто сбивали навесной замок или выдёргивали петли ломом, заходили в дом и обшаривали. Мы всё прятали. По приезде в деревню нужно было всё найти и достать, на это уходило часа два, наверное. Перед отъездом из деревни всё спрятать обратно. Это вошло в привычку, особенно у моих родителей.
Как я уже писал, поскольку в деревенском пруду в Талице рыба не клевала, а в речке Талице ловилась мелочь и очень редко — хариус, то мы с отцом ходили рыбачить на реку Бисерть, которая протекала в 5 километрах. Самостоятельно (без взрослых) я сходил на Бисерть в 12 лет, а в 13–16 лет бегал туда постоянно. Иногда уходил на рыбалку рано утром, приходил на реку мокрый по пояс от росы, брал с собой только кусок чёрного хлеба — азарт был сильнейший!
2.2. Моя первая школа № 39 (французская) и детские впечатления
О школе. Во французской школе № 39 с первого класса я сдружился с двумя Дмитриями. Мы друзья до сих пор, уже 30 лет. Кроме них мои старые школьные друзья Павел и Максим. Мы сейчас все кандидаты наук: химических, исторических, технических, медицинских и юридических. В классе была парочка физически развитых держимрод, которые строили и шпыняли всех остальных. Какие-то ребята стали их «подсиралами» — предпочитали с ними дружить, будучи у них немножко на побегушках. Какие-то ребята периодически получали от держиморд на орехи. В начальной школе была группа продлённого дня. Те, кто ходил на продлёнку, по окончании уроков обедали, гуляли в школьном дворе, затем на продлёнке делали домашку, чем-то ещё занимались в классе, скучно не было. Иногда носились по коридорам, играли в «сифу» («чуханку»). Сокращали слова: «продлёнка», «домашка», «тубзик», «Автик» (Автовокзал), «Южка» (остановка «Южная»), давали друг другу клички, как правило, производные от фамилии.
Начальная школа у меня была первые три класса. За пятёрки рисовали красной ручкой звёздочку на обложке тетради. Классная руководительница Валентина Петровна — педагог старой закалки. Строгая. Букварь был с портретом Ленина. В школьной программе начальной школы — рассказы про Ленина, революцию, Гражданскую войну — как большевики помогли угнетённым крестьянам и рабочим свергнуть царско-помещичий строй.
Характерной особенностью 1–7 классов был антагонизм между мальчиками и девочками. Нередки были обзывания, дразнилки и даже драки. Например, выходишь из школы, а несколько девчонок закидывают тебя снегом. Или несколько мальчиков — объединяемся и закидываем девчонок снегом. Игра игрой, но довольно жёстко. Сейчас спрашиваю у своего шестиклассника, он говорит, что какого-то антагонизма мальчиков и девочек у них нет. Зато у них бывают драки между классами — на школьном дворе после уроков, например, начинают играть в царя горы, и пошло-поехало — уже не игра, а ледовое побоище… А в мои годы (в мои 7–12 лет) дружба между мальчиками и девочками считалась позором, о чём-то подобном писали Пантелеев и Белых в «Республике ШКИД».
Из впечатлений той поры (1991–1993 годы) помню диснеевские мультфильмы: «Утиные истории», «Чип и Дейл спешат на помощь» и т.д. по телевизору. Их показывали вечером по воскресеньям. После скудного мультипликационного пайка, на котором нас держали все 80-е годы, это было потрясающе! (То есть советских мультиков было создано немало, только по телевизору их показывали редко.) Моя бабушка Маня в начале 90-х годов любила смотреть сериалы: «Богатые тоже плачут», «Просто Мария», «Рабыня Изаура». Для старшего поколения это тоже было ново и привлекательно, ну, как для детей диснеевские мультики.
В период перехода к рыночной экономике стали появляться киоски. Киоск мы называли словом «комок» (сокращение от «коммерческий киоск») или «ларёк». Стало много товаров, много импорта и много рекламы. Инфляция была вполне ощутимой (цены росли), у родителей были перебои с деньгами, отец пробовал подрабатывать по ночам сторожем в какой-то школе.
