Вадим Степанцов. Рокером быть в России
Опубликовано в журнале Урал, номер 7, 2020
Вадим Степанцов. Рокером быть в России. Издательство «Стихи», 2019. ( Серия «Срез»).
Серия «Срез» поэтического издательства «Стихи» — проекта поэтов Арсения Ли и Аллы Поспеловой — объединяет в своём названии формальные и содержательные признаки. Стремление показать срез современной поэзии реализуется в виде небольших, аккуратно изданных книжечек с изящно срезанной «верхушкой». Книга Вадима Степанцова стала уже шестнадцатой в серии. Ей предшествовали книги Юрия Казарина, Феликса Чечика, Инны Домрачевой, Германа Власова, Максима Жукова, Игоря Караулова. В изданиях серии используется крафтовая бумага, но подбор авторов, как видим, явно поэтически убедительней «авангардной» серии «Kraft», инициированной в своё время альманахом «Транслит».
Вадим Степанцов, начинавший как один из основателей и активных участников (наряду с В. Пеленягрэ, Д. Быковым, А. Добрыниным и др.) небезызвестного «Ордена куртуазных маньеристов», последние несколько десятилетий более известен как рок-музыкант, лидер ансамбля «Бахыт-компот», временами доводящий зрителей на своих концертах до состояния, близкого к экстазу. Вот и в эллиптическом заглавии книги он использует самоаттестацию «рокер». Однако книга выходит под лейблом «Стихи», и закономерен вопрос — в какой мере тексты Степанцова являются именно поэзией, и насколько её автор — именно поэт.
Книга включает в себя факсимильное воспроизведение черновиков, и этот элемент представляется концептуально значимым, акцентируя поэтику черновика с её принципиальной небрежностью, шероховатостью, недоделанностью. При этом насыщенность черновиков правками может сравниться с пушкинской, что, видимо, призвано подчеркнуть плотность и серьезность работы над текстом, показать, «из какого сора» рождается разговорная, свободная, расшатанная естественность и ритмическое разнообразие степанцовской стихотворной речи.
Степанцов работает с эстетикой грубого примитива, что заставляет вспомнить таких современных поэтов, как Всеволод Емелин, Андрей Родионов, Евгений Лесин, Орлуша. Как и у названных авторов, «протестное», «политическое» у Степанцова аннигилируется и обесценивается опытом частного существования. Здесь Степанцов наследует Бродскому, хоть и подчеркнуто открещивается от него: «На Васильевский остров / Я не приду умирать». Это не столько критика пресловутого «режима», сколько утверждение собственной — творческой и человеческой — свободы. Что не отменяет чуткой фиксации деталей времени («Во дворе два мелких мальчугана / меряются палками для селфи»), хотя искажённость отечественного бытия носит вневременной характер. Параллельно Степанцов обращается к эпатажным стратегиям русских футуристов. Не забудем и об Иване Баркове: опыт автора «Луки Мудищева» задействован планомерно и полнометражно. Часто используется приём расширения/сужения кадра — от «аккордов мироздания» до «розового с блёстками носка». Сведение «глобальных» вопросов к яркой мелочи, детализация — один из главных инструментов Степанцова-постироника. Разумеется, не обошлось и без обыгрывания и деконструкции штампов «поэтичности» вроде «горнила сладострастия». Подобные мёртвые конструкты разрушаются самой жизнью, вламывающейся в эти воздушные замки во всей неприглядности своего «телесного низа». Привычные декларативные обороты риторики и публицистики Степанцов как бы выворачивает наизнанку, обнажая их бессодержательность, осуществляет «санитарию леса», деконструируя громокипящие клише — смехом, представляющим собой адекватную реакцию на тотальную неадекватность, нелепицу. Всё по Бергсону: просветляющий, катарсический юмор. Но достаточно ли этого для разговора о самостоятельном художественном мире?
Всё бы хорошо, но, кажется, постмодернисты и концептуалисты осуществили такую демифологизацию ещё в 80-е, а проекция её на злободневные сегодняшние реалии новизны поэтической интонации не формирует. Набор приёмов, используемых Степанцовым, очевиден и иронической поэзией давно освоен: это балладность, сюжетность, разгоняющая саму себя нарративность, ироническое остранение (по Шкловскому), фольклорность, пародийный дидактизм и псевдоморализм («А вот красоту бескорыстно дарить / — Уж нету натур бескорыстных и цельных»), жанровая игра, аллюзивность и интертекстуальность, эстетика банальности («Но в мире очень много зла, / Прям вот до жопы, так и знайте») и т.д.
