Конспект стихотворения
Опубликовано в журнале Урал, номер 6, 2020
Ты вышел из огня и воды — из двух пространств, из двух мгновений одновременно — и стал землей, влажной и горячей. Тебе было невыносимо душно и жарко — и ты стал воздухом, и — вдохнул себя. До сих пор ты дышишь собой: вдыхаешь землю, а выдыхаешь небо.
Как хорошо ты видишь себя зимой: твой выдох клубится углекислым серебром, отрывается от тебя и поднимается в темноту, в синеву, в звездность, в облачность, в туманность — в то, что ты выдыхаешь, — в небо, которое сотворяется тобой из земли. Ты поднимаешься выше и выше — до тех пор, пока не становишься небом — окончательно. Теперь нет ни земли, ни неба. Есть только тьма, свет и пустота.
Реально то, что ты считаешь реальным, понимая, что ничего реального в этом мире нет. Даже время, время, время придумано для того, чтобы было удобно. Придумано обществом — так удобнее. Придумано государством — так надежнее, спокойнее и сытнее тем, кто додумывает его. Реальное — значит социальное. Социальное — значит ненастоящее, надуманное, додумываемое, допридумываемое. Реальное — не бытийно. Бытийное — божественно: физичное, метафизичное, интерфизичное, дофизичное, послефизичное и остальное. Ты видишь и слышишь, как вода играет роль воды в твоем антропологическом и социальном мирке. Огонь играет роль огня. Воздух играет роль воздуха. Земля играет роль земли. Потому, что они в любой момент могут исчезнуть, распасться на кванты и раствориться в пустоте, вернувшись в лоно свое. Вечность — реальна. Но вечность — не зритель и не наблюдатель реального в реально реальном. Вечность — вещество первичное, оно состоит из пустоты, света и тьмы. Все вторично и надуманно, изучаемо и познаваемо. Только свет, тьма и пустота непознаваемы. Ты никогда не узнаешь природу электричества, плазмы, воды, земли и кислорода со всеми его братьями. Потому что вещество этих феноменов не земное, а небесное, но — небесное: молния ускользает из и от неба — к тебе, — и сотворяет все жизненно важное, но не главное. Главное — это вещество первородное. Вещество вечности, пустоты, тьмы и света.
Твое реальное отворяет печную дверцу — и твое вечное слушает огонь: пальцы за смертью хрустят у осины, трогают свет и его паутины, струны беззвучные, слуха ворсины — музыки вышней грядущую речь. Огонь всматривается в тебя — и тебя тянет оглянуться в тьму, в пустоту, как Орфея — на пройденный к музыке путь. Оглянуться — все равно что в землю холодную лечь, чтобы расслышать неслышное что-то — в глине, во льду, в темноте разворота к звездам, которые хлещут оплечь. Оглянуться — лечь — услышать. Печь знает тебя не потому, что ты ее сложил из камней, а потому, что ты ее придумал, выдумал, чтобы она додумала тебя, взыскуя в тебе слуха, мысли, голоса, чувства, зрения. Зрения иного: ты должен смотреть не из себя и не в себя — а сквозь себя, сквозь оптику смертности своей. Смотреть не в огонь, а сквозь огонь — во тьму, в свет, в пустоту.
Сквозное — значит связующее. Ты ищешь, как вода, воздух и огонь, как песок земляной, — ходы, переходы, протоки сознания, распространяющегося всюду и устремленного одновременно вверх и вниз, вперед и назад, из стороны в сторону, от стороны — к сторонам. Распятие сознания. Пленка зрения; ростки слуха; нежные и стальные, ледяные и жгучие иголки осязания; горечь, сладость и пресная устойчивость вкуса; свежесть, ясность и тягучесть обоняния; замирание и скачки крови — в сердце, в голове, в глазах; разрастание, как куста жимолости, — души,— все это — вечно длящаяся милость озноба познания, знания, предощущения и полного чувства. Все это — сон во сне, снящийся сну начинающемуся, сну новому — не реальному, не воображаемому, не волшебному, но сильному — сильнее жизни и смерти; сильному, как любовь.