В 1993 году мои родители получили гранты Фонда Сороса в поддержку российских учёных, мы ездили за этими деньгами в Москву в августе 1993 года. Из этой поездки запомнились кучи мусора на улицах (посетив в Москву в 1998—1999 годах, я таких куч мусора не видел), в Москве я впервые увидел скотч, а также запомнился разговор отца с каким-то знакомым, который рассказывал кое-что про бакоружие (например, про склады бакоружия в Усолье-Сибирском). Это уже гораздо позже, в 2003 году, в России была издана книга перебежчика Канатжана Алибекова «Осторожно! Биологическое оружие!», а тогда про бакоружие говорили вполголоса, тема была табуированной. Интерес отца к бакоружию был обусловлен тем, что, во-первых, он сам биолог, во-вторых, выбросом спор сибирской язвы из 19-го военного городка в Свердловске в 1979 году. 19-й военный городок был не так далеко от нашего дома на Онуфриева. Гуляя в Юго-Западном лесопарке, мы иногда подходили к задней стене этого военного городка, и рассказы отца создавали вокруг него зловещую тайну.
На деньги, полученные родителями от Фонда Сороса, мы купили в начале 1994 года 386-й компьютер (Intel 80386). Моя мать в 1994–1996 годах напечатала на том компьютере свою докторскую диссертацию, которую защитила в 1997 году, отец делал всякие свои расчёты. А я играл запоем. Заодно научился печатать в программе «Лексикон» и немножко работать в системе «Norton Commander». В общем, влияние этого персонального компьютера на жизнь моей семьи было весьма заметным. Покупать принтер (матричный, игольчатый, с лентой) родителям пришлось самим, за свои деньги. Отец ещё шутил по этому поводу про дворец без одной колонны.
Помню, выдали нам как-то иностранную гуманитарную помощь — банку сухого молока KLIM.
Но какого-то лютейшего голода в 90-е годы я не помню от слова «вообще». Наверное, потому, что я у родителей единственный ребёнок, и они могли меня прокармливать. Но бережливость в отношении еды мне родители прививали. Еду мы никогда не выбрасывали, только если она испортилась.
Микроволновой печи у нас тогда не было (однако помню рекламу микроволновки «Плутон» GoldStar), и мы всю еду готовили на газе или в духовке. Ну, и подогревали потом тоже на газе. Я привык к газовой плите с детства.
Я не любил мыть посуду и старался есть прямо со сковороды, за что меня отец ругал. Негатив по отношению к мытью посуды у меня прошёл только где-то годам к 23–26. Кстати говоря, пока не было водяных счётчиков (а они появились только в конце нулевых — начале десятых годов), воду вообще не экономили. Ещё в начале 2000-х годов я, используя воду на всю катушку, смеялся над иностранцами, что они у себя в развитых капиталистических странах экономят воду, типа она дорого стоит. Казалось, что у нас такое невозможно! И только в последние годы я стал неприятно поражаться тем суммам, которые управляющая компания печатает в платёжках за квартиру. Но в описываемые мною 90-е годы плата за коммунальные услуги была небольшая.
Расстрел Дома советов Российской Федерации (Белого дома) в октябре 1993 года я наблюдал по телевизору, ещё по чёрно-белому. Немного офигел — вот только в августе 1993-го ездили в Москву, а сейчас — чик — и стреляют. Потом у нас телевизор перестал работать, и мы купили новый (уже цветной, импортный) только в конце 1997 года. Поэтому Первую чеченскую войну я по телевизору не видел.
2.3. Снова школа. Переход в гимназию № 9
До 7-го класса включительно (до весны 1995 года) я интенсивно учил французский язык. Учили мы его с первого класса. Осенью 1994 года, когда я начал учиться в 7-м классе, мне тогда 12 лет было, родители меня записали на подготовительные курсы в гимназию № 9, в физико-математический класс. Это была на тот момент одна из самых крутых школ Екатеринбурга. Подготовительные курсы были по субботам, с обеда до вечера. Я сам приезжал с Юго-Западного района в центр Екатеринбурга, сидел на занятиях по физике и математике. И если физику я чуть-чуть понимал, то в математике вообще ничего не понимал, ибо в моей 39-й французской школе наша математичка Клавдия Афанасьевна нас математикой вообще не грузила, и я, занятый по большей части изучением русского и французского языков, математике не придавал значения. И когда весной 1995 года по результатам подготовительных курсов были экзамены, то меня в физико-математический класс, само собой, не взяли. Мне было в общем-то по фиг, но родители упёрлись, чтобы я обязательно перешёл в гимназию № 9. Родители туда ходили и договаривались насчёт медико-биологического класса, с ним тоже чего-то не задалось, но отец пересёкся с учителем химии, химик сжалился и взял меня в свой физико-химический класс. Учителем химии и классным руководителем был Сергей Анатольевич Москвин.
