Рассказ
Опубликовано в журнале Урал, номер 8, 2020
Михаил Першин — автор детских рассказов и взрослых романов, сатирических стихов и обучающих книжек. Математик по образованию и кандидат технических наук. Работает редактором детских журналов. Публиковался в разных изданиях, в том числе в альманахе для семейного чтения «Детская». Лауреат премии журнала «Урал» (2015). Живёт в Москве.
За завтраком мама сказала:
— Вот и Валечкина черешня дала плоды.
Она вздохнула, моргнула, потрясла головой и сказала:
— Лика, собери, пожалуйста. Посмотрим, какая она на вкус.
Когда я родилась, мама с папой посадили три черешни. Им уже семь лет, и мы каждый год собираем «мои» ягоды.
А потом родился Валя, и они посадили еще одну.
А потом Валя был-был, и его не стало. А черешню всё равно называют Валиной. Ей три года, в прошлом году ягод ещё не было, а в этом появились. Правда, маленькие. Но и мои сперва были маленькие. Я сама не помню, мне рассказывали.
Сначала мама ходила в чёрном. После Валечки. А теперь только косынка чёрная. А про папу все говорят, что он хорошо держится. Странно: я специально следила — ни за что он не держится, сам по себе ходит.
Я быстро допила чай и побежала к черешне.
Ягоды были поменьше, чем мои, но всё же довольно большие. Одна висела прямо перед моим носом. Я сорвала её и открыла рот, потому что в ведёрко ещё успею набрать, а попробовать же надо. Может, их и не стоит собирать.
И только я открыла рот, как слышу:
— Стой-стой! Не ешь!
Голосок тонюсенький такой, как будто мышка пищит. Но только не «пи-пи-пи», а словами.
И на самой той ветке, где ягода висела, которую я сорвала, стоит малю-юсенький человечек. Так, побольше муравья, но поменьше шмеля, с пчелу примерно.
«Ого! — думаю. — Какую папа голограмму придумал! Прямо как живой».
Посмотрела в сторону дома: наверно, в окошко следит. Но он хорошо спрятался, не видно. А может, тут где-то на стволе камера установлена. Ладно, поговорим.
— Вот здорово! — говорю. — Чего это мне её не есть? Тут же их полно. Мне на ведёрко всё равно хватит. А попробовать надо, вдруг она невкусная.
— А чего это вдруг моя черешня будет невкусной? — обиделся человечек.
— А с каких это пор черешня твоя? — спрашиваю.
— А чья же ещё?
— Наша. Мамина, папина, моя. И вообще она Валечкина. Только Валечки больше нет.
— А, ну в этом смысле она, конечно, ваша. Я её у вас и не отнимаю. А так она всё равно моя.
— Как это так?
А сама думаю: «Что это папа задумал? Ваша — не ваша, моя — не моя. Он всегда что-то такое придумывает, с игрой слов или чем-то в этом роде».
А человечек говорит:
— Ты ягодку-то кинь в ведёрко, а то ненароком в рот потянешь.
— Да кто ты такой, чтобы мне приказывать? Хочу — кину, хочу — съем.
Человечек вздохнул:
— Как же с вами трудно! Даже с детьми.
Но я на всякий случай черешенку в ведёрко бросила. Раз такая игра, будем играть. А он продолжает:
— Ну, слушай. Я — дух этой черешни.
— Какой ещё дух? Я, имей в виду, большая и в эти сказки не верю.
— Да причём тут сказки?! Кто сказки рассказывает? Ничего себе сказки! Целыми днями стараешься, стараешься. Вон — мозоли натёр!
Он протянул ладошки, но, конечно, никаких мозолей я разглядеть не могла, тут без лупы не обойдёшься. Или даже микроскопа. Хотя если голограмма, то можно просто увеличить.
А он как будто понял, что разговор будет долгий, уселся на сучочек и руки на колени положил.
— Сказки тут ни при чём. Это — природа. У каждого растения и каждого животного есть свой дух.
— А почему ты тогда на человека похож?
А сама думаю: «Что же я его расспрашиваю, как настоящего?»
— Это ещё вопрос, кто на кого похож: я на человека или люди — на нас, духов. А почему, тебе никто не ответит. Так природа устроена.
— Хорошо, а почему ты такой маленький? Это если у большого дерева такой дух, какой же должен быть у какой-нибудь травинки?