Ты проходишь все сны насквозь и оказываешься в саду, во тьме. Сад тьмы: какая тьма со всех сторон, из прорвы свет струится красный. О, пустоты могучий сон — стремительный, однообразный. И немоте хватает уст смолчать себя, в себе робея. Окрест воды морозный хруст. И зренье поливает куст и ягоды Кассиопеи. Кассиопея — поливает заросли зрения. Зрения иного, слуха иного, сердца иного. Иного — нового. Сон твой во сне и наяву ловит за хвост волка. Вот он — сидит перед тобой на снегу и смотрит в тебя, как смотрит огонь на все, что горит и нагревается. Вселенная держит тебя и волка твоего на ледяной ладони. Вселенная — это деревня, сельцо, поселение, поселок звезд.
Небо положило глаз на тебя. На всех. Ты положил глаз на небо. Взгляд неба и твой взгляд иногда сталкиваются. Вспышка — и вновь тьма. Новая тьма в обновленной пустоте, чреватой новым светом. Иным светом — ни мертвым, ни живым, но раненным красотой. Красота отсутствия (о, пустота!), красота исчезновения веет отовсюду, повсюду и в тебе. Ты выдыхаешь красоту, как жизнь, — и она на морозе распахивается над тобой, раскрывается и реет, редея так, что сквозь жизнь и красоту видны звезды. Звезды похожи на смерть и на воскрешение — одновременно. Стужа и жар красоты выдохнет из тебя шевеленье звезд и парашютный, ангельский шелк, — и шарахнутся от луны то ли тень (чья?), то ли волк, и разрыдаются валенки твои — завоют без смычка, застонут без волынки — и сивыми станут от пыли снежной, нежной, важной и живой. Шелк жизни твоей и красоты неба, теплый, ледяной, гладкий, плешивый, поглощающий любое касание, все осязание разом, — обволакивает тяготение, притяжение, гравитацию и взаимоотталкивание мира и тебя, мироздания и сознания, умирания и бессмертия. Между любовью и смертью — счастье: звук и слух; тьма, свет и зрение; прикосновение и пустота.
Осязание пустоты — повсеместно. Всюду веет пустотой, как красотой и жизнью. Нежная, гладкая, почти плешивая, но нескользкая, свистящая в волосах смерть — прекрасна, ужасна. И в смерти — счастье… Из сугроба, здесь, на земле, торчат остриями вверх смычки — звонкая на морозе проволока (медная, золотая), стрелы — смычки — хворостины множественно одинокой малины. Повеяло временем исчезнувшим, как музыкой, еще не рожденной… Это — память, мелодия без слов, беззвучный звон снежинок.
Между холодом и музыкой — зазор, провал, пропасть, прорва — узкая, как раз на разрез глаза и слуха: в этом провале мерцает сердце поэзии. Поступь снежка и звездный проворот взыскуют речи. Речь длится всегда, всюду и бесконечно, как мысль, образ, чувство и счастье, перенаполненное горем и движением слез — в тебя, внутрь, в нутро твое. Мерцание чуда из прорвы внешней преображается в бездну внутреннюю, человечью, животную, горячую и ледяную, как свет, тьма и пустота. Так начинает проявляться язык измученного зимой сада. Так выходит из себя — в тебя — сад юного и седого языка. Язык сада земного и небесного — это сад языка всеобщего и вездесущего… — Сад поэзии. Сад звезд…
Звезды вмораживают себя в пустоту — и вытаивают из нее, как сучки, листочки и прочий прекрасный растительный сор из снега — в саду. Так голос твой вытаивает из тебя и начинает мерцать в груди, в горле, в гортани: звук вытаивает в тебе и из тебя — и вмораживается в тебя, — вот природа мерцания речи, воображения, сознания и любой другой эфемерной, эфирной, энигматической материи.
Пустота — вся из света и тьмы — порождает стихии, — все стихии: от известных тебе на Земле до неведомых, загадочных и чудесных. Исчезновение и возникновение речи, ее могучее мерцание, — являет божественную стихию — песнь. Песнь как счастье сквозь слезы — повсеместна и вечна. Ты есть песнь. И песнь есть ты. Все мироздание — целиком — это песнь, исчезающая и появляющаяся. Как ночная безымянная звезда в твоем деревенском заледенелом окне.