Переход в гимназию № 9 я воспринял с энтузиазмом. Ибо в школе № 39 конфликты с ребятами из класса и из других классов уже изрядно напрягали. А в «девятке» была жёсткая дисциплина, школьная администрация пресекала конфликты самым решительным образом и, как правило, в зародыше.
2.4. Поездка в 1995 году на Кузнецкий Алатау
Летом 1995 года, когда я закончил 7-й класс французской школы и поступал в гимназию № 9, мы с отцом поехали в экспедицию на Кузнецкий Алатау. Там проектировали национальный парк «Бельсу». Комитет по экологии города Междуреченска подрядил учёных из Уральской лесотехнической академии (далее Лесотех) изучать там флору и фауну для обоснования важности придания данной территории охранного статуса. Моего отца, которому тогда было 52 года, тоже позвали поучаствовать. Без денег. Организаторы оплачивали проезд и обеспечивали продуктами. Нам ещё в Екатеринбурге выдали кучу провизии — консервы, крупы и т.д. Несмотря на то, что мой отец — опытный полевой зоолог, мы взяли с собой кучу какого-то барахла, часть из которого оказалась ненужной. У отца было два рюкзака — первый с обычным туристским барахлом, а второй с ловушками для отлова грызунов, клетками и т.д. На поезде мы доехали до Новокузнецка, оттуда на электричке до Междуреченска, а затем вертолёт унёс нас в тайгу. Нас с отцом высадили у туристического приюта Тайжесу. Местный предприниматель с французской фамилией Шевалье организовал вдоль популярного туристического маршрута цепь из трёх приютов, между приютами — один дневной переход. А по слухам, с комитетом по экологии (который нас всех подрядил на эту экспедицию) у Шевалье были непростые отношения, я бы даже сказал — натянутые. Но тем не менее, возможно из гостеприимства, нам разрешили жить в туристическом домике, чем мы и воспользовались. Ходили ловить грызунов вокруг в радиусе нескольких километров. Там были туристские тропы, мы вдоль них и ходили, чтобы не ломиться по дикой тайге. Через реку Бельсу была организована канатная переправа — трос с двумя блоками.
Через несколько дней, подъев часть провизии и прихватив с собой живых красно-серых полёвок (отец хотел привезти их в Екатеринбург для опытов), мы двинулись по тропе к другому приюту. Одним из факторов, почему ушли с приюта Тайжесу, был прилёт так называемых «маклёров» — каких-то бизнесменов, которые прилетели к Шевалье чисто-культурно отдохнуть. Чтобы не смущать деятелей бизнеса видом клеток, грызунов и нашего походного барахла, мы ушли с приюта и встали лагерем метров за 200–300, недалеко от тропы. Пока на следующий день мы собирались, чтобы двигаться ко второму приюту, к нам подходил один из бизнесменов, он гулял со своим бульдогом (которого нещадно кусали комары). Отец ему показал наши ловушки, клетки, бизнесмену было интересно. Мой отец вообще умеет интересно рассказать о своей работе.
Дотащились мы с трудом до приюта «Поднебесный», который был ниже по течению реки Бельсу. Там тогда начальствовал Александр Печеницин. Нормальный такой дядька. Не такой напонтованный, как Шевалье. Я это сейчас понимаю, а тогда я ещё людей плохо понимал, ибо дом–школа–дом–школа… Из взрослых я общался только с родителями и с бабушкой, ну и с учителями в школе, и всё.
От приюта «Поднебесный» мы поднимались к цирку горы Большой Зуб, там находится красивое горное озеро Выпускников. Вот сейчас смотрел фото этого озера в Интернете. Ничего там за 20 с лишним лет не изменилось. Ну, что такое 20 лет по геологическим масштабам (если не ведётся хозяйственная деятельность, конечно).
