Рассказ
Опубликовано в журнале Урал, номер 8, 2020
Дмитрий Богдан (1981) — родился в Козельске Калужской обл. Окончил Институт журналистики и литературного творчества. Работает редактором на телевидении в Москве, живет в г. Жуковском.
В казарме пахло гуталином, восковой мастикой и пирожками с повидлом. На окнах висели бумажные цветные гирлянды. Солдаты расставляли табуреты перед свисающим с потолка телевизором «Горизонт». Звук телевизора давно не работал.
Ероха вбежал в казарму и, на ходу расстёгивая бушлат, повернул к туалету. Дежурный по роте сержант Тимур Тарикулиев заградил вход шваброй.
— Куда сквозишь, запах!? Только пол протёрли!
Хотя в роте и не было дедовщины, и двухметровый Ероха служил уже полгода, но он так и не научился ни спорить, ни постоять за себя, да и боялся он всех кавказцев роты, а кавказцев-сержантов тем более.
— Обделаюсь. В клубе сортир на ремонте, — тихо сказал Ероха.
— На снег иди, я при чём? — поклёвывая семечки, равнодушно ответил Тарикулиев.
Держась за живот, Ероха скрючил прыщавое лицо.
— Ладно. Сапоги только снимай, — снисходительно разрешил дежурный и убрал швабру.
О паркет звякнула бляха. Рядом с ремнём упали бушлат и мокрая от снега шапка. Неумело матерясь, Ероха стянул сапоги, зимние портянки и прошлёпал за двери сортира.
Разбежавшись, Тарикулиев сильно пробил блестящим сапогом по шапке. Та взлетела и юркнула под чью-то кровать. Широко ставя ноги, маленький и крепкий Тарикулиев подошёл к телевизору.
— Хэппи нью еееа! — протянул он, глядя в экран, на немое лицо президента.
Сидя на корточках, Ероха смотрел за окно. На территории части было темно. Липкий снег медленно сползал по стеклу. Ероха полез в китель, вытащил блокнот и ручку.
«Шёл снег. Танцующие снежинки, как пугливые птахи, садились на твои ресницы. Боясь упустить и мгновение этого зимнего вальса, ты не моргала, а завороженно танцевала вместе с ними. Глаза твои казались ещё темнее и красивей. Ты посмотрела на меня и вдруг…»
Кто-то вошёл в туалет, занял соседнюю кабинку и закурил. Ероха спрятал блокнот. Ручка выпрыгнула из руки и пропала в дыре под Ерохой.
— Кто там булькает? — раздался голос соседа.
— Рядовой Ерохин, товарищ капитан.
— В клубе закончил?
— Так точно, товарищ капитан, осталось матрасы перетаскать и посчитать.
— Всё под запись. После праздников проверю.
— Так точно.
— Дорожку под фонарями посыпали?
— Так нет песка, товарищ капитан.
— Ты чё, хочешь, чтобы там кто-нибудь башку себе разбил? Кто-нибудь из штаба? Чтоб завтра было! Найди, укради. Понял?
— Так точно.
Ерохин подтянул брюки и поспешил из туалета. Его догнал голос капитана.
— Ерохин?!
— Я!
— С Новым годом тебя… мудило.
Капитан с невесомой фамилией Ласточка и прозвищем Седой оставался в казарме по собственной инициативе. Он тихо пил уже неделю.
Президент шевелил губами, солдаты равнодушно смотрели на экран.
Тарикулиев дёрнул за ручку дверь канцелярии — закрыто.
— Седой-то где? — спросил Тарикулиев у сержанта Рубика.
— Не видал. Может, в канцелярии спит, может, в шестую роту бухать ушёл. Командуй, чё.
Президент блеснул влажными глазами и пропал с экрана. Кончили бить куранты.
Под команды Тарикулиева солдаты встали на гимн, загадали желания, расселись за столы. Печенье и булочки быстро исчезали с праздничного армейского стола. Бойцы снова и снова наполняли кружки сладкой газировкой. В телевизоре протрезвевший хирург пробовал есть заливную рыбу. В кабинке туалета тихо храпел капитан Ласточка.
К часу ночи рота стала готовиться ко сну. Ероха спрятал блокнот в карман кителя на стуле, залез под одеяло и закрыл глаза.
«Мы шли по хрустящему снегу, мы были рядом. Зима кончалась, и уже откуда-то из весны и тепла потянулся гудок поезда, в котором кто-то отвернулся к холодной стенке и тихо улыбался, зная, что утром на вокзале его встретят, обнимут и поцелуют. Ты вдруг остановилась и посмотрела мне прямо…»
— Боец! — Тимур ладонью хлопнул Ероху по лбу. — Чё не спишь? Ключи от клубной бытовки у тебя?
— У меня.
— Там же кровати есть с матрасами?
— Есть.
— Ништяк, пошли осмотрим.
Оба надели бушлаты и вышли из казармы. Снежная каша подмёрзла и теперь скрипела под сапогами. Подходя к пристройке клуба, Тарикулиев вдруг остановился и посмотрел Ерохе в глаза:
— Ерох, у тебя бабы были?