Тут он улыбнулся:
— Вот, уже начинаешь вопросы по делу задавать. Только ты «почему» не спрашивай. Говорю же: так всё устроено. А без почему — объясню. Во-первых, у каждой травинки своего духа нет. Это какая же толкучка была бы, если так! Дух есть у всего газона. А вот у куста или тем более дерева есть. И рост у нас у всех одинаковый, он никак от размера растения не зависит. Потому что они все — растения. Вот у животных духи побольше. Скажем, мой друг, дух червячка, он раза в два меня повыше.
— Как же вы дружите? Он же вредитель, твои листья ест!
Дух вздохнул:
— Вы, люди, всё усложняете! Во-первых, не он ест, а его червячок. А во-вторых, червячку тоже питаться нужно. Вот мы с ним, духом-то, как раз и следим, чтобы и он был сыт, и дереву вреда большого не было.
— Как же, следите! Да если бы мама дерево ядом не обрабатывала…
— Ну, яд ядом, а наша работа — своим чередом. А то бы вы со своими ядами всех гусениц-червячков переморили бы.
Тут я вспомнила о главном:
— А почему же мне черешню есть нельзя? Жалко тебе, что ли?
— Мне тебя жалко, — усмехнулся он. — Потому что тут утром были два злых духа: один молодой, а другой — его вроде как учитель. И он молодому задание дал — что-нибудь этакое, злое устроить. Чтобы людям, как он сказал, жизнь мёдом не казалась. Это у них учёба такая. И молодой сделал так, что кто первый до заката солнца съест ягоду с моей черешни, тот помрёт.
— Как… помрёт?
— А как помирают? Обычно. Как твой братик помер.
Уж не знаю, вправду он говорил или голограммой был, но я представила себе маму, если я… ну, в общем, как Валечка… Да и папу. Уж тут бы даже он не удержался.
— А злые духи — они чьи? Пауков каких-нибудь? Крыс?
— Да нет, они сами по себе злые. Духов много, не только такие, как я.
— И добрые есть?
— А как же! Неужто одним злым хозяйничать?
— Так, может, позвать кого-то из добрых и отменить это колдовство?
— Вот видишь, — засмеялся дух, — сама говорила, что в сказки не веришь, а сама: «Колдовство»!
— А как же это ещё назвать?
— Просто силы природы. Есть огонь, который что-то сжечь может, есть ветер, который его раздуть может, а есть вода, которая его может потушить. Из одной и той же тучи — и молния, которая пожар устроит, и дождь, который его погасит. Так и духи: каждый своим делом занимается. А тут ещё и учебный процесс, как говорится. Учитель дал задание, как же другие могут вмешиваться?
«Ничего себе, — думаю, — прямо как в школе». А вслух спрашиваю:
— А какие ещё духи есть?
— Да всякие. Вот, скажем, я. Пока моя черешня жива, я за ней буду следить. Если я с этим хорошо справлюсь, в следующий раз стану духом какого-нибудь насекомого. Это ответственней, все же разумное существо, и сразу мне росту прибавится. Если и там я маху не дам, — он невольно пригладил свои растрепавшиеся волосы, — меня в духи рыбы какой-нибудь переведут.
— И опять вырастешь?
— А как же! И так, пока не дойду до птицы или зверя.
— Слона, например?
— Можно и слона. Но имей в виду, что между ним и какой-нибудь вороной или собачкой разницы нет. В смысле размера их духов.
— А у людей тоже духи есть? У меня, например.
— Этого я не знаю. Никогда с духом человека не встречался. Наверно, есть, но они в каком-то другом мире обитают. Пространстве, так сказать.
— А ты можешь с дерева сойти?
Это я спросила, чтобы проверить: он голограмма или на самом деле существует. Потому что голограмма далеко от своего места уйти не может.
— Конечно. Что ж я, привязан к нему, что ли?
И исчез, как будто его не было.
Я оглядываюсь. Наверно, всё же голограмма, отключился, и всё.
А он у меня на руке стоит и смеётся: вот он, я.
— Как же ты успел перебраться?
— Так я же дух, мне лестницы не нужны!
Ну, я поняла, что он, наверно, на самом деле существует, и говорю:
— А как тебя зовут?
— У нас имён нет. Что, та́к не видно, кто я такой?
— А можно я тебя буду Черешенкой звать?
— Зови, если хочешь. Только к чему? Вряд ли мы с тобой ещё будем общаться.
Потом вдруг серьёзно так:
— Давай лучше подумаем, как сделать, чтобы твои родители до заката черешню не попробовали.
— А что? Просто позовём их, и ты всё расскажешь.
— «Просто»! Ничего не просто. Взрослые меня не увидят.