Обловив окрестности приюта и озеро Выпускников, мы спустились до последнего, третьего приюта, который был уже не на реке Бельсу, а на реке Амзас. Горы там были заметно ниже, голых вершин у них не было, а курумы были заросшие мхом и лесом. Ещё через какое-то время мы спустились с туристами до станции Лужба, уехали на электричке в Междуреченск, оттуда в Новокузнецк и вернулись в Екатеринбург. Это всё происходило в июле 1995 года.
2.5. Отношение к Первой чеченской войне 1994–1996 гг.
Новости об идущей в это время Первой чеченской войне до нас немного доходили, хотя телевизор мы не смотрели и радио слушали очень мало. Но названия населённых пунктов, где шли особенно жаркие бои, мы слышали. Люди, которых мы видели в поездке на Кузнецкий Алатау, в своей массе про войну не говорили. Мне показалось, что им на войну по фиг, ибо она далеко. Все были озабочены какими-то своими проблемами. Местные шахтёры Кузбасса — задержками зарплат, рыночные торговцы — товаром и прибылью. Отец заметил, что когда бомбят чеченцев, то всем по фиг, а как только не стали платить зарплату — так шахтёры сразу поехали стучать касками в Москву, к Белому дому. А от какого-то мужика я слышал мнение про эту войну, что «так им, черномазым, и надо!». Напомню, что война началась в конце 1994 года, это когда я учился в 7-м классе. И для меня, честно говоря, было весьма дико — я тогда был прекраснодушным 12-летним мальчиком и считал, что все войны в прошлом, а последняя война была Великая Отечественная, а после этого наступил вечный мир. Ну, и действительно, крупных военных конфликтов у СССР с 1945 года не было, а война в Афганистане (1979—1989) нас обошла стороной, у нас не было родственников военных. И пока афганская война шла, я был совсем маленьким, и мне было по фиг. А тут, значит, началась война в самой России (!). Но опять-таки где-то далеко.
В сентябре 1996 года, когда я начал учиться в 9-м классе, заключили Хасавюртовские соглашения (31 августа 1996 года), о которых нынешние «диванные патриоты» говорят, что они были позорными. Но лично я — 14-летний пацан — тогда радовался, что война наконец-то закончилась! Ибо работала установка, что война — это плохо. Наоборот, я тогда был даже как-то немного за сепаратистов-дудаевцев, так как, во-первых, было жаль жителей Чечни (и чеченцев, и русских), что их так мощно разбомбили, во-вторых, что они такие все борцы за свободу и независимость. А борьба за свободу и независимость — это-де хорошо. Нас ведь с малых лет учили, что большевики помогли рабочим и крестьянам сбросить гнёт царизма, и это хорошо. Ну, и тут по аналогии. Тем более перед глазами стоял пример распада СССР, причём распада довольно мирного (крупных военных конфликтов между бывшими союзными республиками тогда не было, были только военные конфликты внутри республик — Грузия, Таджикистан, — но это их внутреннее дело). Недавно в связи со смертью основателя НТВ Малашенко я узнал, что светлый образ борцов за свободу и независимость Чечни формировался тогда намеренно .
Кстати говоря, тогда, в 1994–1996 годы, никто не называл чеченских сепаратистов террористами. Даже несмотря на Будённовск. Называть их террористами стали с осени 1999 года, когда произошли взрывы жилых домов в Москве и Волгодонске. А тогда, в 1995 году, в российском обществе не было (по моим детским ощущениям) консолидированной позиции, что чеченцы-сепаратисты суть террористы и что Ичкерию надо давить. Некоторые политические противники президента Ельцина, например коммунисты-зюгановцы, использовали Первую чеченскую как повод попинать своего главного тогдашнего политического оппонента. Я видел их агитационные материалы лета 1996 года. Например, Ельцин, убегающий в шортах с теннисными ракетками. С одной стороны от него «Финансовый крах», с другой стороны — «Чеченская бойня», а Ельцин произносит: «А я уехал в отпуск!»
Правозащитники (типа деятелей «Мемориала») вообще отличались ярко выраженной антивоенной риторикой в стиле — «отпустить чеченцев с миром». Мой отец в те годы общался с деятелями «Мемориала» и даже принимал участие (по крайней мере, один раз) в антивоенном митинге. Да, были такие митинги, правда, малочисленные.
