Игорь Савельев. Как тебе такое, Iron Mask?
Опубликовано в журнале Урал, номер 7, 2020
Игорь Савельев. Как тебе такое, Iron Mask? — М.: АСТ (редакция Елены Шубиной, 2020. (Серия «Актуальный роман»).
Дракон. …Я друг вашего детства. Мало того, я друг детства вашего отца, деда, прадеда. Я помню вашего прапрадеда в коротеньких штанишках…
Евгений Шварц. «Дракон»
Актуальный роман — чрезвычайно скользкий жанр. С одной стороны, читателю хочется получить беллетризованный кусок среднепрожаренной действительности — если не про него самого, то про время, в котором читатель живет. С другой — то, что выходит утром в газете, очень сложно быстро и качественно воплотить уже не в куплете, а в большой романной форме. Слишком уж скоропортящийся продукт эта злободневность. Чтобы книга «про сегодня» не устарела еще до выхода в тираж, автор должен писать на опережение — сегодня про завтра. И, я считаю, у Игоря Савельева такая провидческая способность есть.
Несколько лет назад он написал роман «Терешкова летит на Марс». Нет, Терешкова на Марс не улетела, она не так давно пригодилась и на Земле. Но в том романе автор с неожиданной для филолога смелостью взялся за критику отечественного авиапрома, точнее, за тему недопустимости эксплуатации «Ту-154». И, к моему удивлению, автор оказался актуально одаренным! Через не очень большое время (то ли правительство РФ прочитало «Терешкову», то ли идея витала в воздухе) мы прекратили производство заслуженных «тушек», еще шире раскрыв ворота для эксплуатации бэушных «боингов» и «эйрбасов».
Само собой, теперь, когда Игорь Савельев выпустил новый актуальный роман, я не могу отнестись легкомысленно к пророчеству уже этой книги. Тем более что автор пишет об изменении политического строя нашей страны, но не в результате демократических выборов, а путем переворота.
В основу сюжета положен конфликт отцов и детей, и конфликт многоуровневый — семейный, поколенческий, политический. Игорь Савельев — тоже из поколения «детей», пусть и старших, он родился в СССР, но, когда учился в первом классе и уже был принят в октябрята, Советского Союза не стало. Необходимое уточнение: за отмену прежней страны ответственны «деды», они же барахтались на обломках в 90-е. А вот «отцы» в книге Савельева те, кто правит новой, капиталистической Россией последние двадцать лет.
Роман начинается и развивается стремительно и держит читателя не то чтобы в напряжении, но в тонусе и в интересе — что там дальше? Автор смел, его персонажи — представители нынешней политической элиты, причем ее высших властных уровней, — весьма узнаваемы, как узнаваемы и надежды либерально настроенной части общества на скорый конец правления этой властной генерации. Смелость автора и в том, как он, беря всем известные исходные, решает общественную ситуацию — а решает он ее по схеме путча 1991 года.
Схема проста, но эффективна: сами представители власти изолируют своего патрона, но так и не успевают воспользоваться плодами победы, потому что власть у них забирают более прогрессивные, демократические силы, оставаясь при этом совершенно чистыми, поскольку (обратите внимание!) переворот совершили не они. В романе Савельева главный заговорщик (в отличие от вице-президента Янаева, — всего лишь вице-премьер, но очень влиятелен, соратничает с правителем еще с перестроечных питерских времен), по совпадению, оказывается папой главного героя, кембриджского студента Алекса Николаева. В результате переворота правитель то ли изолирован, то ли убит, заговорщики, не успев воспользоваться властью, отдают ее демократической оппозиции, главный заговорщик кончает жизнь самоубийством.
Казалось бы, простой и довольно прямой сюжет. Однако его прямизна обманчива. Это — лишь то, что написано автором видимыми чернилами. Но есть еще минимум два слоя, прописанных чернилами симпатическими, разной степени крепости. Однако, прежде чем прогладить страницы романа утюгом, не оставим без внимания явные детали первого плана, которые не так просты, как обозначенный сюжет.
Несмотря на то, что студент Алекс является пусть и третьего лица, но рассказчиком, глазами которого мы видим все, что происходит в пространстве романа, сам этот герой, когда начинаешь вникать в его проблемы, в его реакции на события и на окружающий мир вообще, вызывает удивление. Он абсолютно пуст. Автор не обозначил ни одного признака, по которым читатель может судить о личности Алекса.
Впрочем, одно качество есть, и оно, конечно, важно для определения политических убеждений героя. Алекс — открытый гей. И он ощущает свою принадлежность к сообществу с нетрадиционной ориентацией именно как причастность к западной, т.е. либеральной системе ценностей. И боится отца как раз за присущую нынешней власти, мягко говоря, нелюбовь к коллегам Алекса по любви. В остальном же, что касается познаний и стремлений в иных сферах бытия, Алекс — чистый или слегка испачканный детскими каракулями лист.