— Как так? Я же вижу.
— Ты видишь, а взрослые — нет.
— Почему?
— Тьфу ты, опять за своё. Откуда я знаю, почему! Так устроено.
— А если я тебя на телефон сниму?
— Ну, попробуй.
Я достала телефон, навела на него, и… на экране ничего не было. То есть всё было: и сад, и моя рука, и деревья. Только Черешенки не видно. Глазами я его вижу, а на экране — даже следа нет. На всякий случай я запись включила, говорю:
— Скажи что-нибудь!
— Да что говорить? Не трать попусту времени.
И то сойдёт — любые слова.
Включаю запись: моё «Скажи что-нибудь» слышно, а дальше — только листья на ветру шур-шур.
Что же делать? Вот-вот придёт мама. Или папа. Сорвут ягодку — и готово! А если я начну рассказывать про злых духов и всё такое, посмеются только. Они всегда смеются, когда им что-то объясняешь.
Я говорю:
— Если бы я могла все ягоды собрать! Я бы их спрятала до вечера и сказала, что всё съела. Ну, поругали бы, ничего страшного. А вечером я бы ведёрко достала, типа пошутила.
— Здорово придумала! — Черешенка говорит. — Так и сделаем!
— Как? Я же до верхних веток не дотянусь. Ну, снизу соберу, а туда папа легко дотянется.
— Да не проблема! Подставляй ведёрко под эту ветку!
Я подставила, он мгновенно оказался на ветке и стал по ней ходить и трогать ягодки. Какой коснётся — та сама в ведро прыг! И мягко так ложатся, ни одна не помялась. Ведро наполнилось, а на ветках ещё полно ягод.
Я стою, не знаю, что делать. Хотела ямку выкопать, чтобы пересыпать. А Черешенка провёл ручкой над ведром — ягодки как-то сжались, и место освободилось. Так три раза ему пришлось проделать, пока на дереве ни одной штучки не осталось, даже самой маленькой.
Спрятали мы ведёрко, ветками прикрыли, и я побежала в дом.
— А где же черешня? — мама спрашивает.
— Ой, я её всю съела. Она та-акая вкусная оказалась!
— Как всю! — Мама просто в ужас пришла. — И неспелую?! Что же у тебя в желудке творится! Надо срочно промывание сделать! Витя, Витя! Заводи машину в больницу ехать!
Витя — это, как вы понимаете, мой папа.
— Да нет, — я её успокаиваю, — там ягодок совсем мало было. И все, между прочим, спелые. Зачем промывать?
— Как мало?! Я утром видела, всё дерево обсыпано!
По правде сказать, это мама преувеличила, ничего там не обсыпано было. Всего-то четыре ведёрка, если считать с волшебной утрамбовкой.
Тут папа с верхнего этажа спустился, у него там «кабинет».
Мама ему стала объяснять, торопит: заводи машину! А папа говорит:
— Пойдём для начала покажешь мне косточки. Куда ты их выплёвывала?
Да, об этом я как-то не подумала…
Пришлось сочинить, что отнесла их прямо на свалку, и как раз в этот момент приехала мусорная машина и всё сразу увезла.
Папа слушает, кивает, а потом говорит задумчиво:
— Даже не знаю, к какому врачу её везти. Может, прямо к хирургу на операцию.
Я испугалась:
— Зачем на операцию? Никакой операции мне не надо!
— А как же, — папа говорит, — без операции? Ты же, как я понимаю, черешню вместе с ведёрком съела. Как его из тебя без операции извлечь? Можно, конечно, попытаться клизму поставить, но боюсь, ведро застрянет…
Тут уж и мама поняла, что ничего я черешню не ела, а если и ела, то не всю. Стали у меня допытываться, в чём дело.
Я говорю:
— Я это могу только вечером сказать, а до того — секрет.
Папу, может, это и устроило бы. Он даже пошёл к лестнице в «кабинет» и за перила взялся, но мама не сдавалась.
В общем, как я ни старалась, пришлось всё им рассказать. И о духе дерева, и о злых духах.
И тут началось то, чего я совсем не ожидала. Мама как начнёт плакать! Папа её утешает. А она меня целует, обнимает, и слёзы мне прямо за шею льются.
Папа говорит:
— Галюсь, что с тобой?
А она сквозь слёзы и всхлипы:
— Бедная Ликочка, это у неё из-за того, что дерево — Валечкино. Какие фантазии! Смерть, закат!.. А всё мы виноваты, послали её с этого дерева собирать! Прости нас, прости!