К слову сказать, дефолт 1998 года у меня ассоциируется именно с Первой чеченской, типа в 1994–1996 гг. все деньги провоевали, поэтому и пришлось в 1998 году дефолт объявлять — типа отложенные во времени последствия войны. Это, повторяю, мое личное впечатление, я не экономист, чтобы все причины дефолта анализировать.
2.6. Учёба в старших классах, первые влюблённости, олимпиады школьников по химии, увлечение химией, хобби
Возвращаюсь в осень 1995 года. Учёба в 8-м классе гимназии № 9 давалась нелегко. С химией всё было хорошо, а вот по математике получал двойки и тройки, что, конечно, загоняло меня в стрессовое состояние. Мать нашла мне репетитора по математике, и я к ней ездил и более-менее научился решать задачи. Я проучился в гимназии № 9 четыре года — 9–11 классы. У меня по ходу учёбы были приятели, но сейчас я ни с кем из них не общаюсь. Все мои друзья — это ещё из моей первой, 39-й французской школы, я про них уже писал.
В 9-м классе (осень 1996 года) начались олимпиады школьников по химии. Районная, городская, в феврале 1997 года — областная (на химфаке УрГУ). Про своё участие в олимпиадах школьников по химии я писал в заметках в «Живом журнале» «Спасибо товарищу Росселю за счастливое детство» и «Спасибо товарищу Соросу за счастливое детство». В качестве призов я получил фотоаппарат-«мыльницу», радиоприёмник, магнитолу с CD и т.д. А за победы в соросовских олимпиадах давали доллары. Помимо материальной стороны не могу не отметить сторону духовную. Важным для меня — тогдашнего школьника — было ощущение того, что благодаря знаниям и сообразительности можно получить (выиграть, завоевать) деньги. Талант бизнесмена, который может взять и приумножить капитал, во мне отсутствовал. Участие в соросовских олимпиадах школьников расширяло кругозор, способствовало выбору профессии (хотя, конечно же, учёба сначала в химико-физическом классе, а затем на химическом факультете вуза сыграла бóльшую роль, олимпиады по химии — как соросовские, так и обычные школьные — были дополнительным фактором профессионального становления). Присылали мне и так называемый «Соросовский образовательный журнал» с интересными статьями по физике, химии, биологии (были там статьи по математике, но их я не понимал).
В 1997–1999 годах (9–11 классы) я каждый год куда-то ездил на олимпиады школьников по химии. Районные, городские и областные олимпиады проходили у нас в Екатеринбурге, а далее были так называемые зональный этап и всероссийский этап (Йошкар-Ола, Ижевск, Казань, Белгород). Из международных соревнований я принял участие только лишь в Менделеевской олимпиаде школьников по химии (Чолпон-Ата, Киргизия, май 1998).
За победу в областной олимпиаде школьников по химии в 9-м классе мне дали радиоприёмник, и я пристрастился к музыке, которую крутили по «Русскому радио». Открыл для себя мир тогдашней российской попсы и рока. Буланова, Апина, Свиридова, Долина, «Иванушки International», «Руки вверх», Максим Леонидов, «Агата Кристи», «ДДТ», «Кино» и т.д. Какие-то альбомы мне одноклассники записали на магнитофонные кассеты, кое-что я сам на кассетах покупал. Зафанател по «Агате Кристи». Рок-музыку уважаю до сих пор. Мой отец так и не смог привить мне любовь к музыке Моцарта, Баха, Корелли, Шуберта, Шумана и т.д.
Тогда же, в феврале 1997-го, как раз в День Святого Валентина, я влюбился в одноклассницу. О моих чувствах она не знала. Тогда — в 90-х годах — я не помню никаких нападок на этот праздник со стороны российской общественности. По моим детским ощущениям Новый год воспринимался как официальный праздник. Собирались всей семьёй за праздничным столом, ставили ёлку, дарили подарки. Но какого-то ощущения волшебства от Нового года — вот честно не помню! А вот с Днём Святого Валентина в моей молодости было связано ожидание чуда, ну, навроде романтического свидания.