Прыщавое лицо Ерохи стало совсем беззащитным, рукавом бушлата он вытер нос.
— Конечно. Прошлой зимой. Почти.
— Почти? — Тимур улыбнулся. — Это ты этой Почти всё письма строчишь? Хоть отвечает?
Ероха только звякнул связкой ключей и пошёл дальше.
— Ясно, — догоняя Ероху, продолжал Тарикулиев, — короче, через час к нам тёлки придут. Бытовку твою арендуем. Если что — рот на замке! И это… Я тебя позову потом.
— Не, не надо, — Ероха вставил и провернул ключ.
— Надо! Ты ж боец Российской армии! А если нас всё-таки отправляют? Бэмс! — Тимур приложил два пальца к своей голове, изобразив выстрел. — И вспомнить нечего. — Тимур плечом толкнул дверь и первым вошёл внутрь.
В дальнем углу бытовки стояли миски с водой и кашей. Рядом на ржавом матрасе лежала собака, живот её шевелился.
— Это чё? Лариса Иванна, что ли!? — радостно спросил Тимур.
— Ага. Рожать собралась.
— Поздравляю! Времени не терял! А если капитан узнает?
Ероха пожал плечами.
— Давай, короче, твой зоопарк отгородим. Бери с той стороны! — скомандовал Тарикулиев.
Они перетащили две кровати, закрыв роженицу из вида. Собака заскулила.
Лариса Иванна лежала на боку и дрожала. Тарикулиев подошёл к ней ближе и присел на корточки. Не поворачиваясь к сержанту, сука оскалила зубы.
— Ерох, ты принимать-то умеешь?
Ероха присел рядом.
— Нет, а как надо? Ты знаешь?
— У баранов знаю. А эти сами рожают.
Тимур пошёл к выходу.
— Слушай, а если правда? Как слухи ходят? — не поднимаясь с корточек, спросил Ероха.
— Чего? На отправку? — не поворачиваясь, ответил Тарикулиев.
— Ты поедешь?
Тимур обернулся.
— Думаешь, нас спрашивать будут? Поеду, — после паузы ответил Тарикулиев.
— И я поеду, — тихо сам себе сказал Ероха.
— Пошли в казарму.
Седой дёрнулся и проснулся, в ужасе упёрся ладонями в дверь кабинки туалета, открыл щеколду и, зайдя в умывальник, сунул голову под кран.
— Дневальный! — хрипло позвал капитан. К Седому подбежал рядовой Самсонов.
— Товарищ капитан, рота отдыхает! За время вашего отсутствия без происшествий! — доложил Самсонов и опустил руку.
Пошатываясь, капитан пошёл по казарме в сторону канцелярии.
— Поди сюда.
Самсонов догнал капитана.
— Президент был? — разминая губы, спросил Седой.
— Так точно, товарищ капитан, всё по распорядку.
— А сколько время?
— Без пятнадцати два.
— Пойду отдохну, если что — докладывай.
Седой зашёл в канцелярию, включил настольную лампу и положил перед собой чистый лист бумаги.
На казарменных часах было начало третьего. Тарикулиев с двумя товарищами помогли перелезть через забор двум пьяным кралям. Звеня бутылками, компания вошла в клубную пристройку.
Прошло два часа.
Казарма спала. Ероха сморщил нос и проснулся. Перед ним висела рожа Тарикулиева, на ней кривая нетрезвая улыбка:
— Э, боец. Ты чё не спишь-то опять? — Тимур оглянулся на дверь канцелярии. — Лариса Иванна рожает. Воет, сука. Одну бабищу нашу за ляжку цапнула. — Тимур подавился от смеха и вытер слёзы. — Курвы синие. Короче, пойдём.
Они зашли в пристройку. Лариса Иванна высунула язык и хватала воздух, глаза её закатились. Тимур присел рядом.
— Бедолага. Не может, по ходу. Возьми полотенце, зайди с головы и держи, чтобы не коцнула меня, — распорядился Тарикулиев.
Тарикулиев расстелил чистые портянки, налил в таз воды, из-за отворота шапки достал лезвие и нитки, прогрел лезвие на зажигалке.
Ероха надел зимние солдатские варежки, свернул полотенце в трубочку и растянул перед шеей собаки. Тимур аккуратно поднял заднюю лапу, умело вытащил детёныша, разорвал пузырь, обтёр щенка портянкой, отрезал пуповину и завязал её зелёной ниткой. Собака не дёргалась, а только часто дышала и крутила ожившими чёрными глазами. Замерев, Ероха смотрел на еле живой комочек.
— А ну, убери! — скомандовал Тарикулиев.
Ероха убрал от собаки затёкшие от напряжения руки с полотенцем.
Тимур сунул щенка собаке под нос. Та понюхала и облизала слепую мордочку новорожденного. Тарикулиев положил щенка к соскам.
— Готово, — вытирая руки о портянку, сказал Тарикулиев. — Дальше сама справится. Пойдём выпьем.
Тимур сполоснул руки самогоном, разлил по полстакана. Выпили залпом, закусили печеньем.