Октавио Пас как-то высказал любопытную мысль об «асексуальности» прозы маркиза де Сада: секса в его текстах так много, что он, аннигилируя сам себя, становится лишь инструментом просвещенческой идеологии. То же самое у Степанцова по отношению к идеологии постмодернистской: количество соитий, метаморфоз, эвфемизмов и метафор такового (типа «Выплесните свет в моё оконце / Там, где примет нас лесной чертог» или — «не там, конькобежки, вы драли лукошко») на единицу текста зашкаливает, но это лишь подсобный инструментарий утверждения постмодернистской идеологии текстового личностного освобождения от «повестки дня» (при всей насыщенности стихов социальной и политической актуальщиной — в частности, украинской темой).
Поэтика Степанцова — это поэтика оголённого примитивизма («ты сосала нефть мою и газ»), брутальной разухабистости, юродствования и изящной грубости, красоты омерзительного, изощрённого выпада, удара, агрессивного и низводящего эту агрессию снижающим чёрным юмором творческого жеста. От этих стихов временами остаётся ощущение, что тебя бьют по морде, не переставая деликатно вполголоса извиняться — игриво и даже кокетливо.
Первым же стихотворением Степанцов отвечает на вопрос, каково это — «рокером быть в России»: «Вроде с гитарой, красивый, / но потёртость с годами всё более». Показательны автоаттестации лирического субъекта: «потрёпанный, скучный дядя», «жук толстопузый», «в душе моей набыченной». При этом данный субъект постоянно меняет маски, в упражнениях в ролевой лирике Степанцов неутомим. Но инвариантный персонаж неизменен — это такой мудрец из народа, наблюдатель и комментатор («ступайте, спортсмены, в порнуху, / там быть отстранённым совсем не обидно»), эпикуреец-разгильдяй, трикстер и пересмешник, «капитан очевидность», отсылающий нас через Пригова прямиком к Зощенко. Он верит в свою просветлённость, однако находится во власти стихийных животных инстинктов. Его оптика — нетрезвый взгляд на извечный русский абсурд, на бесконечную жутковато-весёлую плясовую. Солянка, компот (см. название степанцовской группы), бахтинско-раблезианский разгульный карнавал.
В названии книги слышится нечто монументальное — «быть рокером в России» вопреки всему, осознание своей миссии, судьбы и т.д. Разумеется, название это иронично. Ирония Степанцова вообще тотальна и выжигает напалмом даже намёки на серьёзность, однако в тотальности этой иронии он бежит вслед уже ушедшему поезду постмодернизма. Степанцов как будто отчаянно пытается догнать свою поэтическую молодость, что временами забавно, а временами отдаёт нотками лёгкой элегической грустцы, едва уловимой горечи (становящейся, впрочем, всё более явственной к концу книги), которые, кажется, присутствуют и в самом авторе, как он ни забивай их нагромождениями обсценной лексики, огрубленной физиологии и эпатажных выхлестов. Освобождаясь от гнёта «идеологии» политической, Степанцов порой впадает в зависимость от уже деактуализированной идеологии эстетической (постмодерна). Видно, что Степанцов испытывает нефильтрованный кайф от сочинения стихов. Экспрессия, рвущаяся из текстов, голый драйв — оглушает и заряжает, но одновременно однообразие приёмов и вторичность многих из них утомляет.
Книга завершается покаянным признанием: «Ты прости меня, Боже, в уныние впал, согрешил. / Недостойны мы, Боже, всей этой твоей клоунады». Эти совсем не характерные для Степанцова исповедальные строки заставляют задуматься, что весь этот болезненный в своей разгульности юмор в истоке имеет обострённое нежелание впадать в грех уныния и вовлекать в него читателя. Интересно было бы увидеть у Вадима Степанцова то, что ему совсем не свойственно, — например, книгу чисто лирических стихов, без игровой кожуры, тем более что оригинальный тип лиризма, который я бы назвал «лиризм наотмашь», в недрах степанцовской поэтики пульсирует. Так что чем чёрт не шутит…