По мере развертывания событий выясняется, что герой романа — и гей-то вовсе не самородный. Он один раз так сильно хочет стюардессу «Аэрофлота», что на несколько мгновений теряет самообладание, а второе его желание женщины — да не какой-то посторонней, а его мачехи, второй жены его отца, заканчивается посвящением нашего героя в мужчины, что попахивает политической изменой. Такая неустойчивость свидетельствует о том, что молодой человек все еще не определился в своих пристрастиях, и его любовь к чилийскому сокембриджцу Тео — результат банального совращения (это же признак свободы, Алекс!) девственно чистого, нравственно изотропного юноши.
Отца он считает носителем пещерной идеологии, но при этом совершенно не представляет себе его жизнь, его путь к власти и во власти. Алекс прилетает из Лондона в Москву, когда уже свершился переворот, и известно, кто его возглавляет, но ему совершенно не интересна вся эта политика, он почему-то думает, что отец вызвал сына, чтобы снова учить его жизни в рамках традиционных ценностей. Алекс вообще не вникает в то, что происходит вокруг него, и почему папа решился на заговор; он вполне равнодушно воспринимает известие о его самоубийстве после провала заговора, вернее, после присвоения результатов этого заговора другими.
Я пытаюсь понять, как к своему герою относится автор. Но автор таинственен, — даже проведя Алекса через приключения в заговорщицки невнятной Москве, он не дает ему какого-либо осознания случившегося с ним (а случились, напомню, и первый секс с женщиной, и смерть отца!), — душа его, как болото, — все, что туда булькнуло, не дало даже волн, — ряска тут же сомкнулась.
Отец Алекса (портрет составлен со слов сына) симпатий не вызывает тоже, — он наделен неджентльменским набором современных либеральных стереотипов о человеке нынешней власти — КГБ, консерватизм, нелюбовь к Западу, — словом, он является одним из реставраторов авторитарного правления после демократической революции 90-х.
Может быть, автору и его молодому герою симпатичны оппозиционеры, перехватившие у заговорщиков власть? Эта оппозиция в романе персонифицирована двумя знаковыми фигурами современного политбомонда. Первая фигура — молодой борец с коррупцией, которого власть никак не ограничивала, когда он выискивал наворованное высшими чиновниками этой власти, — у многих в либеральном крыле создалось впечатление, что этот молодой человек — реинкарнация Азефа, и непонятно, на кого же он действительно работает, — нагоняет ли страху на властных жуликов и воров, чтобы они все чувствовали себя на крючке у правителя, и вносит раскол в либеральную оппозицию, или на него все же делают ставку те, кто учили его в Йельском универе? Вторая персона — девушка Ксюша, которая виртуозно матерится в прямом эфире Первого канала, на ток-шоу у Андрюши. Образ тоже с однозначным указанием на реальную особу (между прочим, тоже в детстве сидела на коленях у будущего правителя, тогда — помощника ее отца, — как сидел на тех же, но уже властительных, коленях маленький Алекс).
Такие вот лица у новой власти — старшие дети вчера еще правивших отцов, — но ни у Алекса, ни у автора не прослеживается радости от такой смены, — ирония — скорее, авторская, чем Алекса (мне кажется, герой не способен иронизировать), — не меняется при переводе его взгляда с фигуры отца на фигуры двух молодых властителей России. Что, неужели и правда нет разницы? — недоумевает готовый уже выйти на площадь Свободы и размахивать белой ленточкой читатель. А это значит, — самое время погреть страницы, чтобы проявились симпатические чернила.
Приятно, что в литературу возвращаются времена Шекспира, Пушкина, Булгакова, — я имею в виду необходимость прятать в потайных карманах текста то фигу, то записку для будущих читателей, свободных от гнета. Когда начинаешь обнаруживать эти кармашки и вынимать их содержимое, книга, даже с самым банальным сюжетом и непрописанными в силу нехватки времени героями, вдруг обретает новое измерение, — или, наоборот, чудесным образом превращается в одномерный лист Мебиуса, который нужно обогнуть дважды, чтобы вернуться в исходную точку. То есть фабулу сначала вывернули, потом закольцевали, и у романа, говоря языком физики, обнаружился полуцелый спин, а значит, и неисчерпаемость ленинского электрона! Последнее слово романа стало первым в повторном его, романа, прочтении.