Был в нашем классе мальчик Юра, он ко мне в гости ходил играть в компьютерные игры. Он увлекался химией в плане постановки опытов — дома и на чердаке. Опыты были связаны с выращиванием кристаллов, электролизом и пиротехникой. Юра мнил себя Великим Химиком и даже хотел написать энциклопедию по пиротехнике. Я, на него глядючи, тоже заинтересовался всем этим. В первую очередь пиротехникой. Например, покупал в магазине для садоводов аммиачную селитру, упаривал её на балконе на спиртовке с едким кали (которое отец приносил с работы), получал таким образом калийную селитру и на её основе пытался делать чёрный дымный порох. Только древесный уголь заменял каменным (тогда не было такого, чтобы древесный уголь для шашлыков продавался в каждом супермаркете). Этот «порох» горел, но медленно. А всяческие петарды в те годы (1994–1998) продавались в киосках совершенно свободно и без оглядки на возраст.
Начиная с 9 лет, когда я переехал жить на Онуфриева, я пристрастился к чтению (неудивительно — во дворе не гулял, компьютера поначалу не было, телевизор умер). Книг у родителей было навалом. Я читал запоем лет, наверное, до пятнадцати. Само собой, что то, что заставляли читать в рамках школьной программы, я читал неохотно, а всё остальное — легко! Нравились произведения Крапивина (потому что про детей и подростков), затем увлёкся творчеством Стругацких. Вообще много читал. А если не читал, то рассматривал картинки в иллюстрированных книгах. Этот багаж со мной по сей день.
Об отношении к деньгам. Деньги я любил. Любил их копить. Но не умел их приумножать. Один мой знакомый по университету сказал уже в нулевых годах: «Если бы у меня был миллион долларов, то я бы его превратил в 10 миллионов долларов». Это точно не про меня. В детстве я копил мелочь — «серебро» и «медь». Потом, класса примерно с пятого, родители давали мне деньги за пятёрки, я их складывал в тайник (выдолбленная изнутри книга «Марксизм и теория личности» Люсьена Сэва), когда накапливалось побольше, то менял мелкие купюры на более крупную. Тогда — в 90-х годах — было такое, что несовершеннолетний мог иметь сберегательную книжку в Сбербанке на своё имя и самостоятельно ей пользоваться! Без всякого паспорта! Сейчас такое даже представить невозможно. В общем, чуть ли не с 10 лет я копил какие-то небольшие деньги на сберкнижке. Ну и дома в кубышке что-то лежало. Иногда я тратил часть денег на покупку аквариумных рыбок, рыболовных принадлежностей, каких-то сладостей типа шоколадок «Сникерс» или драже «Тик-так», но это было редко. «Сникерсы» были, конечно, вкусные, но дороговатые. Я ел их редко. А всякого фастфуда тогда не было — только пирожки на вокзале или булочки в булочной.
О гóпниках. Уже будучи взрослым, я не раз слышал рассказы о суровой уральской гопотé, об уральских гопниках, которые в 90-е годы не давали никому проходу, особенно молодёжи. Поскольку я в 90-е годы, живя в «каменных джунглях» на Онуфриева, во дворах там не гулял, то и с гопниками сталкивался мало. Но несколько раз они всё-таки приставали и вымогали деньги.
В юношеские годы весьма досаждали прыщи на физиономии. Не знаю, как современные подростки борются с прыщами, но я тогда ходил на так называемые чистки лица в косметические салоны. Лично по моим ощущениям, в конце 20 века у нас в Екб борьба с прыщами находилась на уровне каких-то 50–60-х годов (причём я сужу в том числе и по самому крутому тогда месту — косметологическому кабинету в Центре косметологии и пластической хирургии на ул. Московской). Всякие разрекламированные тогда средства типа «Клерасил» и «Окси-10» помогали очень чуть-чуть. Я комплексовал из-за прыщей и с девушками стеснялся общаться. Уже потом, в первой половине 2000-х годов, пришлось избавляться от юношеских комплексов и учиться общаться. Для этого я, в частности, ходил в центр личностного развития молодёжи «Перспектива», а также читал книги по практической психологии.
2.7. Окончание школы. Отношение ко Второй чеченской войне.
Выбор профессии, начало учёбы в университете,
начало научной работы
Окончание гимназии № 9 воспринимал с облегчением — ну, наконец-то закончилась эта каторга! Получил золотую медаль. К окончанию школы я уже решил, что дальше учиться не поеду ни в Москву, ни тем более за рубеж. За границей я на тот момент был только в Киргизии в 1998 году, а отец выезжал за границу только два раза — в 1993 году на конференцию в Польшу и в 1994 году на конференцию в Англию. Так что заграница была для нас — вчерашних советских людей — далёкой, непонятной и недостижимой. (Отец, вернувшись из поездки в Англию в 1994 году, говорил: «За пять дней ни одного злого человека там не видел, а прилетел в Москву — все хмурые, в глаза рубли вставлены, «Ельцин-Пельцин…»).