— Классно ты! Роды умеешь! — сказал уставший Ероха.
— Слушай, чё-то я и забыл про неё, нету и нету, а сегодня увидел и, не поверишь, прям обрадовался. А чё она здесь-то? Она ж на подсобном хозяйстве тусила.
— А ты не слышал?
— Про чё?
— Она начальника по хозяйству, прапора этого… жирного, за ногу, короче, цапнула. Пацаны и привели её сюда. Жалко же, она тут больше нас служит.
— И правильно! Я бы сам этого жирного искусал, он же полхозяйства домой утащил. Жаба!
Снова выпили.
— Тебе ж выпивать нельзя, — сказал уже захмелевший Ероха.
— С хера ли? Новый год же.
— Ну, ты в наряде, и с гор же, мусульманин же, нельзя.
— С каких, на хрен, гор? Мне и собак трогать нельзя, если так. Я в Ростове почти с рождения и школу тут закончил. Седьмая на Шайбе, знаешь?
Ероха отрицательно помотал тяжёлой головой.
— А-а, ты ж не местный. А сам откуда?
— Из Бе-ле-бея, — по слогам ответил Ероха.
— Ого, тебя прибрало! Ерох, не пил никогда? — усмехнулся Тимур.
— Белебей. Это город в Башкирии.
— Беда, брат! Одни чурки кругом! — Тимур засмеялся, засмеялся и Ероха. — Про что я тебе? — продолжал Тимур. — А! У меня в школе по русскому, между прочим, четыре было. Алла Игоревна Родина! Пятый размер, жопа красоты небесной, погоняло — Сиськи Родины. Ну, прозвище. Типа это не фамилия уже, а Родина! Ну, чё мы защищаем с тобой, страна наша. Усёк?
— Ты про что? — спросил Ероха.
— Класска моя. Ты чё, не слушаешь? За бандита вышла и в Америку улетела. А ты чего с блокнотом-то постоянно? Стихи, шо ль?
Ероха достал из кармана блокнот и протянул Тимуру. Тарикулиев пробежался по строчкам.
— Да-а… — грустно протянул Тарикулиев. — Глаза дикой косули, пушистый клевер. Ерох, ты прям поэт. А прикинь, вот ты стихи, письма строчишь, а вернёшься домой — тебе твоя красавица, как нашему Седому, уже рога прописала. Чё делать будешь?
— Не прописала. Мы со школы дружим. У нас хорошо всё будет, — промямлил Ероха. — А чего, ему жена изменила?
— Конечно, вся часть знает. С каким-то перцем гражданским.
— А из-за чего?
Тарикулиев усмехнулся.
— Да шлюшара!
— М-да, жалко его.
— Кого?
— Седого.
— Да тебе всех жалко. Только в армии «жалко» — это не по уставу, запомни. А мне вот рога никто не привинтит. Знаешь, почему? — Ероха отрицательно мотнул головой. — Потому что у меня нет никого.
Они надолго замолчали.
— Слушай, а может, мне тоже стихи пописать? — Тимур вдруг продолжил тараторить и поедать печенье. — Любовь будет, все дела. А чё? Прикольно. Кому вот только? В части одни крокодилы плавают по этому снегу говённому. Хотя Любка из столовой! — Тарикулиев цокнул языком и задумался.
— Да не. Не верю я в это. В любовь твою, — серьёзно и трезво сказал Тарикулиев и хлопнул спящего Ероху блокнотом по голове. — На, забирай.
— Я тоже. Почти не верю, — пряча в китель блокнот, хрипло отозвался Ероха. — Пишу чё-то, пишу. А кому — сам не знаю.
— Как это?
— Я наврал. Нет никого. И не было.
— Сказочник… башкирский. Ерох, а тебя по имени-то как зовут?
— Ря-до-вой Бе-ле-бей. — Ероха снова засыпал, уронив голову на стол.
— Ладно, пойдём, а то Седой скоро из комы выйдет.
Они вышли за дверь. Лариса Иванна проводила их взглядом и закрыла глаза. Рядом с ней копошилось уже двое кутят.
Седой не спал. Выключив свет и набросив на плечи одеяло, он сидел за столом канцелярии и, мелко дрожа, смотрел за окно: на забитую матрасной ватой оконную раму, на горку снега на подоконнике, на мутные пятна фонарей, под которыми Тимур и Ероха, вместе взмахнув руками, рухнули на лёд и тихо заржали. Капитан закрыл рот ладонью и заплакал.
Услышав, что Тимур и Ероха зашли в казарму и скрипнули их кровати, Седой опрокинул в себя полстакана. Не снимая ботинок, он лёг на топчан и отвернулся к стенке. Тихо подвывая, он провалился в сон и глубоко задышал.
На столе капитана лежал его рапорт о дальнейшем прохождении службы в зоне боевых действий.
«Мы сняли тесную обувь. Взявшись за руки, пошли босиком. Море пушистого клевера. Твои пугливые глаза дикой косули. Ты посмотрела на меня и вдруг поцеловала».
Ероха улыбнулся во сне.