Павел Селуков. Добыть Тарковского
Опубликовано в журнале Урал, номер 9, 2020
Павел Селуков. Добыть Тарковского. Неинтеллигентные рассказы. — М.: АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2020.
Когда Александра Блока убедили познакомиться с книгой только появившегося в Петрограде сибиряка Вс. Иванова, он открыл её на рассказе «Глиняная шуба», который начинался так: «Пальма в Сибири не водится».
— Я это знаю, — сказал Блок и закрыл книгу.
Некоторый успех рассказов пермского прозаика Павла Селукова был, по-моему, вызван комплексом иных литературных москвичей, который находчивый автор расчетливо использовал в названии книги, — стыдом за свою интеллигентность и столичность. Им почему-то кажется, что только где-то не в Москве и есть настоящая крутая жизнь. Как попугай Кеша: «Эх вы! Жизни не нюхали?!» Потому же, как давным-давно заметил чуткий Евгений Евтушенко, «интеллигенция поёт блатные песни». Ну и любить она должна всё неинтеллигентное.
Противно это продолжение ленинского завета ненависти к самим себе, вдвойне противна и его расчетливая эксплуатация в литературе.
Мне же с первых строк всё показалось давно знакомым.
«Вадик не любил папу. Нет, папа был хорошим, но автомобилистом. Все на стройке в сифу играют, а Вадик ключи подает в гараже. Будешь тут счастлив. С таким папой, как у Вадика, держи карман шире. Пельмени заставляет с бульоном есть. А там лук вареный. Противный-препротивный. От него плакать хочется. Вадик вообще любил ничего не делать. Он, когда вырастет, прочитает у Воннегута фразу: «Мы родились, чтобы везде ходить и ничего не делать». Вадик этой фразой все недоразумения своей жизни прикроет, как запчасти ветошью. Для этого ведь писатели и нужны, чтобы помогать нам оправдываться. То есть объяснять самих себя самим себе. Но пока Вадик Воннегута не читал и ленился безо всякой философии. А когда ленишься без философии, взрослые сразу начинают тобой помыкать».
Стиль с детства до боли известный. Возьму на себя смелость сказать, что в первом абзаце первого рассказа сборника нет ни одной нефальшивой фразы. Попробуйте прочитать вслух — передёрнет!
Вадику девять лет, а его мысли то ли детсадовца, то ли чересчур начитанного юноши. Автор ту же цитату из Воннегута уже воспроизвел в аннотации, о которой речь ниже. Как же она неуместна в рассказе ребенка! А жеманное «противный-препротивный» просто невозможно в устах нормального мальчика.
Да и нормален ли он, который изъясняется то письменной канцелярщиной — «микрорайон на окраине Перми возле химического завода», то вычитанными у Горького с Марк Твеном мечтами: «Вместе решили уходить. Город где-то был. Пермь где-то. Туда бы, а там видно будет. Или на природу. Шалаш Вадик с папой уже строил. Рыбу удил. В грибах знал некоторый толк».
Вадик любит смотреть фильм «Батальоны просят огня» и по известной одному автору причине ждет на кладбище появления мертвецов:
«— Хотел посмотреть, как мертвецы за конфетами вылезают.
— Какие мертвецы? За какими конфетами?
— Которые на могилах лежат. Их мертвецам оставляют, чтобы они по ночам вылезали и ели».
Если бы не Михаил Бару, удивленный московским успехом пермяка, не стал бы я читать эту книгу, хватило бы и аннотации.
«Павел Селуков родился в 1986 году на окраине Перми. Сбежал из садика, сменил две школы и пять классов, окончил училище. В тридцать лет начал писать рассказы. Печатался в журналах «Знамя», «Октябрь», «Алтай», «Вещь», «Шо». В марте 2019 года вышел первый сборник рассказов «Халулаец». Женат. Детей не имеет. Увлекается кино и пельменями.
«Добыть Тарковского» — это неинтеллигентные рассказы о пермской жизни девяностых и нулевых. Герои книги — маргиналы и трудные подростки, они же романтики и философы. И среди них на равных Достоевский, Воннегут, Хемингуэй, Довлатов, Бродский…
Содержит нецензурную брань».
Ключевое здесь — ранний якобы протест, правда, требующий объяснения: садики бросают родители, а не дети. Что же, автор рос без семьи подобно герою Гектора Мало?