У меня, по сути, был выбор между химико-технологическим факультетом УГТУ-УПИ и химическим факультетом УрГУ. Я был немного знаком и с химфаком УрГУ, так как на его базе проводились местные олимпиады по химии и я ходил к паре тамошних преподавателей в рамках подготовки к зональным и всероссийским олимпиадам. Также я был знаком с химтехом УГТУ-УПИ, я там проходил практику между 10-м и 11-м классами. От поступления в УГТУ-УПИ меня отвратило то, что там черчение всяких химических аппаратов и реакторов, а я черчение не любил. Поэтому я сдал документы на химфак УрГУ, куда меня летом 1999 года приняли без вступительных экзаменов.
Летом 1999 года мы с отцом ездили на северо-восток Оренбургской области, в район Ириклинского водохранилища. Ловили там хомячков Эверсмана. Привезли их в Екатеринбург. Когда мы уже собрались уезжать и с собранными рюкзаками ждали автобус, то там в селе Верхняя Кардаиловка на площади вещал репродуктор, и я узнал о вторжении чеченских боевиков в Дагестан и о боях там. Собственно, с этого и началась Вторая чеченская война, когда сначала выбили боевиков из Дагестана, а потом вернули Чечню в лоно РФ. Поначалу, памятуя о «доблестных борцах за свободу» Ичкерии 1994—1996 гг., я слегка симпатизировал боевикам. Но то, что они первые начали (вторжение в Дагестан), плюс мощная официальная пропаганда, направленная на демонизацию противника, сделали своё дело. И боевики из борцов за свободу стали бандитами и террористами, с которыми не разговаривают и которых «мочить в сортире». Знаменитое ельцинское «Я устал. Я ухожу» было произнесено, когда учился на первом курсе, и на меня не произвело большого впечатления. Ну, ушёл и ушёл. Видимо, сказалась чехарда премьеров, которая была до этого в 1998–1999-х: Черномырдин — Кириенко — Примаков — Степашин — Путин. Приход Путина к власти я воспринял с небольшим энтузиазмом. С энтузиазмом, так как Ельцин действительно болел и было видно, что ему тяжело управлять страной. А с небольшим, так как тогда я политикой практически не интересовался. Но новый правитель — это всегда надежда на то, что жить станет лучше.
На первом курсе химфака УрГУ я занимался учёбой очень плотно, особенно математикой (ибо она казалась самой непонятной), а также ходил к репетитору по английскому языку. Дело в том, что, обучаясь с 8-го по 11-й классы в гимназии № 9, я за четыре года основательно забыл французский язык — француженка в 9-й гимназии тогда была откровенно слабая. И решил на первом курсе вуза начать изучать английский, а так как я его до этого не учил, то пришлось навёрстывать. Ну, ничего, справился.
После первого курса — летом 2000 года — я стал работать лаборантом в лаборатории химии аминокислот Института органического синтеза УрО РАН (ИОС) под руководством проф. В.П. Краснова, меня в эту лабораторию акад. О.Н. Чупахин направил. Лабораторию впоследствии переименовали в лабораторию асимметрического синтеза, я там и по сей день работаю.
Вместо заключения
По моим нынешним ощущениям, прожить «лихие 90-е» без потерь мне помог мой возраст, а именно детская пластичная психика. Я воспринимал трудности не как трудности, а как данность и/или как приключения. Ну, всяких кроликов в городской квартире, шесть соток картофеля, поездки в деревню на электричке с пересадкой. На первый план выходили не проблемы экономического или политического свойства, а проблемы общения со сверстниками. Это, наверное, у всех ребят так. Моему профессиональному становлению в качестве учёного-химика поспособствовала атмосфера в семье — мои родители демонстрировали приверженность идеалам науки, талантливый учитель химии в гимназии № 9, увлечение пиротехникой, переросшее в более глубокое изучение химии и участие в олимпиадах школьников по химии.