Стихи
Опубликовано в журнале Урал, номер 7, 2020
Феликс Чечик (1961) — родился в Пинске (Белоруссия). Окончил Литературный институт им. А.М. Горького. Лауреат «Русской премии» за 2011 год. С 1997 года живёт в Израиле.
***
Помнишь Лену Сорокину?
Помню, в сердце таю!
Как последние строки у
немоты на краю.
Помнишь, липы цветущие
по-над речкой — тихи,
разделённую! — ту ещё!
те ещё — не стихи?
Помнишь ночь бесфонарную
и свеченье стыда?
Рифму вечную парную:
«кровь-любовь» навсегда?
Помню, не забывается, —
на скрижалях судьбы:
голос Блока и аиста
над деревней Колбы.
Все просрочены сроки на
целый век — боль и страх…
Здравствуй, Лена Сорокина
и младенец в руках!
***
поговорим начистоту
о чистоте поговорим
покуда тает на лету
как безымянный лоэнгрин
о невозможности её
и неизбежности зимы
там где чернеет вороньё
и замерзающие мы
поговорим о тишине
покуда белоснежный пад
и речь о будущем а не
о возвращении назад
и наш декабрьский разговор
пока с небес бежит вода
не завершился до сих пор
не состоится никогда
***
предание старо
да верится легко
как голубя перо
и в кринке молоко
на небо опершись
летит перо-душа
не бесконечна жизнь
но тем и хороша
Интурист
инкогнито приехать в пинск
снять номер в «Припяти» на пину
с балконом чёрный кофе please
аnd «Johnnie Walker» половину
из горлышка в один присест
гадая на кофейной гуще
конечно выдаст но не съест
охота было ехать пуще
неволи беловежской и
допив остаток самогона
накинуть плащ надеть очки
и выйти в полночь время оно
обступит щерясь и дыша
в затылок смрадной пастью мне ли
бояться слева ДЮСШа
где дух стоял в здоровом теле
такой господь не приведи
а справа парк и танцплощадка
и перспектива впереди
морг или мягкая посадка
на малолетку выпускной
в дурдом переходящий вечер
и я отравленный виной
и бормотухой дара речи
лишённый джо дассен и ты
с другим танцуешь в ритме вальса
и ничего от бормоты
не помню как бы ни старался
а через год военкомат
и аты-баты на морозе
где я художественный мат
предпочитал гражданской прозе
два года родине отдав
вернуться на завод где снова
гипнотизировал удав
советский кролика ручного
и опускаться день за днём
как все спиваясь и тупея
«и это всё о нём» о нём
не обо мне но эпопея
бесславная.
Туман. Рассвет.
Проснулись птицы и деревья.
А интуриста нет и нет.
Лишь капает из крана время.
***
нет я совсем не против
пускай сведут с ума
летейских библиотек
непыльные тома
ведь их совсем немного
что леденят сердца
уже без эпилога
а значит без конца
***
У моих детей свои печали,
у моих детей свои разлуки.
Пожимая крыльями-плечами,
не даются птицелову в руки.
Не скрывая радости и страха
за детей, летящих легкокрыло,
я живу от оха и до аха,
я люблю от не было до было.
Любят и они меня, конечно,
только не показывают виду,
и не потому, что всё конечно, —
если верить счастью и Евклиду.
И не потому, что небо хмуро,
и река черна, и звёзд не видно,
а моя любовь, как пуля-дура, —
ранит не смертельно, но обидно.
Я иду осенними ночами,
вслушиваясь в шорохи и звуки…
У моих детей мои печали.
У моих детей мои разлуки.
***
Мы пили когда-то,
теперь мы посуду сдаём,
и снежная вата
укутала наш окоём.
Когда-то мы пели,
теперь мы сидим и глядим
в безумие теле-
со смертью один на один.
И всё-таки, всё же
мы будем, хоть не было нас,
не твари, но божьи
созданья в назначенный час.
Не альтер, но эгом
мы станем и выпьем вина,
где вещим Олегом
на даче живёт тишина.
***
Ты помнишь их? Я помню их.
Единственный — один, —
ещё до животов пивных,
до лысин и седин.
Я не забуду никогда,
как превратились в тень,
под зыбкость мартовского льда
и майскую сирень.
Я не забуду ни за что,
забывших про меня,
в любви, как в цирке шапито,
глотателей огня.
Я помню, помню, — не смогу
забыть и не хочу:
рябиновую на снегу
кровь и луны свечу.
Я помню всех, я помню всё;
и не устану я
крутить, как белка, колесо —
тоску небытия.
Ты помнишь их? Я помню их!
Я чувствую их свет!
Неповторимых, дорогих
друзей, которых нет.
***
Столько лет, и поныне,
как моторам в груди,
этим клёшам и мини —
сносу нет. Подтверди!
На судьбу не в обиде,
заступив за черту,
в старомодном прикиде
мы идём по стриту.
Слева — Пушкин, а справа —
«Интурист» навсегда.
И любовь, и отрава,
и Неглинки вода.
Ну, а на небе прямо,
заигравшись в слова:
Петербург Мандельштама
и Дениса Москва.
***
Раздевалка. Железный
ящик вровень с тобой.
Мир убогий и тесный
и, как ель, голубой.
Да, какие там ели!
Пинск. Слесарка. Завод.
Огонёк — еле-еле,
что погаснет вот-вот.
Мир! Труд! Май! Птица-тройка
и семёрка и туз!
Горбачёв. Перестройка.
И Советский Союз.
И пустые прилавки,
и Чернобыля явь.
Югославские плавки
и креплёное вплавь.
Было? Не было? Было!
И с тобой и со мной.
Но страна разлюбила,
накормив беленой.
То ли аист над бездной,
то ли бездна под ним.
Раздевалка. Железный
ящик неопалим.
Голубые, как ели,
небеса круглый год.
И в церковном приделе
Свет, и служба идёт.
***
боль знакомая до боли
что рифмуется с судьбой
то ли небо голубое
то ли море над тобой
нету боли лишь немое
выражение лица
то ли небо то ли море
то ли время без конца