«Увлекается кино и пельменями» — такой юмор присущ книге.
А что это за равенство между героями книги и великими писателями? Родство?
Конечно, критиковать за аннотацию автора книги вроде бы некорректно: кто его знает, может, её написала сама Е. Шубина. Но я не поленился и, обнаружив в Сети «официальную страницу» молодого писателя, нашёл подтверждение его пера.
Вот что написал в ФБ писатель Михаил Бару: «Читаю я «Добыть Тарковского» Павла Селукова. Не нравится. Не то чтобы мне это все было незнакомо — все эти дети промышленных окраин, подростки-бандиты, севшие по хулиганке, откинувшиеся, алкаши… я рос в семье милиционера и ничего нового для себя не открыл. Все правда. Автор знает, о чем пишет и умеет писать, но мне не нравится. Черт его знает почему. Наверное, потому, что на эту тему написано уже очень много. Есть вещи и поинтереснее. Например, «Ангелова кукла» Эдуарда Кочергина. Холодное все. Разогретое в микроволновке, но все равно холодное. Вот поэтому. Короче говоря, из него, наверное, вырастет большой писатель. Или его таким сделают».
А вот мой ему ответ: «Заглянул в Селукова и ставлю Вам в упрёк, что помянули Кочергина рядом с этим. Кочергин был и останется единственным в своем роде пронзительным открытием, а здесь парень поймал интонацию, если угодно, прозаический размер, которого давно не хватает нашей прозе, но на котором неплохо писали давно, скажем, лауреат Сталинской премии Валентина Осеева, да и не только она, а многие авторы журнала «Пионер» времён моего детства. Интонация как бы естественности, но безликая, псевдодоверительная. А все реалии нового времени у него даже не второстепенны, они просто излишни, так как читатель не хуже Селукова их знает. Впрочем, многое откровенно сочинено. А подлинной прозы нет, хоть Осеева у него и приправлена Лимоновым. Жаль, если его, как Вы полагаете, раскрутят».
Закономерен вопрос: книгу-то я прочитал или только заглянул? Когда решил отозваться, прочитал. Тем более что это несложно, поскольку ничего сколько-нибудь весомого там нет, мысли тривиальны, читается легко. Так читались и та же Осеева, и Яков Тайц, и Алексей Мусатов, и Иосиф Дик, но, перечисляя советских детских писателей, я вспомнил ещё одно имя и то, каким событием стали его рассказы. Я имею ввиду Николая Носова ещё до «Незнайки». Потому что стиль не среднедетский, а собственный. До него были в детской литературе воспитатели, фантасты, смехачи, и все писали одинаково, а Носов по-своему. Звук его рассказиков манил…
О том, как движение прозаического текста изначально определяет интонация, я впервые услышал от известного некогда прозаика Виктора Лихоносова: «Знаешь, пока не услышу, не могу писать. Верчу, верчу слова, тишина, но если зазвучит, то сама мелодия больше ведёт сюжет, чем замысел». Знаю и другие писательские высказывания на тот счёт, что интонация, становящаяся стилем, в конечном счёте и создаёт писательскую индивидуальность. Именно здесь для меня точка отсчета настоящей прозы.
В книге два раздела. В первом, «Потому что мы подростки», сплошная стилевая пионерия. Невозможно, используя забытую мелодию середины прошлого века, отобразить современность. И везде нарочитая развязность манеры как демонстрация авторской свободы. «Сентябрь. Березы поникли. Я б тоже поник, но я не береза. Подростком быть хреново. Желания взрослые, а возможности детские. Ну, почти детские. Это когда презервативы уже можешь купить, а сексом заниматься все равно негде. Мы с Таней давно хотим им позаниматься. Все вокруг занимаются, и мы говорим, что занимаемся, а сами не занимаемся, потому что там кровь какая-то. Я не хочу, чтобы из Тани кровь текла. И Таня не хочет».
Рассказ «Потому что мы подростки» как бы подготовка к «взрослому» разделу «Между ужасом и кошмаром на острове Бенедикта», который заголовком призван читателя напугать. Но пугать надо уметь, а разнообразием похабели читателя не напугаешь. Точнее назвать её «Грязный трах», где авторская неопытность сказалась в количественном переборе. «Про это» тоже надо уметь писать.
А больше ничего в книге и нет.