Оказалось, отец героя вовсе и не застрелился, — его даже никто не арестовывал, никто не ловил. И это несмотря на то, что именно он убил своего хозяина, которому служил много лет, — или товарища, с которым много лет трудился, скованный с ним одной цепью на одной галере. Он исполнил заказ невидимых заказчиков, взял власть, тут же передал поколению старших детей — в тех двух обозначенных автором лицах; потом приехал в Шереметьево и сел — под видом английского джентльмена с лицом польского фермера на лондонский рейс, открывшись при этом садящемуся в тот же самолет сыну. И они улетели вдвоем — на Запад, где ждали отца и сына папины богатства, оставленные ему заказчиками в качестве платы за исполнение заказа.
Роман, в общем, заканчивается хорошо. Папа и сын здоровы и богаты, страна получила долгожданную демократию. Но с окончанием книги почему-то не заканчиваются читательские тревоги. Мы прекрасно понимаем, что у папы осталось слишком много недоброжелателей, да и заказчику вряд ли нужен на нашей тесной земле живой исполнитель, — их обычно стараются как можно скорее отправить туда, где они встречаются со своими жертвами. И что ждет впереди наших улетающих героев?
Возможно, об этом знает бойфренд Алекса, ожидающий его в кембриджской общаге. Дело в том, что в одном из кармашков романа при втором прочтении обнаружился компромат и на него, простого чилийского парня. Тео — единственное увлечение Алекса — оказывается агентом какой-то из российских спецслужб, приставленным к сыну вице-премъера Николаева не только для слежки, но и — уже нетрудно догадаться — для его гомосексуальной вербовки, то есть создания предмета дискредитации его приближенного к правителю отца, что могло послужить одним из пунктов воздействия при убеждении отца заказчиком.
Пройдя два романных круга, на третий я пойти не захотел. Возможно, прочитав книгу в третий раз, я обнаружил бы еще несколько тайников, где автор спрятал совсем уже не проговариваемые вслух намеки (их шепот был слышен уже во втором чтении). Думаю, мое впечатление вполне сформировалось. Главный вывод: в романе нет ни одного положительного персонажа, — нет надежды, что кто-то из них изменится в лучшую сторону. Просто никто из них, включая, как мне кажется, самого автора, не знает, где эта лучшая сторона.
Я начал настоящий текст эпиграфом из пьесы Евгения Шварца «Дракон». Она была написана в 1943-м, там, конечно, можно найти не только Гитлера — все же у Дракона — три головы. Но закончить хочу обращением к пророческому фильму Марка Захарова «Убить дракона». Он был снят в 1988 году по сценарию Григория Горина по мотивам пьесы Шварца. В отличие от пьесы, фильм кончается вовсе не так оптимистично. Творцы «Убить дракона» почти не отступили от пьесы Шварца, только чуть сместили акценты. К примеру, у Шварца Бургомистр спустя год после победы над Драконом спрашивает у Тюремщика, где Ланцелот, что говорят про него птицы?
«Тюремщик: Свистят. Один попугай соглашается. Ты ему — видел? Он — видел. Ты ему — Ланцелота? Он говорит — Ланцелота».
И тут Горин с Захаровым немного, но качественно расширяют текст Шварца:
«Тюремщик: Ты ему — где? А он…
Бургомистр: Я давно говорил, попугаи у нас не приживутся…»
Действительно, в фильме, после победы над Драконом, Ланцелот попадает даже не в Караганду, но в еще более щекотливое положение. Оказавшись на месте побежденного им Дракона, он сам становится Драконом. Потому что Дракон — не только вне, но и внутри нас (а не или–или!), и воспроизводится раз за разом в новых поколениях, передаваясь от отцов к детям путем социально-исторической генетики. И спор никогда, по-видимому, не кончится. Но попытки разрешить это противоречие, в том числе и художественными методами, тоже никогда, к счастью для читателей и зрителей, не будут оставлены.
Не могу не обратить внимания на интересную цепочку совпадений: фильм «Убить дракона» был снят в год Дракона, через двенадцать лет, в следующий год Дракона, человек, рожденный в год Дракона, стал правителем России, через двенадцать лет, опять в год Дракона, он восстановил свою власть после односрочного перерыва, и в том же году другой человек, рожденный в другой год Дракона, заводил толпы народа на московских площадях криками «Мы — власть»» — но тогда у этого молодого Дракона то ли задача была другой, то ли звезды не сошлись…
Эта мистическая на первый взгляд связка на самом деле говорит о том, что Автор, пишущий нас, осознанно или нет, но соблюдает внутреннюю логику своего текста — и, судя по отмеченным сейчас деталям, этот текст — художественный.
Переходя обратно от общего к частному, могу предположить, что в своем новом романе Игорь Савельев хотел-таки еще раз воспользоваться своим пророческим даром и написать заклинание на победу поколения «детей». Однако, вопреки его желанию запрограммировать свою политическую правду, получилось что-то близкое к правде художественной, которая не зависит от человеческих пристрастий автора. И такой результат — большой плюс ему как художнику.