Последние слова— это, понятное дело, мне.
Я говорю:
— Да при чём тут это? Просто не надо да заката эту черешню есть, вот и всё. Чего тут плакать?
А папа тоже стал серьёзный, стоит, руки опустил, бормочет:
— Ну, кто бы мог подумать, что у неё так всё преломится? Смерть братика, дерево…
Странные люди: что переломилось? Ничего у меня не ломалось.
В общем, уложили меня на кровать, сказали не вставать.
Ладно, я лежу, о своём думаю.
Вдруг смотрю: а вечер-то уже наступает!
Я выбежала во двор, оттуда за калитку и — в поле.
Солнце как раз опустилось, и последний лучик погас.
Ну, я быстренько назад, ведро из-под веток достала и прямо на стол, который у нас во дворе врыт, всю черешню высыпала. Ох, сколько её оказалось! Я и представить не могла, что даже с помощью волшебства столько может в одно ведёрко поместиться. И главное — ни одна ягодка не смялась, все — свеженькие, как будет только сейчас с ветки. Всё-таки здорово духи могут эти вещи делать!
Позвала папу с мамой. Они стоят около стола, тоже удивляются: кто бы мог подумать, что черешня в первый год такой урожай даст!
Папа меня спрашивает:
— Ну, теперь можно?
— Теперь можно!
Он протянул руку к куче ягод и стал пальцами шевелить: какую бы выбрать? А они точно одна лучше другой были — не выберешь сразу.
И вдруг я вижу: около этих ягод на столе возникает крошечная фигурка. Хвать ягодку, впился в неё зубами и… упал навзничь.
Я к нему наклонилась, а Черешенка только улыбнулся мне так печально, хотел что-то сказать и… растаял в воздухе.
Папа с мамой, конечно, ничего не заметили, стоят себе, пробуют ягоды, нахваливают и мне говорят:
— Ты попробуй, какие сочные!
А я не могу глаз от черешни отвести. От дерева, в смысле. Оно прямо на глазах стало как-то чернеть, ветки опустились, листья тоже поникли, в трубочку свернулись.
Тут уж и папа с мамой увидели, будто дерево прямо на глазах засыхает.
Но не успели мы и слова сказать, что, мол, странно всё это, как глядим: около этого засохшего дерева стоит старушка в зелёном платье и зелёном платочке и держит за руку маленького мальчика, лет примерно двух.
Папа говорит:
— Добрый вечер.
Старушка ему ласково кивнула и ко мне повернулась:
— Рановато ты ягоды на стол высыпала.
— Как же рановато? Я сама видела: солнце за поле опустилось.
— Так это ты видела. С земли. А злые чары не на тебя, а на дерево были направлены: оно-то повыше, и для него закат наступает только тогда, когда с его верхушки солнце перестанет быть видно. Если бы твой папа, — она снова на него посмотрела и улыбнулась, — первым ягодку попробовал, он бы… Ну, ты понимаешь. Вот дух черешни его и опередил.
У меня слёзы так и брызнули: бедный-бедный, погиб, нас спасая!
А старушка меня по голове погладила и продолжает:
— Не плачь! Он же тебе рассказывал, что духи не исчезают совсем, а переходят на другую ступень. Вот за такой подвиг, за то, что он собой ради вас пожертвовал, его сразу в люди перевели.
И она другой рукой этого двухлетнего мальчика погладила.
— То есть он теперь дух человека? — спрашиваю.
— Нет, людям духи не нужны. Вы сами себе духи. Потому-то духи животных и растений на людей и похожи. То есть это просто одно и то же, просто вы побольше и посложнее. Обычно вы рождаетесь у каких-то родителей и так и растёте. Но в данном случае всё так необычно получилось, что он сразу вот таким большим стал. Но ничего. Поскольку у него нет семьи, я его отведу в хороший детский дом. Я просто зашла сказать тебе, чтобы ты не волновалась за своего друга.
Но тут подала голос мама:
— Как это нет семьи? Очень даже у него есть семья.
И стала чёрную косынку развязывать, только у неё руки никак справиться не могли.
А папа как-то покачнулся и в стол руками упёрся. Наверно, это и называется — хорошо держится.
Потом взял мальчика за руку и сказал:
— Ну, Валюша, пойдём домой. А завтра мы с тобой новую черешню посадим.
Тут мне что-то в глаз попало, я почесала его, а когда руку убрала, старушки уже не было. И я подумала: «Надо всё-таки хоть одну ягодку попробовать».