Стихи
Опубликовано в журнале Урал, номер 9, 2020
Александра Хольнова (1994) — родилась в Москве. Окончила филологический факультет МГУ, работает преподавателем итальянского языка. Живет в Москве. Публиковалась в «Новой Юности».
***
За всё бессилие, за дрожь руки,
за раковину боли, соль строки,
за трещину стекла, за горькую осину,
за семечко и мякоть апельсина —
я говорю на странном языке,
глаголы — птичьи, тембр — человечий.
но капля крови в тёплом молоке
не по зубам и этому наречью.
***
Кропотливый, рабочий, пчелиный,
что за шум, для кого голоса?
Голос хриплый, надсадный, ангинный,
звон в ушах: пролетела оса.
На больничной прогнувшейся койке
спать нельзя, говоришь ерунду.
Болтовня медоносных умолкла
в диком разуме — диком саду.
Мерный гул пролетел в коридоре —
это ветер и крылья стрекоз.
В лазарете покой,
запах спирта и хвори,
слышен гул разорвавшихся звёзд.
***
Не вернёт мне усталость ни слова,
гнева ясного, гнева простого.
электричество треснуло — раз!
И летит ко мне на границе
призрак маленькой-маленькой птицы,
этот образ поэта потряс.
Поворкуй, пошепчи мне о странах,
о твоих, о моих тараканах,
неизбежной печали не прячь.
Не разбейся в крутом повороте,
в лихолетье, в завышенной ноте,
пролетая над крышами дач.
Расскажи с прямотой очевидца
обо всём, золотая синица,
обворуй под окном бузину.
Восседает поэт на балконе,
говорит на небесном жаргоне
и бормочет стихи на Луну.
***
отцу
чудеса в решете: золотая листва,
нас коснулось с тобой только эхо родства,
твоей жизни во мне — на последний глоток,
всё что общего есть — неутешный итог.
ни обиды, ни зла, или как говорят?
я уже завершаю прощанья обряд.
золотые лежат на земле кружева,
нас коснулся с тобой только призрак родства.
***
что ты идёшь, повторяешь за мной,
нервным ребёнком с опухшей десной?
что ты возьмёшь у моей ерунды?
в небо уходят малютки дрозды.
скоро ли, быстро ли чёрненький дрозд
в клюве притащит веточку звёзд?
падает в руку порох звезды,
день вымывается ливнем густым.
звёздная пыль разукрасила парк,
звёзды в руке (неужели?) легки,
ливень прошёл, поднимается пар
в облако нежной, в облако белой,
в облако глупой святой чепухи.
***
почитатель смертельной науки,
попрощаться и выйти во двор.
за забором кончаются звуки,
два-три метра — и пройден забор.
попрощаться и выйти не просто,
погулять да в табачный киоск,
нет, уйти, нет, уйти! только сосны
обернутся, и ветер в висок
что-то ласково дунет, прощаясь.
ухожу, ухожу, ухожу!..
свет моей безмятежной печали
в эти буквы, как память, вложу.
***
пальцы ходят по мебели старой,
всё забава, печаль и забава,
мир заполнил пространство души,
мир кровавый прекрасный кровавый,
занавеска тихонько дрожит,
кто там прячется? выцветшей ткани
колыхаются складки, она
затрепещет и вдруг перестанет.
я стоял и дрожал у окна.
в зеркалах оживают предметы,
ходят кресла, посуда, шкафы.
мотылёк исчезает бесследно,
вылетая из этой строфы.
всё ушло вместе с утренним светом:
зеркала мотылёк зеркала.
погрузились в недвижность предметы,
только ножки дрожат у стола.
***
Полине и Саше
в нашем доме погасли огни —
эта песенка мной перепета,
мы одни, моя радость, одни,
приближается новое лето.
на балконе, как раньше, курю,
что мне лето, хочу листопада.
ты молчишь, я тебе говорю
про себя, про любовь и расплату
за счастливое детство, пока
под окном ребятня из детсада
верещит. замирает строка,
и окурок летит с балюстрады.
в нашем доме погасли огни —
эта песенка мной перепета,
моя радость, мой голос любви,
угости дурака сигаретой.
и послушай мотив дурака,
потерпи, посиди до рассвета,
ты запомнишь наверняка
пару строчек простого куплета.
выйду утром опять на балкон
и подслушаю лепет ребячий.
не взрослей, моя радость, потом
мы над песенкой нашей заплачем.
***
Говорите, и здесь гений места
нам оставил мелькающий след?
В нём скрываются иней и бездна,
детский лепет, полуночный бред.
Нам остались лоскут одеяла,
недопитое в бочке вино.
След плутает, вплетаясь в окно,
то, в которое ты вылетала,
научившись вставать на крыло,
беспокойная сущность души,
ума-разума, сердца, накопленной пыли,
сколько лет, сколько зим! как трещит
вековое полено в камине.
Пленник этой дурацкой глуши,
где, как вор, прохожу мимоходом,
я при входе увидел души
слабый призрак,
а может быть, Бога.
Старый ствол, как слезой, окроплён
пузырьками пунцовых гранатов.
За оградой шумит старый клён.
Гений места, оно тебе надо?
Пейзаж
Крик вороны, вóрон крика,
крик души, душа души,
непрочитанная книга
и деревьев миражи.
Глина рук и руки в глине —
для меня чужой словарь,
простота руки и линий,
вот очаг и вот алтарь.
Кто есть дома? Без ответа.
Тихо в дверь: тук-тук, тук-тук.
Плач и песня, песня плача,
жалобный и нежный звук.
Август. Маме
Сгущалось, темнело, плотнело,
гроза своим грузным телом
придавливала к земле.
Мы птиц нашей кровью поили,
вдруг что-то почудилось мне:
я звонкое имя Марии
услышал в приветливой тьме.
***
В небе лопнула пружина,
всюду запах алычи.
В жёлтой косточке инжира
кровь отчаянно стучит.
Вот дорожки сухожилий —
треснул первый тонкий лёд.
В тёплой косточке инжира
кровь отчаянно поёт.
в Иванов день
обратиться к лесам и к ворчанью жука
или стать лепестком полевого вьюнка,
незаметен, как я, этот белый вьюнок,
одинока река, целый мир одинок.
я увидел тебя через дымку костра —
померещилось мне, но укус комара
с глаз дремоту содрал, я смотрю на рассвет —
на огромный коралл, утонувший в листве.
брошу старый дневник на лесную траву,
пусть горит; я привык, хорошо одному
наблюдать за рекой, за травой, за жуком,
на моей голове луч ложится венком,
моё тело обвил серебристый вьюнок,
так уходит июнь, и горит уголёк.